И автор "Проповеди" успокаивает тех, у кого "своя жизнь не то что без роскоши, а ПРОСТО БЕДНАЯ": "Иных судьба возносит, и, рожденные в бедности, они добиваются богатства. Сначала они упиваются роскошью, потом привыкают к ней. Получается, что в общем-то все равны... так стоит ли завидовать, стоит ли мучить себя несбыточными мечтами. Будем ценить СВОЮ жизнь".
      И действительно, если в общем-то все равны, то стоит ли огорчаться тем, у кого жизнь "просто бедная"? Или, как сказано в "Проповеди о гонении судьбы": "Есть общее правило достойного человеческого поведения: не роптать на судьбу... Любить жизнь, какой бы она ни была...". Или, как сказано в "Проповеди о путях жизни": "Смирение с жизнью совсем не так плохо, как вам представляют в книгах". И нас зовут на "путь примирения с жизнью, смирения перед ней, как перед судьбой".
      И все это говорится учителю с его скудной зарплатой, которую к тому же многие месяцы не выплачивают, учителю с его незащищенностью, работающему в школе, в которой ни на что нет денег.
      Особенно потрясла меня статья того же автора, где он пишет о том, что только то, что "делается из стремления к прибыли, делается с максимальной экономией", а потому "выгодно и полезно всему народу". Так рождается гимн прибыли: "Прибыль - вот чем отличается новая жизнь от старой. В старой получать прибыль было невозможно, деньги нужно было лишь зарабатывать или воровать. Теперь, когда установили свободу торговли, право на прибыль совершенно новое для бывшего советского человека. И вот одни воспользовались этим правом (удачно или неудачно), другие не смогли, а третьи злобствуют". Но оказывается, что право на прибыль - категория не только экономическая, но и нравственная: "Человек, извлекающий прибыль, - самый высокоморальный человек нашего времени. Это значит, что он сумел наладить производство так, что оно приносит прибыль. Товары конкурентоспособны, производительность труда высокая, и издержки труда минимальны. Следовательно, применяются все достижения науки".
      О том, что нравственно все, что способствует построению коммунизма, я знал со школьных лет. О том, что нравственно то, что приносит прибыль, я читал впервые. Но кто не знает о том, КАК сплошь и рядом получают прибыль при нашем капитализме. Роскошные особняки, построенные начальниками голодных солдат, которым не выплачивают положенные по закону боевые. Фантастическая разница между ценами на нефть, газ, металл, лес в стране и на экспорт. Всякого рода квоты и налоговые льготы, которые в минуту превращают людей в миллионеров. Прикарманенные деньги, отпущенные на гуманитарную помощь. Прокручивание средств, выделенных на зарплату. Все эти "МММ", "Селенги" и другие пирамиды, жертвами которых стали тысячи людей. Криминальная торговля оружием, в том числе и такими новинками, которых нет на вооружении собственной армии. Дешевые кредиты, которые тут же передавались другим с процентами на порядок выше. Чудеса приватизации, когда хозяевами индустриальных гигантов становились за бесценок. Бешеные барыши коррумпированных чиновников. И кто обо всем этом не знает! И кто не знает, как тяжело предпринимателям, которые пытаются что-то сделать, создать некриминальным путем.
      Вот как стали рассуждать наши либералы и демократы. Многие из них достойно прошли и хрущевское время, и брежневское безвременье, а вот испытания рублем и долларом не выдержали. А еще говорят, что неверна марксистская формула о том, что бытие определяет сознание.
      VI
      Что касается меня лично, то я тоже выиграл от перемен, которые произошли в нашей жизни. Прежде всего как учитель литературы, на уроки которого пришли Замятин, Бабель, Булгаков, Платонов, Пастернак, Ахматова, Цветаева, Солженицын. Мне было присвоено звание "Заслуженный учитель России". Меня стали больше печатать и приглашать для чтения лекций. Я, наконец, побывал за границей.
      Но что мне ответить на те учительские письма, которые я получал все эти годы?
      "У сына небольшая радость: выдали зарплату за прошлый учебный год и четыре месяца нынешнего. Но недолга была радость. За январь и февраль ни гроша. В лучшем случае дадут отпускные. Приближается весна. Еще одна весна без всяких надежд на лучшее".
      "Я раз в неделю, иногда два, ухожу в лес. Мало-помалу с Божьей помощью промышляю. В течение уже десяти лет охота для меня спасительный круг для утопающего. Но пока жив, надо действовать. Работы сейчас меньше, в свободное время читаю и, пока сын с женой и старшим внуком в школе, вожусь с младшим: у двух учителей с высшим образованием нет денег, чтобы отдать ребенка в детсад. В таком положении многие сейчас. Кажется, что будет еще хуже. Похоже, Россия снова во мгле".
      "Современная власть смотрит на народ, как на быдло. Только такому народу можно не платить полгода пенсии, зарплату, гнать на бессмысленную бойню. Он станет еще послушнее, если не получит должного образования".
      "Многие учителя сейчас крайне мало читают. Более того, не имеют возможности читать, в результате безденежья почти ничего не выписывают. Униженный до предела учитель вряд ли сможет сделать в школе что-то значительное".
      "От правителей наших всех мастей я уже ничего доброго не жду. Все изыгрались и истрепались. Ничего значительного им уже не сделать. На смену придут другие - сильнее и лучше их. Дай Бог дожить бы до желанного времени хотя бы нашим детям".
      "Нередко мысленно пробегаю всю жизнь и вижу: в России не будет конца нищенской жизни народа. Революции не надо - были, но какая-то другая форма протеста должна же существовать. Все это воспринимаю как закономерность, начавшуюся с залпа "Авроры". Не ограбили бы вновь собранные с Божьей помощью погребальные, чтобы по-человечески уйти в другой мир".
      "Мы живем по-старому. "И жить хорошо, и жизнь хороша": учителям задерживают зарплату уже полгода, пенсии задерживают три месяца, медицина на 80% платная. Если до того люди говорили о выживании, то теперь ведут речь о вымирании".
      "Жизнь с каждым годом все затягивает, как петля на шее. Пенсии по-прежнему не выдают месяцами, цены выросли минимум в три раза, и впереди никаких просветов. Лечиться нечем и не на что".
      "Власти наши, кажется, решили доконать свой народ: подорожал хлеб, бензин и все остальное. В поселке нередки случаи самоубийства. Безвыходность толкает людей в мир иной, многие спиваются, благо что водки самого низшего качества и самогона предостаточно. Здесь власть дала полную свободу дельцам. Спивайтесь. "Чем меньше будет населения, тем больше будет продовольствия". После Великой Отечественной войны наступили самые мрачные дни в жизни моего поколения. Не стала благоволить к нам и природа-мать, которую мы безжалостно губили почти в течение четверти века. Выкарабкаемся ли на этот раз из прорвы? Если да, то это будет чудо".
      Последнее из процитированных писем от 11 июля 1999 года.
      А вот что пишут в своих сочинениях мои ученики.
      "После суда в одной европейской стране в Москву возвращается крупнейший мафиози, и кто же его встречает? Нет, не наша доблестная милиция, это даже не странные люди бандитского вида в черном, нет, это сливки нашего общества, так называемый бомонд: театральные режиссеры, актеры, певцы. И не тайно в черных очках, с заднего хода, а открыто, со счастливыми улыбками на устах и цветами. Каждому времени свои герои".
      "Со мной однажды произошел очень печальный случай: меня пытались изнасиловать. И что я могла сделать после того, что случилось со мной? Ничего. Заявить в милицию? Они бы ничего не сделали. Я считаю, что в нашей стране законы только написаны, о них очень много говорят, но никто их не соблюдает и никто им не следует. Человек, который пытался меня изнасиловать, очень состоятельный в наше время, а в наше время почти все покупается и продается. И я прекрасно понимала, что он останется безнаказанным".
      "Сейчас мы живем в правовом обществе, когда люди перед законом равны и наделены правами. Но произошло новое разделение общества: на тех, кто может заплатить, и на тех, кто не может это сделать. В наше время можно откупиться от всего, даже от правосудия. Поэтому сейчас каждый человек борется за себя. Кто может своими силами пробить себе дорогу, тот и выживет".
      И что мне отвечать на недоумение, сомнения моих учеников?
      Но ведь дело не только в этом душевном разброде, потере ориентиров, смятении ума и сердца. Дело, естественно, прежде всего в поведении, поступках, делах.
      Перед самыми президентскими выборами 1996 года ко мне, после спектакля в Большом театре, зашел мой школьный друг со своим пятнадцатилетним внуком. Выйдя из театра, они попали на митинг под красными флагами около памятника Марксу. И вот что сказал пятнадцатилетний мальчик: "Политические взгляды политическими взглядами. А старость есть старость. И если в старости человеку плохо, - это очень горько".
      Мой старший друг, инвалид Отечественной войны, сказал недавно: "Я старый человек (ему за восемьдесят), хожу с палкой, но ни разу ни один молодой человек не уступил мне место в метро. Уступают те, кому за пятьдесят".
      В одной из школ, где учатся дети из очень обеспеченных семей, у одноклассницы умер отец, и рухнуло все благосостояние семьи. Классный руководитель поговорил с каждым учеником в отдельности о том, что надо помочь. Три человека принесли по сто рублей, четыре - по пятьдесят, многие никак не откликнулись, а вскоре их фамилии можно было увидеть в списке отправляющихся на Рождество в Италию.
      И в той же школе. Почти все одиннадцатиклассники занимаются с репетиторами из того института, куда они собираются поступать. Одна девушка после каждого занятия все подробно пересказывала своей подруге, родители которой были не в состоянии платить за уроки.
      В 1995 году мне пришлось бывать в отделении нейрохирургии Института имени Склифосовского. Там лежала девушка, закончившая год назад школу. После тяжелой операции она долго не могла не только писать и читать, но и говорить. Около нее полтора месяца круглосуточно дежурили две ее подруги.
      VII
      В 1964 году, в первый год моей работы в Московском институте усовершенствования учителей, проводилась большая проверка знаний учащихся по литературе. Я предложил для сочинения тему: "Какое произведение современной советской или зарубежной литературы мне больше всего понравилось и почему". Я тогда не знал, что идут последние месяцы оттепели, и до того уж прихваченные заморозками. Но ощущение исторической значимости времени было, и мне казалось важным увидеть, как оно отразилось на восприятии литературы.
      Два месяца читал я тысячу сто тридцать девять сочинений, стараясь понять, чем определен выбор учащихся, каковы принципы их отношения к современной литературе. Написанная мною справка легла в основу моей статьи в журнале "Литература в школе". Через несколько лет редакция получила из США два экземпляра большой книги "Читательские интересы детей и подростков". Советский Союз был представлен в ней моей статьей, которая, как оказалось, была опубликована на английском в одном из западных журналов.
      Большинство авторов того сочинения привлекли книги, которые, по их мнению, открывают им мир во всей его полноте. Чаще всего в сочинениях встречалось понятие "ПРАВДА". Несколько примеров: "Роман "Живые и мертвые" привлек меня тем, что в нем прямо и честно, без всяких прикрас описана трудная для советского народа пора". "Один день Ивана Денисовича" Солженицына тяжело и страшно читать, и не хочется верить, что так было когдато. Но в томто и сила этой книги, что в ней до конца веришь всему - от первой до последней страницы".
      И вот 36 лет спустя я читаю, что пишут о правде и лжи в своих сочинениях по пьесе Горького "На дне" мои одиннадцатиклассники.
      "Правда нужна, любая правда, даже жестокая". "Нам нужна правда, только правда, потому что уже достаточно навешали лапши на уши!" "Ложь - это цепи, которыми заковывают и приковывают тебя, мешая быть свободным". "Ложь с экрана телевизора, со страниц газет не только страшна, но и губительна". "Почему от нас так долго скрывали, что произошло с ребятами на "Курске"?" "В наше время вроде бы все хотят, чтобы их не обманывали, хотят знать истину без прикрас. Живо еще то поколение, которое помнит времена железного занавеса и репрессий, восхваления идолов и полного неведения".
      Но намного больше оказалось тех, кто думает поиному. "Правда нужна не всегда и не везде". "Истина нужна не всегда и не всем". "Человеку не нужна правда, которая расходится с его интересами". "Я считаю, что правда должна быть такой, какой ее хотят видеть люди". "Правда не нужна. Зачем нам правда? Человеку в жизни и так живется очень несладко". "Зачем говорить правду всегда? Зачем делать мир еще ужаснее, чем он сейчас?" "Человек живет надеждой! Так зачем же говорить ему правду, если он от нее будет страдать?" "Правда жестокая, бесчеловечная, причиняющая смертельную боль людям - не нужна, им и так несладко живется. И мне хочется закончить свое сочинение словами Луки: "И... чего тебе правда больно нужна... Подумайка! Она, правдато, может, обух для тебя..."
      Многие писали о средствах массовой информации. "Для меня удобнее смотреть на мир через розовые очки. Иногда до слез расстраиваюсь, когда смотрю новости по телевизору. Конечно же, когданибудь придется окунуться в реальность, но пока такой момент не настал, я предпочитаю оставаться в своем тихом, мирном, прекрасном мирке". "Нужно ли знать всю правду? Во многом нужно, но иногда так хочется переключить монотонный голос диктора новостей на какуюнибудь мелодраму, пусть даже заведомо глупую, или мультик, или передачу "Угадай мелодию". "Я считаю, что в теперешней жизни в некоторых ситуациях целесообразная ложь важнее правды. Многие люди сейчас, видя на каждом шагу горькую правду, хотят слышать по телевизору, читать в прессе не только страшные истины о повседневной жизни, но и чтонибудь нереальное, но зато утешительное для сознания. Люди спасаются от правды посредством мыльных опер или различных фантастических книг. Они не способны воспринимать правду как она есть, и им это не нужно". "Сегодня, в период всеобщей гласности, кажется, что ничего невозможно утаить. Правда обрушивается на нас с экранов телевизоров, со страниц периодических изданий. Но и в этом нет ничего хорошего. Потому что показывают и пишут только о негативном. Стоит произойти какойнибудь катастрофе, как по всем каналам начинают как можно подробнее описывать трагедию. Показывают самое ужасное: обгоревших людей, даже фрагменты тел, лужи крови, даже родных и близких, оплакивающих погибших. Правдиво. Но бесчеловечно". "Мне кажется, что телевидение и радио не должны рассказывать о всех трагедиях в красках. Не нужно делать шоу из трагедии. Конечно, необходимо сообщать, что и где произошло, а остальные подробности должны знать только те, кого это касается. Зачем из каждой катастрофы раздувать истерию? Телевизор смотрят люди и с больным сердцем, и с неуравновешенной психикой. И никто не знает, к чему все это может привести". О трагедии "Курска" написали еще четверо. Но подругому. "Что мы получим, если узнаем, что "Курск" погиб по другим, более печальным обстоятельствам, чем нам говорят? Ведь ни нам, ни погибшему экипажу это не поможет". "Мне кажется, что трагедия, случившаяся с "Курском", не должна была так подробно описываться в средствах массовой информации, потому что все это лишние страдания для матерей тех подводников, которые служат на других кораблях, и, более того, для самих моряков". "Родственники, конечно, должны знать правду о гибели их близких, но зачем это знать всем остальным, ведь эта лодка была лучшей в мире и являлась военным достоянием России, а также зачем знать людям чужое горе? Правду необходимо знать определенному кругу людей, которые имеют непосредственное отношение к правде, а остальным это не надо. Правда будет сеять панику и сомнение". "Во время спасательных работ водолазы проникли внутрь подводной лодки, нашли там несколько членов экипажа, у одного из них была записка, из которой было ясно, что подводники не погибли в первые минуты взрыва, а остались живы и пытались спастись. И я не понимаю, зачем надо было обо всем этом говорить матерям и женам погибших? Зачем? Сказали и не подумали о чувствах бедных женщин, о том, что они разрывают им сердце уже второй раз. Почему нельзя было оставить все, как есть? Пусть бы они думали, что их мужья погибли сразу".
      Что за всем этим? Действительные принципиальные просчеты средств массовой информации? Неприятие горестных впечатлений окружающего бытия? Неприятие безнадежности, бесперспективности, бескрылости и безотрадности? Стремление к опорам, к тому, что помогает выстоять, к свету надежды? Тоска по идеалу, по положительному, позитивному?
      И здесь я хочу вернуться к сочинениям о современной литературе, написанным в феврале 1964 года. Старшеклассники особо выделили тогда книги, рассказывающие о честных, мужественных, благородных людях. В первую десятку вошли "Судьба человека" Шолохова, "Иду на грозу" Гранина, "Тишина" Бондарева, "Коллеги" Аксенова, "Живые и мертвые" Симонова, "Один день Ивана Денисовича" Солженицына, "До свидания, мальчики" Балтера, повести Айтматова, "Честь" Медынского, рассказы Паустовского. Даже в горькой правде ближе всего им было позитивное, утверждающее человека начало.
      Ну а что мы можем сегодня предложить "юноше, обдумывающему житье, решающему, делать жизнь с кого". Зря мы издевались над этими словами Маяковского, ведь они так достоверны педагогически применительно к юности.
      VIII
      Лет двадцать пять назад ученики девятого класса еще до того, как на уроках мы говорили о Чехове, подарили мне на день рождения молоточек, на ручке которого были написаны слова из рассказа Чехова "Крыжовник": "Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял ктонибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные...". Я был тронут пониманием роли литературы и предназначения уроков литературы.
      Но в последние годы все чаще приходится читать в сочинениях десятиклассников совсем другое. Вот несколько примеров из сочинений последних лет.
      1997 год: "Невозможно заставить когото думать о несчастии других, если он сам не думает об этом без "молоточка". "Человек с молоточком" не должен стоять около счастливых людей, любой человек имеет право на счастье, и не нужно напоминать о черной болезни, нормальный человек сам будет помнить и переживать". "Что же теперь, чтобы не считать себя плохим человеком, он должен оставить все, к чему стремился всю жизнь, загнать себя в ряды обездоленных? От этого никому лучше не станет, а горе на земле только увеличится". "Он считает, что если у когото горе, то реветь должен весь мир. Ставить к каждому счастливому человеку человека с молоточком уже шизофрения".
      2000 год: "Помоему, хорошо, когда человек счастлив, и непонятно, зачем человеку напоминать о несчастных людях". "Несчастные не должны стоять около счастливых и стучать молоточком, а пытаться чтонибудь сделать, добиваться своего идеала". "Человек всю жизнь стремился к чемуто, в чемто себе отказывал ради своей цели и в итоге добился того, что хотел. Почему не может обрести он счастье, почему он должен думать о тех, кто по какимто причинам не смог добиться того же, а не может спокойно сидеть себе и пить чай? Человек должен быть счастлив оттого, что хорошо ему, а не оттого, что хорошо всему миру". "Помоему, хорошо, когда человек счастлив, и непонятно, зачем человеку напоминать о несчастных". "Рассказ Чехова устарел. Все, кем стал человек, это его личная заслуга. Например, моя мама до шестнадцати лет росла в деревне, но все же поступила в институт, и теперь она позволяет мне получить хорошее образование. Она счастлива. И все это ее личная заслуга, и в том, что другая деревенская девочка не смогла поступить в достойное учебное заведение, маминой вины нет. У каждого есть шанс, но надо его правильно использовать".
      С годами таких рассуждений становится все больше. В 2000 году - 40 процентов.
      В сочинениях подростков многое верно и справедливо. За их суждениями огромные сдвиги в нашей жизни. Ориентиры - чувства, вкусы, образ мыслей, стремления - перемещаются к личному, частному, приватному. На мой взгляд, в этом перемещении устремлений и интересов человека к индивидуальному проявляется очеловечивание нашей жизни. Ведь еще недавно личное благополучие, собственные интересы объявлялись атрибутом чуждого нам буржуазного мира. Теперь хорошо известно, что ревнители этой идеологии к самим себе эти постулаты не применяли. Но нельзя не сознавать, какие тяжелые испытания, издержки, соблазны, деформации ждут нас на этом пути.
      Порекомендовал одиннадцатиклассникам прочитать "Чернобыльскую молитву" Светланы Алексиевич. И вот как-то перед уроком вижу у себя на столе письмо. Читаю:
      "Лев Соломонович!
      Я немного боюсь с вами разговаривать, тем более упрекать вас. Поэтому решила написать. Понимаете, я в пятницу решила прочитать перед сном страниц десять "Чернобыльской молитвы". Но окончилось все тем, что я отложила книгу только тогда, когда прочитала ее полностью, все 224 страницы. На улице уже было светло. В 9 утра мне надо было уходить к репетитору. Но какой может быть репетитор, когда я всю ночь проплакала, с первой страницы до последней. С утра наволочку просто выжимать надо было. Мне просто жить не хотелось. Я два дня ходила под впечатлением и в субботу тоже не могла заснуть. Так вот я хотела бы вас спросить, почему вы не предупредили, какая это книга, почему сделали обязаловку, когда она даже и в программу школьную не входит. И неужели вы считаете, что такую книгу можно читать 16-летнему человеку, когда психика особенно уязвима, нервы расшатаны, когда от недосыпа из-за подготовки к экзаменам в институт кажется, что жизнь отвратительна, а тут еще это. Извините меня, если я немного резка. Я просто посчитала нужным, чтобы вы знали мое отношение к этому. С уважением (Подпись)".
      Я сказал, что никакой обязаловки не было, что рекомендовал я эту книгу, потому что не хочу, чтобы мои ученики и их дети через такое или подобное прошли. А главное, я рад, что моя ученица способна проплакать всю ночь над чужой болью.
      Однажды, в связи со стихотворением Твардовского "Я знаю, никакой моей вины...", я сказал на уроке, что хотя "никакой моей вины" в том, что учителя у нас по многу месяцев не получают зарплату, нет, но мне, лишь один раз на три дня позже получившему отпускные, стыдно смотреть им в глаза. И когда я рассказываю в 10-м классе о том, как Чехов вместо того, чтобы поехать за границу, отправился в мучительный для него, уже больного, путь на Сахалин, многие в классе смотрят на меня непонимающе.
      - А вы-то чем виноваты? - говорят мои ученики, когда я с болью рассказываю о трагических страницах ушедшего времени.
      - Хотя бы в том, что не одно десятилетие на уроках по "Поднятой целине" оправдывал коллективизацию и даже раскулачивание.
      - Но вы же верили в это тогда?
      - К стыду моему, да.
      - Не виноват же Котов в том, что идея, в которую он верил и которой был предан, оказалась бесчеловечной, - сказал мне при обсуждении фильма Никиты Михалкова "Утомленные солнцем" один из самых думающих учеников одиннадцатого класса.
      Но, естественно, не в учениках, не в уроках литературы, не в школе лишь тут дело. Тут дело в атмосфере нашего времени. Русскую классическую литературу отличает нравственный максимализм, ожоговая реакция на чужую боль, стремление туда, "где униженье, где грязь, и мрак, и нищета" (Блок). Но в наше время все это нередко воспринимается как нечто несвоевременное и чужеродное.
      Мне позвонил главный редактор газеты "Литература" и сказал, что одна из опубликованных в ней моих статей разгромлена в газете "Ветеран" профессором Георгием Плисовым как вредная и порочная. Внимательно перечитал свою статью, но так и не понял, в чем же там крамола. Достал газету "Ветеран" с разгромной статьей. Читаю:
      "Л.С. Айзерман в статье "Уроки совести" выступает против стремления сегодня найти виновных вокруг себя и не спрашивать с самих себя, его настораживает желание все списать на обстоятельства и все снять с самого человека", - пишет Плисов.
      Ах, вот, оказывается, в чем я грешен, идя, по мысли профессора, "вслед за Н. Бердяевым и С. Булгаковым". По крайней мере хоть записали в неплохую компанию.
      "Ветеран" - газета левопатриотическая. Но некоторые либералы полностью солидарны с ее автором и даже идут еще дальше. Из статьи Валерии Новодворской в журнале "Новое время":
      "Мне показалось, что в лицо мне дышит депрессивная русская литература, наша болотная великая классика (и чем величественней, тем болотней), и эта концентрация из Чехова, Достоевского, Горького, Короленко нисколько не выветрилась за столетие, она сохранилась в народном, интеллигентном сосуде и до сих пор действует как смертельный, парализующий яд...
      Конечно, несчастных надо пожалеть, помочь им, ежели кто может, но не ставить в пример. Логично? Несчастье не цель, беда не карьера.
      Но это там, на Западе, где логика действует, как квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. А у нас князь Мышкин из романа "Идиот" чуть ли не святой, явная заготовка "делать жизнь с кого". Зачем было делать благородство и доброту такими бессильными и неумелыми, полусумасшедшими и заставлять кончить в клинике для душевнобольных?
      Мы и не подозреваем, какая мощная разрушительная традиция тянется к нам, будто шлейф от пехотной мины, на которую напоролись мы еще в XIX веке. Чехов, Достоевский... Платон Каратаев и капитан Тушин - дальние родственники князя Мышкина, такие ходульно-прописные у Толстого...
      Сначала российская действительность тащила искусство в могилу, теперь уже художественная традиция толкает жизнь в тот же могильный ров".
      "Известия" 28 июня 2001 года. На "Прямой линии" Евгений Киселев. Вопрос:
      - Вас не смущает такое положение, при котором вы получаете зарплату в 35 тысяч долларов, а ветеран труда или войны - 60 долларов в месяц?
      - Я абсолютно честно вам скажу: действительно, я получаю большую зарплату. Хотя та цифра, которой вы располагаете, явно преувеличена. Я аккуратно плачу налоги, и из этих денег платят пенсии и пособия многим людям. Думаю, каждый человек, платящий налоги, имеет право получать в нашей стране сколь угодно большую зарплату. Ради этого, извините за пафос, шли на баррикады в 91-м.
      - Шахтеры тоже ходили на баррикады...
      - А это вопрос к владельцам шахт, которые им мало платят. Когда мало платят пенсионерам, - это вопрос к государству. Я ни одной государственной копейки не получаю уже много лет, давно работаю в "частном секторе".
      Ну, насчет того, что Евгений Киселев только наполняет наши кошельки своими налогами, он, конечно, лукавит. Киселев получает свои деньги в "частном секторе", который живет на рекламу. Стоимость же рекламы, это понятно и младенцу, раскладывается на стоимость рекламируемых товаров. Так что, покупая стиральный порошок "Миф" и средство от жира "Ферри", растительное масло "Злато" и сливочное из Новой Зеландии, пиво "Клинское" и "Три медведя", пепси-колу и "дирол без сахара", прокладки и памперсы, холодильник "Электролюкс" и автомобиль "Рено", мы финансируем и Евгения Киселева.
      И, конечно, можно было бы поспорить о том, во имя чего в августе 1991 года люди шли на баррикады.
      Но это не главное. А главное в том, как рассуждает один из наших властителей дум. Люди живут плохо. Им мало платят. Они не могут прожить на пенсию. А я-то тут при чем? Моя совесть чиста. Я плачу налоги.
      Чего же мы хотим от школьников?
      И все это (я имею в виду, конечно, не только Киселева, я приводил в своих записках многие рассуждения оправдывающихся и оправдывающих) - в стране Толстого, Чехова, Достоевского, Блока, Ахматовой, в стране, где все больше обращаются к Христу и Евангелию, все чаще новорожденных крестят, а умерших отпевают, а Рождество и Пасха поистине становятся не только церковными, но общенародными праздниками.
      IX
      Последний месяц 2000/2001 учебного года - от последнего звонка 25 мая до выпускного вечера, точнее сказать, выпускной ночи с 23 на 24 июня - был для меня по-человечески самым трудным.
      На церемонии последнего звонка выпускники по одному выходили с открыткой и цветами и, прочитав то, что было написано на открытке, вручали цветы директору, завучам, учителям. Пока читали тексты учителям физики, химии, математики, истории, я воспринимал все как нечто естественное и нормальное. Но вот вышел один из кандидатов на золотую медаль и обратился ко мне:
      Вы нам родной язык открыли,
      И вот плоды работы той:
      И синтаксис мы изучили,
      И пунктуацию... Бог мой!
      Теперь мы говорим, как пишем,
      Мы ритм стихов и прозы слышим
      И можем различить, ей-ей,
      Где, скажем, ямб, а где хорей...
      Здесь нет ещё и сотой доли
      Того, что вы смогли нам дать,
      Спасибо вам! Чего же боле?
      Что можем мы ещё сказать?
      Я был несколько обескуражен: это явно не про меня. Получив цветы и открытку, я взял ее в руки и сначала даже не поверил своим глазам. Попросил коллег показать их открытки. Это был отпечатанный в типографии и купленный в магазине комплект поздравительных открыток по случаю окончания школы. Арт и Дизайн. Мосэкспертиза. Московское качество. Made in Russia. Тираж, правда, не указан. Потом увижу такие же открытки у учителей, выпустивших девятый класс.
      За два года до того к семидесятилетию я получил поздравление от своей территориальной управы. Тоже отпечатанное в типографии. Только после слов "Уважаемый (ая)" было зачеркнуто "ая" и вписаны мои фамилия, имя и отчество. И между словами "Сердечно поздравляю Вас со славным юбилеем" и "-летием со дня рождения" было вписано 70. Нетрудно было подсчитать, что если в 1999 году мне исполнилось 70, то родился я в 1929 году, а в 1941-м мне было двенадцать лет. Но под оглушительный смех присутствующих я читал: "Вы прошли славный боевой путь в рядах защитников нашего Отечества в период Великой Отечественной войны и внесли свой вклад в дело восстановления разрушенного войной хозяйства. Наш народ никогда не забудет совершенных Вами подвигов на благо нашей Отчизны".
      Несколько дней мне было не до смеха, не мог прийти в себя. Два года я стремился научить своих учеников говорить и писать то, что думаешь и чувствуешь, выражать свои собственные мысли. Не все, конечно, получалось, но многое все же удалось. Даже мать одной ученицы после экзамена в вузе с гордостью за дочь и за меня сказала: "Не списывала, сама писала". И вот ни одному учителю ни одного своего слова. Такого за 49 лет моей работы в школе не было ни разу. Или это родители позаботились, чтобы не утруждать своих чад перед экзаменами?