И все-таки в комнату шумно ввалились три охранника. Они принесли еще две лампы. Камера буквально засияла от света, длинные тени побежали по стенам. Узник отвернулся.

– Мы снимем эти веревки, – сказал Клейборн стражникам. – Ты держи его за руки, а ты – за ноги.

Сопротивления не было. Один из стражников крепко схватил руки узника и отвел назад. Другой налег на его ноги. Смехотворная предосторожность. Брюки узника были распороты на одной ноге до талии, давая доступ к повязкам на его бедре и животе. Старые руки главного мучителя начали дергать и неумело мять бинты.

Доктор поднес лампу к лицу раненого. Узник дернулся. И у доктора вырвалось изумленное восклицание. Рот раненого был туго заткнут кляпом! Абсурд, но Таунсенд все больше и больше начинал чувствовать себя мучителем, а не врачевателем. Неужели раненый мог представлять такую угрозу, что его держат связанным с кляпом во рту в темной комнате?

Доктор наклонился повернуть голову узника.

– Дай мне осмотреть твои глаза, сынок.

Но раненый резко отвернулся.

– Держи его голову, – приказал Клейборн третьему охраннику, стоявшему у двери.

Подойдя, тот схватил узника за волосы и потянул его голову назад, на шее раненого вздулись вены.

– Он не слишком сговорчив, Ангус, – заметил старый министр.

– Он был бы сговорчивее, если бы с ним не обращались как с диким животным.

Старый министр перестал возиться с бинтами и взглянул на доктора.

– Я вижу ваше неодобрение. Но позвольте прояснить ситуацию. За последние тринадцать лет моей жизни этот человек причинил мне больше хлопот, чем дюжина других. Предосторожности, которые я предпринял, необходимы.

– Но кляп! Он действительно…

– …необходим? Да. До вчерашнего дня я не приказывал этого. Надеюсь, это моя последняя ошибка. Он наболтал складную историю. И один очень глупый стражник поверил его обещаниям. Дурак! Он заплатил за свою глупость. И сейчас сидит в такой же камере. – Министр многозначительно посмотрел на Таунсенда. – Нет оправдания тому, кто поможет этому человеку. Вы поняли, о чем я говорю?

Да, Ангус Таунсенд очень хорошо понимал. Обычная деловитость в случае с этим узником исчезла. Старый министр превратился в страшного врага, обладавшего неограниченной властью и полной свободой.

Таунсенд снял очки и протер их полой сюртука.

– Мне нужно осмотреть его глаза.

Доктору освободили место, чтобы он мог подойти ближе. Повернули голову небритого узника.

Не это лицо доктор был готов увидеть. Конечно, он видел узника, когда тот был без сознания. Но когда раненый пришел в себя, его вид ошеломил Таунсенда. Это было умное лицо человека, прекрасно понимающего ситуацию. Полное нескрываемой враждебности. То, что обычно делает людей безропотными, приводило этого узника в ярость. Какой стыд, подумал Таунсенд, решив, что оказался в сомнительном положении.

Доктор коснулся длинной раны на одной выбритой щеке. Кто-то наложил на нее швы. Рана хорошо заживала. Но она будет портить это поразительно красивое лицо. Точеные черты. Необычный цвет кожи. В ту ночь, когда его вызвали к необычному пациенту, Таунсенд был слишком занят тем, чтобы сохранить этому человеку жизнь, и не замечал деталей. Кто этот человек? – задумался он.

Доктор сосредоточился на осмотре глаз узника, стараясь не обращать внимания на то, что Клейборн в это время с садистской радостью вел односторонний разговор с раненым, которого держали трое стражников.

– У тебя ведь не было никаких шансов, да, Ла Шассе? – Он весело похлопал по ране на бедре мужчины, сняв последние бинты. – Мои люди так ловко изобразили смертельный выстрел, что он едва таким не оказался. Но с другой стороны, нужно было завершить это дело. Нечего и говорить, я в восторге, что ты жив. – Старые пальцы начали развязывать бинты на животе. – К несчастью для тебя, больше радоваться некому. Для остального мира ты умер.

Узник не обращал на это внимания, он снова покрылся испариной. Напряжение, охватившее его тело, говорило об ожидании боли.

Старик его не разочаровал. Узник вздрогнул от слов министра, едва сознавая их.

– Торжественные похороны героя были очень трогательными. Я сам выступил на погребении с волнующей речью. Ты стал слишком опасен для обычного обвинения и суда, дорогой мой. Даже если бы я нашел закон, который ты нарушил, в глазах большинства ты был бы выше закона. Но не вне моей досягаемости.

Когда Клейборн начал расстегивать рубашку узника, доктор вспомнил одну из причин, по которой этот раненый выжил: он крепок и силен.

– Великолепное создание, – подтвердил мысли доктора старческий голос. Сморщенные руки пробежали по груди узника. – Я так рад, что сумел в определенном смысле сохранить тебя. Кстати, у тебя родился сын. Мне говорили, что он очень похож на тебя. Только ты его никогда не увидишь.

Узник закрыл глаза. Словно мог отстранить себя от всей той боли, которую обрушивал на него Клейборн.

– Он спит? – перебил доктор и, отодвинув Клейборна, снял последнюю повязку с основной раны.

– Не знаю. Не думаю…

Доктор взглянул на Клейборна.

– Вы давали ему успокоительное, которое я оставил?

– Нет.

– Почему?

– Я решил сохранить ему жизнь, но не собираюсь сделать ее сладкой.

– Вы должны давать ему лекарство. Если он не будет спать, то ослабеет.

– Да он чертовски силен, я едва могу удержать его. Его связали, потому что в первую ночь после операции он так ударил стражника, что тот потерял сознание.

– Но если бы ему дали успокоительное, он бы этого не сделал. – Таунсенд закончил обрабатывать рану и подошел к сумке за чистыми бинтами. – Он испытывает сильную боль.

– Хорошо…

– Я сказал это не для вашего удовольствия. – Доктор принес бинты. – Посмотрите. Мышцы его живота непроизвольно сокращаются при малейшем прикосновении. Он покрывается испариной. Вам придется послушаться меня, Клейборн. Выдадите ему болеутоляющее, или он не проживет и двух дней. И задолго до этого потеряет сознание от лихорадки.

Клейборну это не понравилось. Он нахмурился.

– Уберите кляп, – инструктировал доктор. – Я хочу послушать его дыхание. И если вы хотите сохранить раненому жизнь, то нужно каждый час давать ему по чашке воды, чтобы справиться с лихорадкой. Руки и ноги должны свободно двигаться. Это улучшит кровообращение. Ему нужны дополнительные одеяла и теплая чистая одежда…

Клейборн рассмеялся.

– Он королевский заключенный, а не путешествующий принц крови. Заключенный, Таунсенд.

Доктор пожал плечами.

– Вам придется решить, кто он: ваш узник или мой пациент?

Когда Таунсенд взял ножницы, чтобы срезать кляп, то думал, что его остановят. Доктор не знал, что принесет его смелость этому человеку и ему самому, но что-то нужно делать.

Узник открыл глаза. Его взгляд двинулся к Клейборну, потом опять переместился на доктора.

– Я немного говорю по-французски. На каком языке вы предпочитаете говорить со мной? – спросил заключенного Таунсенд.

Клейборн быстро вмешался:

– Он был бы скверным шпионом, если бы не говорил по-английски, правда? Я хочу точно знать, о чем вы будете разговаривать.

– Здесь болит? – Доктор ощупывал живот пациента, проверяя, нет ли крови в полости раны. Узник облизал губы, пытаясь заговорить, потом отрицательно покачал головой. – Кто-нибудь, дайте ему воды. – Потом Таунсенд повернулся к узнику: – После операции у вас работал кишечник?

Узник отрицательно покачал головой.

– Ну так будет. У вас в животе бурчит. Это хороший признак. Несмотря на рану, ваши органы восстанавливаются.

На губах узника мелькнула улыбка. У него были прекрасные зубы. Крепкие, очень белые. Они свидетельствовали о хорошей пище и хорошем здоровье. Он кивнул.

– А теперь… – Принесли воду, узник отпил. – Расскажите, как ваша голова? Болит?

Раненый утвердительно кивнул.

– Где? Как? Зрение в порядке?

Снова короткий кивок. В ответе узника не было ни малейшего акцента, безупречный английский высших классов.

– Нормальное. – Он закрыл глаза, потом открыл их, сглотнул. – Но я не могу сказать вам, где болит голова. И такое чувство, что… что в животе топор.

– Знаю. Я оставлю вам настойку опия.

Узник покачал головой:

– Понадобится больше литра. Дайте мне опиум. Чистый. – Его голос стал тише. – Или другой наркотик. Мне все равно что. Я хочу выбраться отсюда, – хрипло сказал он. – Дайте мне что-нибудь, чтобы уйти…

Комната плыла перед глазами. Но Клейборн – настоящий гений в умении держать человека в сознании. Койка была установлена с небольшим наклоном. Ее изголовье было опущено на один-два дюйма. У Адриана от этого болела голова, но кровь приливала к мозгу. Клейборн хотел, чтобы он страдал от боли и был в сознании, чтобы ее чувствовать.

Однако боль была не самым страшным. Адриан никогда не испытывал такого чувства изоляции, которое испытал здесь. Один против толпы стражников, докторов, мучителей… Его бьют, пинают, ворочают, обращаются как с бессловесным животным. Ни друзей, ни одного союзника. Никогда он не был так одинок.

И теперь, если ядовитые насмешки Клейборна правдивы, то весь внешний мир, все надежды закрылись для него. Все действительно верят, что он умер? Юристы не пытаются освободить его? Друзья не возмущены обращением с ним? Никто его не ищет?

Закрыв глаза, Адриан отвернулся к стене. Он не сомневался, что это правда. Это был удар, новая потеря, их было так много, что он сбился со счета.

Ужасная боль. Узкая камера. Темная сырая тишина, нарушаемая только позвякиванием ключей, шагами входивших и выходивших людей, громкими, грубыми окриками…

Но о главной потере он старался не думать. Это было слишком болезненным. В грезах он порой слышал голос Кристины. И заставлял себя забыть ее мягкость и теплоту, иначе обстоятельства стали бы совсем невыносимыми. Как он тосковал по ней! Как, часто ворочаясь от боли, он чувствовал в темноте ее присутствие. Кристина стала столь значительной частью его жизни, что он с трудом постигал ее отсутствие.

Ни Кристины, ни друзей, никого с ним нет. Адриан не мог рассчитывать даже на себя.

Он уже доказал, что достаточно силен, чтобы избить одного охранника, и сообразителен, чтобы подкупить другого. И выяснил, что это ничего не дает. Жалкие и никчемные попытки.

Сквозь дверь Адриан слышал, как уходит его последний союзник, предрекший скорую смерть.

– Честно говоря, я не думаю, что его состояние так хорошо, как вы себя уверили, – эхом отдавался от каменных стен голос доктора. – Он медленно реагирует, несколько дезориентирован. Не полагайтесь на удачу, которая до сих пор вам сопутствовала, Эдвард. Этот человек не выживет.

– Что удача?! Тьфу! Я планировал…

– Да, вы планировали. По моему совету, выуженному из болтовни над кружкой эля. Мы говорили о неопасных ранах, а не о чудовищной расправе.

– Да не может быть, Ангус…

– Не разговаривайте со мной так. Единственная причина, по которой этот человек еще жив, – это загадочное переохлаждение тела. У него почти не было кровотечения. Я в бешенстве, что мой случайный разговор привел к дыре в кишках этого человека.

– Думаю, вы не настолько возмущены, что вам хочется видеть свою жену перед судом…

Таунсенд тяжело вздохнул.

– Странная угроза, Эдвард. Вы знаете, что я едва выношу Милдред…

– Да. И знаю, что вы будете защищать ее до могилы. Вы уже рискнули своей карьерой, своей собственной жизнью, чтобы ее «маленькая ошибка» не вышла на свет… – Звук шагов стал слабее, хотя было слышно, как Клейборн с доверительной заботливостью продолжал: – Мы каждый раз говорим об одном и том же, Ангус. Вы хотите, чтобы ваша деликатная чувствительность учитывалась. Я понимаю. Никто не любит работу такого сорта. Но она необходима. Франция делаете нашими то же самое. Уверяю вас, это всего лишь игра. Мы вытянем из него необходимую информацию, а потом обменяем на кого-нибудь из наших…

Адриан понятия не имел, сколько времени прошло, когда его толкнули в бок. В тусклом свете фонаря возникло лицо Клейборна.

– Просыпайся, – потянулся к нему старый министр.

От кислого запаха его тела Адриан поморщился. Руки Адриана были развязаны. Кровь вновь свободно циркулировала по сосудам. Он поработал пальцами, потом руками. Раненое плечо сначала не двигалось. Он растирал его, когда Клейборн заговорил с ним.

– Не обольщайся, – предостерег Клейборн. – Сзади тебя Грегори. – Он кивком указал на своего подручного.

Адриан мог видеть только тень на стене. Огромную, подвижную. Но этого было достаточно. Он помнил Грегори, гиганта из заброшенного дома.

– И не заблуждайся относительно заботы доктора. К завтрашнему дню и ты, и все твои следы исчезнут отсюда. – Клейборн улыбнулся.

Ноги Адриана были развязаны. Ему сунули оловянную кружку.

– Держи. Садись и выпей это.

Свесив ноги с кровати, Адриан застонал. Всякое движение, напрягавшее мышцы живота, причиняло боль, резавшую его пополам. Любое движение имело тот же результат: когда Адриан подтянулся на руках, комната слилась в большое черное пятно. Ему пришлось остановиться на мгновение…

Следующий момент прояснения сознания: он лежит, вытянувшись на койке, и Клейборн больше не улыбается.

– На. – Голову Адриана приподняли. – Это всего лишь вода. Пей.

Адриан закрыл глаза и отвернулся, мечтая о бессознательности, в которой был всего лишь несколько секунд.

– Живей. – Его голову толкнули. – Я расскажу тебе о сыне.

Ему подсунули под голову несколько свернутых одеял вместо подушки, в руку сунули оловянную кружку. Адриан отпил глоток.

– Моя жена? – хрипло спросил он.

Клейборн улыбнулся и подвинул кресло.

– Хороша как никогда. Восхитительно выглядит в трауре. – Он задумчиво закинул ногу на ногу. – Поразительная женщина. – Старик положил руку на одеяло и, понизив голос, с откровенной насмешкой продолжал: – И я не единственный, кто так думает. Твой друг мистер Лиллингз из сил выбивается, чтобы утешить хорошенькую вдову. Он даже переехал в твой дом. – Клейборн махнул рукой. – Но, конечно, там живет твой дед. Отлично продумано.

Адриан смотрел на старика поверх кружки. Информации больше, чем нужно.

– Ох, чуть не забыл. – Старый министр полез в карман. – У меня есть кое-что для тебя. – Он вытащил похожий на конфету крошечный сверточек. Развернув, Клейборн положил его на костлявую руку.

– Господи… – Адриан подавился водой, поняв, что ему предлагают. – И что от меня требуется за это? – прошелестел его голос.

Это был опиум. С запахом, напоминающим вкус женщины. Адриан уже почувствовал во рту горькие испарения. Закрыв глаза, он запрокинул голову. Господи, как он этого хочет.

Клейборн рассмеялся.

– От тебя ничего не требуется. Держи.

Липкий, чуть теплый наркотик положили ему в руку. Адриан пристально всматривался в неожиданный подарок, ища подвоха.

– Я не могу это проглотить. – Он облизал губы, обдумывая, сколько энергии придется на это потратить. Он был уверен, что Клейборн здесь не для того, чтобы улучшить его положение. – Мне нужен кусочек металла… дайте свечку, тростинку. Или что-то, что можно скатать в трубочку…

– Нет. – Клейборн улыбнулся, потом скорчил гримасу. – Ты действительно хочешь, чтобы тот бедняга думал, что ты склонен к самоубийству?

Ударом руки Адриан оттолкнул кружку, воду, наркотик… Руки гиганта бульдожьей хваткой впились в его руку и рванули его назад.

– А-а-а… – Другой рукой Адриан пытался обхватить живот. Искры замелькали перед глазами. Белая боль, граничащая с чернотой… Он слышал, как Клейборн сурово бранил огромную неуклюжую тень.

– Давай сюда воду… Это слишком грубо. Я не хочу, чтобы он потерял сознание…

Полграфина воды вылили на лицо Адриана. Он мог лишь отплевываться и пытаться перевести дыхание. Клейборн снова стоял над ним.

– Не бесись, – сказал он и положил наркотик на тяжело поднимающуюся и опадающую грудь Адриана.

– Засуньте… его себе… в задницу… – прошипел Адриан.

Старик рассмеялся.

– Ты сам туда отправишься. Я знаю, у тебя хватит ума найти путь.

Адриан медленно повернулся на бок, привалившись к стене. Клейборн наклонился над ним. Его тон изменился. Он прошептал:

– Она очень приятная женщина?

Адриан не ответил. Его толкнули локтем и снова повторили вопрос над ухом.

Адриан знал, о ком идет речь. О Кристине. Он заметил интерес Клейборна, его любопытство. И страдал от этого. Если бы он не женился на ней, говорил себе Адриан, Клейборн бы ею не заинтересовался. Адриан думал, что брак защитит его. Но женитьба продемонстрировала всем, насколько важна для него Кристина. Адриан был вне себя, когда понял, что Клейборн наверняка теперь наблюдает за ней, расспрашивает… И нет способа предупредить ее, защитить…

– Твоя жена, – шептал Клейборн, – она добрая? Жалостливая?

Адриан по-прежнему не отвечал.

– Думается мне, – сказал старческий голос, – что он ей нравится. А он очень страдает.

Адриан взглянул в склонившееся над ним лицо.

– Не понимаю, о ком вы говорите.

– О мистере Лиллингзе, конечно. Рассказать тебе, что я видел?

– Нет.

Клейборн улыбнулся:

– Если она в комнате, то он никого, кроме нее, не видит. У него пересыхает во рту, он постоянно облизывает губы. А когда она не смотрит… – Клейборн рассмеялся скрипучим смехом. – Боже, это неприлично! Он раздевает ее взглядом. Он хочет переспать с ней. – Пауза. – Как страдающий от боли хочет опиума. Ты думаешь, она ему позволит?

Адриан снова отвернулся к стене.

– Не знаю.

Морщинистая рука потянулась над Адрианом туда, куда упал наркотик. Пальцы Клейборна положили опиум на щеку Адриана. Адриан закрыл глаза.

Стариковские пальцы гладили его волосы.

– Я оставлю тебя наедине с этим и твоим воображением, – сказал старик. – Если ты не придумаешь, что с ним делать, то, уверяю тебя, мы придумаем. А ты, милый мальчик, помнишь, что он облегчает любую боль, не только физическую. – Короткий смешок. – И, пожалуйста, запомни еще одно. Нечувствительность к боли довольно легко проверить. Мы узнаем, был ли ты умницей, принял лекарство или нет.