 |
|
Популярные авторы:: Кларк Артур Чарльз :: Чехов Антон Павлович :: Горький Максим :: Joyce James :: Борхес Хорхе Луис :: БСЭ :: Фармер Филип Хосе :: Толстой Лев Николаевич :: Азимов Айзек :: Лондон Джек Популярные книги:: The Boarding House :: Единственный способ :: Бурый волк :: Подземная Москва :: Справочник по реестру Windows XP :: Чужое :: Движущая сила :: Легенды о звездных капитанах :: Обнаженный Куренцов :: Операция «Мэйфлауэр» |
Библия в СМСкахModernLib.Net / Детская проза / Ая эН / Библия в СМСках - Чтение (Ознакомительный отрывок) (Весь текст)
Ая эН Библия в SMSKax Посвящается сыну Роме и крестнице Маше Каждый человек должен сделать в жизни три дела: родиться, пожить и помереть. Глава 1. День первый  – Ничо нема. Б сотворил небо & землю. Носился над водой. – А вода была сразу? – Да! – Гыыы! Откуда?))) – Не умничай! ……………………………………………….. – Б создал свет, и день кончился – День кончился када создали свет гиниально!!! – «Гениально» пишицца через Е от слова «гений»! – ^_^ Лана, запомню! – Лучше про свет запомни! Это сейчас ВАЖНЕЕ!!! – Донт вори би хэппи! Прорвемся!!! Олеолеоле))))))) ……………………………………………………… – Повтори что запомнила. Что было в начале? – АШ-2шт, О-1шт и БОГ-1шт – Что было потом? – Б создал фотоны и календарь на 1 день! «Сотворение всего». Первая книга Моисеева. Бытие. Глава 1. Вначале Стас сотворил небо и землю. Небо – голубая полоска акварели вверху листа. Земля – зеленая полоска внизу. Пока Земля была пуста, Стас решил сотворить Солнце. Но плохо помыл кисточку. И Солнце получилось грязным. Не желтым, а зеленым, как лайм. Стас разревелся. Он еще не знал, какого цвета лайм и вообще – что эта за штука лайм. Но он твердо знал, что за штука Солнце и что оно обязано быть желтым. Сначала Станислав Макаров всхлипывал тихонечко. Шмыгнет носом – и тишина на пару секунд. А потом, когда первая соленая капля упала на землю и земля кружочком вспухла, Стасу стало так жалко себя, так жалко, что просто ужас. И он разревелся во весь голос. Салим подписывал тетради. Он сидел спиной к брату за своим видавшим виды письменным столом и усиленно делал вид, что занимается подготовкой к новому учебному году. Тетради вовсе не хотели подписываться.  Первая из них открылась на середине. И клеточки, одна за другой, стали превращаться в маленькие черные квадраты Малевича. Салим еще не знал о том, что был такой знаменитый художник – Казимир Малевич. Он просто закрашивал клеточки. Первую, вторую, десятую, сотую, четыре тысячи пятьсот девятую…  Заниматься уроками под истерику маленького сопливого изверга было невозможно. Салим закрыл тетрадь, подошел к большому столу, накрытому старой желтой клеенкой, купленной еще при отце. – Ну, чего тебе? Стас рыдал, запрокинув голову назад и размазывая зелено-желтые слезы по щекам ладошками. Салим глянул на рисунок, все понял. Фыркнул: – Делов-то, блин! Вышел на кухню, принес салфетку, промокнул зеленое солнце, промыл кисточку. Увидев новое, желтое солнце, Стас успокоился. – Хо-ошоо… – Буш орать, получишь по мозгам, – предупредил Салим. – Не по-учишь! – упрямо нахмурился Стас. Но особой уверенности в его голосе не было. На всякий случай он проводил старшего брата подозрительным взглядом. Брат вернулся к своему столу, сел, включил свет – за окошком темнело. Открыл тетрадку, склонился. Стас понял, что по мозгам он не получит, во всяком случае на этот раз – точно не получит, – и опять взялся за кисточку. И был вечер. И была ночь. И было утро. И был первый день. Самый первый день без мамы. Мама умерла, пока они отдыхали в лагере. Бабушка сказала – от сердечного приступа. Шепотом сказала, чтобы Стас не слышал. Хотя Стас и так спал во время их разговора. Бабушка плакала, обнимала Салима за плечи, называла Санечкой и целовала в макушку. А Салим тупил и отчего-то не отстранялся, хотя ему немного стыдно «нежничать» с почти посторонним, хоть и родным по крови человеком. Это было вчера вечером. Салим не мог думать о том, что было вчера. И вообще о прошлом. И вообще о том, что их с братом жизнь в местечке Осечки под Краснодаром дала такую очередную осечку, что… Единственное, на чем удавалось тупо сосредоточиться, – на маленьких черных квадратиках… …………………………………………………………………………………… Информация на странице может не соответствовать действительности! Черная Молния МГУ ‘10 День рождения: 1 апреля Родной город: Монтекарло Братья, сестры: Стас Показать подробную информацию? Желания Черной Молнии (1) Фотографии с Молнией (5) Видеозаписи с Молнией Отправить Молнии сообщение Отправить Молнии подарок Добавить в друзья …………………………………………………………………………………  Глава 2. Скоты и гады  – Скотов и гадов Б сотвор ближе к концу рабочей недели – После птиц? – Да! – Устал чтоли Б? Был не в настроении? – Так ему птицы небось стали на голову гадить – он и…))) – Я б тоже зверанулась! – Ага) кстати зверей сотв вместе с гадами – Ага, и нашего физрука тогда же – он такой гад! – Не суди – Я не сужу! Я просто говорю правду! Я просто – НЕ ВРУ!!! – Успокойся, я тоже тебе не вру. – Библия твоя зато врет по полной!!! Земноводные были РАНЬШЕ птиц, это наукой ДОКАЗ, мы учили по зоологии. Я больше не хочу слушать ТВОЙ БРЕД! – Евка, это не мой бред, это НАША ИСТОРИЯ. Ты умничка, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ! Но плиз плиз плиз, давай продолжим. Ради твоего будущего! – Лана, я тя тоже люблю… – Итак: 2 день – трава деревья, 3 день – солнце луна, 4 – пресмык птицы, 5 – скоты гады звери чел… Повторить можешь? – Нет! Не могу! Сначала деревья, а потом солнце – НЕ МОГУ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! «Сотворение всего» Первая книга Моисеева. Бытие. Глава 1 Жизнь прошла мимо. Прошла, равнодушно помахивая сиренево-зелеными ресницами в полосочку и зелено-сиреневой сумкой в клеточку. Прошла, не заметив Вигнати, неприметно сидящей на полосато-клетчатой скамейке детской площадки коттеджного поселка. Жизнь, прошедшая мимо, была яркой и молодой, знакомой Вигнате с самого своего рождения, и звали ее Вероника. Или Виктория. Кажется, Виктория. Вика. Впрочем, какая разница? И как только родители позволяют девочке из приличной семьи наряжаться и краситься таким диким образом? Вера Игнатьевна поджала губы со следами тщательно выщипанных усиков и стряхнула пепел в пасть китчевой оранжевой лягушке. Впрочем, чего ожидать от родителей шестнадцатилетней соседской вертихвостки, если все вокруг такое же дикое, даже мусорница-жаба на детской площадке? Мир сошел с ума. Жизнь прошла мимо, а мир сошел с ума. Это надо признать, с этим надо смириться и с этим ничего не поделаешь. На площадке, несмотря на солнечный августовский день, никого не было. Даже голубей. Вера Игатьевна извлекла из пачки вторую сигарету. Но курить не стала, а положила ее на скамейку рядом с телефоном. Телефон молчал. Сигарета тоже. Вера Игнатьевна – тем более. Они сидели втроем на скамейке и молчали. Детская площадка была совсем небольшая. Слева – два сооружения для юных скалолазов: горки под башенками, лесенки, перекладины, под горками – два домика-шара с треугольными окошками. Справа – качели и металлический пенек, на котором сто лет назад торчала карусель. Почему ее сейчас нет? Когда-то давно Вигнатя приводила сюда внучку Еву. Иногда сама, иногда – вместе с няней. Однажды какая-то чужая девочка, кажется, не Вика, но по возрасту так же чуть старше внучки, раскрутила карусель, и та несильно ударила Еву в плечо. Евка от обиды громко расплакалась, а чужая девочка от испуга – еще громче. И это было счастье, настоящее счастье. Только в тот момент они все не знали этого. Успокаивали девочек, ругали нерадивых нянек и себя заодно. Нянек – больше, себя – меньше, а потом и девочек: «Вы уже большие, должны сами быть внимательнее!», а потом опять нянек… Это было счастье – самое-пресамое настоящее! Словно вчера это было… Вигнатя улыбнулась, но улыбку тут же сменили слезы. Того чудного дня уже не вернуть… Ни-ког-да, никогдашеньки… Нет-нет, вот еще глупости! Не плакать, не плакать, только не плакать. Слишком много дел и слишком мало времени, чтобы сентиментальничать. Вигнатя лихорадочно достала третью сигарету и сунула ее в рот. Почему не звонят из клиники? Она скосила глаза на телефон, увидела вторую сигарету, вынула изо рта третью и положила ее рядом со второй. Может, мобилка села или тут нет приема? Вера Игнатьевна ткнула в пару кнопок. – Любуня? – Да, Вер Игнатьна! – Ты… ты не забыла… не забыла полить цветок в гостевом домике? – Так мы ж его еще неделю назад перенесли в бильярдную, Игнатьна! – Да? А… а в гостевом теперь ни одного горшка не осталось? – Ну! – Ладно… Дети звонили? – Вроде нет. А должны были? Дети могли позвонить в том случае, если врачиха из клиники позвонила им, а не напрямую ей. Но раз нет, то нет. Ладно. Подождем. – Ладно, Любунь. Я скоро буду. Пока. Итак, телефон работает исправно, детям из клиники пока не звонили, но ведь и ей пока не звонили. Может, позвонить самой? Сейчас половина первого. Сказали, что результат будет известен после двенадцати. Значит, уже известен. Вера Игнатьевна решила не звонить. Вместо этого она собралась с мыслями, деловито достала из сумочки ежедневник, а из пачки, неосознанно, – четвертую сигарету. Надо составить список неотложных дел. Самое неотложное – завещание. Значит, дело номер один – юрист. Фирменной перьевой ручки на привычном месте, в боковом внутреннем кармане, не оказалось. Вигнатя уложила не раскуренную четвертую сигарету рядом с остальными и поискала ручку в косметичке. В косметичке семидесятидвухлетней сухощавой вдовы, продолжающей контролировать одну из фирм мужа и вести преподавательскую деятельность в институте (две лекции в семестр, четвертые курсы), ручки также не обнаружилось. Была тушь, которой Вигнатя никогда не пользовалась, была пудреница, которой Вигнатя пользовалась крайне редко, была обводка для губ, которую приходилось покупать пачками, так быстро и незаметно она расходовалась. И – ни фирменной ручки, ни запасной шариковой. Вера Игнатьевна горько усмехнулась. Самого необходимого в жизни всегда не бывает под рукой. Вот так таскаешь всю жизнь с собой только ненужное барахло. Тушь. Зачем она? В гробу не будешь краше, чем есть. А в последний путь патологоанатомы тебя отштукатурят собственным дешевым гримом, он у них небось один на всех. От этой мысли плакать почему-то не захотелось. Будущее не вызывало никаких эмоций. Наверное, потому, что его не существовало. Вигнатя равнодушно отправила в пасть лягушке тушь, вслед за ней – пудреницу. Рука с пудреницей, впрочем, на долю секунды задержалась перед пастью. Но это так, случайно. Наверное, случайно. Обводка механически вернулась в косметичку. Где же ручка? Может быть, она на дне сумки? Зонт. Кошелек. Визитница. Одноразовые платочки. Тонкий шарфик в пакетике. Сумочка с лекарствами: корвалол, валерьянка, желудочное, мазь от ожогов – Вигнатя с детства боялась ожогов. Бутылочка с холодным фирменным чаем. Хлебцы – пачка. Две леденцовые конфетки. Коробочка с ерундой, якобы освежающей дыхание. Щипчики – почему они валяются отдельно, не в косметичке? Может и ручка так же, отдельно? В кармане с молнией: паспорт, права, ключи от дома, ключи от машины, еще пара визиток, страховой полис, бумаги из клиники, рекламный листок «горящие туры». Туры полетели в лягушку вслед за пудреницей. – Гурл!  Голубь приземлился возле столбика от карусели и с интересом принялся наблюдать за сидящей на скамье старушенцией в кремовых брюках и светлой свободной кофте с бежевыми ненавязчивыми разводами. – Гурлым? Вера Игнатьевна вскрыла упаковку с хлебцами, раскрошила один и кинула в сторону голубя. – Гургл! Пернатый мозговой парень не заставил себя уговаривать: бодро перепорхнул поближе к скамейке и приступил к обеду. «Как это просто – сделать птицу счастливой!» – подумала Вигнатя. Голубь молча тыкался клювом в крошки. Возможно, он предпочел бы другое меню, но… «Взгляните на птиц небесных, – вспомнилось вдруг Вере Игнатьевне, – они не сеют, не жнут, не собирают в житницы и…» Дальше не вспоминалось. Отрывок этот был из Библии, из знаменитой Нагорной проповеди, которую Вигнатя много лет цитировала на своих лекциях по истории этики. Но кусок про птиц она никогда не цитировала, поэтому наизусть не помнила. Голубь клевал без энтузиазма. Может, был сытый, а может, уже сейчас наелся. Много ли такому малышу надо? «Птичка божия не знает ни заботы, не труда» – всплыло в слегка воспаленном ожиданием звонка мозгу Вигнати – «то, как вол, она летает, то ей горе не беда…» Почему – как вол? Откуда взялся вол? Птичка летает, как птичка. Как же там было, в оригинале? Без четверти час. Почему они не звонят? Вот гады! Просто безобразие. Сказали четко – после двенадцати. Но уже почти час дня! Такие деньги с пациентов гребут, и ничего не могут сделать вовремя! Может, они позвонили детям? Вере Игнатьевне почему-то не приходило в голову, что ее «дети» – сын и невестка – живут в Америке, и даже если врачу пришло в голову им позвонить, он не стал бы делать это в час дня, учитывая разницу во времени между Москвой и Чикаго. А вообще, интересно: как именно мысли «приходят в голову»? Если верить нейрофизиологам… Может быть, врачиха позвонила внукам: Еве – нет, она еще ребенок, у врачихи и телефона ее нет, а вот Максу могла. – Любуня… – Да, Вер-гнатьна! – Ты это… ты вот что. Загляни-ка в холодильник. Там нам этого… творога не надо купить? Любуня послушно потопала к холодильнику. Видно, она возилась на кухне, потому что долго ждать не пришлось. – Есть пачка. И еще этих взбитых полно. С джемами. – Ну, это для Евки, это не в счет. Кстати, она там не звонила? – Кому, мне?! Четырнадцатилетняя Ева и бабушке родной звонила только когда деньги нужны были. А уж Любе… – А Макс не звонил? – А чего ему сегодня из Италии звонить? Они же завтра прилетают. Небось отдыхает там последний денек-то со своей… френдой. На полную катушку. – Всем бы вам только развлекаться! – взорвалась вдруг Вигнатя. – И что это за словечко – «френда»? Любовь Антоновна потеряла дар речи. Это она-то развлекается? Нет, конечно, ей грех жаловаться – живет, как за пазухой и сыр в масле, и работы немного – у других горничных бывает не продохнуть, но… Но она честно выполняет все обязанности, и они же с Вигнатей просто как родные, давно уже так, и… пип, пип, пип! Хозяйка, она же старая подруга, бросила трубку. Любуня шумно вздохнула и оглядела просторную, заставленную всякой всячиной кухню. Посуда вымыта. Обед почти готов. Пожалуй, надо бы заняться огурцами. Последние в этом сезоне, жалко, если пропадут… Вера Игнатьевна посмотрела на часы. Двенадцать пятьдесят одна. – Гургл-гургл-гурлым? – Надо было Богу остановиться на птицах! – объявила она голубю. – И не создавать такую сволочь, как человек! Иди сюда, мой славненький, я тебя покормлю. Мне-то уже не нужно… Голубь вразвалочку подошел, поскольку второй хлебец рассыпался у Вигнати прямо возле ног. Жизнь прошла мимо. Удачная она была или не очень – какая разница? Все кончено. В любом случае все кончено. Даже если результат биопсии будет отрицательным, это почти ничего не меняет. Семьдесят два, это само по себе – приговор. Почему раньше она об этом не задумывалась?! Непостижимо… – Гурлым! Семьдесят два года и два месяца. И рак. Даже операцию в таком возрасте делать опасно. Кошмар. Что осталось успеть? Накормить голубя. Подписать бумаги у юриста, чтобы у детей после ее смерти не возникло никаких проблем. Выбросить старые вещи, чтобы никому не пришлось рыться в том, в чем не стоит рыться. Стереть с компа несколько глупых переписок с бывшим другом бывшей одноклассницы. – Гурлым! Ну гурлым же! – сказал голубь, но его никто не услышал, кроме второго голубя, непонятно в какой момент появившегося у скамейки с застывшей леди. Потом фотографии. Надо уничтожить все плохие фотографии. Оставить несколько самых удачных – пусть потомки знают, какая у них была замечательная прабабушка. Оставить ту фотку, на горных лыжах, когда они в последний раз были с мужем в… в последний раз… в последний… в самый последний… Вигнатя хлюпнула носом, сгорбилась и выронила из рук оставшиеся не раскрошенными хлебцы. Голуби – их уже было три – испуганно вспорхнули, но отлетели недалеко: самый храбрый – на полметра, самый пугливый – на ближайшую ветку нависшего над скамейкой дерева… Врачиха позвонила в половине второго, когда Вигнатя уже не хлюпала носом, а стеклянно, оловянно и деревянно смотрела в дрожащий от испаряющийся влаги воздух.  – Вера Игнатьевна? Могу вас обрадовать, голубушка. У вас все в полном порядке. Результат анализа, как мы и предполагали, отрицательный. Так что живите еще в свое удовольствие сто лет, а хотите – так и все двести!..Что? Нет, никаких таблеток не надо. Никакой химиотерапии, никаких физио. Я же говорю: результат отрицательный… Нет, мы не ошиблись… Вера Игнатьевна! Вы можете повторить анализ в любой другой клинике, но я уверяю вас, в этом нет ни малейшей необходимости. Вспомните, это ведь вы настояли на анализе? Что касается меня как специалиста и моих коллег – у нас и раньше не было ни малейших сомнений в доброкачественности вашей родинки, но чтобы вас успокоить, мы… – Вы меня вполне успокоили, Марина Александровна! – Алексеевна… – Извиняюсь. Алексеевна. У меня точно все в порядке? – В полнейшем. Сто лет проживете безо всяких забот. – Сто лет в моем возрасте не живут, – сухо возразила Вигнатя. Врачиха рассмеялась: – Но еще девяносто девять – вполне возможно! При нынешнем уровне жизни и медицины… Женщины с фальшивой теплотой распрощались. – Надо было Богу остановиться на птицах! – повторила Вигнатя голубям. – «При нынешнем уровне медицины…» Алексеевна она! Стерва она, каких мало! Каких много! Каких – навалом! Вера Игнатьевна почему-то чувствовала себя жестоко обманутой. Она понимала, что должна чувствовать «невыразимую легкость бытия», радость и полноту жизни, «гору с плеч» и проч, и проч, и тэдэ. Но кроме раздражения почему-то ровным счетом ничего не испытывалось, точнее – не хотело испытываться. Ежедневник теперь можно было убрать в сумку. Неотложных дел на ближайшее время не предвиделось. Убрать ежедневник так просто не получилось. Один из голубей ухитрился на него нагадить. Пришлось вскрывать пачку с платочками и приводить книжку в порядок. – Кыш отсюда! – Гургл-гм? – Управы на вас нет! Мало на земле гадов, еще и вы гадите! Жизнь бодро прошла мимо в обратном направлении. На ней были все те же полосатые ресницы – ставшая дальнозоркой Вигнатя отлично их разглядела и в прошлый раз – а к сумочке добавился рюкзак для роликов, тяжеленький, явно с роликами. Вигнатю она и в этот раз не заметила. Два голубя из трех вспорхнули и на бреющем полете скрылись за кустами, в которых утопала скамейка. Вигнатя проводила их взглядом, брезгливо поморщившись. Потом опять посмотрела вслед уходящей по залитой солнцем дороге соседской девочке. «У, филистимлянка!» – со злостью подумала Вигнатя и вдруг очень четко и ясно поняла, что ей надо делать. Что вообще ей надо делать, в жизни, в принципе. Это произошло неожиданно, как открываешь глаза после долгого сна без сновидений. Надо бороться! Надо бороться и сражаться – вот что надо делать! Как Давид! Вигнатя вытащила из сумки платок свой и покрыла голову свою, платком покрыла ее. «Словами и делами буду бороться со скотами и гадами, – подумала Вигнатя, – и умерщвлять их буду пилами, железными молотилками и секирами, как поступал Давид, избранный Давид, со всеми городами аммонитян, и с прочими многими филистимлянами и шестипалыми уродами из Гефы, или Гафа, или как там, – а, не важно!» Жизнь уходила. Жизнь стремительно приближалась к последнему повороту, за которым не будет скоро видно ни ее самой, нелепой и полосатой, ни даже сумки ее с роликами и запасными носками, ни даже тени ее, ни даже воспоминания. «Катись, катись, ка-а-тись, пока не докатилась до чертиков! – подумала Вигнатя. – Пока я жива, я буду с этим бороться. И один в поле воин, вот так! Даже если все вокруг – законченные гады и паразиты, вот так!» Она залпом выпила бутылку холодного теплого чая, бросила в пасть оранжевому кошмару опустевший пластик и решительно направилась к машине. Бороться! Ради внуков, ради будущего на Земле, ради правильного будущего, а не этого сиренево-полосатого, вот так! Сделав два-три шага, Вигнатя вернулась и заглянула в мусорку. Чрево лягушенции оказалось весьма вместительным, в нем не было видно ни туши, ни пудреницы. «Ну и ладно! Куплю новые!» – демонстративно пожала плечами Вера Игнатьевна и ушла уже окончательно. – Гурлым! – зевнул голубь и погрузился в послеобеденный сон. ……………………………………………………………………………. Главная Регистрация Дисциплины Преподаватели Форум Контакты Список преподавателей 1. Абрамов Михаил Андреевич 2. Алексеева Мария Михайловна …………………………………….. 64. Богачева Вера Игнатьевна …………………………………….. 979. Яшина Полина Васильевна …………………………………………………………………………….  Глава 3. Всё будет просто зашибись  – Ковчег был из дерева ситтим, метр-полтора длиной. – Такой маленький?! 0_о И туда реально влезли все образцы ДНК? – Бррр… Какие ДНК?!?!!?!!! – Нууу… банк ДНК или био-образцов как там его… от каждой твари по паре молекул кароч!))) – Алё, подруга, это НЕ ТОТ ковчег! Биообразцы Ной собирал. В натуральную величину. Это было намного раньше. – Штоли еще один ковчег? – Нуда! Второй маленький ковчег делал Веселиил по просьбе Моисея. Моисей – это который евреев по пустыне водил! Понятно? – ВЕСЕЛИИЛ РАЗВЕСЕЛИИЛ! %) 1Й большой ковч был с мясом на случ потопа, 20Й маленький с водой для засухи!)))))))))))))))))))))))))) – Не богохульствуй все-таки, лана? «Описание ковчега» Исход. Глава 37 Большая коробка появилась возле дивана после завтрака. – Ура-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!! Есс! Есс! Есс!!! – Завтра, завтра откроешь! – Ни фига, сейчас!!! – Но Ева, День Чертенка только завтра! – Аааа, я – чертик, нам всё можно! Оле-оле-оле! – Эгей, давай считать, что ее еще не доставили! – Ага! Щазззз!!! – Но папа… Люблю, люблю, люблю, люблю всеми оттенками коричневого, и бежевые нежные мишки в обнимку, и сердечки в блестках, и половина сердец уже рвется пополам, и мишки уже всмятку, хоть и по-прежнему в обнимку, и лента цвета ванили отправляется в свой лучший полет с подарка на пол, и ее самый тонкий золотистый усик-окантовка находчиво пристроился в овраге между мизинцем и ладонью – приклеился, чтобы увидеть все с высоты, – а, не до него сейчас! – скорее, ну что же там, какой он, какой он в этот раз… – Какой он? – няне и самой не терпится. – Ну щаз, ну же, ну… Еще один слой люблю, люблю, лю… и мишки, и серде… – Тут еще сундучок, а он, он внутри… Сундучок – не сундучок, почти сундучок, и четыре кольца золотых на четырех нижних углах: два с одной стороны, и два – с другой. Крышка – с окошечком, а чертика-чертенка внутри пока не видно, виден светильник чеканный: стебель его, чашечки его, яблоки его и цветы выходили из него… – Чудо, а не работа! – Не открыва-а-ется!!! Ну!!! – Осторожнее!!! – О-о-оооо!!! Вау! Мяу!!! Ааааа!!! Инна-а! Ты только посмотри…. Чертик сидел возле светильника с шестью ветвями и чашечками на каждой ветви наподобие миндального цвета; сидел он, прислонившись спиной к светильнику, прислонившись спиной, сидел он. – Какая прелесть!!! Как его зовут? – Сейчас… сейчас прочту… Уолтер. Большая коробка появилась возле дивана после завтрака. Стас маялся на кухне, вяло болтая ногами и переваривая во рту комок хлеба, отставший от успевшего проглотиться сыра, и видел, как двери стали шуметь ключом и поворачиваться. – Мама! – Нет, Стасик, мама потом придет. Мама в больнице, болеет мама… Что она потом и потом? Болеет и болеет? Бабушка всхлипнула. В дверь вошли двое: брат и коробка. – Аз, два, – сосчитал их Стас. – Сейчас еще одну принесу! – крикнул брат и хлопнул дверью. – Да не тащи такие большие-то! Куда их! – крикнула вдогон бабушка, вытирая глаза. Бабушка плохая, не веселая. Все время плачет. Скорей бы она уехала одна! Стас вылез из-за стола и пошел смотреть на коробку, которую брат успел затащить в комнату. А хлеб он по дороге выплюнул в пакет с картофельными очистками, который нехорошая чужая бабушка оставила на полу. Вот вернется мама, тогда будет бабушке в угол! В комнате уже стояло несколько набитых куртками, и брюками, и зимним свитером с оленями, и новыми фломастерами, и в оленьем свитере блюдом, и перетянутых скотчем коробок. Вчера Стасик помогал брату и бабушке складывать фломастеры, а про свитер и блюдо тоже увидел, вот…  Новая коробка была от телевизора. Это Стас знал наверняка, потому что бабушка тоже зашла посмотреть на коробку и сразу сказала: – От телевизора. И куда она нам в плацкарт? Мы ж только одежду пока и ценности, эх… – Га-ать? – спросил Стас. Бабушка не поняла. Плохая бабушка! Сложные слова говорит, а простые – не понимает. Раз не поняла, Стас спросил подробнее: – Га-ать очешь? Бабушка опять не поняла. Какие они, взрослые, глупые! Вместо ответа бабушка сказала: – Мы большую коробку тут оставим, сложим в нее ненужные вещи. А всё, что нам нужно, возьмем с собой. – Всё-о? – спросил Стас. – Ну да, всё что нужно. Всё что нужно – возьмем. – Хо-ошо! – удовлетворенно согласился Стас, потом подумал, заглянул в коробку от телевизора и еще спросил: – Стасика возьмем? Бабушка уже знала, что ребенок постоянно говорит о себе как о постороннем. Она поняла и душно окружила его руками и животом: – Ну конечно возьмём! Куда же мы без Стасика! Стасик у нас самый главный! Стасик вывинтился из бабушки и кивнул: – Хоошо! Бабушка встала и открыла шкаф – то отделение, из которого уже упаковали олений свитер. И стала там копаться. А Стас еще раз заглянул в коробку и спросил: – В кообке? – Да? Что в коробке? – не поняла бабушка. – Там что, грязь в коробке? Да? Ну не лазь туда. Не лазь. Играй иди в чистые игрушки. Я ее выброшу. Потом. – Нет! – закричал Стасик. – Въ-ёшь! Въ-ёшь!!! Он бросился стучать кулаками по бабушкиному животу, но живот был мягкий, и стучать по нему, чтобы достучаться, не получалось. Тогда Стас от бессилия упал на пол и зарыдал. Как можно выбросить коробку со Стасиком, которого должны возьмём в коробке? Сначала говорит: возьмем в коробке. А потом говорит: выброшу! Врет! Врет бабушка! Она коробки с фломастерами возьмет, а Стасика – нет! Нет! Нет! – Нет! – орал Стасик. – Нет!!! Как же это: быть выброшенным в мусор вместе с коробкой? Как его тогда мама найдет в мусоре, когда кончит болеть из больницы? – Не-е-ет!!! Не-и’-и’-а-ет! – Ни фигасе тут у вас концерт! – присвистнул Салим, протиснув в комнату вторую коробку и обнаружив возле первой обессилевшую бабушку и почти обессилевшего Стаса, пинающего ногами попеременно то коробку, то бабушку. – А ну кончай орать! – рявкнул Салим. – А то точно по мозгам получишь! Стас заткнулся. Судя по силе рявка, брат не врал. Конечно, сразу полностью заткнуться Стас не смог, но у детских истерик тормозной путь бывает очень короткий. Еще секунд тридцать малыш судорожно открывал рот, вдыхая воздух порцию за порцией. Но орать уже не орал. А потом он и совсем угомонился. И даже повеселел. Потому что ненужную коробку от телевизора, точнее то, что от нее осталось после усиленного ного-пинания, Салим вдруг взял и превратил в домик с окном. Длина домика получилась два локтя с половиною. Ширина и высота – всего полтора локтя. Но ничего, Стасик на корточках поместился. И даже любимый Ёля поместился, куда ж без Ёли? – Ух ты, какой до-омик! – сказала бабушка. – Вот это домик! И Стасик там словно ангелочек, словно ангелочек. Ну чисто херувим! – Ты чо при ребенке матом? – обалдел Салим. – Матом? Это ты про херувим? – не поняла бабушка. – Ну… – Так Санечка, это ж ровно то, что ангел. Одно. Херувим – он старший ангел. Ты любого попа спроси. – Вот еще! Глупости! – Не глупости, – всхлипнула бабушка. – Не глупости. А ребятенок, особенно убогонький – он истинно херувим. Его Господь в обиду не даст. И мы его защищать должны. Радовать. Вот ты его домиком радуешь. А мамка ваша небось сейчас на вас сверху на двоих на вас сейчас радуется-то… И бабушка расплакалась. Салим встал на колени спиной к бабушке и спиной к брату и стал вырезать ставни – фигурно, ажурно, криво и очень долго. Как же его бесила эта дура-бабка, со своей манерой повторять слова в предложении по нескольку раз! Салим знал, что скоро, очень скоро он сбежит от всех в Москву. Но сейчас, конкретно сейчас он сбежать не мог. Конкретно сейчас он мог только чтоб его лица никто не видел. Минуты три. Бабушка тоже взяла себя в руки и успокоилась. И не стала говорить про сигареты, которые нашла утром в кармане Саниной куртки. А проявила мудрость, посмотрела на картонные ставни, улыбнулась и сказала: – Ох, красота! Салим знал, что бабка врет, и ставни получились так себе. Ну ладно, ладно, не так себе, а очень даже вполне. Но основная красота ожидалась впереди. То есть впереди во времени и с боков в пространстве. Салим взял Стасикины краски и нарисовал с обоих боков от окна, на стенах, поверх значков с бокалами и надписей «не кантовать» двух желтых херувимов. Желтой краски на них не хватило, и один из-за этого стал желто-зеленый, а второй, который с банкой кока-колы в руках, – желто-оранжевый. И хотя херувимы были похожи на херувим знает что, все-таки у них были крылья, и покрывали они своими распростертыми крыльями крышу Стасикиного домика, и лицами своими они были обращены друг к другу; к крыше домика были лица херувимов, не похожих на херувимов. Бабушка должна была опять улыбнуться, но она почему-то опять заплакала, и поэтому Стасик неуверенно уточнил, не вылезая наружу: – Хо-ошо? – Хорошо, – сдул со лба волосы Салим. – Очень хорошо. А будет всё еще лучше. Будет – просто зашибись! Даже не сомневайся. ………………………………………………………………………………. Главная / Коллекционные куклы Доставка и оплата Контакты Коллекция авторских работ, изготовлена руками лучших мастеров бельгийской компании ******. Это одна из ведущих компаний по производству эксклюзивных украшений и сувениров… Кукла «Хампти-Дампти» 3550 руб. Артикул 365-111598ЕН Купить Кукла «Сидящая фея Черриоунна» 21890 руб. Артикул 23-5178АН Купить …………………………………………….. …………………………………………….. Кукла «Чертенок Уолтер со светильником» на подставке 38 600 руб. Артикул 773-61783DD Купить …………………………………………………………………………………………….  Глава 4. За семью печатями  – В центре сидел Сидящий, вокруг 24 старца и 4 животных исполненных чей: лев, телец, орел и кто-то с лицом человека – Чей исполненных? – Сорри, описка: очей. – Мутанты? – Шут их знает, в те времена такого слова не было. Перед ними была книга под 7 печатями – Библия? – Не. Никто не знает точно, какая книга. Потому что Иоанн Богослов ее съел – Съел??? 0_о – В 10 главе – съел. Ему так ангел приказал. И тогда Иоанн стал все знать, что в ней написано! – Пипец. Возьму на вооружение. Пошла хавать с маслом и кетчупом учебник ма-тики – завтра контрольная!((( «Книга за семью печатями» Откровение святого Иоанна Богослова Главы 4,5 и 10 «В работе показано, что действительная часть гиперкомплексного потенциала в четырехмерном пространстве Бервальда-Моора вместе с малой аддитивной добавкой, учитываемой в первом приближении, только тогда является конформным потенциалом, когда аддитивная добавка есть решение волнового уравнения, инвариантного относительно группы Пуанкаре…» Пространство Бервальда-Моора Максу не нравилось потому, что он его не чувствовал. Левой, логической половиной мозга, процентов на десять понимал. Но в правую, образную половину, оно совершенно не укладывалось. Поэтому такое пространство ему не подходило. Вот пространство Минковского, где время – тоже как пространство, – это другое дело! Правой половине оно казалось очень даже прикольным и имеющим место быть… А вообще-то послать бы всю эту Финслерову геометрию к тараканьим праотцам, стать таким как все, не пытаться ни в чем разобраться, и не лезть в те области, в которых ничего не понимаешь, а просто жить, смотреть телевизор, плодить детей, менять квартиры и гаджеты на более престижные… Живут же так люди, находят же в этом счастье. И в чем оно, счастье, может быть еще? 90 % людей предпочли бы иметь доход 50 баксов, если у остальных вокруг доход 40, и отказались бы от дохода в 60, если бы у остальных был средний доход в 70. Чувствовать, что ты успешнее других – вот и счастье. А еще… – Масюль, возьми трубочку, а то я ногти накрасила! Как считает бабушка и добрая половина прочих двуногих – родить сына, посадить дерево, построить дом… А лучше заработать денег и заплатить садовникам и строителям, которые сделают это гораздо лучше, чем ты. Профессиональнее. – Алло! – Вас приветствует сеть стоматологических клиник… Рождение сына ты тоже доверишь профессионалам?! – Мась, кто звонил? Итак, подытожим артефакты. Нижние ряды пирамид древних инков имеют уникальную гексагональную кладку со следами высокотехнологичной обработки. А еще в этих пирамидах строители использовали «пластилиновую» технику с размягчением и последующим затвердеванием базальта и мрамора без нарушения структуры камня. Пластилиновая техника возможна в пространстве и Бервальда, и Минковского, и… – Мась, ну кто был-то? – Реклама. И ясно, что это строили вовсе не инки. А кто-то задолго до них. Люди или существа, у которых правая половина мозга отлично справлялась со всеми пространствами, отличными от Евклидового. С другой стороны, вся эта Фин-слерова геометрия может оказаться лженаукой, очередным мыльным пузырем, и только. – Какая реклама? – Зубная. Ты скоро? – Три минутки! Но почему от этих людей, владеющих столь продвинутыми технологиями, ничего не осталось, кроме незначительных артефактов?…Шат! Где сорочка?! – Алюсь, Родионовна мою черепаховую сорочку погладила? – А я знаю? – А в чем я пойду? Впрочем, сорочка – это ерунда. Макс выудил из шкафа первую попавшуюся футболку и бросил ее на кресло. – Алюсь, я в душ, я быстро. – Ты нотик берешь с собой? – В душ?! – К Соколовым! – Зачем? – Ну ты что, там же лучшие фотки! – У меня на мобилке тоже много, найдем, что показать. – Ма-акс, капитан Очевидность! Я как дурочка из переулочка таскалась там по Венециям, обвешенная аппаратами и объективами, а ты хочешь показать всякую дребедень с мобилки?! Алку нельзя назвать красивой от природы, она красивая от ухоженности, а вот фигурка – супер от природы, это да… И сколько же в ней чертей, черт подери! Вон, вскочила, аж искры из глаз сыплются! Макс улыбнулся. – А давай махнем в Перу на следующий год? – В Перу? – Алла задумалась. Макс механически проследил за направлением ее взгляда. Вверх, влево. Значит, уже мечтает, уже мысленно в Перу. Соколовы и нотик временно забыты. – Но учти, я там асфальтированными туристскими тропами топать не намерен. Увезу тебя в такую чащобу, что… что… Алла облизнулась и хрюкнула от восторга. Перуанские чащобы – это креативно, это для блога – джаст то, что нужно! – С тобой – хоть на край света! – Ладно, я в душ – и пошли! – Нотик не забудь! Вместо душа Макс почему-то уселся в ванну, заткнул слив и пустил воду себе на ступни. Как же, как именно инки или кто там жил до них могли вот так укладывать камни? Макс взял в руки две губки и приложил их одну к другой. Одна губка была искусственная, прямоугольная и жестковатая. Вторая – бесформенный кусок естественной, морской губки. В обычном, трехмерном пространстве они едва касались друг друга несколькими точками и никакой стены, никакого монолита не создавали. Кто б сомневался. Макс придавил с силой. Теперь – другое дело. Но придавленная губка при этом наверняка поменяла свою структуру – в придавленных частях, разумеется. Даже если снаружи не видно, это так. Можно сделать срез и убедиться. А камни в кладке инков поменяли свою структуру? Никто не позволит там делать срезы. Воды в ванне набралось по щиколотку. Макс опустил морскую губку в воду. Если теперь придавить мокрую губку, из нее потечет вода. А что, если из камней тоже «вытекало» что-то при обработке? Это что-то могло остаться на поверхности. Конечно, за долгие тысячелетия камни вымыты и выветрены, но должны остаться внутренние поверхности построек – это раз. И вещество, которое могло «вытечь» из камня при неведомой обработке, способно оказаться таким прочным, что любым ветрам нипочем – это два…  – Мась, ты недолго там, ладно? Нас к семи ждут. Но кто сказал, что камни сжимали, как губки? Идея о применении для строительства четвертого измерения нравилась Максиму гораздо больше. Разумеется, это должно быть не банальное четырехмерное пространство Минковского с четвертым временем, а все-таки Бервальда-Моора или что-то в таком же духе. Тогда теория получалась красивой. Но ведь все вокруг нас постоянно вопиет о том, что мир – трехмерен, трехмерен, трехмерен – и не более! Макс оставил в покое губки и взял в руки причудливой формы бутылку с пеной для ванны. Несмотря на форму, топология у бутылки самая обычная: в нее можно что-то налить, из нее можно что-то вылить, у нее две поверхности, внешняя и внутренняя. А ведь существует же в природе знаменитая бутылка Клейна, подумал Макс, и поверхность у нее – одна. Как у ленты Мебиуса. Пока Клейн ее не придумал, миллиарды людей считали, что такого не может быть. Делали себе обычные бутылки, и даже знаменитая людовиков-ская с искривленным горлышком была – случайность. А бутылка Клейна – реальность или теоретическая предпосылка? – Обычная трехмерная бутылка, – пробормотал Макс и вылил под струю воды густо воняющую розами массу. Допустим все-таки, что пространство землянами всегда воспринималось как трехмерное. И было таким. А камни не сжимались, как мочалки, а… а появлялись, как пена! Идея была свежей, посему казалась автору почти гениальной. Макс вылил в ванну еще полфлакона роз и стал наблюдать за образованием пены. Дверь открылась неожиданно. – Максим!!! – А? – Это – на минуту под душ, да? – Ну… – Блин, это же моя пенка! Ты что, ошалел? Да от тебя же теперь розовым садом за километр нести будет!!! Алла решительно выключила кран, как будто это могло что-то изменить. Макс скользнул взглядом сквозь подружку, едва ли слушая, что ему говорят. Если камни могли расти как пена или как-то иначе, то это меняет все дело! – Ма-акс! – А? – Я просто обалдеваю с тебя! Такой деловой вроде, а всю дорогу витаешь в облаках. Как ребенок. Как ты это свое МГИМО только закончил при таких песнях! – У меня две вышки, кнопка, а не одно МГИМО. И диссер на подходе. – С диссером – давно пора. Двадцать семь – пора. – А то если я не защищусь, ты за меня замуж не пойдешь? – Так ты ж не зовешь! Держи полотенце. Макс взял полотенце и бросил его за спину, на край ванны – не на край, а на мраморную поверхность, в которую переходил изгиб ванны, подальше от кранов. – Почему не зову? Зову. Во, слушай… Макс откашлялся и заорал во все горло: – Алка-а-а!!! Кно-о-о-пка-а-а!!! Вы-хо-ди за меня-а-а!!! – Псих, соседи ментов позовут! Алла раскраснелась и стояла, картинно зажав уши. Ей было чертовски приятно, что ее так громко, четко и однозначно зовут замуж. Причем не в первый уже раз. В четвертый. Первый раз был давно, когда она ждала Макса перед входом в клуб, замерзла, а он опоздал и вместо извинения – «Алка, а выходи за меня замуж!». Второй – в машине, год назад, по дороге в Вологду, после песни по радио «Я на тебе никогда не женюсь». Третий – на свадьбе у Боярских, зимой, при всех, когда букет ловили. Но вот зима уже прошла, дождь миновал, перестал; цветы показались на земле, смоковницы распустили свои почки… И вот он, четвертый – в ванне. То есть в ванной. – Ментам тоже нальем! Выходи за меня, голубица моя в ущелии скалы под кровом утеса! Покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок, и лице твое приятно! Алла не против была выйти замуж хоть сегодня, хоть вчера. Но у Макса принцип – сначала защита диссертации, потом они едут к каким-то мистическим Белым Камням, вокруг которых Максиму позарез надо обойти три раза, и тогда можно сразу в ЗАГС. Дурдом на выезде, честное слово! Алка предполагала, что бебик может ускорить этот процесс. Но бебик почему-то никак не получался, хотя противозачаточные таблетки она давно таскала в сумочке только для видимости… – Ну ты и шут! – Это не я, это, меж проч, Соломон! Песнь песней, классика! – Ааа, ясно. Я не читала, к сожалению. – Ну и хорошо. Зачем тебе эту белиберду читать? Тебе ж с Вигнатей идеологически-умные беседы не надо поддерживать. – А, так это из Библии? – Нуда, я ж говорю: Соломон, Песнь песней. – А я подумала, что раз Соломон – то из Тысячи и одной ночи… Интересно, скоро у твоей бабушки этот заклин пройдет? – Скоро, скоро. Судя по ее возрасту, и у нее скоро все пройдет, и для нее все пройдет. Вообще вэ-сэ-ё. – Макс, ты недобрый! – Спокуха, я не добрый, но реалистичный. Моей бабушке – семьдесят два, а средняя продолжительность жизни в странах восточной Евро… Слушай, это полотенце – мое или твое? – Твое. Макс наконец вылез из ванны, обмотался полотенцем и подошел к зеркалу. Зазеркалье – это пример мнимого шестимерного пространства. Такое пространство легче себе представить, чем пространство этого Моора! Голубица со сладким голосом и приятным «лицем» тоже подошла к зеркалу и стала рядом со своим голубком. Свежий и ровный загар у нее, загар и облупленный нос у него… Если у них будет мальчик, и он будет умным и красивым в папу, а здравомыслящим и гламурным в маму, то это будет лучший в мире бебик, ага! Странно, что она не беременеет. Вроде все в порядке, а… Почему шестимерное пространство представить проще, чем четырехмерное? Из-за того, что в мире существуют зеркала? Или наш мозг так устроен… – Взять? – Кого? – Макс! Твоя мобилка вопит, ты что, не слышишь? – Точно. Возьми, это Вигнатя. Алла вздохнула и вышла из ванной. Макс – большой ребенок, это навсегда. Засмотреться на свою девушку в зеркало и не услышать мобилки – это ж надо! «Бабушки, бабушки, бабушки-старушки! Бабушки, бабушки, ушки на макушке!» – издевательски продолжал трещать телефон. – Скажи, что я позже ей перезвоню! – вдогонку Алке и «бабушкам» крикнул Макс. Болтать сейчас с шибанутой «предкой» ему ни капельки не хотелось. Идти к Соколовым тоже не хотелось, если честно. То есть – хотелось, но не прямо сейчас, а попозже. А сейчас бы залезть в интернет, попробовать все-таки разобраться с это Финслеровой геометрией. Алка думает, что он работает над диссером. Все бабы, даже такие суперские, как Алка, – дуры дурами. Какие еще инки и мнимые пространства для работы, если диссер у него – по политологии?! – Мась, она просит, чтобы ты позвонил ей сразу, как только сможешь. Это что-то срочное. Она так и сказала, странно сказала – «истинно срочное». – Истина где-то там… – пробормотал в ответ Макс, натягивая на небрежно вытертый торс свежую футболку. – Как книга за семью печатями. – Что? – Это сериал такой был, – пояснил Макс. – Старый сериал. Дэвид Духовный в главной роли. Фраза оттуда. – Да, помню. Икс-файлс. Я маленькая еще была, но смотрела. А бабулька твоя при чем? Думаешь, она по поводу сериала звонила? «Кошмар, на ком я собираюсь жениться?» – мимоходом подумал Макс. – Не знаю. Ладно. Позвоню я ей, конечно. Сейчас позвоню. Твои ногти там как, высохли? Идем, что ли… …………………………………………………………………………….. Журнал maks_abs Создан 2007-01-02 17:07:35 (#1280***), обновлялся 2010-**-** 540 комментариев получено, 966 комментариев отправлено Постоянный аккаунт 275 записей в журнале, 109 меток, 6 записей в избранном, файлов в фотоальбоме: 100+, 5 виртуальных подарков, 12 картинок пользователя Основное: Имя – Максим Богачев Дата рождения: О себе: я есть Интересы (24): *** Связаться:*** Друзья (читать записи): Друзья (202): *** Взаимные друзья (154): *** Также в друзьях у (85): *** ……………………………………………………………………………………… Глава 5. Из костей и праха  – Б создал Адама из праха. А Еву – из ребра – Да это я знаю… Штоли праха не хватило?))) – Имхо кость прочнее!;) – Бедняга Адам – ??? – Ну походу больно ж – Спокуха, ампутация шла при наркозе! Дословно: и навел Г. Б. на чела крепкий сон… – Гребенщиков-то при чем??? – Какой еще Гребенщиков?????? – БГ – Ева!!! Я написал не БГ, а ГБ – Господь Бог! – О черт! Не путай меня! Пиши или Б или Г!!! «История с ребром» Первая книга Моисеева. Бытие. Глава 2 Бабушка вернулась под утро. Стас спал. Салим тоже замер под одеялом, старясь дышать бесшумно. Салиму показалось, что от бабушки пахнет кладбищем. Но не могла же она провести ночь на кладбище?! С другой стороны, а где еще? Уходя, бабушка сказала, что идет в храм. Но разве церкви по ночам работают? Нет, конечно. У попов, как у всех обычных людей, должен быть рабочий день, обеденный перерыв, вечера свободные… Бабушка на цыпочках прошла в комнату, подошла к Стасу, смахнула крошку с простыни. А может, и не крошку, – разве в полутьме сквозь прищуренные веки разглядишь? Потом бабушка тихонько всхлипнула, поправила одеяло и направилась к Салиму. Салим плотно закрыл глаза и замер окончательно. «Интересно, – устало подумал он, – а выходные у попов бывают? Должны быть…» О матери и о том, что произошло, Салим думать не мог. Не мог – и все тут. Не получалось. Бабушка подошла совсем близко. Салим чувствовал тяжелый, землистый запах ее юбки. – Не спишь? – осторожно, неуверенно спросила бабушка. «Сплю!» – мысленно ответил Салим. Бабушка постояла-постояла рядом и ушла. Салим потихоньку открыл глаза. Бабушка стояла на прежнем месте. – Ты вот что, – зашептала бабушка. – Поговорить надо. Пока малой не проснулся. Салим сел на кровати. У них так никто про младших братьев не говорил – «малой». Слово было непривычное, как и сама бабушка Вера, приехавшая из неведомого далекого города, который назывался Елец. «Звонит Елец – нам капец», – вздыхала неизменно мама, когда соседка с четвертого этажа звала ее к телефону. А потом и им, наконец, установили телефон. И привычную фразу мама стала повторять после окончания разговора. Уже вроде и не к месту, а так, по старой привычке. Бабушка звонила регулярно, четыре раза в год: на Новый год, на день рождения мамы, на день рождения Стаса и за день до своего собственного дня рождения. За день – специально, чтобы мама Салима «ради старухи не тратилась». День рождения Салима был спустя две недели после маминого, поэтому Салима бабушка поздравляла с мамой за компанию. И поэтому получалось, что Салима бабушка вроде и не поздравляла. Да больно ему и надо! В этом году они впервые сами позвонили бабушке на дэ-рэ. А ее не оказалось дома… «Малой» спал, надув губы. Он всегда так спал. А перед тем как проснуться, начинал причмокивать. Странно он причмокивал, но Стас вообще странный ребенок. Участковая врачиха говорила, что младший Макаров отстает в развитии. Что в три с половиной года ребенок не должен говорить о себе в третьем лице, не должен зажимать карандаш в кулаке при рисовании, не должен часто-часто моргать, если не понимает, о чем его спрашивают… Салим скользнул за бабушкой в кухню. – Дверь в комнату… закрой, – прошептала бабушка. «Дверь» и «в комнату» бабушка произнесла обычным своим голосом, а «закрой» – сквозь слезы. Салим прикрыл дверь поплотнее и прошел к столу. От бессонной ночи его немного подташнивало. Бабушка стояла, притулившись к холодильнику. Одной рукой она крепко обхватила себя за талию (если, конечно, у толстых старых людей есть талия). А второй зажимала себе рот. Чтобы не расплакаться в голос. В этом было что-то фальшивое. Наверное, то, что если человек хочет расплакаться в голос, то зажимать рот – не поможет. А если поможет – значит, не так уж и хотелось реветь. Или хотелось, но для показу. А если не хотелось или для показу – зачем зажимать? У бабушки были широкие шершавые пальцы, морщины над верхней губой и несколько черных жестких волосин по подбородку. И еще она прислонялась грязной кофтой, с кладбища, к их белому холодильнику, почти новому. На «почти новом холодильнике» мысли Салима начинали путаться. После холодильника голове Салима хотелось подумать о маме, о том, как она купила его вместо шубы. Но о маме думать было нельзя, категорически, а возвращаться к бабушкиным волосинам – тошнило еще больше. Тогда Салим схватился за стену. Взглядом. Не потому, что дома и стены помогают, а потому что… потому что обои, вот! Обои, которые надо было клеить встык, были на их кухне наклеены внахлест. Из-за этого те коричневые полоски, которые ближе к нахлесту, оказались уже тех, которые в середине. Салим никогда раньше не замечал этого, надо же, вот только теперь заметил. А из-под нахлеста в одном месте, выше бабушкиной головы, вытек когда-то клей. Там теперь такая полоса неровная. Еще и размазанная. А левее – точки, это брызги наверное. Когда они тут появились? Вон про дырки от гвоздиков Салим точно может сказать, откуда они: тут были приколоты два кленовых листа с рожицами – он подарил их маме, когда в садик ходил, в младшую группу. А наклейка вкривь – это уже Стаса работа, Стас на рожицы не способен. Прошла вечность, и стены растворились в ней вместе со всеми потеками и дырками. Осталась одна пустота. Это была настоящая, неподдельная, пелевинско-чапаевская пустота. В этой пустоте бронетанком стояла бабушка. Она зажимала рот ладонью и не шевелилась. Но Салим слыхом не слыхивал о Пелевине, поэтому возможное сюрреалистичное продолжение создавшейся ситуации его не пугало. «Надо купить новые обои и поклеить их встык!» – подумал он. У пустоты от этой позитивной мысли безвольно подогнулись коленки, и она задумалась о капитуляции. Люди, находящиеся на кухне, этого не заметили. Тогда пустота исчезла. Вместе с вечностью. – Я спать хочу, – сказал Салим. Бабушка сначала согласно закивала – мелко-мелко, а потом согласилась: – Да. Салим пожал плечами и повернулся, чтобы уйти. Раз разговор окончен… – Ты только на минутку присядь, Санечка, – попросила бабушка. – На одну минуточку… Салим сел. Главное, не показать бабушке, что Санечкой его называла только мама. Бабушка тоже присела. И заговорила о том, что она старая. Что там, далеко, у нее хороший дом. Что этот дом должен достаться теперь им, двум братьям. Что Санечке, как старшему… Главное, не показать бабушке, что Санечкой его называла только мама. Что там и школа лучше, и к Москве ближе. А в Москве институты есть – Санечке образование получать, в люди выбиваться, четырнадцать лет – не шутка. Что не может она одного брата взять, а другого оставить тут одного.. Главное, не показать бабушке, что Санечкой его называла только…  Да и Стаса надо врачам хорошим показать, что там у него с глазками, раз он моргает, может, полечить его. А как она там с ним одна, с убогим-то, одна, без Сани… И дом там у бабушки такой – хоть на велосипеде катайся. И друзей Саня себе там мигом… Главное, не показать бабушке, что Саней его называла… А Стасу мы скажем, что мама в больнице, лечится. Он, Стасик, малой еще. Саня все понимает, а юристы говорят, что одного Саню несовершеннолетнего нельзя оставить, подсудное это дело, юристы говорят, одного-то… Главное, не показать бабушке… Ничего не показать… – Ты чего молчишь-то все? – забеспокоилась вдруг бабушка, нагнувшись к Салиму. И хотя между ними был кухонный стол, странный запах кладбищенской земли обдал Салима новой волной. – Ба, ты где всю ночь была? – хрипло, не своим голосом, спросил Салим. – У Гали, – удивилась неожиданному вопросу бабушка. – У Галины, этой, как ее, Торшеровой, что ли… – Торшиной, – механически поправил Салим. Галя Торшина была их соседкой, через подъезд, и самой близкой маминой подругой. А еще, по совместительству, крестной матерью Стасу. Ее муж юристом не был, но, по слухам, когда-то учился на юриста, и за советами весь дом к нему бегал. – А чо ты у нее делала? – Ну как чо… – окончательно растерялась бабушка. – Дела обсуждали. С переездом. Квартиру вашу куда девать. Сдавать или продавать… Чего ж она простаивать будет? – Не будет она простаивать! – отрезал Салим. – Это наша квартира! Мы в ней жить будем. То есть пока – я один буду в ней жить. А встану на ноги – заберу у тебя Стаса. И, считая на этот раз разговор уж точно законченным, Салим решительно пошел спать. – Саня, Санечка… – всполошилась, засеменила за ним бабушка. – Ну не могу я тебя тут одного оставить! Да и нельзя это. Да и как это? А вдруг чего будет! И юристы говорят, что нельзя. И учиться ж тебе, учиться, Санечка… Салим хотел повернуться и сказать бабушке, чтобы она не смела называть его Санечкой, потому что… Но почему-то так и не повернулся. Просто прошел в комнату и залез под остывшее одеяло. В жидком предрассветном сне он опять увидел бабушку. И словно бабушка опять подошла к его кровати, а он опять сделал вид, что спит. И бабушка сказала ему, странно и тихо сказала, так тихо и настолько странно, что словно и не сказала вовсе: – Се, стою у двери и стучу. Если ты слышишь голос мой, отвори дверь, войду. Салим дивился во сне ее странным словам, но не мог открыть ей дверь, потому что никакой двери между ними не было. Салим хотел открыть если не дверь, то хоть глаза, но глаза не открывались, словно закостенели. И бабушка стояла возле него долго и неподвижно, а потом начала потихоньку ссыпаться на пол. И во сне все это было не страшно и не странно, а как-то естественно. Когда бабушка окончательно осыпалась, превратившись в кучу то ли земли, то ли песка, Салим встал, взял куртку и вышел из дому. Стаса в его сне не было. На следующий день стали потихоньку складывать и вещи Салима. …………………………………………………………………………………. Добро пожаловать в игру Алхимия 0,5 beta К списку модов Сохранить Загрузить Список рецептов Подсказка жизнь+энергия = Нет реакции Открытые элементы: (58 из 129). В порядке появления: огонь, вода, воздух, земля, пар, энергия, лава, камень, песок, болото, жизнь… Список рецептов: Лава = земля + огонь Камень = воздух + лава ……………………………………….. ……………………………………….. Жизнь = болото + энергия ……………………………………….. Голем = глина + жизнь ……………………………………….. Человек = жизнь + зверь ………………………………………………………………………………….  Глава 6. Мальчики и девочки  – Загадку хош? – Нет. – Моисей написал, что если муж умер, а детей нет, то его брат должен их сделать. Терь загадка. Ее Христу загадали. – Я не Христос и не отгадаю – Попробуй. Муж умер, детей нет. Вдова выходит замуж за его брата. Брат умер, детей опять нет. Вдова выходит за з брата, потом за 4, 5, 6, 7. Детей нет. Чья она жена на небе? – Не поняла! – Ну она тоже помирает. И они все воскресают на небе. Одна баба, у нее 7 законных мужей. Чья она жена? – 1-го – Нет – 7-го – Нет – Всех сразу! – Нет – Сдаюсь – Я тоже!))) – Ну Макс!!!!!!!!! Чо сказал Христос? – Когда все воскреснут, мужей и жен вообще не будет!!! – Феерично! Будут кто с кем захочет чмоки-чмоки без пар? – Не, вообще не будет муж-жен, дев-мальч! Как ангелы будем. БЕСПОЛЫЕ. – Гермафродиты? Ужос!!!! Я ХОЧУ БЫТЬ ДЕВОЧКОЙ!!!!! Хочу быть СОБОЙ!!!!!!!!!!! «Ответ Иисуса саддукеям» От Марка святое благовествование Глава 12 Клик! Клик! Наушники в ухи – клик-клик! Что за байда, что оно так орет-то? Колесико вправо. Рыбак, «Fairytale» Дыц-дыц! Норм. Старье, но норм. Теперь на любимый сайт. Клик! Клик! В личке ничего. На стене – привет от Таньки. Нафиг. Ладно, привет в ответ. Клик назад. Новых групп – 2. Клик! Спам. Спам. Нафиг. Нафиг. Терь сюда – клик… Сегодня ей прислали 12 коктейлей – рекорд для августа, когда народ еще загорает попы на пляжах. Евка отправила первую попавшуюся «гавайскую танцовщицу» «в ответ» и заодно еще кучу разных коктейлей куче народу без разбору, кажется, послала даже училке-англичанке, которая тоже у нее в друзьях «вконтакте» и которая тоже установила себе приложение «Коктейль другу». Рейтинг Евгения даже проверять не стала, тут он у нее стабильно высокий, «напилась в зюзю» много-много раз, и текущая шкала в очередной раз ползет к «зюзе», уже на отметке «в стельку». Отлично! Оле-оле-оле! Теперь проверим, как дела у Робинзона… Пошел Цой, «огурцы на алюмполе» Дыц-дыц! Это можно погромче. Старина так старина! Всего у Евы на страничке около 40 приложений, но любимых всего несколько. Ева решила стереть приложения, которыми все равно не пользуется. Под Цоя без раздумий полетели в пустоту веселый фермер, туннель, пара секретных комнат, надоевшие кнопки – одна из очередных версий, «бесплатные» тесты, за которые надо платить эсэмэсками и бред под названием «Найди свою любовь». Опс! Кстати, о любви. Давно пора в кого-нибудь влюбиться, но влюбляться решительно не в кого. Все парни вокруг тупо животные какие-то. Или уродливые как обезьяны, или глупые как… не хочется обижать ослов, но типично как ослы, или как Геке из параллельного класса – красивый и умный, но сволочь, каких мало. Даром что скорпион по гороскопу и змея. В гороскопы верить нельзя, но иногда совпадает… Евгения_Евка_Амненачханавсех еще раз просканировала список вконтактных друзей, а он у нее был солидный, за тысячу. Даже если отбросить девчонок, маму-папу, брата Макса и его друз… Стоп! А может, втрескаться в кого-нить из Максовских друзей? Евка выцарапала из списка своих друзей Максима_Meskali_Богачева и кликнула на контур психоделического крота. «Крот – самая дебильная из его аватарок!» – подумала Евка. У Макса друзей было гораздо меньше. Всего 241 друг, из них девчонок – что грязи в котловане с так и не построенным открытым бассейном за бабушкиным домом… Евка вытащила из ушей Lindsey с «Take me away», дыц-дыц, и механически сунула один из наушников в рот. Стеллз, Аркадий Стеллз. Это Макса олдскульный компьютерный ма-ни-ак, его Евка знает, он – не, однозначно. Дальше. Гоша_Менндл – ну и ник, на-фиг Гошу. Слава_Справа – ничо, прикольно, но на основной фотке слева от Славы, который справа, лыбится нечто в юбке. Не айс. Поехали дальше. Михаил_Переве… фамилию Евка не успела прочесть, указательный палец кликал быстрее, чем глаза передавали инфу в мозг, ой, то есть в моек, но страничка у Михаила оказалась закрытой. Так что дальше, дальше… Костя_Филин… Костя Филин… Костя – а ничего этот Костя! Та-а-ксик, и где мы учимся, дорогой Костя? В МГУ. Ага. У Евки полкласса учится в МГУ, если верить этому сайту! Может, и правда в МГУ, он же взрослый. Семейное положение Кости: есть подруга! Облом! Евка вынула изо рта слегка покусанный наушник и грязно выругалась. Вообще-то она просто сказала вслух «блин!», но ей самой казалось, что интонация, с которой было произнесено это «блин», такая крутая, пиратско-моряцкая, кото… Стоп! А у нее у самой на страничке что? А вдруг там стоит «есть друг»! Евка вернулась к себе на страницу. Фотка, она же аватарка, прикольная: фотка – прям одно лицо крупным планом, на лице – одни глаза, вид сверху, задрав голову. Такой позитивчик, анриал. Оставляем. Фотографии, на которых меня отметили: 195 штук, включая сердечки, цветочки и всякие демотиваторы – это святое, это не трогаем. Имя_Ник_Фамилия: Евгения_Евка_Амненачханавсех. Не, фигасе, девушка солидных четырнадцати лет, собирающаяся влюбиться, не может иметь такой ник. Меняем. Евгения_Евка_Богачева. Вообще тупо бред. Как тетенька какая-то получается. Евка_#безника#_Богачева. Ева_ХочуВлюбиться_Богачева. Ага. Вот этот вариант оставляем. Семейное положение: все сложно. Не пойдет. Меняем. Семейное положение: в активном поиске. Ага. Родной город: Москва. Полит, взгляды: либеральные. Религ. взгляды: никаких. Ага, ага, ага… Деятельность: учусь жить. Ага. Интересы: танцевать, гулять, обажаю музыку… Евка вспомнила о музыке, механически вернула в уши на сей раз Земфиру и мимоходом подумала о том, что «обажаю», может быть, полагается писать через «о». Можно проверить орфо в Ворде, но лень. А если ее новый парень подумает, что она – неученая, то на пип ей такой парень?! Итак, интересы: барабаны и ударники, танцевать, гулять, обажаю музыку, шопинг, комп, инет, общалку с друзьями, апельсины, шоколад, скалодром, ролики, всякие красивые шмотки, Канта и ващще философию, фарфоровых куколок, СОБИРАЮ ЧЕРТИКОВ!!! аксессуары, шарфики, кедики, читать, ЛЮБЛЮ ЖИЗНЬ, анимэ но не все, нашу классную и математичку, Инна Федоровна – привет!!!))), лето, море, жару, мороженое, красивых больших пауков, рисовать комиксы, воздушные шарики с рожицами, TV-шоу со звездами, гороскопы и головоломки посложнее, и еще я хочу выучить латынь! ПИШУ ПЕСНИ!!! САМА! УЖЕ НАПИСАНЫ!!! Любимые книги: ммм… огромный список, сойдет. Любимые цитаты. Их штук сорок. Любимая и первая в списке цитата у Евки «Люди – как свечки: одни горят, другие – в заднице». Перечитывать ее было и остается наслаждением. Особенно под Земфиру. Или под Вампирию, Максим, Ваниллу Айс, Дан Балан, Леди Соверейн и вообще подо все подряд, а всего подряд у Евы предостаточно. «Люди – как свечки: одни горят…» Эту фразу любил повторять один папин коллега. Ну, то есть бывший коллега, когда папа еще не в Америку уехал. Евка была совсем маленькой, когда отец уехал в первый раз. Тогда – на год. Потом вернулся ненадолго, забрал маму, и они вдвоем уехали и родили там близняшек. Чего они, кстати, вчера не позвонили? Ладно, не прабл… Вторую цитату Евка слизала с чьей-то странички: «Удача… Она как велогонка Ture De France: ждешь, ждешь… а промчится – и нет ее… // из к/ф “Амели”». Это тоже была роскошная цитата, особенно слова «Тур де Франс». «Амели» – ничего себе фильмак, хоть и древний, и сиквел у него норм. Иногда Еве хотелось быть похожей на Амели. Но чаще ей хотелось быть похожей на Лилу: «Курица – хорошо!» – есс! И с 333-го этажа вниз – фьитть – и в такси – вообще улё-от. Нет, Амели все-таки как персонаж прикольнее, а бэкграунды можно и поменять. В детстве Еве хотелось стать феей Винке, лучше Блум, конечно. Но детство прошло, и… Евка зевнула и стрельнула карим глазом в уголок компа. Всего-то половина второго ночи, но почему-то хочется спать. Не, нельзя спать, когда решается твоя судьба! Ведь выбор любви – это судьба? Жизнь нельзя откладывать на завтра! Ева вернулась к просмотру друзей Максима. Соскользнула на друзей друзей Максима, на друзей друзей друзей… Новое сообщение появилось, когда Ева наконец-то нашла подходящий для «влюбления» объект. «Включи скайп, раз уж не спишь!» Аааа, мама онлайн! Ева лихорадочно вскочила. Может, просто выйти с сайта, сделать вид, что не успела прочесть, не заметила, не, не, не? А вдруг там у них что? Надо поговорить. Продолжая думать о том, что могло стрястись такого в этих мамо-папиных Чикагах, из-за чего мать среди ночи не посылает ее спать, а хочет поговорить, Ева быстро распихивала всякие лишние вещи по углам и ящикам, недосягаемым для веб-камеры. Банка от энергетика! Под диван не лезет. В стол. Юбка – новая, слишком мини, будет скандал – под подушку. Сигарет на столе нет… А то объясняй потом, что не верблюд, что сама не курит, что только для компании, чтоб никто не подумал, что не умеет, что… Так, вроде все. Терь можно, «привет, ма! Чичас вклучу». Упс, зажигалка!!! В угол!!! Все, бобер, выдыхай… Клик! – Ну привет, полуночница! Не надумала перебираться к нам?  У мамы был жутко непричесанный вид и пятно на футболке, но, похоже, она не капельки не в праблах. Сидит себе, улыбается, грызет свой любимый арахис. – У меня каникулы, а у нас всего полвторого ночи! Привет! – Не полвторого, а полчетвертого! Евка стрельнула в угол компа. Ойк! Точно – три часа, двадцать две минуты. Черт, не надо было отвечать! Сделать вид, что забыла выйти с сайта и выключить комп. Так уже пару раз прокатывало. – Мне не спится. Но я сейчас лягу, прям щаз. – Не спится, это бывает. Ты там не влюбилась случайно в своего барабанщика? – Мам!!! Барабанщик – это типа я, а Кирпичев в гитарах шарит и он – герой не моего романа! Я те сто раз уже говорила. Не влюбилась. – Ну и правильно, – сказала мама. – Приедешь в Америку, окончишь тут хай скул, поступишь в приличный универ, познакомишься с хорошим парнем… Все в жизни должно быть вовремя. – Мам, какой хай скул, какой колледж, какой универ? Не поеду я в эту вашу гребаную Америку! Ясно? В Кирпича не влюблюсь и в Америку не поеду! Забей! Ясно? – Цо-цо-цо. Не ругайся, плиз. Ты же у меня леди. В комнату, где сидела мама, въехала на ярко-желтой машинке-звездолете одна из близняшек. Макса мама родила в двадцать, Еву – в тридцать три, близняшек – в сорок четыре. Сейчас ей сорок семь, но столько ни за что не дашь, ни за что. Правда это после двух пластик не дашь, но почему бы нет? Вообще Евке с предками повезло, это она всегда понимала. – В Америку я никогда не поеду! – повторила она. – О’кей, – кивнула мама Еве, одновременно улыбаясь близняшке. – Не хочешь, не приезжай. Но я тебя очень прошу, кликни на вот этот сайт, сейчас пришлю ссылку… Мама склонилась над компом в поисках ссылки и почти исчезла с экрана. Ева, нервно покусывая наушник, смотрела, как по солнечно-белой гостиной нарезает звездолетные круги ее американская сестренка. – Мамми! Луук! – заорало сестренко, победоносно вскидывая над головой руки с каким-то предметом, кажется, это был обломок звездолета. – Ма! Тебе комфортно, что с тобой дети на инглише общаются? – нахмурилась Ева. – Что?…Вот, кликни сюда! Мы с папой хотели бы, чтобы ты училась тут. Просто кликни, о’кей? Сестренка деловито вылезла из звездолета и дотопала до компа. Правой рукой она по-прежнему крепко сжимала обломок, а левой схватилась за мамин рукав. Внимательно изучив экран с Евой, дитё произнесло «Пивет, а у меня баста!» и сунула в рот обломок. – Умничка, Энни! Поздоровалась с сестричкой! – сюсюкнула мама. – Евка, это одно из лучших учебных заведений. Между прочим, тут есть целых три музыкальных группы или ансамбля. Твое хобби будет к месту. – Мам! Твоя дочь грызет какую-то грязь, а ты опять о своем! – Еве нравились близняшки, хотя она никогда не могла их различить. – Да, я вижу, что моя несмышленая дочь грызет грязные наушники! – парировала мама. – Но что я могу сделать, если она в Москве и не хочет прилетать в Чикаго, чтобы я могла надрать ей уши и отдать в приличную школу! Ева выплюнула изо рта наушник и покраснела. – Хай, айхэва баста! – настойчивее повторила сестра на английском, раз на ее русский никто конструктивно не отреагировал. – Хай, Энн! Ай си! Вери гуд паста! – громко сказала Ева веб-камере. – Очень хорошая у тебя паста, просто замечательная! Мам, что такое «паста»? Мама исследовала «пасту», не отнимая ее у дочери, и нахмурилась. – Аня! Как тебе не стыдно! Это был Машин бластер! Зачем ты его сломала? Не паста, а бласта, бластер… Ага. Билингвенок Аня-Энн сморщила личико и приготовилась хныкать. Хнычущих сестренок Ева не любила. Одно дело представить себе, как их тискать-шебуршить-наряжать, когда они смеются и напоминают живых куколок, и совсем другое – вот эти всякие капризы. Капризы – не айс. Вот в Диснейленд с ними поехать – это да. А то стыдно сказать – так вот пропукаешь в стул до самой старости и до Диснейленда не доедешь. Итальянская Мирабиландия – это, конечно, тоже круто (там Евка была в прошлом году), но все-таки надо и в Америку ваще-то как-нить… – Мам, я пошла спать, пока, целую, до связи, ссылки твои посмотрю завтра, пока! – Целую! Инне привет! Пусть присматривает за тобой получше! – прокричала мама, но последней фразы Ева уже не услышала. Парой кликов она вышла из всех программ, кинув напоследок маме сердечко, поцелуйчик и (-.-)Zzz… выключила комп и рухнула в постель. Точнее – на постель. На раздевание и залезание под одеяло сил не хватило. Через часик, то есть уже почти утром, в комнату заглянула проснувшаяся в туалет Инна – няня еще Макса, а потом и Евы, она же домработница, дальняя-предальняя родственница и давно уже член семьи, как и Вигнатина Любуня. Инна довыключала комп, уснувший на сообщении «эта программа не отвечает, завершить сейчас?», задернула шторы, сняла с Евгении тапочки и прикрыла ее пледом. ……………………………………………………………………………………….. Columbia College Chicago Innovation in the visual, performing, media and communication arts about Columbia admissions academics student life news events giving to Columbia studentloop studentloop RT @frequencytv: Need a little more Panda in your life? Episode 1 and 2 of Frequency TV‘s sketch comedy show… http://fb. me/xz……. studentloop RT @freechicago: Free Caroling at the Bean: Chicago’s Cloudgate – Oct 17 http://bit.ly/groXX…….. studentloop 57 hrs left and $1000 to go forXavier Ju rez’ ambitious short film project on @Kickstarter. Pis consider contributing! http://ow.ly/3….. studentloop Aint no holiday party like a PRSSA holiday party. Featuring hors d’oeuvres, ugly sweaters, and more tonight at 6. http://ow.ly/d/99M studentloop RT@alwaysunday: Ifyou’re interested in writing about music, @popstache is in the market for writers. studentloop One day left to get that Weisman Application done! It’s a funding grant for student projects. Must be a Jr or above. http://0w.ly/3pUkc studentloop @musicalsrus thanks for coming and your thoughts. See on stage! 11, 863 пользователю нравится Columbia College Chicago. © 201 °COLUMBIA COLLEGE CHICAGO ALL RIGHTS RESERVED 600 S. MICHIGAN AVENUE CHICAGO, IL 60605 ………………………………………………………………………………………………. Глава 7. Чисто за помин  – Евреям нельзя есть верблюда, тушканчика, зайца и свинью. Отгадаешь, что у них общего – дам сто баксов! – Сто евро. – Согласен. – Сдаюсь. Я не знаю, что общего у евреев с верблюдами и тушканчиками! –))) –)))))) – Ну Ева! Напряги моек! Почему нельзя есть именно этих четырех? – Потому что они жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены!!! – Евка, ты наверняка лазила в Инет, а не в Библию!!! – Да!!! И что? С тебя сто евро! – Это нечестно! – А что получается обезьян можно кушать, а верблюдов нет – это честно?!?! «О чистых и нечистых животных» Левит. Глава и Скрипучая запущенная калитка вела в соседский запущенный палисадник. Справа от входа лежал всяких хлам: поломанный диван, кусок металлической сетки, тазик, кастрюля, мотоциклетный шлем с вмятиной в полшлема, три покрышки, одну из которых когда-то попытались превратить в клумбу. Теперь краска облезла, а в центре «клумбы» среди травы красовалась заржавевшая консервная банка с дырками в дне. И кому понадобилось превращать банку в решето? Наверное, тому же, кому пришло в голову протянуть над огородом веревки, да так, что вешать белье на них можно было бы, только топча клубнику. Впрочем, в Ельце уже началась осень, никакой клубники. А сверлил дырки в банке и вешал веревки скорее всего тот, кому шандарахнуло в башку так, что даже шлем не выдержал. Интересно, этот парень выжил? – Санечка, помоги! Салим сделал два шага вбок от калитки и толкнул дверь в кухню. Калитка была общая, дверь – бабушкина, а садик – соседский. Чтобы попасть в дом к бабушке, надо зайти в общую калитку на чужую территорию и сразу свернуть налево. Ровно два шага – и дверь с лестницей. То есть дверь и лестница. Прямо – дверь в кухню. Направо – пристроенная к дому деревянная лестница. Кухня на первом этаже. А лестница на второй этаж, там все жилые комнаты. Но кухня – отдельно. Так вот хитро и непонятно когда-то разделили дом между двумя семьями. Бабушке, а теперь и Салиму со Стасом, принадлежали кухня на первом этаже, две комнаты с большой застекленной утепленной верандой и «удобствами», как говорила бабушка – на втором этаже, часть подвала и огород, который за домом. А соседям – садик перед домом, оставшиеся части первого этажа и полукирпичный «дом-сарай» в углу сада, где можно жить почти весь год, от холодов до холодов. Ну и что, зато у бабушки на веранде и в холода можно жить, это же только название – веранда, а так – полноценная третья комната, отапливаемая. Если не считать соседского сада, то у бабушки круче. Ага. Ходить по чужой территории бабушка Вера внукам строжайше запретила. Из этого Салим понял, что отношения между соседями не очень. На кухне вкусно пахло едой. – Сань, снеси-ка сумки наверх, в холодильник. А то я с утречка по магазинам успела сходить, а разложить все руки не дошли. Бабушка сдула прилипшую к вспотевшему лбу жидкую прядку волос и нагнулась к духовке. На плите «доходил» борщ, на сковороде жарилась рыба, на столе резался салат, из духовки пахло пирогом. Есть женщины в русских населенных пунктах, которые честно несут свой крест. А есть такие, которые готовы делать это с энтузиазмом. У бабушки Веры энтузиазм явно зашкаливал. Такое количество еды на двух с четвертью человек… Салим заглянул в чрево бурой хозяйственной сумки. Там обнаружились творог, молоко, буханка хлеба, средство от тараканов и тапочки в виде зайцев. – Большие тапки, – заметил Салим. – Вот и хорошо, – отозвалась бабушка. – У тебя ж еще нога растет. Ну вот, будет на вырост. – У меня?! Это мне – зайцы? – Тебе. А что? У Стасика – мишки, а у тебя будут зайцы. И никому не обидно. Вы же братики… У Стаса действительно были любимые тапочки в виде мишек, но… – Я это не надену!!! – Почему? Глаза у бабушки были, как у коровы. Такие… как сказать?… Добрые? Нет. Наивные? Нет. Тупые. Тупые и… и толстые. И растерянные какие-то. Один раз такие были у мамы, когда она… Когда она… Холодной змейкой по хребту вдруг протекло осознание того, что он не может вспомнить, когда и по поводу чего был у мамы такой взгляд. Слова путались у Салима в голове, а змейка ветвилась по телу сухим холодом, и все вокруг было как-то не так, и, наверное, лучшим решение было бы сказать бабушке, что она – дура, ДУРА, ДУ-РА, и швырнуть в нее эти тапки, чтобы они снесли с плиты борщ, который пахнет не так, не так, НЕ ТАК, как пах всегда раньше, не так, как мамин, и чтобы потом все это закончилось, и… – Почему не наденешь? Мамы больше нет. Ее больше никогда не будет. А эта толстая ДУРА варит им НЕ ТАКОЙ борщ и покупает ДЕБИЛЬНЫХ ЗАЙЦЕВ. Неисправимая дура. Салим вдруг почувствовал такую усталость от запаха чужого, невкусного борща, почти чужой рыхлой бабушки, у которой однажды-мамин взгляд, и с этим ничего не поделаешь, и потому ее даже жалко, что ли… Старая толстая дура, ее не изменить, и такой она и помрет когда-нибудь… Мысли Салима запутались, и злость отхлынула. – Потому, что! Они мне маленькие. – Ты ж только что сказал, что они большие! – Для Стаса – большие. Для меня – маленькие. Вот смотри. Салим приложил тапочку к ноге, подошву к подошве. Сразу стало понятно, что никак. Бабушка расстроилась. Оказывается, это был самый большой размер, и хотя она договорилась, что если не подойдут, принесет поменять, но ведь поменять, а не вернуть… – А ты на маленькие поменяй. Для Стаса. Все равно эти его мишки износились почти. Будет про запас. Или к Новому году. – Ох, Санечка, какой ты у меня хозяйственный! – бабушке на самом деле пришлось по душе такое решение. – Ты у меня большой уже совсем. Мужчина… Всхлип! Не хватало еще слез ко всем этим зайцам! Салим взял авоську и вышел из кухни. Кухня находилась на первом этаже, а холодильник почему-то на втором, на застекленной веранде. Почему? Надо сказать бабушке и перетащить холодильник вниз. И еще сказать, чтобы не называла его Санечкой… – А ты, стало быть, Александр? – ладно сбитый, хотя и немного хлипкий мужичок с обветренным старым лицом и крашенной в дикий красный цвет спутницей протянул Салиму крепкую сухую ладонь. – Будем знакомы, так-быть? – Да, да, это Санечка, старшенький, – засуетилась бабушка. Бабушке было важно, чтобы ее внуки произвели на пришедших достойное впечатление. Она улыбалась и улыбалась, вытирала и вытирала руки краем передника и повторяла без остановки, гордо и заискивающе: – Старшенький, он – такой, такой вот, старшенький, Санечка, такой вот… – Салим! – представился Салим и пожал протянутую руку. Пожатие получилось подчеркнуто крепким, мужским, солидным. – Фомин! – отрекомендовался мужичок, – Велимир Иваныч. Но можно просто – Фомин, так-быть. – А я – Светлана, можно теть Света, – улыбнулась крашеная. Улыбка у нее была такая же ненатуральная, как цвет волос, к тому же ей не стоило улыбаться так широко, чтобы не сверкали дополнительной фальшивостью золотые коронки, начинающиеся с четвертых зубов. Салим кивнул тете Свете. Бабушка кончила вытирать руки и причитать про старшенького и стала приглашать гостей наверх, «в залу». – Можт мы тут, по-простому? – предложил Фомин. – Действительно, Вер, чо там суетиться? Тут оно уже вот мы тут, – согласилась с мужем Светлана и стала извлекать из пакета, который держала в руках, всякую еду: колбасу, сыр, рыбу. – Да куда ж ты, господи, Светлан, ну куда ж ты, мать, – опять закудахтала бабушка, пытаясь вернуть в пакет колбасу. – Да ну есть же у нас всё, господи, Светлан, убери, Христом молю, ну куда ж! – Давай, давай, Вер, не гоноши. Есть – хорошо, а больше будет – лучше! – защищая пакет от колбасы, осек ее Фомин. – Тебе, мать, терь двух мужиков кормить. – А водку еще куда? – запротестовала бабушка, даже руками замахала, увидев, что извлеклось из пакета вслед за колбасой. – Вер, ну какая это тебе водка? Чистая слеза, а не водка, смотри! – Фомин потряс бутылкой на просвет, в сторону окна. – За помин, Верунь, за помин, чисто за помин – оно святое, – Светлана, когда не улыбалась, показалась Салиму если не симпатичнее, то хотя бы немного не противнее. Бабушка сдалась. Сразу сдалась, без боя. Села на табурет, притулилась к стенке буфета, дотянулась толстым коровьим взглядом до потолка и заплакала. – Ну Верунь, Верунь, не надо, держись-ка, ой, мать! – Светлана тут же бросилась к бабушке, спрятала ее голову под своей пышной грудью. И бабушка послушно ткнулась в Светланин живот, обхватила ее руками за боковые жировые мутаки и тоненько завыла. На кухне так сильно пахло борщом и пирогом, а особенно пережаренной рыбой, что дышать было почти нечем. Салиму захотелось выйти в соседский сад, подержать в руках помятый шлем, вцепиться в него, как в… как за Осечкинскую стенку, чтобы не… не… чтобы не задохнуться, вот. Бабушка выла в тети Светин живот. Это выглядело очень глупо. – Ну-тка, Санёк! Давай скоренько на стол тарелки, вилки и стопарики, – приказал Фомин Салиму.  Салим кивнул, метнулся к буфету, к мойке, к плите, к столу. Когда двигаешься, дышать рыбой как-то легче… Фомин засучил рукава и принялся мыть под струйкой едва текущей, но зато чистейшей, родниковой воды принесенную с собой вместе с колбасой и сыром зелень: лук, петрушку, укроп. – Санёк, борща, борща всем налей, – отрываясь от Светланы и продолжая шмыгать, сообразила вдруг бабушка. – И пирожок на стол поставь. – Борщ – это хорошо! – одобрил Фомин. – У нас всегда борщом поминали. Светлана поцеловала бабушку в висок и со словами «я сама, сама, не мужское это дело» стала разливать борщ по тарелкам. А Фомин справился с зеленью и принялся откупоривать бутылку. – Сметанку, сметанку к борщу надо! – напряглась бабушка. – Ничего, можно и без сметаны. – Зачем же без, когда есть? Сань, в холодильник сбегай, а? Салим поднялся за сметаной. А когда вернулся, обнаружил, что Фомин налил водку в четыре стопарика, а бабушка опять плачет. Салим поставил сметану на стол, сел. – За помин! – сказал Фомин. – Земля пухом и вечная память, – добавила Светлана. – Вечная тебе память, доченька, вечная тебе память… – бабушка едва могла говорить, она прошептала-просипела это сквозь слезы. Салим сидел истуканом и не знал, как ему себя вести: как ребенку или как взрослому? – Не чокаясь! – сказал Фомин. Салим взял в руки стопку. – И зачем было это говорить? – передернула плечами Светлана. – И так всем ясно, что за помин не чокаясь! – Я это Сане! – стал оправдываться Фомин. – Вы что, и малому налили? – встрепенулась бабушка. – Я на малой! – возразил Салим, но получилось у него это хрипло и невнятно, он откашлялся и повторил уверенней: – Не малой я! Он залпом выпил водки, поставил стопку на стол и не бросился сразу закусывать, а открыл сметану, окунул в нее ложку, потянулся за луком и только потом. Подумаешь, нежности! Водки он, что ли, не пробовал что ли… – Ладно, – сказал Фомин. – Договорились. Не малой ты. Но ты ж пойми, это чисто договор – каким словом что называть. – Что за договор-то? – не догнала Светлана. – Гляди, договоришься ты у меня!  – Да что я? Я – ничего. Это ж не просто договор – договор, это мы ж люди – значит, договоримся. Это ж не с андертальцев пошло, хромопитеков! – Хромопитеков? – Ну… – Они что, хром пили? – Эк баба-дура! Они о словах договорились, так-быть! Сели за стол переговоров – и договорились! Стол – значит стол. Переговор – значит, так-быть, переговор. А малой – он не малой, он – ни-ни… Он вон уже у нас какой мужик. Усы уж растут. – Мужик, – согласилась Светлана. Салим грыз лук и молчал. Надо было что-то сказать бы про хромопитеков, они их учили вроде. Но ничего, кроме названия, об этих хром-ма-питеках, он не помнил. Про переговоры он тоже не знал, что умного сказать. Тем более что мысли у него упорно сбивались на усы. Усы – это солидно. И красиво вообще. Надо будет отрастить. Тогда вообще. Может, подлиннее их отрастить? У кого в мире самые длинные усы, у клубники? А у животных – у таракана. Не, как у таракана не надо. Короткие такие усы – будет то, что надо. Салим грыз лук с хлебом и прочей зеленью, размышлял об усах и помалкивал. – Наливай! – сказала Света. – За переговоры и хромопитеков! Фомин стал наливать. Не за питеков, конечно же, а еще раз за помин. Как полагается. – Не дам травить ребятенка! – закричала вдруг бабушка. – Дочь мою отравили, Россию отравили, Санечку не отдам! Не отдам Саню-у-у! Бабушка уронила на стол руки, на руки голову и завыла уже не тонко, а басом, в голос, по-настоящему. Следующий час ушел на успокоение бабушки, на убеждение ее в том, что хотя Россия и отравлена напрочь, конкретно дочь бабы Веры никто не травил, что она-то никогда не пила, и все это знают. И что от сердца каждый не застрахован, что все там будем, и что один раз чисто за помин – не в счет. …За помин выпили трижды. Бабушке в промежутках между поминами Светлана капала валерьянки и кордиамину, потому что Вере теперь надо беречь себя, чтобы поднять внуков. После третьего помина выяснилось, что отец детей помогать не будет, причем никоторый из отцов. И вообще неизвестно, где они. Про отцов, впрочем, говорили недолго. Фомина потянуло было на политику, но ему никто идеологически не возражал, поэтому он скис. Потом сверху спустился проснувшийся Стас. Светлана помогла бабушке налить младшенькому борщичку, и гости засобирались домой, слегка усугубив это дело клюквенной наливкой за детей, за здоровье и на посошок. Салиму отчего-то поплохело, он поднялся наверх, растянулся на диванчике, еще хранившем тепло младшего брата, и заснул. ……………………………………………………………………………….. Э Эe Лl Еe Мm Еe Нn Тt Ыy {Элементы большой науки} Содержание: Энциклопедия Новости науки LNC ………………… Детские вопросы ………………… ………………… Главная / Детские вопросы Как люди смогли договориться, что каким словом называть? Откуда появился язык? Как люди смогли договориться, что каким словом называть? ………………………………………………………………………… ………………………………………………………………………… Вообще, любая сигнальная система возникает у животных оттого, что они достаточно наблюдательны. Они следят за окружающим миром, слушают его, нюхают (а некоторые, например тараканы, усами ощупывают) и… …………………………………………………………………………………………. Глава 8. Башня для сиротинушки  – На земле до Вавилонской башни был один язык. – Англ? – Бат вай??? – Папа говорит, это сам главн язык! – Не англ – Китаёз? Япоёз? – =^·^= Нэко, почему???? – На кит больше всего людей говорит! А яп – самые умн! – Не. Другой язык. Его больше нет. – Это хорошо что нет! – ??????? – Меньше в школе учить!!!!!!!!!!)))) – Наоборот! Так бы всего один язык учили бы – и все! – Ю тру… ((((Про Вавил-баш не парься, я в теме. Мульт смотрела. Смогу рассказать. – Ок. И где находился Вавилон? – Упс… – Равнина Сеннаар. Повтори вслух зр – тогда запомнишь. – Повторила 4р. Сено уже запомнила!))))))) «О Вавилонской башне и разных языках» Бытие. Глава и – И сказал Бог: да будет свет. И стал свет! Ура! – Макс щелкнул выключателем, и старинная люстра с бронзовыми целлюлитными ангелочками засверкала под потолком просторной дубовой гостиной всеми двенадцатью энергосберегающими лампами. Макс немедленно перестал думать о люстре и вернулся к мучавшим его все утро мыслям о цивилизациях инков, ацтеков и майя. – Не богохульствуй! – поджала губы Вера Игнатьевна. Внук спрыгнул со стремянки, пожал плечами и ничего не ответил, решил не связываться. Но бабка уже завелась. Про молодежь, про нравы, про смену цивилизаций. Макс унес стремянку в кладовку, вернулся, сел в кресло у окна с видом на крышу соседского коттеджа и так же молча принялся внимательно изучать собственные пальцы. Инки сели в пироги с каноями и, дружно гребя веслами (весла нарисовались современные, пластиковые), свалили из головы Максима в туманы пространства Моора. Макс мысленно проводил их третьим оком сквозь пальцы и понял, что и сам куда-то плывет, плывет, плывет… – Ну конечно, проблемы морали тебя не волнуют! – вспыхнула бабушка. – Холеные ногти куда важнее! – Баб, как говорил великий Чехов, в человеке все должно быть прекрасно: и душа, и ногти. М-да, про душу утонченный меланхоличный почти красавец, почти кандидат по прыжкам в воду и почти кандидат непонятных политических наук, упомянул зря. Вера Игнатьевна или Вигнатя, как за глаза называли ее бывшие ученики, поднялась во весь свой богатырский 158-сантиметровый рост, и вид ее стал страшен. Ну, во всяком случае, ей самой казалось, что – страшен. «Надо будет напомнить Любуне, что пора натереть мебель», – между делом подумалось Вигнате, пока она критически оценивала отражение своего страшного вида в витрине, на фоне милой сердцу коллекции. – Не смей! Не смей трогать душу! – патетически провозгласила бабушка, покосилась еще раз в сторону коллекции и повторила громче, расправив плечи: – Не смей! Ее! Трогать! – Ба-аб, так ты ж сама разрешила… Вигнатя обернулась. За ее спиной стояло рыжее солнышко с голыми руками, голыми ногами и голыми, бесстыдно голыми, ненакрашенными глазами. Шорты и маечка только подчеркивали все это ослепительно-юное безобразие. В руках у внучки была большая венецианская чашка – не из коллекции, с кухни. Чашка пахла шоколадом и ванилью, а ведь вообще-то сейчас пост. – Но ты же разрешила ее брать! – невинно хлопая ресницами, перетекающими в уши, проворковало рыжее безобразие, переводя взгляд с чашки на бабушку. Макс не выдержал и улыбнулся. – Кого брать? Кого разрешила? Послали мне небеса внуков! Испытание в старости! Я им о душе, а они мне – о чашке с ногтями! На «чашке с ногтями» Максу захотелось сползти «пацтул». Но он сдержался. То есть начал сползать, но, во-первых, в пространстве Моора, во-вторых, в итоге сдержался, а в-третьих, он мог себе позволить подобную пантомиму – Вигнатя в это время стояла к нему спиной и буравила глазами Еву. – Да причем тут чашка?! Да хоть разбей эту чашку! – заорала бабушка. – Возьми – и разбей! Разбей! Бабушка для наглядности даже махнула рукой, демонстрируя, как красиво и решительно можно грохнуть чашку об пол. Ева посмотрела на лаосский ковер ручной работы под ногами и предпочла поставить чашку с шоколадом на стол. – А-а-а, жалко чашку? – назидательно продолжила бабушка. – Чашку не должно быть жалко! Душу свою пожалейте, душу! Куда катимся, о том подумайте! – Да ладно, баб, расслабься! – отмахнулась Ева-Евгения. Максим неожиданно для себя отметил, что голос у сестры в последнее время, после того, как она перекрасилась в солнечный цвет, тоже стал солнечным. Ева только-только начала превращаться в девушку, чуть позднее своих подруг, но зато стремительнее, уверенней, что ли… За последние два или три месяца Макс видел Еву впервые: сам он с января жил со своей девушкой отдельно, а сестра оставалась на попечении няни, потому что пока предки не забрали ее к себе в Америку, в хай. К бабушке Вигнате внуки ездили по очереди. Макс – на своей «Субарочке», чаще один, но изредка с Алкой. А Ева чаще на такси с няней, или изредка ее отвозила соседка по московской квартире, у которой тоже был дом в Опалихе. Но все равно – по очереди. Так вот почти и не пересекались. – Лично я никуда не качусь! – солнечным, мелодичным колокольчиком продолжила Ева. – И вообще у меня нет привычки по квартирам на роликах кататься. Я хорошая и добрая!!! Макс улыбнулся. У Евы с детства все «хорошие и добрые». «И тут баба Яга как схватит братца Иванушку! Да как сунет его в печь!» – читала няня Инна, а Ева тут же убежденно добавляла: «А баба Яга холосая и доблая!» – «Да как же хорошая? Она ж Иванушку в печь посадила!» – «А она его как будто посадила! Она холосая и доблая!» Пока Макс улыбался, предаваясь воспоминаниям, Вигнатя погрузилась в серьезные раздумья о будущем цивилизации вообще и своего наследства в частности. Ева решила, что на этот раз дело обошлось без обычных бабушкиных концертов, поэтому взяла чашку с шоколадом и принялась спокойно потягивать его, ни о чем не раздумывая и ничего не вспоминая. Ангелочки на люстре тоже ни о чем не думали. Они тупо пялились вниз и видели то, что можно разглядеть только сверху. Например, бурую бородавку на загривке Вигнати, обычно тщательно замаскированную волосами. Полоску пыли на ближней к стенке планке горки, до которой уборщица и по совместительству член семьи Люба хронически не дотягивалась. Трещину на ухе фарфоровой пастушки, поддерживающей вазу с фруктами. Один самый храбрый инк осторожно выглянул из-за пастушки и оценил обстановку. Вид у него был настороженный и туповатый. Нет, такие, как он, не могли бы додуматься до гексагональной кладки! А может, могли? Может, они были вовсе не такие, а… – Господа, мое решение принято! – вдруг торжественно сказала Вера Игнатьевна. Ее голос доносился до Макса словно откуда-то издалека. Словно из подвала, с чердака, из другой комнаты, из другого мира. Так могут говорить чревовещатели, самоубийцы, лунатики, фанатики, маньяки, шизоидные философы… Забыв про инков и увлекшись сочинением того, кто мог бы вещать таким голосом, Максим невольно пропустил мимо ушей всю первую часть бабушкиного спича. Вывели его из мини-нирванны остатки шоколада, внезапно оказавшиеся у него на светлых брюках. – Эй, Евка! Он же горячий! – Уже не горячий! – Они же белые! – Уже не белые!!! – Ты что, дура? – Сам козел! То есть… Ну, в смысле, извини. Я случайно. Макс вздохнул, собрал чашкой, как совком, не успевшую навечно соединиться со штанами часть напитка, достал из кармана одноразовые бумажные салфетки и стал знакомить их с коричневой массой путем промокания. Максу было мокро по колено. И брюк жалко вообще-то. Еве было море по колено. Ей было не важно, что штаны испорчены. Она увлеченно ругалась с бабушкой. «Пойти переодеться или ввязаться в ссору? – вяло думал Макс, методично портя салфетки. – Почему жизнь предлагает мне выбор между двумя одинаково бессмысленными и одинаково ничего не значащими вариантами? Почему я должен тратить время на брюки или ссору, когда… А на что его тратить? Разве есть что-то, на что можно потратить жизнь? Камю сомневался даже в том, стоит ли вообще жизнь того, чтобы ее жить… Да нет, у меня не депрессия, и я так вопрос не ставлю… У меня не депресняк – я вопрос не ставлю так… Но когда тебе постоянно приходится заниматься брюками – в кавычках брюками – вместо того, чтобы сделать что-то другое… То, что более важно… например, тайны нашей истории, они…» – Бабуль, ты в своем уме вообще? Какому еще сиротинушке? Ты что? – Я в своем уме! – Вигнатя треснула сухим, но крепким кулачком по столешнице. – Я в своем, здравом уме и абсолютно трезвой памяти! И я не собираюсь оставлять дом, квартиру и все заработанные честным трудом ценности неблагодарным, невоспитанным и погрязшим в дешевом разврате… «Фразочка-то какая роскошная – “погрязшим в дешевом разврате” – ну Вигнатя рулит!» – отметил Макс, извлекая из пакетика последнюю салфетку. – …и погрязшим в разврате и похоти своим потомкам! Каждому – по делам его! – на сей раз Вигнатя стукнула по столешнице трижды. – Так пусть, пусть все достанется лучшему! Сиротинушке! Макс включился. – Какому сиротинушке? – повторил он вопрос Евы. – Проснулся! – буркнула сестра. – Какому – пока не знаю, – подчеркнуто-спокойно ответила бабушка. – Хорошему сиротинушке. Достойному. Соблюдающему моральные нормы. Но при этом обделенному судьбой. А на вас – геена огненная. Максим устало встал. Про сиротинушку – это что-то новенькое, но Вигнатя в последнее время регулярно преподносила родным новости. То на даче перестройку затеяла. То домработницу Любу выгнала – хорошую, проверенную, не первый год помогающую по дому. То вбила себе в голову, что у нее – рак, переполошила полгорода. То ударилась на старости лет в религию, хотя всю сознательную жизнь была атеисткой. Теперь вот вдруг решила отписать квартиру «сиротинушке». Обычно бабушка остывала быстро, а точнее, с приходом очередной, новой идефикс благополучно забывала о старой. Так, планируемая реконструкция дачи окончилась двумя беседами с архитекторами и одним составлением плана (пришлось потратить на это кучу времени). Домработницу Любуню с извинениями вернули черед две недели, после того как новые помощнички загубили розочку и воспользовались бабушкиной зубной щеткой. Эпопея с онкологией тянулась около месяца и завершилась небольшим скандалом с врачихой, которая якобы специально вытягивала из бабули денежки, назначая все новые и новые обследования, в то время, как ей сразу должно было быть ясно, что это – всего лишь родинка… Макс умел делать выводы и понимал, что идее «квартиру – сиротинушке» жить недолго. Недели две – максимум. А может, пару часов. – Я даю вам ровно десять дней, – сказала бабушка, – чтобы почитать Библию, одуматься и исправиться! И сегодня – день первый. Особенно это касается Евгении. Проверять буду лично, по главам. А тебе, Макс, пора кончать блудить. Или венчайтесь, или лучше ищи себе другую, порядочную девушку. Вот поезжай со мной по святым местам – и ищи в пути порядочную. Одумайтесь, словом, оба одумайтесь! Буду проверять. Другого выхода у меня нет. Вы должны одуматься, исправиться и вернуться в лоно духовности. Духовность еще никто не отменял! Понятно? Иначе все пойдет сиротинушке. А теперь все свободны. – Для начала я пойду, поищу, во что переодеться, – мягко сказал Макс. – Если вздумаете меня искать, я в оранжерее! – отрезала бабушка и тоже встала.  Дом у Вигнати был большой и бестолковый. Всего на участке в двадцать четыре сотки находилось четыре постройки. Сразу направо от ворот – гараж на три машины, сразу прямо от ворот – дом, слева, в конце участка, после вторых ворот – дом для гостей, и в самом дальнем углу – нечто среднее между оранжереей и зимним садом, гордость Вигнати. Сколько этажей в самом доме, сказать однозначно было невозможно, потому что левая его часть была приподнята над поверхностью земли метра на полтора. И если считать первым этажом окна все-таки слегка полуподвальных сауны, бассейна и зала, в котором мальчишкой Макс играл в футбол, когда не играл в настольный теннис… если считать их первым этажом, то в этой части дома было в аккурат четыре этажа. С правой частью было непонятнее. Первый этаж тут прочно и основательно стоял на земле, и еще два этажа над ним были вполне полноценными этажами. Четвертым же этажом считался «официальный чердак» с бильярдным столом и старинным роялем, помещенным сюда во время стройки (всем было ясно, что ни в одну дверь после завершения строительства он не пролезет). Но над этим чердаком-бильярдной был еще один чердак – настоящий чердак, и поэтому получалось, что и с этой стороны дома этажей все-таки тоже четыре. И даже четыре с половиной, но из них полтора – чердаки, так что все-таки три. Надо сказать, что такая нелепая многоэтажная планировка нравилась всем, кроме Любуни, которой приходилось мотаться весь день вверх-вниз по шести этажам (подвал был двухуровневый, и всего получалось этажей – шесть). Но и Любуня за все время службы-дружбы пожаловалась на дом только один раз, недавно, когда ее «возвращали». Она сказала: – И не вернусь в этот кошмар со скользкими лестницами! И не буду каждый день мотаться к себе под крышу! Даже не просите! И ей ответили: – Любовь Антоновна, милая, не надо под крышу, выбирайте, где вам удобнее… И она помялась и выбрала давно облюбованную комнату на первом, которая должна была стать спальней для родителей Евы и Макса, но так и не стала. Вера Игнатьевна вздохнула с облегчением, поскольку прислуга на первом – это более надежная защита от воров, чем прислуга под крышей. Но о ворах ни словечка не сказала. И Люба вернулась в дом и стала реже называть Вигнатю Верой Игнатьевной, а чаще просто Верой или просто Игнатьной. И Вигнате казалось, что это говорит о том, что теперь они дружат крепче и понимают друг друга лучше. И если бы ей кто-то сказал, что они с Любой, как и раньше, говорят на разных языках, она бы не поверила. …………………………………………………………………………….. Веб Картинки Видео Карты Новости Переводчик Gmail Еще Google Переводчик С языка: русский На: *** перевести На каком языке говорили в Вавилоне? Hansi dil Babylon damsilir? Зfarё gjuhё ёshtё folur nё Babiloni? What language is spoken in Babylon?  ………………………………………………………………. ……………………………………………………………….  ……………………………………………………………………………..  Глава 9. Ябоко  – Б сказал: яблоко съеш – умреш. Е съела – Зашибись! Умрла??? – Щаз! Выжила – Соврал Б… И чо? – Ничо. Любоff пошла. Родили Каина с Авелем – Авель цаца Каин кака Гы!)))))))) – Ага. К убил А – И чо? – Б К проклял, потом простил. Жену дал – Иди ты! – Б сказал: кто К убьет, тому всемеро отмстится – 0_о…Б добрый: братоубийцу ВСЕМЕРО защитил!))) – А то! «История с Евой и Каином» Первая книга Моисеева. Бытие Главы 3 и 4 Оно было одно – но зато какое! Большое, красное, гладкое и вкусное. Ябоко. Бабушка сказала, что его нельзя кушать. Что если Стас съест его до обеда, у него в животе заведутся чевяки и начнут кушать его кишки. Стас смотрел на ябоко и думал, что это неправда. Он уже сто раз кушал ябоки, и никакие чевяки в его животе не завелись. Правда, таких красивых ябок он еще никогда не ел. Мама покупала другие. Мамины ябоки были не такие красивые, но все равно вкусные. Где мама? Почему она так далеко уехала болеть? Когда Стас болеет, его кладут в кровать. А когда мама болеет, они переезжают жить к бабушке. Непонятно. А у бабушки нельзя есть ябоки. Стас отошел от стола с тарелкой, на которой лежало яблоко, взял Ёлю и стал смотреть в окно. В окне был виден соседский сад. В саду росло всякое такое, что тоже было нельзя. Это было чужое нельзя, понятное нельзя. Соседи были добрые. Они разрешали Стасу гулять по саду. Стас там гулял и ничего не брал. И соседи были добрые. А бабушка куда-то ушла по делам. Она всегда уходит по делам. Мама уходила на работу, чтобы денежку заработать. На денежку можно было купить ябоки. А тут и так есть ябоки – да еще такие красивые… Стас повернул голову и опять посмотрел на тарелку. Зачем бабушке ходить по делам? Ей ведь не нужны денежки, у нее и так все есть. Ёля был со Стасом согласен. Но тактично помалкивал.  Стас отошел от окна с садом и вернулся к тарелке. Большое, красивое и до обеда нельзя. До обеда. А после? А после обеда чевяков не будет? А если сейчас уже после обеда? Стас закрыл глаза и представил себе обед. Вот он сидит и ест суп. Очень вкусный суп. Борщ. Или нет, просто суп. Съел. Теперь сосиску и картошку. Очень вкусная сосиска. Съел. А картошка невкусная. Стас не стал есть картошку. Он открыл глаза и опять подошел к окну. Окно было распахнуто, в него можно было высунуться, забравшись с коленками на стул. Стул был старый, а подоконник горячий. На подоконник попадало солнце. За окном был соседский сад. Там в земле тоже были чевяки. Чевяки ползают в земле и едят землю. Они не едят кишки! Стас повернул голову и посмотрел на тарелку. Большое, красивое, красное, гладкое и вкусное. Стас слез со стула, вернулся к столу, закрыл глаза, быстро как будто доел картошку и открыл глаза. Теперь было – после обеда. После обеда можно съесть ябоко? Стас неуверенно протянул руку и потрогал тарелку. Тарелка была холодная. Подоконник был горячий, а тарелка – холодная. А какое ябоко? Стас потрогал ябоко. Оно оказалось не холодное и не горячее. Большое! Стас взял ябоко двумя руками и вздохнул. Где же бабушка? Сказала – пойдет по делам, а ушла насовсем. И мамы все нет, болеет и болеет. А он уже и пообедал, и даже картошку доел… Стас подошел к окну, залез на старый стул, облокотился на горячий подоконник и откусил большое ябоко. Ябоко оказалось сочным. Стас не знал, что такое – «сочное», но ему понравилось, что это ябоко можно есть, как грушу или персик – то есть откусить и тут же втягивать в себя сок, чтобы не капало, а все попадало в рот. Стас втянул в себя весь сок после первого откуса и улыбнулся. И вслух, с набитым ртом, сказал: – Хо-ошо! Стас ел и смотрел в окно. Внизу тоже было хорошо. Справа, за забором, виден кусок улицы и дома напротив. На улице нет ни машин, ни людей, но в домах есть окошки. Стас стал считать окошки. Он умел считать почти до четырех. Вот так: раз-два-триче, раз-два-триче. Брат говорит, что так считать неправильно. Но это он сам неправильно! А Стас правильно. – Аз, два, т’иче… Аз, два, т’иче… Аз… Окошки кончились. Стас повернул ябоко и откусил с другой стороны. С этой стороны было еще вкуснее. Где же бабушка? А вдруг она никогда не вернется? Нет, она вернется. Может, она идет по улице? Стас взял Ёлю, открыл дверь и вышел на лестницу, на маленький квадратик открытой «прихожей», которой кончалась деревянная лестница, крашенная в грязно-желтый. Бабушки не было. Стас сел на связанный из детских колготок половичок, на верхнюю ступеньку, прислонил Ёлю к порожку и еще раз откусил ябоко. Оно еще не превратилось в огрызок, хотя уже не казалось таким большим и красивым. До косточек дело пока не дошло – Стас не любит косточки. Из косточек растут деревья. Косточки нельзя есть. Но возле хвостика косточек не бывает. Ябоко стало уменьшаться вокруг хвостика. Бабушки не было. Брата тоже не было. Вообще никого не было. Стас был один в целом мире. Ему не было страшно. Он привык к тому, что он в мире один. Ведь даже когда мама рядом, она – рядом, а он – один. Это хорошо. Один – не страшно. Один – значит, некого бояться. Значит, никто не обидит – ведь некому. Но все-таки пусть лучше бабушка вернется. Пусть она вернется и скажет, что мама уже стала здоровая. День был хороший. Он тянулся бесконечно. Бабушка все не шла и не шла. А ябоко постепенно кончалось. Стас аккуратно взялся двумя пальцами за хвостик и двумя – за нижнюю часть огрызка и тихонько откусил – чтобы не дойти до косточек. Откусил – посмотрел. Косточек видно не было. В месте откуса была видна коричневая ямка в коричневых точках. Из ямки на Стаса смотрел большой розовый чевяк с большими зубами. Стас сразу понял, для чего чевяку зубы – чтобы откусывать кишки. А как понял – тихо и спокойно потерял сознание. ……………………………………………………………………………….. Apple поиск Google: результаты поиска: примерно 430 000 000 (0,07 сек.) Яндекс: нашлось 52 млн ответов Yahoo! 10,400,000 results for apple Rambler: По запросу найдено 502 тыс. сайтов, 105 млн документов Bing: Результаты: 1 – 10 из 17 000 000 …………………………………………………………………………………  Глава 10. Путеводная звезда  – X родился бедным. Никто не знал, где Он родился, чей Он сын, и кто Он. – Никто? – Никто – А мама-папа? – Они знали. Пришли волхвы и принесли ему золото. – А волхвы откуда узнали? – Их привела звезда – Звезда – навигатор, гы!))) – Навигатор? А что, это идея! «Волхвы и будущий Царь» От Матфея святое благовествование, глава 2 Ровно через десять дней Вигнатя позвонила внучке. Разговора их никто не слышал, но, судя по распечаткам телефонного оператора, длился этот разговор ровно 34 секунды. Положив трубку, Вигнатя взяла суму и пошла искать достойного сиротинушку. Суму она взяла старую, чтобы сиротинушка не подумал, что она «богатая буратина». И оделась Вера Игнатьевна очень просто, под стать ридикюлю времен ее молодости. Кредитку, паспорт, права и мобилку предусмотрительно положила во внутренний карман кофты. Карман сильно оттопырился. Вигнатя переложила мобилку в ридикюль и решила во время поисков держать его подмышкой. – Я ушла-а! – крикнула Вигнатя, в последний раз критически оглядывая себя в зеркале. Любуня выглянула из ванной и обомлела. – Вы куда это? – спросила она, подумала и уточнила: – Вот так… куда? – По делу, Любушка, по очень важному делу! – и Вигнатя еще раз проверила карманы. Любуня – слегка оплывшая от троих детей и многих пирогов тетенька шестидесяти лет с хвостом – недоверчиво поджала губы: – В таком виде? Вигнатя выдержала пятисекундную паузу, гордо сказала: – Да! И ушла. Любуня посмотрела из окна, как хозяйский «пежо» скрывается за поворотом, сняла с хвоста резинку, стягивающую жидкие волосы для того, чтобы они не попали в обед, и позвонила Максу. Макс внимательно выслушал домработницу и понял, что бабулька начала чудить. Безупречный внешний вид для Вигнати всегда был превыше всего, кроме безупречного статуса. «Одна морщинка на чулке старит женщину в десять раз сильнее, чем десять морщин на лице!» – повторяла бабушка слова Коко Шанель, покупая ежедневно то новые чулки, то очередной крем для омоложения. И вдруг – дырявая сумка из нафталина, мятая юбка с пятном, – и идет по важному делу! Офигеть! И по какому такому особо важному делу… Неужели… Еще раз офигеть! Макса аж пот прошиб: дом и наследство! Неужели бабушка всерьез решила сотворить какую-нибудь глупость? Чем черт не шутит… Макс поблагодарил Любуню за оперативность и позвонил Марку Захарычу – домашнему юристу, бывшему дедушкиному однокласснику. Захарыч внимательно выслушал юношу и понял, что Верочку, жену его безвременно ушедшего из жизни друга, постигла участь многих пожилых людей: у нее началось старческое слабоумие. Но панике поддаваться нельзя. – Что поделать, Максим, что поделать, – философски заметил Марк Захарович, – все мы стареем, все рано или поздно начинаем вести себя неадекватно. Придется нам всем набраться терпения, мой мальчик, и приготовиться к тому, что, увы… – Какие еще «увы», Маркзхарыч?! – воскликнул Макс. – Мы реально должны приготовиться к тому, что дедушкин дом в Опалихе и квартира на Стромынке уйдут налево из-за того, что бабка умом рухнула? – Спокойно, малыш, спокойно. Ничего налево не уйдет. – Так это ж все на Вигнатю записано! Кроме моей трешки на Садовой, все остальное пока – бабушкино. Взбрыкнет она копытом, и Ева – бомж! – Макс, как тебе не стыдно! Про родную бабушку – копытом… – Марк Захарыч, я извиняюсь, вы же знаете, что все мы любим нашу бабушку, но если она вдруг… ну, вы меня понимаете… – Максим! Ничего. Налево. Не уйдет. – А если сиротинушка? – А я на что? Через полчаса бурного разговора Макс почти уверился в том, что ничего страшного не произойдет и произойти не может. Во-первых, хоть бабушка и выходит из дому в старой юбке, это еще не значит, что она тронулась. Во-вторых, если она и тронулась, это еще не значит, что она пойдет искать сиротинушку. В-третьих, она его не найдет. В-четвертых, он ее разочарует. В-пятых, она просто их всех пугает. В-шестых, дарственную или завещание Вигнатя все равно будет оформлять с помощью Захарыча, а уж он не допустит. В-седьмых, можно будет объявить завещание недействительным, а Вигнасю – недееспособной. В-восьмых… В-восьмых Марк Захарыч попрощался с Максом, посмотрел на часы, включил комп и позвонил по скайпу в Америку, родителям Евгении и Максима. В Америке было раннее утро, но Богачевы уже проснулись. Они внимательно выслушали опытного семейного юриста и поняли, что надо срочно принимать меры, пока дело не дошло до «в-седьмых». Обсудив с Захарычем детали предстоящей операции по переоформлению квартиры, дома и прочих ценностей и завершив звонок, они по-быстрому поссорились на предмет того, что все надо делать вовремя, а не когда петух жареный клюнет, и позвонили маме. 1, 2, 3, 4 |
|||||||