Что это Саня затевает? Встал у командира омоновского за спиной, ракету осветительную в руках держит. Вот хохма сейчас будет... Хлоп – п-ш-ш-ш! Пошла ракета! Был чистюля – и нет. Как ветром сдуло. За цистерной с водой пристроился. Сидит, по сторонам поглядывает.
      Наши смеются. А Саня с невинной мордой:
      – Ой, извините, случайно получилось. Да вы посмотрите: это просто ракета.
      Пижон из-за цистерны вылез, плечами пожал:
      – Ребята, если вы здесь сначала рассматривать будете, что хлопнуло, а потом прятаться, то вы – покойники.
      – Да уж как-нибудь ракету по звуку отличим.
      – Омоновец посмотрел странно, вроде с жалостью. «Суперспец – сам себе кабздец», – выговорил четко и пошел к себе.
      – Смотри ты, деловой. Теоретик! Посмотреть бы, как под пулями себя поведешь. Да, Женька?
      Промолчал я. То, что вначале смешным показалось, как-то глупо обернулось.
      Боец ОМОНа с автоматом у внутреннего входа встал. Пост, что ли? От кого? Здесь только свои ходят.
      – Эй, братишка, у вас командир в каком звании?
      – Подполковник.
      – Такой молодой? То-то выслуживается, вас гоняет. Непонятная реакция. Обычно таких зануд подчиненные не любят и случая не упустят за глаза протянуть. А этот процедил сквозь зубы: «Нас устраивает», – и отвернулся.
      Хотя, может, и правильно. Это – дело семейное. Какой ни какой командир, а свой.
      Перекур у омоновцев. Мы подсели, знакомимся. Братишки, в основном, нашего возраста – до тридцати. Особой разницы и нет, что мы все – офицеры, а они – сержанты да прапорщики. Понятно, общаются с нами уважительно, интересуются, какие здесь порядки. Спрашивают:
      – У вас какая командировка?
      – Первая, но мы уже две недели здесь. А в Чечне день за три идет, понял?
      – Понял, как не понять... Стреляют здесь?
      – Не переживай, у нас район спокойный. Но если на шестом блоке будете стоять, там бывает.
      – Да я не переживаю, интересно просто.
      Саня наш улыбается снисходительно:
      – Ничего, война всех обтешет, скоро сами опыта наберетесь.
      – Да, опыт – дело важное... – И опять интонация странная, только на этот раз не сердитая, а с усмешечкой.
      Покурили, поговорили. Поднялись омоновцы и снова – за работу.
      А у меня в душе ощущение непонятки какой-то. Ясно, что с разговорами этими связано, а что конкретно? Черт его разберет. Занятные ребятки, с двойным дном. Может, просто рисуются, чтоб себя не уронить?
      Ну и хрен с ними. Некогда тут самоанализом заниматься. Вон наш начальник Сашку зовет, похоже, команду на выезд получили.

* * *

      БТР плавно идет, на выбоинах не трясет, колышется только. Саня за старшего. На башню верхом уселся и на ходу инструктаж проводит:
      – Прибываем в ГУОШ, от брони не расходиться. Пойдем в сопровождение колонны. Она уже готовая стоит, нам команду поздно дали. Может, даже догонять придется.
      Серега, пулеметчик наш смеется:
      – Саня, надо было тебе приятеля своего из ОМОНа пригласить. Пусть посмотрит на боевую работу, пока отряд совсем в стройбат не превратил.
      – А чего ему смотреть? – это Генка – связист полюбопытствовал. Он перед самым выездом где-то пропадал, не в курсе дела.
      – Новичкам не вредно.
      – Какие новички? Они первую командировку еще пять месяцев назад отработали. Из боев не вылезали.
      – Откуда фактишки?
      – Из связи, вестимо. Я им к комендатуре подключаться помогал, пообщались.
      – Ай да омоновцы! Вот, наверное, ржут сейчас! Свои и то вон закатываются, чуть с брони не падают.
      Мы с Санькой отвернулись, чтобы друг на друга не смотреть. А Генка ничего не поймет, он ведь этой клоунады на дворе не видел...
 
      Колонна ушла.
      Вот, блин! Придется мчаться, как чокнутым. Догнать бы до выхода из города. В колонне веселей. А в одиночку можно и на неприятности напороться. Хотя, волков бояться – в СОБРе не служить.
      На КПП, у поворота на Ханкалу, узнали, что колонна уже минут сорок, как пропылила. Быстро катят, порожняком, так мы за ними долго гнаться будем.
      Санька карту у военных попросил:
      – Вот где можно срезать, здесь проселочная дорога, в полтора раза короче получается.
      Офицер, вэвэшник с КПП, плечами пожал:
      – Не советую. Лучше вернуться. Раз без вас ушли, значит, сопровождения хватает. Еще наездитесь.
      – Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
 
      Влипли!
      Задним умом теперь все понимаем. И что вэвэшника надо было послушать. И что дурь последняя – без разведки в такие ловушки соваться.
      Еще пять минут назад катили весело, прикалывались:
      – Все духи на центральных дорогах сидят, а мы тут у них по тылам гуляем!
      Стали с горочки спускаться, в ложбинку. Вся в зелени, только успевай от веток уворачиваться. В самом низу – старые блоки бетонные на дороге валяются. БТР ход сбросил, между ними пробирается. А из лесу – мужик бородатый, лет тридцати, может, сорока. Черт их, черных, разберет. В зеленом берете, но без оружия. Руку поднял.
      – Привет! – улыбается.
      Но что-то нехорошо мне от его улыбки стало. БТР притормозил. Держим мужика на мушке:
      – Чего надо?
      – Я командир отряда самообороны. Я вас в плен беру.
      – Чего-о-о?
      – Ребя-а-та, по сторонам посмотрите внимательно. Только стрелять с перепугу не начните. А то беда будет.
      Сердце у меня куда-то вниз обрушилось. Аж замутило. У всех наших тоже вид неважнецкий: из кустов человек двадцать высыпало. У доброй половины – «Шмели» и «Мухи» в руках. Пулемет. Автоматы с подствольниками. И кажется, что все это на меня одного смотрит. А в кустах небось еще снайперы сидят. Спиной ощущаю, как чей-то взгляд между лопаток дыру сверлит.
      – Оружие на БТР положите.
      На Сашку смотрим. Ты собирался шампанское пить? Вот и расхлебывай.
      Он белый, как полотно, но отвечает почти спокойно.
      – Смысла нет нам оружие складывать. Все равно прикончите.
      – Вы кто? Контрактники?
      – Нет.
      – А кто?
      Молчим. Все знают, что контрактников духи за наемников держат. Сразу кончают. А если не сразу, то оставляют, чтобы поразвлечься. Нам комендант видеокассету давал. Там чеченцы контрактника два часа на запчасти разделывают. Но и нашего брата они не жалуют. Да какой смысл в молчанку играть. У каждого за пазухой – берет краповый. В карманах – удостоверения.
      – СОБР.
      – Милиция, значит? Офицеры все, наверное? Чего молчите? Стыдно, что ли, что милиционеры, а убийствами занимаетесь?
      – Мы не занимаемся.
      – А это что у вас? Рогатки, да? Зачем вы на нашу землю с оружием приехали? Я сам – майор милиции. Омскую высшую школу закончил. Десять лет в уголовном розыске проработал. У меня по всей России друзья были. В гости друг к другу ездили. А теперь вы мою семью убили, за что? – голос у него на вскрик сорвался.
      Здоровенный боевик, черной бородой чуть не до бровей заросший, рядом стоит, зубами скрипит, а правая рука предохранителем автомата – щелк-щелк, щелк-щелк.
      – Мы никого не убивали.
      – А я откуда знаю: убивали, не убивали? Кто у Руслана (на бойца своего кивает) брата застрелил? Вы, или друзья ваши? А моих бомбой убили. Всех сразу. Трое детей. Мальчики мои и девочка. Жену убили, мать, отца. Пока я в командировке был, в Россию за бандитом ездил. Те с самолетов бомбили, а вы в Самашках на земле мирных людей расстреливали.
 
      В Самашках и наших полегло немало. Нам рассказывали, что и зачистка-то проводилась после того, как эти «мирные люди» из засады сначала московских омоновцев расстреляли, а потом – девятнадцать ребят из внутренних войск. Автоматы забрали, самих раздели, над телами надругались. А после штурма села десятки своих трупов с оружием оставили. Чеченцы – те свое рассказывают: сколько женщин и детей погибло. Да уж, надо думать, в этой бойне всем досталось. Пуля – дура. Ни пол, ни возраст не разбирает. Не нужно было вообще до штурма доводить. Да только вякни сейчас про это...
 
      – Что вам здесь нужно? У вас что, дома бандитов нет? Чего ты лезешь на чужой земле порядок наводить, если на своей не навел. Думаете, мы тут сами не разберемся?
      По-русски чисто говорит, грамотно. Только на гласных потягивает: «ребя-ата», да шипящие, как все они, по-своему произносит.
      Сколько времени прошло? Нет сил уже слушать эту политбеседу. Тело все затекло от напряжения. Но шевельнись только. Двадцать пар глаз испепеляющих каждое движение секут. Так и ждут, волки, повода, чтобы нас в прах разнести вместе с БТРом. И сидим мы, как обезьяны перед удавом в мультике про Маугли.
      Про детей рассказывает. Девочка ласковая была. За отцом хвостиком ходила. А пацаны мечтали в уголовном розыске работать. Года два назад младший у него значки с формы свинтил, фуражку забрал и убежал «в милицию» играть. А в райотделе, как на грех, строевой смотр. Хорошо, у начальника своих мальчишек четверо, только посмеялся.
      Рассказывает он, а голос такой, что у меня – мурашки по коже. Горе страшное, неизбывное в каждом слове звучит.
      Вот, опять заводиться начал! Санька поддакнул неловко, ненатурально как-то, а он сразу:
      – Ты не прикидывайся ягненком. Не прикидывайся. Знали ведь куда ехали! Город видели! Разве непонятно, что когда так бомбят, тысячи невинных людей гибнут? Ведь ваших же, русских сколько поубивали! Большие политики большой пирог делят. А мы с вами режемся: кровь – за кровь, смерть – за смерть. Вы нас убиваете, мы – вас. Те, кто наверху, потом между собой договорятся. А мне кто моих родных вернет? И если я вас здесь сейчас порежу, как баранов, кто вместо вас к мамкам вернется? Кто вашим семьям помогать будет?
      Хорошее слово – «если». Если сразу не убьют, может, потом на своих обменяют. Но ведь измываться будут... У Сашки на руке часы, вот он кисть чуть повернул. Ого! Около шестнадцати. Если даже с запасом взять, что мы от комендатуры сюда час ехали, то получается – третий час «беседуем». А сил больше нет. Все! Чувствую, что еще немного – и не выдержу. Или орать начну, или на них брошусь. Пусть убивают. Пусть что хотят, делают. Но не могу я больше ждать, между жизнью и смертью висеть... Что он говорит?
      – Уезжайте отсюда, чтоб я вас больше не видел. Бросайте оружие и катите назад. Вперед не советую. Там везде наши. Убьют и правильно сделают. Это я не могу на милиционеров руку поднять. Жаль вас, пацанов. Я вам жизни ваши дарю. Но если еще раз попадетесь, я с вами как с последними скотами поступлю. Ну?!
      – Оставь оружие... Патроны, гранаты забери, оружие оставь!
      Нам с таким позором возвращаться нельзя, я сам тогда застрелюсь.
      Ты что, Сашка, сдурел?! Башню рвануло? Ты глянь, как он на тебя, наглеца, смотрит, аж кулаки сжал. Ведь отпустил уже почти! Сдохнешь, дурак, и нас за собой потянешь.
      Тишина гробовая повисла. По-моему, даже листья шелестеть перестали.
      – Уезжайте! – и отвернулся.
      Один из его абреков не выдержал, как загыргычет чтото. Другой тоже – аж за голову схватился. И у остальных такое выражение в глазах, будто уже на спусковые крючки давят.
      Но дисциплина у них! Гыркнул что-то в ответ. Опустили головы, повернулись следом и растворились в зеленке, будто и не было никого.
      Кто-то из ребят шевельнулся, автомат приподнял.
      – Не вздумай! – Сашка руку перехватил.
      Правильно. Одно дело, что невидимые снайперы через оптику по-прежнему спины сверлят. Не такой дурак их командир, чтобы на одно наше благородство рассчитывать. Но можно назад на пригорок выскочить, а оттуда жахнуть из всего, что есть. Другое – главное: не по-человечески это – за подаренную жизнь смертью платить.
      А не рано радуемся? Может, просто играют с нами? Ведь рядом стояли, в упор целили. Могли своих зацепить, осколками, да рикошетами. Сейчас чуть подальше отпустят и...
 
      Выскочили! Выскочили!.. Аж до сих пор не верится. Водитель БТРа нашего, как до своих добрались – по тормозам, руль бросил. Минут тридцать его отходняк колотил. Да и остальные не лучше были. Геройство наше пижонское, пальцы растопыренные – вспоминать стыдно. Как там омоновец про суперспецов говорил?
 
      А когда через город ехали, у меня будто повязку с глаз сняли. Дома – как в Сталинграде после битвы. Лишились люди всего, что имели. Сколько же, в самом деле, мирных полегло? Вон женщина идет, в черном платке, взглядом исподлобья провожает. Раньше бы не сказал, так подумал, что, мол, зыркаешь, сука бандитская! А сейчас другое в голове шевелится. Может, она ребенка похоронила. Или мужа. Или всю семью. За что ей нас любить?
      Жаль ее. А своих не жаль? Что здесь в девяносто третьем – девяносто четвертом творилось! Взять ту девчонку, что к нам в комендатуру приходила. Родители ее в один день исчезли, а два брата – полицая дудаевских в тот же вечер в их квартиру заселились. Ей сказали: «Живи в кладовке, служить нам будешь». Что они, да дружки их, с несчастной вытворяли. С тринадцатилетней! Рассказывала, как робот. Даже плакать уже разучилась. Сколько их, таких палачей было?
      Но ведь не все. И не большинство даже. А оппозиция здесь какая была! Тысячи против Дудаева поднялись. Сами гибли, семьи теряли. Чеченский ОМОН, СОБР, гантамировцы, завгаевцы, милиция Урус-Мартана... А мы всех – под одни бомбы, под «Грады» и «Ураганы» . Вместо того, чтобы плечом к плечу выродков уголовных и фанатиков оголтелых давить, общим горем нацию сплотили, да против себя развернули. Сам-то себе признайся, брат Женька, как бы ты, к примеру, на месте этого сыщика поступил? Ну, то-то!
      Так что же делать?! Что делать, брат Женька? Как друга от врага отличить? Как Родину защитить, честь свою не замарав и с бандитами в кровожадности не сравнявшись?
 
      Башка трещит от проклятых мыслей. Душа, и без того страшным приключением измотанная, ноет, как нарыв. Водки, что ли, еще выпить. Не поможет... Как приехали, чуть не по бутылке на брата выпили, а трезвее трезвых. Только еще муторней стало. Где гитара моя?

* * *

      Женька в руки гитару взял.
      Все в душе – кувырком. В голове – кувырком.
      Водка не помогает. Только одно средство есть, только одно сейчас спасет: пальцы левой – на гриф, пальцы правой – на струны. «Только грифу дано пальцев вытерпеть бунт!» Женька и раньше Розенбаума любил. А теперь...
      Поет Женька. Голос его высокий по этажам бывшего детского садика, разрывами опаленного, пулями исклеванного, мечется.
 
Нарисуйте мне дом,
Да такой, чтобы жил,
Да такой, где бы жить не мешали,
Где, устав от боев, снова силы копил,
И в котором никто,
И в котором никто никогда бы меня не ужалил!
 

* * *

      Уехали сегодня собрята, укатили. Их после истории этой с пленом глупым и освобождением невероятным с неделю по разным инстанциям потаскали. А потом решили, от греха подальше, заменить, домой отправить. И правильно. Они жизнь свою, по сути, выменяли на обещание в этой войне больше не участвовать. Пусть впрямую и не клялись, но у каждого над душой это молчаливое обязательство дамокловым мечом висит. Все. Не воины они больше. Не бойцы.
      Другие собровцы на замену им пришли, из Башкирии. Командир у них огромный, на медведя похож. С виду – неуклюжий, косолапый, а начнет двигаться – залюбуешься: мягко, ловко, неуловимо. Чемпион республики по национальной борьбе. Кличка у него – Гранатомет. У других в подсумках по десятку выстрелов к подствольнику висит. А у этого – десяток «лимонок». Парни его говорят, что он эти гранаты на такое расстояние швыряет, что они прямо над головами у «чехов», как шрапнель, рвутся.
      Нормальные ребята. Без спецовских закидонов, битые уже, обстрелянные. Будем дружить.
      А все равно осадок на душе нехороший от замены этой.
      Но жизнь – как тельняшка омоновская, черно-бело-полосатая. Не успел хреновую новость переварить, и вот тебе сюрприз радостный!
 
      По связи передали, что Змею из первой комендатуры подарок от старых друзей везут. А подарочек-то на двух ногах оказался. Ленька, брат саратовский, собственной персоной. Стоит, лыбится, довольный своим розыгрышем. Ай, дружище, ай, молодец! А Змей еще сомневался: когда из ГУОШа позавчера выезжали, у КПП больно уж похожий мужик стоял, с какими-то ребятами, по виду кавказцами, обнимался. Останавливаться некогда было, но еще подумал: он не он? Знакомы-то были только по переговорам в эфире, да нескольким коротким встречам в ГУОШе. Но что это были за встречи!
      В первую командировку повадились духи по ночам внезапно из подствольников комендатуру обстреливать. Потом настолько обнаглели, что пару раз и днем обстреляли. За зданием старого общежития пристроятся и бьют навесом. И никак их не достать. К тому же, за спиной у них – жилой сектор в метрах в пятидесяти. Ни из подствольников ответить, ни, тем более, из миномета окучить. Не дай Бог – перелет, мирные пострадают. Делегации, комиссии, разборки...
      С добрый десяток ребят из комендатуры в госпитальные пижамы, да в цинковые рубашки эта группа завернула. Омоновцев-то серьезно ни разу не цапнуло, но при такой постановке дела – это только вопрос времени.
      И тут вдруг, после очередного совещания, во дворе ГУОШа подходит к Змею это чудо. Широкоплечий в животе, рожа чисто русская: добродушная, кровь с молоком. Командир сводного! Такому в колхозной бухгалтерии в нарукавниках сидеть, а еще лучше – пивом торговать, впишется в картинку. Но обманчива внешность, обманчива. Судя по тому, как бойцы при появлении командира подтянулись – в авторитете братишка. А в Чечне авторитет дешевыми трюками не заработаешь. Мужиком быть нужно.
      – Ну ты чего молчишь, не задолбили они тебя еще?
      – Кто они?
      – Кто-кто? Кто тебя каждый вечер из-за общаги окучивает?
      – Есть такое дело. Достали, гады, вконец!
      – А мой снайпер у нас в первой комендатуре, на крыше точку нашел, с которой их любимый пятачок, как на ладони, видать.
      – Да ты что! А чего не перестреляли сволочей? Я бы вам не стол – поляну целую накрыл!
      – Они же не стоят, как мишени, а маскируются, поштучно не выбьешь. Да и далековато, почти километр, с ночником надежно не достанешь. Мы уже АГС и пулемет на крышу затащили. Вчера не успели, давай сегодня их в два смычка дернем. Они, кстати, потом не в жилой сектор уходят, а в зеленку, к дачам, по лэповской просеке. Ты туда со своих постов свободно достанешь. Поехали ко мне, я тебе все и живьем, и на карте покажу.
      Ох, и дали духам просраться в ту ночь. Сначала Ленькины хлопцы их из АГСа, как в тире раздолбили: для этого аппарата километр – не расстояние. А потом – разрывами и трассерами от пулемета, как фейерверком, весь их путь освещали до того места, где бандюков неуемных змеевский АГС и три пулемета мстительных встретили. А Ленька по рации огонь корректировал.
      Никто не знает, сколько духи своих трупов в уплату за братишек из комендатуры оставили. Местные, чуть свет, всех прибрали. Но заткнулись они почти на неделю. То ли до подхода новой бандешки, то ли пока старая раны зализывала, да от встрепки отходила. А Змею из той командировки, тьфу-тьфу-тьфу, так и не пришлось в родной город ни один «груз двести» вести.
      Разве забудешь такое, разве за это, чем-нибудь когда-нибудь расплатишься! Вот и бойцы, только узнали, кто приехал – в командирский кубрик деликатесов натащили. Старшина отряда, по кличке Мамочка, скромно глазки потупя, две бутылки марочного коньяку дагестанского занес.
      Ну что ж. Год не пей, два ни пей, а друг приехал – укради, да выпей. Обычно так про послебаньку говорят. Ну так и банька задымила. Омоновцы красивых слов благодарности говорить не умеют, но добро помнят.
      – Ну рассказывай, дружище, каким макаром тут снова? Как ребята твои? С кем это ты возле ГУОШа обнимался? Только давай сначала – за встречу!

Ленька

      С кем это я возле ГУОШа обнимался? Это братишка мой – Магомед... Не похожи на близнецов, говоришь? Это точно. Магомед – чистейших кавказских кровей. А я – волгарь коренной. Да только после одной истории мы с ним настоящими побратимами стали.
      Вот прицепился, расскажи, да расскажи! Ну ладно. Ты – свой человек, дерьма этого тоже похлебал, понять должен.
      Да. Эта история мне столько крови стоила, что проще было бы хорошее ранение получить: меньше б кровушки вытекло.
 
      После той командировки, где мы с тобой соседями были, попал я снова в Чечню летом. И добро бы в саму Чечню. Там попроще было даже в самую мясорубку: все понятней. А тут – на границу поставили. На дагестанской территории – мы, а через речку – чеченский пост. Боевые действия вроде как временно приостановлены, перемирие. Ну мы с тобой эти дела еще в апреле – мае проходили. Моратории эти долбанные. Поэтому, без ведома своего руководства, с командиром чеченским лично встретился и предупредил:
      – Хочешь своих ребят сохранить – со мной не шути. У меня народ отмороженный, все уже воевали и крови не боятся. Хоть одного из наших зацепите – шарахнем со всего, что есть, и ни у кого разрешения спрашивать не будем. Пусть там наверху свои договоры подписывают, а у нас – свой договор будет, лады?
      – Хорошо, – говорит, – мне тоже кровь не нужна, и у моих ребят близкие есть.
      Руки жать, обниматься-целоваться, бумаги подписывать мы не стали. Но, не считая мелких пакостей, за полтора месяца по серьезному ни разу не сцепились. И слава Богу. Знали бы чеченцы, кого я привез!
      В первую командировку все нормально складывалось: и в комендатуре мужики были нормальные, и отряды серьезные работали – СОБР, ОМОН. А здесь – сборная солянка: ППС, ГАИ, какие-то пацаны из других подразделений. Сводный отряд... твою мать! И ребята вроде неплохие, но дома-то их совсем для другого готовили.
      А старший зоны!... Предки не дураки, прозвища не просто так давали. Если б я ему и его потомкам сам фамилию придумывал, то лучше теперешней вряд ли бы придумал. Дубьев! Что смеешься?.Слово офицера: именно – Дубьев. Его иначе, чем Дубина, никто и не называл. Ну, кадр был, не передать! Ему водки натрескаться – хлеба не надо, по пьянке из пистолета в потолок засадить – всегда пожалуйста. К омоновцам прицепиться – почему излишек боеприпасов на блоке (во, придурок!) – тоже без проблем. Зато, если надо для людей что-то сделать, или ответственность на себя взять, когда порохом попахивает, тут он – в кусты.
      Слава Богу, в сводном отряде на полсотни человек – хоть десяток был, на которых положиться можно. И тех еле вырвал, пришлось к начальнику УВД идти, доказывать, что без профессионалов вся эта команда – прямые кандидаты в покойники. Шеф поупирался слегка, но дал добро на отделение омоновцев. А уж командир ОМОН не подкачал, братишка. Не зря с ним в первой командировке вместе носом грязь в Грозном рыли. Хлопцев дал отборных, из тех, что уже в боевых командировках работали. Сам знаешь: самые лучшие орлы из стреляных воробьев вырастают!
      Без них бы – совсем пропасть. Зона ответственности серьезная. Двадцать километров границы с Чечней – это вам не шутки!
      Тем более, перемирие совсем на соплях держалось. Банды шныряли туда-сюда, по ночам – стрельба по всей границе, да и днем дрессировали время от времени. У нас тоже на той стороне снайпер лазить повадился, с бесшумкой. И ведь не по боевому бил гад, понимал, что можем навернуть в ответ со всей дури. Нет: выберет, когда, например, машина Красного Креста подъедет к КПП. В ней «Врачи без границ» сидят, груз какой-нибудь гуманитарный в ящиках. Мы досмотр начинаем, иностранцы возмущение свое демонстрируют. А тут стрелок этот хренов – по колесам – шлеп. шлеп! Или по «кирпичу» возле КПП. Знак-то жестяной, грохоту побольше. Вот вам и скандальчик готов: беспредельные федералы подвергают опасности жизни врачей-гуманистов! Протесты, звонки начальства. Дубьев психует, орет: «Леня! Ты когда меня подставлять прекратишь? Не трогайте вы их!»
      Как бы не так! Есть, конечно, среди этих деятелей и врачи настоящие. Но что-то я за два года не припомню, чтобы они нам хоть таблетку от головной боли дали. И когда духи наших на блокпостах зажимали, что-то не видать было белых джипов с красными крестами. Ни капли воды не привезли, ни одного из тех ребят, что в блоках от перитонитов, гангрены, да потери крови умирали, не спасли. А вот чеченцам помочь – тут они как из-под земли. И сейчас такое впечатление, что все эти ЧП на границе были, как спектакли с расписанными ролями. Но хрен им этот номер пролез. Через наш КПП ни разу без досмотра не прошли. А начальство?.. Меня снять можно, кого потом поставить? Сами отцы-командиры там торчать не будут. И со сменщиком – как повезет. Может, у него вообще башню рванет и он бои местного значения развяжет. Да если честно, то и командиры наши только для вида пылили. Сами-то они так же, как и мы, думали и этих односторонних гуманистов на дух не переносили.
      Я раза три с командиром чеченского блока встречался.
      Все – как в кино: на мосту сходимся, с каждой стороны одинаковое количество людей, каждая сторона сопредельную на оптике держит. Спрашиваю:
      – Когда стрелка своего уймете?
      – Это не наш. Мы его сами ловим, никак поймать не можем, – врет, глазом не моргнет.
      – Ну ладно. Только, если мы его пристрелим, не обижайтесь.
      – Как это пристрелим? Кто вам позволит по территории суверенной Ичкерии огонь открывать?
      – Тогда сами с ним разберитесь!
      – Пробуем. Но никак поймать не можем... В общем, сказка про белого бычка.
      Вот так и жили. Мир – не мир, война – не война. Дурь одна.
 
      Но случилось дело и покруче. Приезжает как-то Дубьев, напыженный, как голубь-дутыш, заваливается ко мне в командирский вагончик:
      – Завтра выделяй двадцать человек на прочес!
      – Какой прочес?
      – В нейтральной зоне группа «непримиримых» бродит, человек десять, будем зеленку зачищать.
      – А кто участвует?
      – Все наши отряды людей выделят. Планируем сто человек.
      – Это кто придумал?
      – Мое решение. Информация наша, поэтому мы ее сами реализовывать будем.
      Я аж взвился: генералиссимус, стратег хренов! Насмотрелся я на таких за это время. Когда настоящая драка была – все по штабам сидели, нос высунуть боялись. А как чуть затихнет – в очередь за орденами давятся, планы один гениальней другого предлагают. Но пока профессионалы у дела стояли, этой швали особо разгуляться не давали.
      А тут – «командарм» Дубина! Спрашиваю я его:
      – Нормальные карты местности у всех будут? Или опять по глобусу воевать пойдем? Дислокация боевиков, их маршруты? Схемы минных полей? Саперная поддержка? Рации толковые, чтобы нас не глушили, не прослушивали? Форму одинаковую выдадут или опознавательные знаки? И что-то я не помню: учения по взаимодействию мы провели?
      – Когда их проводить? – глазенками моргает, – завтра уже операция.
      – Вот ты, – говорю, – сам завтра и оперируйся. Пока эта банда через границу не полезет, пусть с ними сами чеченцы разбираются. Ты себе решил медальку заработать, а мне цинки с пацанами домой везти? Я своих людей гробить не дам. Мало крови пролили?
      Как он завизжит:
      – Да ты понимаешь, что говоришь?! Струсил, что ли? Я тебя сейчас от командования отрядом отстраню!
      От последних слов меня нервный смех разобрал. И хорошо: хоть какая-то разрядка, а то я уже контроль над собой терять начал.
      – Ладно, – говорю, – отстраняй. Сейчас я сюда командиров взводов соберу и объявлю, что теперь ты ими лично командуешь. Сам им все расскажешь. Только не говори, кто этот гениальный план придумал. Как бы чего не вышло.
      – Это невыполнение приказа! Ты ответишь! Пиши рапорт!
      – Я, по закону, преступные приказы выполнять не имею права. А рапорт обязательно напишу. Чтобы, когда ребят перемолотят, или, что скорее, они сами друг друга перестреляют, никто не забыл, кто за этот идиотизм отвечать должен.
      Выскочил он, дверью хлопнул. А я соседу позвонил. Магомед – мужик отчаянный, ребята у него – как на подбор. Думаю: горячие, черти, точно полезут в эту авантюру. Тоже горцы, но «духов» не любят, еще больше, чем мы. Говорят:
      – Эти бандиты уже весь Кавказ достали! Ни своему народу, ни соседям жить спокойно не дают.
      И получилось, что я как в воду смотрел! Магомед, правда, отказаться хотел. Но ребята его обиделись, – командир, нас ведь трусами назовут! – и всем отрядом добровольно на это дело подписались.
      И еще три командира своих людей выделили. Тех-то, кто уже своих ребят или друзей из других отрядов в «черные тюльпаны» грузил, на такой трюк не возьмешь. Когда смерть рядом увидишь, на кишки своего братишки да на кровь с мозгами посмотришь, – быстро героизм проходит. Но это же после. А эти в первый раз здесь, горя не видали, на подвиги тянет.
      Я понервничал, конечно. Весь день назавтра – как на иголках. Понятное дело: Дубьев после операции на меня телегу накатит – будь здоров. А если еще хоть одного боевика отловят или завалят, то – все: пыль до небес, колокола звонят, Дубина на белом коне, а я весь в дерьме! «Да ладно, – думаю, – Бог не выдаст – свинья не съест. Лишь бы у ребят все обошлось».
      Дело к вечеру, сижу у себя на КПП, на часы посматриваю: пора бы уже народу с прочеса вернуться. Тут телефон затренькал, Магомед звонит.
      – Ну, наконец-то, – говорю, – как поработали?
      – Брат, беда у меня.
      – Что такое? Потери?
      – Чеченцы у меня четверых захватили. Ах, твою мать! У меня аж сердце закололо.
      – Ну как вы так умудрились?!
      – Да это не прочес был, а бардак какой-то. Лазили где попало. Где искать, кого искать – ничего непонятно. Чуть на мины не напоролись. Дубьев стал группы в разные стороны рассылать. Моих четверых в разведку отправил, и не вернулись ребята.
      – Так, может, заблудились где? Увлеклись. У тебя джигиты отчаянные, выйдут сами!
      – Нет, Леня. Ко мне уже с той стороны посредники приезжали. Беда у меня, брат!
      Представляешь?! У меня даже язык не повернулся попрекнуть его, и без того – горе у человека. Да и что ему было: на цепь джигитов своих посадить, не пускать? Так они бы с цепью ушли, а его самого не то что за командира, за человека считать бы перестали.