Майор плакал. И не просто плакал, а беззвучно рыдал, крепко сжимая широкими ладонями седую, коротко остриженную голову. Он сидел на старом ковре, по-туркменски скрестив ноги, и мерно раскачивался. Гримаса страшной боли не сходила с его лица, а по белесым от двухдневной щетины щекам беспрерывно текли слезы.
      Соленая влага оставляла дорожки на огрубевшей, продубленной всеми ветрами коже лица и тяжелыми каплями срывалась вниз. Мягкий ворс тактично впитывал шумы, способные помешать безмятежному сну семьи майора: жены и маленького сынишки. Порою слышались звучно-звенящие шлепки прямого попадания капель в две пиалы с затейливым восточным орнаментом, наполненные горючей водочной жидкостью. Одну пиалушку прикрывала блестящая шестиугольная металлическая звездочка с заточенными словно у бритвы краями. Это был сякен – знаменитое оружие полумистических японских «ночных демонов» – ниндзя.
      Михаил не был ни сентиментальным меланхоликом, готовым пустить слезу по первому зову души, ни тем более алкоголиком. Но вот уже пятый год в середине августа он уходил в сильнейший недельный запой. Впрочем, на его службе это практически не отражалось и потому командованием не замечалось. Тем более что пил он только ночами, опустошая за несколько бессонных тягучих часов ровно по две бутылки водки.
      Ближе к рассвету майор в изнеможении валился на ковер, чтобы ровно в шесть с трудом поднять отуманенную, тяжело гудящую голову и долго с напряжением вспоминать, где он находится, вглядываясь в очертания сжимающих его диванчика и шкафа составляющих почти все убранство крохотной общежитской комнатушки.
      Он осторожно нащупывал пиалу тремя уцелевшими искореженными пальцами левой руки, медленно сжимал сякен и, перебарывая тошноту, упрямо цедил сквозь сжатые зубы теплую горькую жидкость. Поднявшись и постояв немного на непослушных, словно ватных, ногах Михаил приобретал нужную устойчивость и, полуавтоматически подхватив старенький чайник, выдвигался на кухню.
      ...Был понедельник, но движение в узком коридоре еще не началось, хотя из-за всех дверей уже давно слышалось настойчивое тирликанье будильников.
      Заслышав майорские сомнамбулические шаги, из своей комнаты испуганно высунулась заспанная, неопрятно одетая пожилая вахтерша.
      – Так и знайте, я про вас опять в журнал записала!
      Ее визгливые слова туго доходили до мозга, трансформируясь в какие-то неясные, странные фразы: «Вас, Оваз, Овез, Овез-мурад...». Крепко держась за чайник, пытаясь найти в нем точку опоры, Иванов старался не шататься и твердо следовать коридорному фарватеру.
      Зайдя в умывальник с плесневыми проплешинами на стенах, Михаил подставил голову под холодные тонкие струйки воды, источаемые давно неисправными кранами, и не слышал, как вахтерша слезливо жаловалась своей товарке – массивной неуклюжей прапорщице Лариске:
      – Опять он мне спать мешал! Представляешь, всю ночь по коридору ходил. Как я теперь дома работать буду? Приходишь – думаешь отдохнуть от домашних хлопот, телевизор посмотреть. Так нет же, шляются тут всякие. А сегодня ночью... он меня убить хотел!..
      Лариска, обремененная тремя орущими детьми и туповатым мужем-увальнем, была известна всему управлению как большая любительница и распространительница всякого рода слухов, в том числе и общежитских. А потому она, до того сочувственно качавшая своей огромной лохматой головой с затерявшейся в засаленных волосах бигудиной, хищно втянула воздух и сразу проснулась.
      – Да он вообще обнаглел, этот Иванов. Его давно выселять пора, – продолжала вещать хранительница ночного спокойствия – а то шатается по коридору всю ночь. А мне не заснуть. Лежу, злюсь, смотрю на будильник. Уже четыре. Встала, раз выглянула, два. Ну и крикнула ему: «Стой!»
      Свой окрик вахтерша изобразила так образно, что глаза у Лариски округлились, а черные жиденькие усики над толстой губой хищно вздрогнули.
      – У него, наверное, и нож был? – свистящим шепотом предположила прапорщица, участливо заглядывая в лицо своей подруги.
      – Хорошо, что не было! – понизила та голос. – Только я крикнула – он кувыркнулся вперед и, как кошка, в мою сторону прыгнул. А на лету ногой разбил тумбочку; видишь, обломки лежат. Так что отпереться ему не удастся, когда рапорт мой будут рассматривать.
      – Вот ужас-то! – Ларискины глазки изображали сочувствие, а нетерпение уже толкало побыстрее оказаться на хоть и не очень обременительной, но такой нелюбимой работе. Да от этой новости весь округ закачается! Но она все же нашла в себе силы дослушать вахтершу: как та испуганно спряталась в комнате и потом до утра глотала валерьянку.
      Но Лариску ждало жуткое разочарование. Когда минут через десять (сверхрекорд), грохоча тяжелыми туфлями, она выскакивала из своих дверей, Иванов стоял в служебной комнате и, опираясь на барьер, мирно беседовал с вахтершей, так сильно напуганной им ночью. Та улыбалась и медленно рвала какой-то лист бумаги.
      – Рапорт! – Лариска чуть не задохнулась от обиды и возмущения. – Все. Ведь за скромной внешностью – никакой сенсации. Кто ж поверит, если вахтерша не подтвердит? Он загипнотизировал ее, что ли?
      Как ни странно, но Лариска попала в самую точку. Ведь за скромной внешностью майора скрывался грозный воин, освоивший могучее искусство ниндзюцу в совершенстве: не только смертоносный рукопашный бой, но и умение незаметно, почти невидимо проникать и внедряться куда угодно, а также воздействовать, в случае необходимости, на людей независимо от их воли...
      Может, поэтому начальство не замечало его запойных дней, хотя сумасшедший и, в общем-то, дурной ритм службы не позволял отделу расслабляться даже по выходным. И никто не поверил бы, что этот всего пару лет назад прибывший из жаркой Туркмении и никогда, даже в компаниях, не употребляющий спиртного офицер может выпить не одну бутылку водки. Никого не удивляло то, что он однажды твердо «попросил» использовать по назначению положенное на спортивную работу время. Ну, уходит куда-то парень, с кем-то там сражается в парке, что ж тут такого. Но чтобы «обижать» честную компанию, а потом втихаря глушить спир-тягу, этого бы никто не понял...
 
      ...День пролетел незаметно. И он опять сидел по-туркменски на старом ковре в своей убогой комнатушке. И опять плакал, пиалу за пиалой проглатывая горькую жидкость. Ночная тишина душного августа не приносила ему ни сна, ни отдыха. Он опять был там, в далеких, раскаленно-знойных туркменских горах, и с высоты птичьего полета зорко вглядывался в черные извилистые трещины мрачных ущелий, гигантской паутиной опутавших знаменитый район «Золотого треугольника».
      Когда-то лучший и единственный друг Михаила – Иван Дорофеев научил его этому необычному и неведомому для всех методу вычисления времени и пути контрабандных наркокараванов, ползущих по многочисленным тайным тропам на стыке границ Туркмении, Афганистана и Ирана. Благодаря ему была поставлена под угрозу срыва вся отлаженная десятилетиями стройная система поставки наркотиков из Афганистана и Пакистана. Не один наркокурьер или «приближенный» пал не от пуль пограничников, а от руки своих же хозяев, обвиненный в предательстве.
      Может, оно и имело место, это предательство, но было, во всяком случае, неумышленным. Не зря ведь добродушный голубоглазый увалень Ваня превращался в крепкого бородача-афганца и пропадал неделю, а то и больше в одному ему ведомых пуштунских кочевьях. И ни одна контрразведывательная «баба Яга» не могла учуять его русского духа.
      Наверное, судьба Дорофеева миловала, а скорее, выручали его острый ум и высочайшая подготовка: наблюдательность, глубочайшие знания восточных обычаев и языков, почти звериное чутье и интуиция. Все эти качества, а также недюжинные способности Ивана к гипнозу позволяли их разведгруппе решать задачи зачастую без боя.
      Так было и в тот июльский день, когда неизвестные, прорезав кусачками дыру в электросигнализационной системе на участке Тагтабазарского погранотряда, на каком-то мощном мотоцикле прорвались далеко в глубь туркменской пустыни.
      Дорофеев долго изучал карту местности и советовался с ребятами из Туркменского комитета безопасности. В задумчивости сидел с закрытыми глазами. А потом резко встал: «Поехали!»
      И надо же, он вывел свою группу прямо к полуразрушенной ферме, жители которой рассказали о двух неизвестных, пару часов назад подходивших в поисках воды и какого-нибудь транспорта. А потом эти люди, очень уж похожие по повадкам на афганских моджахедов, ушли на кошару к Амангельды, у которого имелся старенький «уазик».
      – Ребята, по всему видать, серьезные, и задача у них более сложная и важная, чем простая перевозка наркоты, – сделал вывод Иван, выслушав фермеров и задав им несколько, казалось бы, не относящихся к теме вопросов.
      Палящее солнце упало за дальние серо-желтые барханы, когда пограничники, укрываясь за чахлыми деревцами саксаула, где перебежками, где ползком окружили войлочную юрту. Дорофеев, став благодаря чабанскому наряду настоящим туркменом, зашагал к белеющим у загона овцам. Выскочившие было навстречу ему огромные лохматые алабаи – туркменские овчарки были остановлены криками подбежавшего подпаска. Следом вышел и сам Амангельды, пригласив путника в юрту.
      Бойцы, сжимая автоматы, с напряжением вслушивались в ночные шорохи пустыни, готовые в любую секунду сорваться на помощь командиру. Но приказ был дан железный: «Лежать тихо и ждать меня!»
      Прошло много томительных минут, пока из юрты не послышался звук удара и вслед за ним – условленный свист. Ворвавшись в юрту, бойцы увидели сладко храпевшего бородача, освещаемого отблесками горевшего посреди костерка. А Иван в стороне связывал кому-то руки. Старик Амангельды сидел, свернув калачиком ноги, и невозмутимо пил чай.
      – Как я и думал, птички эти – весьма важные, залетевшие аж из Пакистана, – говорил потом Дорофеев, когда они сидели за дастарханом гостеприимного чабана. – И прошли они, видать, хорошую спецподготовку. Особенно один, которого даже я не мог усыпить. Он сразу почувствовал во мне профессионала, хоть и прикидывался я зашедшим по надобности соседом с фермы. Вот мы и сидели, схлестнувшись в бесконтактном бою. Тяжело нам придется, если такие ребята сюда повадятся ходить. Но, думаю, этими спецами разбрасываться не станут, слишком они ценные...
      Эх, Иван, Иван! Ты и сам-то был слишком ценным специалистом, чтобы твоя голова не была высоко оценена. По информации, нужен ты был только живой. Но это обстоятельство как раз и губило «охотников», потому что взять тебя живьем было практически невозможно.
      Пятнадцатое августа два друга-разведчика Иван да Михаил встречали на заставе «Инджирли-Чешме», упрятанной в блиндаже еще с афганской войны. Данных о готовящихся перейти границу караванах не было, но на душе у Дорофеева было тревожно. Из отряда поступила команда встретиться с одним очень надежным, как подчеркивалось в телеграмме, афганским информатором в одном из отрогов Зюльфагарского хребта. Но о нем Иван даже краем уха не слыхал. И это невольно настораживало и вызывало ощущение какой-то неясной тревоги.
      Иван не раз бывал на той стороне, и никогда спокойствие и уверенность его не покидали. А тут своя территория, хоть и на стыке трех границ. Казалось бы, чего волноваться-то?
      – Да ты, брат, просто устал, – пытался его отвлечь Михаил, – давай лучше споем...
      – Подожди, дай подумать, – Иван достал карту местности, которую он знал вдоль и поперек, и стал ее внимательно изучать, – что-то здесь не так. Зачем афганцу выходить именно в эту точку? Подозрительно все это...
 
      Подозрение его усиливалось еще и сообщением о серьезной неисправности заставского «уазика», еще вчера резво взбиравшегося на любую горку.
      Но времени на глубокие размышления не оставалось, надо было выезжать. Иван привычно сел за руль, на заднем сиденье расположились четыре солдата (пулеметный расчет, гранатометчик и снайпер), и машина разведотдела рванула в горы. Часа полтора они петляли по узкому серпантину дороги, привычно заглядывая в бездонные пропасти ущелий и зорко всматриваясь во все расщелины. А солнце все сильнее раскаляло это мертвое пространство.
      Иван знал дорогу как свои пять пальцев и потому, когда машина, вывернув за скалу, чуть не врезалась в невесть откуда взявшуюся глыбу, едва успел ударить по тормозам.
      И тут же под задними колесами прогремел взрыв, от которого погибли сразу все бойцы. А Дорофеева и Иванова ударной волной выбросило на дорогу.
      Перекатившись за камни, разведчики приготовились к смертельному бою. Ясно, что засаду делали специально для них. Но почему нет града пуль, а лишь слышен треск горящего «уазика»?
      Офицеры, не переставая внимательно оглядывать горные склоны, быстро доставали перевязочные пакеты: у Ивана осколками раздробило правую ступню, а Михаилу срезало пальцы на левой руке.
      Вот только перевязаться они не успели, потому что совсем рядом раскрошили камень снайперские пули. Били с обеих сторон узкого в этом месте ущелья, причем прицельно.
      – Почему же не попадают? – мелькнула у Михаила мысль. – Ведь нам и укрыться-то негде.
      – Живыми взять хотят! – словно в ответ крикнул Иван, перетягивающий жгутом ногу. – Значит, мы отсюда выберемся! Прыгай сюда, перевяжу тебе руку, а то кровища хлещет.
      Но тут, многократно отраженное горным эхом, раздалось просительно-мяукающее:
      – Ванья, сдавайсь! Ты наш гость. Бросай автомат. На дорога иди.
      – Ты смотри, хорошо по-русски шпарит, – Михаил, морщась от боли, зубами разрывал индивидуальный пакет. Но в ту же секунду пуля обожгла ему правую ногу выше колена.
      Схватив друга за здоровую руку, Иван вместе с ним прыгнул в сторону чахлого кустарника, за которым начиналась крутая осыпь. Пока они скользили вниз, по ним открыли огонь и засевшие ближе снайперов автоматчики, которые тоже стреляли, скорее, беспокояще, выжидая окончания спуска друзей.
      Не предполагали враги, что внизу пограничников ждало спасение, хоть и временное. Где-то посредине обрыв образовывал скальный выступ, козырьком выступающий вперед и изрезанный расщелинами, в которых можно было укрыться и даже постараться заползти под сам выступ. От большой потери крови у Михаила кружилась голова. Иван, несмотря на серьезное ранение, открыл по появляющимся бородатым фигурам меткий огонь. Когда те перестали высовываться из-за камней, он быстро перевязал Михаилу истекающую кровью кисть, пообещав чуть позже заняться и ногой.
      – А сейчас – вниз, – прошептал Иван, – соберись с силами, сконцентрируй энергию, и мы спасемся. Я заглядывал, ниже есть что-то похожее на пещеру. Ты лезь, а я придержу тебя.
      Отстегнув от автомата ремень, он лег на кромку обрыва, помогая Михаилу медленно спускаться вниз. Тот, уцепившись правой рукой за ствол, морщась от боли, осторожно нащупывал точки опоры.
      – Есть пещера! – воскликнул он, став на не широкий, но устойчивый выступ скалы, рядом с которым темнел узкий лаз.
      – Вот оно, спасение! – думал он, подставляя здоровую руку под каблук начавшего спуск друга.
      – Надо уходить ниже, – сказал Дорофеев, когда спустился к пещерке. – Теперь я полезу, мне легче первым, чтобы удержать тебя на спуске. Я ж массивнее.
      И он, осторожно нащупывая опору на почти отвесной скале, полез туда, где темнела узкая щель. Михаил держал его, вцепившись правой рукой за ремень автомата.
      Но что это? Резкий рывок чуть не вырвал Иванова со скальной полки: его друг сорвался из-за ушедшего в пропасть ремня, но страховка спасла его. А самого Михаила медленно потянуло к краю обрыва. Он тщетно пытался ухватиться искореженной и мокрой от крови рукой за глыбу известняка. Еще немного, и они вместе уйдут вниз, где далеко в глубине бушует горный поток.
      Доли секунды хватило Ивану, чтобы принять единственно верное для себя решение.
      – За меня не бойся! – прохрипел он, и... выпустил из рук автомат...
      До сих пор Михаил не помнит, как он забрался в пещеру. Там его, лежащего в беспамятстве, и нашли на второй день пограничники разведпоисковой группы.
      Были долгие месяцы госпиталей и психические срывы из-за самообвинения в гибели друга. И седина, нежданно побелившая голову...
      А Ивана найти так и не смогли. Да и поисковую операцию, как говорили, разведчики свернули очень уж рано. Поговаривали потом, что у пуштунов появился какой-то сверхзасекреченный инструктор с голубыми глазами, благодаря работе которого они вскоре начали теснить дустумовцев по всем фронтам. Но был ли это Иван?
      Проверить это Иванов, прошедший неплохую спецподготовку у Дорофеева, конечно, смог бы. Но после госпиталя его неожиданно перевели на Кавказ, откуда по всяким «служебным причинам» он так и не смог вернуться на афганскую границу.
      Но всем сердцем Михаил верит, что его друг и брат жив... Он допускает лишь, выловили его в реке и срочно отправили в Пакистан, где лучшие врачи вернули Ивану жизнь, но не стали возвращать потерянную память.
      Вот почему пятнадцатого августа майор Иванов не может уснуть. Сидя на ковре, он глотает горькую жидкость и горько плачет, шепча в ночной тиши бесконечное: «Прости меня, брат. Не удержал. Прости!»

Змей

      Ну, здравствуй, Грозный!
      Стремительная штука жизнь. Только вчера в родном городе по первому снежку берцами поскрипывали. А потом – с самолета на самолет, свечка вверх, крутое пике вниз... и привет, чеченская столица! Хорошо хоть в колонне не пришлось трястись, пыль глотать, да с холодными мурашками на загривке зеленку по обочинам рассматривать.
      В самолете броники под задницы подкладывали. А в «Северном», перед погрузкой в «Уралы», заставил и «Модули» и шлемы на себя одеть. Пусть аборигены аэродромные улыбаются ехидно. Их тут в три кольца охраняют вместе с высоким начальством. А нам через враждебный город ехать. И что там за обстановочка – неизвестно. Береженого Бог бережет.
 
      Да, город краше не стал. Полгода трепотня идет на всех уровнях о восстановлении. Миллиарды сюда втюхивают. А результатов что-то не видать. Хотя нет – вон целая площадка зачищена. И вокруг дудаевского Белого дома работа кипит. От зданий, что полуобваленные, со страшными ранами стояли – только кучи мусора остались. Саперы поработали. А теперь КамАЗы щебень куда-то вывозят.
      И люди изменились. В апреле пришибленные какие-то были. С виноватыми взглядами. Понимали, что получили страшный расчет за четыре года беспредела. Ощутили, что бывает, если Россию по-настоящему раздраконить.
      А нынче – ты посмотри: как подменили. Теперь у них в глазах те же самые слова, что на бывшем кинотеатре Россия светятся: «Аллах над нами, Россия под нами, победа – за нами!» Вот он Буденновск-то. Вот она – трусость и тупость политиков наших. Премьер великой России – перед бандитом на коленях: «Басаевич, Басаевич». Ох, умоемся мы еще кровью, ох, умоемся! Ладно, все! Запретил себе об этом думать – вот и нечего сердце рвать. Свое дело делай, да ребят береги. Они еще Родине ох как пригодятся.
      Приехали.
      Ну что тут у нас? Небольшая двухэтажка – явно – бывший детский сад. Через заборчик – второй домик нарообразовской наружности. А рядом, слева, огромная современная типовая школа. Тоже вся в колючке, значит, и там – наши.
      Во дворе перед детсадиком что-то среднее между сарайчиком и блиндажом. Похоже, баньку предшественники соорудили. Ай да молодцы! Рядом с банькой БТР в ровике. Въезд в комендатуру под двумя стволами пулеметными держит. На морде его имя написано: «Нафаня». Наверное, собровская броня. Эти черти краповые – народ веселый. В армии меньше вольностей. А вот и хозяева БТРа. Подошли, здороваются. Точно – собровцы, дальневосточники. Соседи наши по детскому садику.
      – А в той двухэтажке кто?
      – Еще два ОМОНа. Уральцы и сибиряки.
      – О, да мы тут по московским понятиям все земляки, все из-за Урала. А комендант где находится?
      – А вон, за заборчиком и влево. Отсюда не видно, там домик такой маленький, одноэтажный. Только коменданта сейчас нет, в Ханкалу вместе с замами умотал.
      Ну что ж, пока отцов-командиров нет, можно и в порядок себя привести. А парни мои и без меня разберутся. Вон взводные наперегонки в здание помчались – кубрики делить. Спасибо летунам: бойцы свеженькие и день только начался. К ночи все успеем отдраить, в порядок привести, да хозяйство обустроить. Долго нам раскачиваться не дадут. Мужики в ГУОШе буквально на ходу успели сказать, что отряд, который до нас был, смены не дождался. Их вэвэшники временно заменили, а кому охота чужую работу делать. Здесь и так – все внапряг. Так что комендант может нас на блокпост оголенный уже сегодня кинуть. Не зря Агата Кристи – начальник штаба отряда, получивший свою кличку из-за горячей, почти фанатской любви к этой рок-группе, и Танкист – его помощник, уже под навесом летней кухни с картой и какими-то списками разложились.
      Через увитый колючкой пролом в кирпичной стене, с помощью которого сообщались два дворика, аккуратно, бочком протиснулся здоровенный мужик. По повадке – командир, или кто-то из офицеров старших. По плечам могучим и антуражу спецовскому – омоновец или собренок. Голова свежевыбрита, а на красном обожженном солнцем лице – щетина черная, душманская. Ну, моджахед моджахедом.
      – Здоров, братишка! – лапищу тянет, – подполковник Мишин.
      – Здоров! Подполковник Змей.
      – Брат – омоновец?
      – Точно.
      – Такой же Змей, как я Мишин?
      – Птица-омоновец отличается умом и сообразительностью, умом и сообразительностью.
      – Заржал от души душманище. Звезданул по плечу ручищей:
      – Наш человек! Ну, заходи вечером, расскажу что почем. Мы тут уже неделю, освоились.
      – Это ты заходи. Приглашаю по случаю прибытия и представления. И второго соседа прихвати.
      – Вот это по-нашему.
      И опять – бабах ручищей! Ощущение такое, будто я с плеча из гаубицы выстрелил. Совсем свою дурь с моей тонкой натурой не соразмеряет, громила. Я тоже вроде бы не сильно дохлый. Но разряды спортивные у меня только по бегу и по пулевой стрельбе. И вообще считаю, что лучший прием самбо – выстрел из РПГ-7.
      – Ну ладно, устраивайся. В девятнадцать, как стемнеет, подвалю.
      И опять кувалда в плечо летит. Шалишь брат! Чуть влево сместился – кулачище мимо просвистел. Подмигнул душманище:
      – Точно – Змей. Ну, до вечера!
      – Слушай, а в школе кто располагается?
      – БОН , сибиряки. Но туда можешь не ходить.
      – А что такое?
      – Их комбат ментов не любит, даже разговаривать не хочет. Я сунулся было познакомиться, так он сквозь зубы что-то процедил, к своему начальнику штаба отправил и весь разговор. Хотел ему по башке дать, да не стал окончательно отношения портить. Тем более что здесь вся техника – у него. Пока дает, если для дела надо. Да и хрен с ним. Мне его любовь не нужна.
      Так, разговоры разговорами, но пора уже и умыться-побриться после дальней дорожки. А на вечер, вообще, не мешало бы баньку раскочегарить, если работает. Повезло нам в этот раз. Сразу видно, что здесь напряга с водой нет. Те, кто лиха в первом штурме Грозного хлебанул, рассказывали, что снег топленый с копотью и кровью за напиток богов шел. А здесь цистернища перед входом – тонн на пять небось. Только не защищена почему-то. Одна-две пули – и стечет вся. И не подойти к ней, если комендатуру в кольцо зажмут. Да и вообще, все здесь безалаберно как-то. Окна в здании плохо заложены. Защитная стенка перед входом совсем развалилась. Ребятки решили, что все: уже – победители? Ой, не кажи гоп... Надо будет с командиром собровским переговорить. Мы ведь теперь не только здание, судьбу делить будем. Тем более что собрята уже с моими вовсю общаются. Свысока немножко, ну да ладно, это быстро пройдет, а дружба боевая – она иногда за секунды рождается, но годами живет.

Женька

      Смотри ты, пижон какой – командир у омоновцев. Не успели расположиться, уже переоделся в чистенькое, стоит, бритвой скоблится возле умывальника. Сразу видно – новичок. Всем известно, что пуля первого – бритого ищет. Мы только две недели тут, а народ уже, как положено, выглядит. У каждого усы и бородка на свой лад курчавятся. Кепи уставные уродские на зеленые косынки поменяли. По городу, конечно, можно и в краповом берете порассекать. А на выезде – не стоит, боевику нашего брата собровца шлепнуть – за счастье. Немало собры волчьей крови выпили. Боятся они нас и за страх свой ненавистью платят.
      Омоновцы снуют, как муравьи. Из расположения мусор выносят – мешки с песком заносят. А теперь за рулоны принялись. Кто-то до нас натаскал с молокозавода катки бумаги и полиэтиленовой пленки, из которой пакеты делают. Здоровенные, материал вязкий, ни одна пуля не пробьет. Раньше, пока стрельба была серьезная, рулоны, наверное, вход в бывший детский садик прикрывали, где мы теперь размещаемся. А нынче тихо, как-то само собой все и развалилось.
      Но эти – новенькие. У страха глаза велики. Решили, наверное, себе крепость отгрохать.
      – Эй, командир, поберег бы ребят. Пусть отдохнут с дороги!
      Это Саня, корешок мой, прикалывается. А чистюля ухом не ведет. Ну, ничего. Здесь обычно начальнички попонтуются день-другой, а потом сдуваются, как пузыри. Этот, тоже небось из таких. Парней своих в дорогу вырядил в бронежилеты, шлемы надеть заставил. Как они у него по пути от жары не позагибались? Служи по уставу, завоюешь честь и славу! А у нас этот металлолом под койками валяется. От судьбы не уйдешь!