И бандит-водила опять заразительно, в голос, зевнул.
      Крупной статью своею она пошла в тебя, Ильин. Мозгами тоже, раз изучает философию в университете. Черты лица – от матери, но что-то и от тебя есть, вот эта посадка головы, полные губы, вообще очертание рта, ноздрей... Твоя, твоя дочь, Ильин, твоя, не сомневайся! – эта молодая бандерша, хозяйка цепи ювелирных магазинов, повелительница бандюков, «железная Клеопатра», подруга Джамала...
      Встретились папаша с доченькой...
      «Пятьдесят тыщ баксов... Пятьдесят!» – с ужасом думал Ильин.
      Джип вылетел на окружную, помчался, лавируя меж обгоняемых авто. Манера езды водилы была бандитской, все виражи производились на полной скорости, агрессивно. Ильин пропустил момент, когда они свернули на узкое и пустынное шоссе. Извилистое, оно крутилось в лесу. Он не узнавал местности.
      Ильин вообще-то был не робкого десятка. Поэтому он не потерял головы, хоть и впервые участвовал в подобном; он, тщательно высматривая дорогу (хоть по какому-нибудь признаку вызнать, что за местность, куда везут!), молился про себя, чтобы его не стали обыскивать и не забрали у него из ватерпруфа сотовый телефон (чтобы этот телефон не затиликал, он его сразу, как рванули давеча от Шурочкиного дома, отключил).
      Бандит сбавил скорость; миновали пост ГАИ, причём Ильину показалось, что офицер-гаишник приветственно махнул полосатой палочкой бандиту-водиле... «Ахмет дежурит», – равнодушно констатировал второй. Метров через сто круто свернули влево, и кончился асфальт; пошла грязная, ямистая, обледенелая щебёнка; вскоре и лес кончился, вокруг расстилалось снежное поле с редкими кустиками да вдалеке теплились огоньки какой-то деревни, которые помигали Ильину дай сгинули... Минут через десять подъехали к кирпичному забору с узорчатыми воротами из кованого железа. Водила неторопливо вылез, гнусной перевалистой походкой на кривых ногах, мотая под светом фар полами расстёгнутой короткой дублёнки, подошёл к воротам и открыл их... Ильин отметил, что на воротах нет никаких замков.
      – Слышь, мужлан, – обратился к Ильину второй, оставшийся в машине. Он, кряхтя, перекарабкался на шофёрское сиденье. – Ты шоб не дёргался, ладно? А то почки недосчитаешься.
      Ильин знал, что – по правилам бандитов – на такие обращения надо отзываться – вслух: дескать, хорошо, услышал, понял, дёргаться не буду. Но он промолчал, проверяя реакцию. Реакции не последовало. «Небрежно работают», – подумал Ильин, «всерьёз не принимают».
      Въехали на просторный двор; фары джипа высветили угол большого кирпичного дома – из тех, которые сотнями понаставлены в Подмосковье, выстроенные в новые сумасшедшие времена какими-то шалыми.
      – Вылазь, – приказал ему подошедший водила.
      Ильина привели не в дом, а на задок двора, в старое дощатое сооружение, которое когда-то, видимо, служило жильём, может быть, прежним хозяевам участка... Один из бандитов по дороге исчез, а второй, введя Ильина в этот затхлый сарай, включил свет – стосвечовую лампочку в патроне, свисающем с обитого фанерой потолка. Яркий свет ударил по глазам. Здесь несло хладом и плесенью: даже призраки людей, когда-то живших здесь, явно покинули эту халабуду. Никакого тепла. Мёртвая аура. Метамир. Мебель отсутствовала, даже стула не было – лишь допотопная голая кровать с панцирной сеткой и металлическими грядушками возле дощатой стены, покрытой грязными пятнами плесени.
      – Здесь и подождёшь Клавдию Акимовну... – сказал бандит. – И тихо штобы. Такой аппарат видел?
      Он сунул к лицу Ильину кулак с заострённой металлической палочкой, напоминающей авторучку. Ильин отшатнулся непроизвольно. Бандит с ухмылкой нажал на какую-то кнопочку на «авторучке», и Ильин увидел почти прозрачный голубоватый острый язычок пламени, сантиметра полтора длиной, с тугим шипением бьющий из острия.
      – Две с половиной тыщи градусов, – проинформировал бандит. – Производство Япония. Гарантия.
      – Не Клавдию, а Клеопатру, – процедил Ильин. Бандит скривил рот и убрал «авторучку». – Ништяк...
      – И не «Акимовну», а без «а»: Кимовну. – Ништяк, я сказал.
      – Что ты заладил: ништяк, ништяк... Клеопатра Кимовна Ильина. Верно? Вот так. Это моя дочь. Меня звать Ким. Ким Александрович Ильин. Паспорт показать?
      Настойчивость Ильина сделала своё дело: бандит взглянул на него задумчиво-вопросительно, что-то прикинул про себя, посоображал... Серые алюминиевые глаза его на миг сделались человеческими... С грохотом, топая, вбежал второй, косолапый, как паук; в руках у него Ильин увидал наручники.
      – Пацаны уже в сауне, пошли!.. Ну-ка, мужлан!..
      Он схватил Ильина за левую руку, и спустя секунду Ильин оказался прикован к грядушке кровати.
 
      ...И остался Ильин один. И обрушилась на него пустота – глухая, беззвучная.
 
      Как воскликнула давеча Шурочка? «Да есть ли на тебя Бог???» А ведь это выклик из души, годами выстраданный.
      Что-то произошло тогда, в те лучезарные дни любви; то ли он слово какое по мальчишеской беспечности необдуманное ляпнул, что её обидело; то ли что-то сделал не так. Да, она тогда внезапно уехала из Треславля в свою Москву, сухо простившись с ним, а он не придал значения, обещал, что в сентябре обязательно заглянетк ней – что там ехать от Рязани-то: три часа на электричке! Но когда попал в Москву (в ноябре, а не в обещанном сентябре), её уже не было, подруги по комнате в общаге объяснили – всё, мол, отчислена и упорхнула; адреса не оставила. Почему он сейчас – сегодня – не спросил у неё, что же такое тогда случилось в Треславле? Не спросил, хотя это первое, что он должен был спросить. Господи, мутота какая-то, тайны идиотские, недоговоренности, умолчания, клубок обид и – чего ещё? К чёрту! Всё к чёрту! Не к чёрту лишь то, что он сидит в наручниках в плену у бандитов, и родная дочь вымогает у него 50000 баксов!!!
      Во какие лихие времена настали на Руси-матушке! Бог мой, что ж это делается на белом свете?
      Он посмотрел на часы, сдвинув с них наручниковый браслет. Четверть девятого. Ехали на дачу Фомы около часа. Недалече от Москвы, недалече. Ну, что: пора звонить Парамону? Пожалуй.
      Он прислушался. Стояла мёртвая тишина.
      Только теперь он ощутил адский холод. Пижонский ватерпруф ни черта не грел. Холод пробирал до костей, до нутра. А «где-то далеко» лежит на сиденьи его машины его чудная меховая шапка. На миг тёплые мысли о недостижимом доме застлали разум, как поле боя затягивается дымовой завесой. Как раз сейчас Сонечка пришла домой. Зинуля, недовольная тем, что её оторвали от компьютерных игр, отправилась на кухню ставить чайник. Сонечка, стаскивая в прихожей свои старенькие зимние сапожки, спрашивает её, не звонил ли папа.
      Ильин вытряхнул из головы эти расслабляющие волю видения, решительно встал, передвинув браслет наручников вверх по грядушке, сколько можно было. Он схватился за грядушку и, с грохотом волоча за собою кровать (колесики внизу грядушек заржавели и не крутились), добрался до порога комнаты и выглянул в тёмный коридор.
      – Пацаны! – негромко позвал он.
      Подождав, он плотно закрыл дверь комнаты и выхватил из внутреннего кармана ватерпруфа телефон – с чувством, с каким, наверное, из ножен во времена д'Артаньяна выхватывали шпагу. Зажглись зелёненьким родные кнопочки, зажглись, милые, не подведут. Он натюкал номер Парамона. Занято. Ч-ч-чёрт! Клеопатра придёт к десяти. Бандиты вылезут из сауны самое позднее в половине десятого. У него чуть больше часа... Парамон! Бросай трепаться! Он тюкнул кнопку «redial». Опять занято.
      Его взгляд упал на панцирную сетку. Такая кровать стояла у них когда-то в Треславле на дачке, в саду. Эта сетка крепится к грядушке особыми, цилиндрическими пазами. А ну-ка?!
      Он так рванул сетку, что чуть руку себе в запястье не сломал наручниками. Те же пазы, только закрашенные Бог знает сколько лет назад. Он осторожно повалил кровать на бок, морщась от боли в пораненном запястьи. Он содрал там кожу. Он перестал вслушиваться в тишину, восьмым или каким там чувством догадываясь, что бандиты в спокойствии и о нём не озабочиваются. Изо всей силы, на какую был способен в своей согбенной позе, он споднизу так саданул ногой по раме сетки, что сетка – о чудо! – с грохотом выскочила сразу из обоих пазов.
      Он подождал, подобравшись весь, не будет ли какого отклика на грохот. Нет – тишина, тишина-а-а... В сауне бандиты. Кайфуют.
      Он подхватил грядушку, показавшуюся фазу необыконовенно лёгкой, и побежал с нею в коридор. Ворота у этих ублюдков открыты, мелькнула мысль. Теперь главное – проскочить пространство двора.
      Дверь из халупы, однако, не открывалась, запертая снаружи основательно: на засов. Не медля ни секунды, Ильин побежал назад, в комнату (бежал почему-то на цыпочках). Рамы на окне оказались забиты наглухо, гвоздями. Если бы Ильин поразмышлял хотя бы долю секунды, что делать, он бы заколебался и, пожалуй, не решился бы ни на что – хоть это и расходилось с логикой его первого шага; но этой доли секунды он не дал себе, а с разбегу грохнул грядушкой в раму, и рама вывалилась из трухлявой основы и упала наружу в снег, и даже стёкла не зазвенели. Вот это удача! Ильин пролез в прореху, цепляясь ножками грядушки за обрамку окна, и спрыгнул на землю. Им владело отчаянное, вдохновенное настроение, в глазах слёзы стояли, и горло перетискивало спазмой. Попадись ему сейчас бандит навстречу – он бы, ни секунды не медля, с восторженной, гибельной яростью кинулся бы в драку, и дрался бы отчаянно, тем более имея в руках такой тяжёлый инструмент,как кованая кроватная грядушка.
      С проклятой грядушкой в руках Ильин двинулся в глубоком снегу (который отчаянно набивался в ботинки, но что ж поделаешь!) к углу кирпичного дома. Этот участок «поместья» был необитаем, и даже окон в доме на эту сторону не выходило. Но дальше, за углом, уже брезжил свет от какого-то далёкого фонаря, а в углу двора располагалась, очевидно, стоянка для машин, потому что Ильин угадал в полутьме несколько иномарок, поставленных в порядке. С комфортом обустроились бандюганы...
      Он прислушался, потом осторожно, как видел в кино, одним глазом выглянул за угол. Освещенный двор был пуст. У ворот, до которых было метров двадцать, стоял знакомый джип, идиотски огромный, как экскаватор, и отсверкивал фарами. Ильин прикинул, спланировал: пригнувшись, пробежать по снегу под окнами (из которых только в одном горел свет), там до джипа останется метров десять – собственно, самых опасных, убийственных! – вот их-то и надо перемахнуть, а за джипом – спрятаться, перевести дух, оценить обстановку и – выбираться за ворота, к чёрту отсюда! – что тоже, кстати, дело рискованное: бандиты могут узреть, как ворота открываются.
      Итак!.. Ильин перевёл дух. Такие приключения – для мальчишей-кибальчишей двадцатилетних, а не для сорокалетнего кандидата наук, философа, отца семейства, подумал он. Тоже мне, Джеймс Бонд!
      Он собрался с духом, изготовился, поудобнее прихватил двумя руками грядушку, сделал вдох – и бросился через двор, к джипу, в его спасительную тень.
      Бросок остался незамеченным. Некому его было замечать: лишь фонарь одиноко освещал вход в дом и часть двора, но фонарь – вещь неодушевлённая; бандиты же отдыхали в бане – в отдельно от дома стоявшем кирпичном флигельке с изящной башенкой; из флигелька донёсся взрыв смеха; это смеялись счастливые и злобные инфузории, по Божьему недосмотру получившие при рождении облик людей.
      Ильин огляделся.
      До ворот – два метра; на воротах – накручена цепь без замка. Охламоны! Что владело Ильиным в следующие несколько секунд, вряд ли поддается определению: внезапно преодоленный страх, презрение к одноклеточным, какое-то эйфорическое веселье на грани отчаянья. Это было секундное помешательство, конечно, иначе бы Ильин не полез бы столь дерзко в джип, а пополз к воротам. Но его рука сама, без приказа, потянулась к ручке. Дверца открылась мягко, смазанно, бесшумно. Ключи торчали в замке зажигания. Какое же у них спокойствие, у этих ублюдков, они ничего не боятся! Ах, если б не грядушка! Слинять от них на их же джипе!.. Это было бы красиво. В стиле Джеймса Бонда. Ильин выдернул ключи и швырнул их за забор. Совершив это, он содеял и ещё одно святотатство: запустил свободную руку под приборный щиток, нашарил там пук проводов и дёрнул его изо всех сил. Правда, при этом мыслишка прочиркнула: вот уж теперь, если поймают, точно убьют; или нагрузят уже не пятьюдесятью, а стами тыщами.
      Провода оторвались от контактов, он это почувствовал. Амбец, машины у них нет, подумал наш философ. И в этот момент взгляд его упал вглубь двора, где мерцали в темноте иномарки... Ведь ублюдки бросятся за ним вдогонку вмиг, как волки, с одной эмоцией: разорвать]Ильин метнулся к колёсам джипа, вывинтил колпачки и воткнул их головками в нипеля; в тишине раздалось шипение спускаемых шин. Вот теперь пусть сначала отволокут от ворот джип – этакого монстра, дана спущенных-то колёсах! – а потом только смогут выехать. Это даёт ему ещё несколько минут. Всё, Джеймс Бонд, руки в ноги!..
      Одной рукой снять беззвучно цепь с воротины было трудно, но Ильин сделал это и выскользнул со двора. Усилием воли, давя желание броситься со всех ног прочь, он аккуратно примкнул створки ворот и намотал цепь на прежнее место.
      От ворот новоиспечённый Джеймс Бонд побежал по дороге со всей скоростью, на которую был способен. От шоссе до дачи Фомы они ехали минут десять; по такой дороге это километров восемь – десять, прикинул он. Это два часа хода пешком. Они, конечно, очухаются раньше.
      Он семенил почти вслепую, ибо здесь освещать пространство было нечему. Вверху, в чёрном зимнем небе, крошечными бесполезными точечками рябили такие далёкие звёзды.

7. Парамон

8. Катарсис