И теперь я стал понимать, что ничего раньше не боялся, потому что не боялся ничего потерять, поэтому я не боялся смерти, а просто знал, что когда-то настанет день, в который я умру. А теперь я вспомнил странных французов, которые говорили, что тот, кто имеет счастливые ночи, тот имеет скверные дни, и меня стали посещать мысли, что скоро я состарюсь и состарится моя любимая, и я больше не смогу наслаждаться ее прекрасным телом и целовать в полутьме ее закрытые глаза, и, хотя я и знал, что ничего еще не знаю, это и было самое печальное, потому что я стал понимать, что такое боязнь смерти... Ну и короче, после того, как я все это передумал, я перестал ходить на охоту и заниматься хозяйством, и засел за работу. И теперь я увидел, что раньше просто наслаждался игрой с расчетами и цифрами и что я много раз становился на тот путь, который мог привести меня к цели, но был настолько уверен в своих силах, что намеренно давал уводить себя в сторону своими вычислениями и игре, и что все мои расчеты до сих пор вдохновлялись лишь прихотью и простором.
      Но теперь я должен был измениться. Я нащупал главное направление и пошел этим направлением, и теперь это уже не было удовольствием, я смог увидеть, как же далек я еще от цели.
      И я перестал заниматься химией, философией, литературой и даже перестал вспоминать о еде, и лишь Малина не забывала, что я должен иногда есть. И она чувствовала, что я начал что-то серьезное и старалась мне не мешать, а я исписывал толстые тетради, что она привозила мне из села, и спал я теперь по три – четыре часа в сутки, а иногда засыпал за столом, на котором догорала свеча, но я чувствовал, как формула приближается ко мне, я видел, что каждое уравнение, даже неверное, зачеркнутое, скомканное или сожженное двигало меня к смутно брезжащему вдали итогу.
      И вот однажды под утро я вдруг почти всем телом ощутил, что подобрался в своих расчетах совсем близко к решению, и, поняв это, я отложил в сторону ручку, поднялся из-за стола и вышел во двор, чтобы размяться.
      Было тихо, я посмотрел на звезды и увидел темную пропасть между ними, и я увидел, как там не существует ни времени, ни пространства, ни боли и ни сожаления, и я увидел, как из сердца пустоты истекает тайна и как три звездные величины облекаются в плоть вселенной, и все запахи, шумы и цвета извергаются из огнедышащих ядер планет, и я увидел, как сквозь безликий космос несется Млечный путь навстречу миллионам звезд Андромеды, и я увидел прошлое, которого не было, и будущее, которое было в настоящем, и я смог увидеть древние лики всех моих предков и услышать запах плоти мужчины и женщины, изгнанных из рая, и сквозь мириады невообразимых мгновений, сливающихся в вечность, я увидел несуществующего себя, стоящего то ли в центре, то ли на пороге мироздания, и прах и семя, сотканные воедино, а потом – руки, отрезающие нить небытия, и я услышал первый писк, возвещающий суть... А когда наступила тишина, я увидел старика, в одиночестве сидящего у дома своего, и в этот миг со своего пня Цезарь продиктовал мне формулу...
      Я проснулся и поднял голову. На столе догорало пламя оплавленной свечи. Я взял ручку и бумагу и записал формулу. И вот, на белом листе передо мной синели цифры и разделители дробей, и я почувствовал огромную усталость и вышел во двор, и Земфира, проснувшись, выскользнула за мной, а Ахилл при виде меня поднял голову и, смущаясь, широко зевнул, а я сел на бревно и пожалел о том, что не курю, потому что не знал, что теперь делать, и только в сторону Цезаря взглянуть я не решался...
      А потом я лег спать, а когда проснулся, Мадина сказала, что я проспал целые сутки, а я сказал, что страшно хочу есть, и она приготовила мне завтрак, а после этого я оседлал лошадь и повез в село все свои бумаги, и заведующая на почте очень удивлялась, потому что я отправлял за границу, и тогда она предложила мне купить открытки с видами Сочи, и я, конечно же, купил их а потом пошел в магазин и купил вина, сладостей, свечи, консервы для Ахилла и Земфиры, сахар и сухари для лошади и Адиюх, а Цезарю я ничего не нашел купить, и, когда у меня не осталось денег, я вернулся домой и устроил праздник.
      Мадина не понимала, по какому поводу праздник, но была счастлива, и звери были довольны, и Цезарь даже два раза взмахнул крыльями и слегка напугал Адиюх.
      А ночью мы любили друг друга, и Мадина говорила, что истосковалась по мне, а я обещал ей, что она больше никогда не будет чувствовать, что меня нет рядом, а она говорила, что еще не знает, что произошло, но чувствует, что произошло что-то хорошее.
      И вот, она была счастлива и почему-то стала ждать, что это что-то хорошее скоро придет, и намеренно ни о чем меня не спрашивала. А Земфира перестала крутиться возле меня, а потом однажды не вернулась с охоты, и мы напрасно прождали ее несколько дней, и Мадина просила меня поискать ее в лесу, но я сказал, что это бесполезно, и она не вернется.
      А после этого неожиданно заболела Адиюх. С каждым днем ей становилась все хуже, и Мадина уговорила меня привести из села ветеринара, но ветеринар сказал, что ничего не понимает, и на всякий случай сделал ей укол, но Адиюх это не помогло, и она уже несколько дней ничего не ела и не пила, и почти не могла уже вставать, а лежала во дворе на соломенной подстилке и жалобно глядела на нас, а Мадина жалела ее до слез и гладила. Тогда я придумал повод, чтобы отправить жену в село, а сам взял ружье и подошел к Адиюх, и погладил ее и пошел, и она, раскачиваясь, поднялась и покорно последовала за мной, и когда мы отошли от хижины, я закрыл глаза и выстрелил.
      А когда Мадина вернулась из села и увидела невдалеке от хижины холмик, она молча вошла в дом и долго не выходила.
      А я уже знал и смотрел на Ахилла, и Ахилл понимал и смотрел на меня. И той же ночью ушел и он. А я поехал к лесничему Аскерби и спросил, не прибежал ли к нему Ахилл. А Аскерби не понял, что еще за Ахилл, тогда я вспомнил и говорю: «Каплан!» – но пес не вернулся и к нему. Аскерби же сказал, чтобы я не беспокоился, потому что пес вырос в лесу и не пропадет. И только Цезарь никуда не улетал, а сидел на своем пне. Мадина не могла понять, почему они все ушли и тосковала без наших зверей.
      А примерно через неделю после того, как ушел Ахилл, вместо ответа на все мои послания, лесничий Аскерби привел к нам троих профессоров из Москвы, один из которых был из Парижа. И они всему восхищались, фотографировали Цезаря, целовали ручку Мадине и говорили ей, что ее муж – гений, а француз лазил на моем чердаке и все восклицал:
      «О-ля-ля!», а профессора из Москвы пили с Аскерби водку, закусывали козлятиной, восхищаясь свежестью воздуха, а мне говорили, что мои исследования перевернут представления о космических процессах, но они ничем не смогут мне помочь, потому что у них нет средств, а средства есть у француза и поэтому он отвезет меня в Париж. А еще они привезли мне письма из журналов, где говорилось, что мои статьи по астрономии, химии, философии и литературе будут опубликованы в Москве и за границей.
      Ну и короче, мы действительно поехали с женой в Париж, а потом нам пришлось побывать в многих других городах мира, и это было очень утомительно, но я терпел, потому что везде мне говорили, что моя формула приносит пользу человечеству, и еще потому, что моя любимая была счастлива.
      А потом оказалось, что моя формула заработала большие деньги, и мне пришлось открыть счет в швейцарском банке. После этого мы вернулись, и мне пришлось построить большой новый дом, куда тут же приехали мои братья и дядьки, но я часто уезжал, потому что меня приглашали университеты разных стран читать лекции, и я читал и зарабатывал деньги, а потом мне присудили Гонкуровскую премию за мое эссе «Пять веков литературы...», а вскоре выяснилось, что благодаря мне в Австралии был открыт новый институт, который начал разрабатывать мое направление, а французы запустили спутник, который должен был исследовать это новое направление, а я был представлен к ордену Почетного легиона. Мои братья, когда пили с друзьями водку, гордо заявляли, что мне дали «медаль Французского Региона», а когда меня провожали на церемонию вручения, мой дядька Гумар поручил мне наконец выяснить, кто такой этот Миттеран, армянин или нет!
      А когда я вернулся, меня ждал триумф и полный дом гостей. Тут же из Нальчика приехали корреспондент и фотограф. Корреспондент спрашивал меня: «Анзор, как вам удалось стать кавалером ордена Почетного легиона?», «Да, – отвечал я, – удалось».
      Потом я угощал их водкой с гедлижбе и коньяком с бараниной, а после этого мои братья уложили их в машину и отвезли домой, а на следующий день вышла большая статья с заголовком – «Сын Кабардино-Балкарии – кавалер ордена Почетного легиона» с фотографией моего двоюродного брата Чарима.
      После этого наш президент устроил прием в мою честь и мы с ним выпили на брудершафт по фужеру коньяка, потому что отказать президенту я не мог и потому что маме я обещал не пить водку, но не коньяк, и мне стало очень хорошо, так хорошо, что я едва не забыл сказать президенту, что недоволен его экономической политикой, на что он ответил, что все в руках Всевышнего.
      После приема мы с президентом пили кофе и беседовали наедине и он сказал мне: «Анзор, надо браться задело и помогать своему народу. Назначаю тебя министром, а на следующие выборы будем готовить твою кандидатуру в президенты». Теперь в круг наших знакомых входят министры и писатели, бизнесмены и прокуроры, моя бывшая братва, художники и артисты.
      Часто ко мне в гости приезжает Артур из параллельного класса, который уже что-то вроде замминистра юстиции. Он часто шутит, говоря, что я все-таки его обошел. Еще я подружился с Хасаном, журналистом и писателем, и мы любим поговорить с ним за бутылочкой коньяка, и, когда он слегка перепьет, он начинает рассказывать мне про свою великую дружбу с парнем по имени Артур, который однажды выбрал смерть, чтобы спасти других... Я никогда не знал этого парня, Артура, но всегда внимательно выслушиваю Хасана.
      Иногда приходит выпивший отец. Он гордится мною и плачет, вспоминая, как я писал ему за воротник. Родители жены тоже у нас бывают. Они почему-то очень меня стесняются, наверное, потому что не могут понять, кто я, в конце концов, такой.
      Мадина с утра до вечера в хлопотах о детях, о родителях, о доме и о гостях. Она – прекрасная мать и хозяйка и все восхищаются ею и говорят, что я – счастливый человек. Я не против, ведь мне повезло, и у меня есть дети.
      Ни министром, ни президентом я, конечно, не стану. Для этого нужно то, чего у меня нет. Но у меня есть достаточно оснований быть довольным жизнью. У меня есть знание, что слава и богатство не стоят почитания, но и бедность и страдание «не венчают себя лаврами».
      Все также вечерами я поднимаюсь и работаю в мансарде, также отправляю статьи в различные журналы, веду большую переписку и читаю лекции. Все чаще, когда Баксан окутывается ночью, я выхожу в наш сад и просто смотрю на звезды.
      И так было долго, пока мое второе «я» не заговорило со мной в таком духе: «Ты кончился, – сказало оно мне. – Ты увидел все, что отпущено увидеть человеку. Ты видел детство, прекраснее которого не было ни у кого, потому что оно было твое, ты соперничал в учебе и превосходил, ты глядел в глаза смерти, когда вместе с ребятами огнем останавливал караваны из Пешавара, ты решал мужские вопросы, хотя каждую секунду рисковал остаться неправым и опозоренным, ты влюбился и сражался за честь любимой, ты стал большим человеком, хорошим сыном и прекрасным отцом. Тебе посчастливилось остаться безупречным, и ты увидел свет звезд и мира, и ты не возомнил себя пророком. Ты сделал все. И больше у тебя ничего не осталось». И тогда я решил пойти на кладбище и посмотреть там на землю, потому что скоро я должен буду здесь лечь, и я потрогал эту землю и подумал, что меня положат лицом вверх, и я буду видеть звезды, но теперь мне будет дано просто глядеть на них, и теперь я увидел пустоту между планетами и звездами и пустоту между мной и смертью, и когда я это увидел, я хотел заплакать, потому что только влага способна заполнить всякую пустоту, но я знал, что этого делать нельзя...
      И потом я пошел домой, и по пути домой я думал о том, что скоро вырастут мои дети, и я женю сына и вьщам замуж дочь, потом буду лелеять и баловать внуков, а потом состарюсь и буду целыми днями сидеть в одиночестве у своих ворот, и когда молодые, проходя мимо, будут спрашивать меня о здоровье, я буду отвечать им, что честно заработал свое место на пне.

Игорь Блудилин