Технология власти

Авторханов Абдурахман
Технология власти

      Абдурахман Авторханов
      Технология власти
      "Технология власти" - одна из наиболее известных и популярных в мире книг видного политолога русского зарубежья. Автор исследует функционирование механизмов советской партократической машины власти.
      СОДЕРЖАНИЕ
      Часть первая БУХАРИН ПРОТИВ СТАЛИНА
      I. Начало конца
      П. "Теоретический штаб" ЦК ВКП(б)
      Кадры правых
      Сибирский план Сталина
      V. Первые аресты в ИКП
      VI. "Теоретическая бригада" ЦК
      VII. Партия в партии
      VIII. Разгром Московского комитета
      IX. На допросе в ЦК
      X. Рекогносцировка в стане бухаринцев
      XI. Сталин создает "правых"
      XII. Бухарин ищет "союзников"
      Политические комиссары над правыми
      Бухарин и Томский
      XV. Нелегальный "Кабинет Сталина"
      XVI. Сталин встречает Новый год
      XVII. Бухарин переходит в наступление
      XVIII. Сталин как "политик нового типа"
      XIX. Сталина объявляют "великим"
      XX. Подольское совещание
      XXI. Коминтерн - сектор "Кабинета Сталина"
      XXII. Капитуляция правой оппозиции
      Случайности и закономерности в карьере Сталина
      Мое выступление в "Правде" по национальному вопросу
      Часть вторая. ТРИУМФ СТАЛИНА
      I. Пропагандная лаборатория ЦК партии
      II. От партии Ленина к партии Сталина
      III. Группа Сырцова
      IV. Группа Смирнова
      V. "Национальная оппозиция" в партии
      VI. Генеральная чистка 1933 года и XVII съезд
      VII. Великая чистка
      VIII. Ежовщина
      IX. Л. Берия
      X. Процесс Бухарина
      XI. Итоги "Великой чистки" партии
      XII. Социальное лицо партии Сталина
      XIII. Сталин на войне и после нее
      Часть третья. ПАДЕНИЕ СТАЛИНА
      I. Подготовка новой чистки и загадка смерти Сталина
      II. Хрущев против Сталина
      Сталин и Макиавелли
      Разоблачение исторических легенд о Сталине
      V. Развенчание Сталина как классика марксизма
      VI. Возврат к Сталину?
      VII. "Просвещенный сталинизм"
      VIII. Силуэты портретов "коллективного руководства"
      Эпилог. Революция в Кремле
      Часть четвертая (дополнительная)
      ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ
      I. Свержение Хрущева
      П. Режим в движении
      От Хрущева к Брежневу: проблемы и трудности коллективного руководства
      Проблемы смены и преемственности в кремлевском руководстве
      V. Единство и противоречия в треугольнике диктатуры
      (партия, полиция, армия)
      Часть первая
      БУХАРИН ПРОТИВ СТАЛИНА
      I. НАЧАЛО КОНЦА
      Еще в обеденный перерыв нам сообщили, что в шесть часов вечера состоится экстренная и весьма важная лекция. Тема лекции не была названа, и имя лектора держалось в тайне. Однако нас предупредили, что явка для всех студентов Института красной профессуры (ИКП) обязательна. Пропуск на лекцию - по партийным билетам с дополнительным предъявлением студенческих удостоверений.
      Столь строгий порядок слушания лекции и инкогнито лектора вызвали всеобщий интерес. Начали гадать, судить и рядить. Некоторые обращались даже лично к ректору ИКП, Михаилу Николаевичу Покровскому, но тщетно. Само здание ИКП (до революции в нем помещался лицей имени цесаревича Николая - Москва, Остоженка, 53) начало принимать торжественный вид. Наскоро сочинялись лозунги, и их старательно выводили белой краской на красных полотнищах. Вывешивались портреты основоположников марксизма, исполненные масляными красками и одолженные, видимо, по столь торжественному поводу у других высоких учреждений. Уборщицы мыли и натирали "во внеочередном порядке" полы. Рабочие чистили двор. Библиотекарши выставляли лучшие книги. Трубочисты лазили по крышам, профессора заняли очередь у парикмахера.
      Мы продолжали гадать: в связи с чем устраивается вся эта "потемкинщина". Старожилы-уборщицы рассказывают нам, что подобный переполох происходил у них в случае "высочайшего визита", но ведь Зиновьев, Бухарин, Угланов бывают здесь запросто, следовательно, приезжает не кто иной, как сам Михаил Иванович "Калиныч" -подсказывали нам уборщицы.
      Однако если в глазах "простого народа" Калинин был "красным царем", то мы, "красные профессора", измеряли вождей революции по нескольку иному масштабу - политическому и теоретическому. И, с точки зрения этого масштаба, нам казалось, что "Калиныч", хотя и симпатичный старичок, но как политик чужая тень, а как теоретик - круглый нуль. Впрочем, визит "президента"- тоже событие для Института. Мы готовы были снисходительно выслушать и Калинина.
      Я занимал комнату в общежитии ИКП на Пироговке. Чтобы не опоздать на важную лекцию, я приехал на полчаса раньше. И неожиданно для себя застал Институт в великом трауре.
      В коридорах толпились студенты и тихо, почти шепотом, разговаривали о чем-то таинственном. Профессора успели побриться, но веселее от этого не стали. Торжественная печаль переживаемого момента лишь еще резче подчеркивалась видом их свежевыбритых лиц. Они говорили на темы истории древних вавилонян - "беспартийная" тема, казалось, была нарочито выбрана, чтобы уйти подальше в глубь веков от неприятной современности. Уборщицы, уже в белых халатах и красных платочках, поглядывали исподтишка то на студентов, то на профессоров, явно недоумевая, чего это люди повесили носы накануне столь великого события.
      Только наш всеобщий любимец - швейцар Дедодуб -стоял на своем "революционном посту" спокойно и невозмутимо. Не без важности любил он повторять:
      - Честно служил четырем царям и всех четырех пережил.
      - Последним был Николай Кровавый. Сколько же вам выходит тогда лет, Дедодуб? - спросил я его однажды.
      - Последним был Ленин,- увильнул он от прямого ответа.
      Между прочим, когда я начинал просвещать Дедодуба, говоря, что Ленин вовсе не был царем, а был самым обыкновенным человеком, которого революция избрала своим вождем, старик ехидно улыбался, приговаривая:
      - Да, Николай был человеком, Ленин был человеком, я тоже человек. А вот вы книжники, талмудисты. В книжках родились, в книжках и умрете, не послужив ни царям, ни людям, ни даже себе самим... Ох, жалкий народ этот книжный народ...
      Но сегодня Дедодуб был именинником и готовился с достоинством открыть дверь перед пятым царем - Михаилом Ивановичем Калининым. Траур Института до него явно не доходил.
      Между тем, Институт все больше погружался во тьму.
      Порывшись некоторое время в эмигрантских газетах в парткабинете, я направился в актовый зал. Шептавшимся по углам я на ходу бросил:
      - Скоро шесть, пойдемте на лекцию.
      Но зал был наглухо закрыт. У входа караулило незнакомое мне лицо в штатском. Я вернулся к толпе и спросил:
      - В чем дело? Будет лекция?
      Никто не обратил внимания на вопрос. Только мой друг Сорокин подошел ко мне и едва слышным голосом процедил сквозь зубы:
      - Дело плохо, очень плохо.
      - А именно?
      - Не знаю...
      - Почему же ты думаешь, что плохо?
      - Не думаю, а знаю.
      - Так говори же, в чем, в конце концов, дело?
      - Не знаю.
      Отчаявшись узнать у Сорокина что-либо путное, я направился в учебную часть. Наша секретарша Елена Петровна, всегда веселая и предупредительная, на этот раз была тоже явно не в духе.
      - Зубная боль? - спросил я.
      - Хуже,- ответила она.
      - Будет лекция?
      - Не знаю.
      - Простите, Елена Петровна, но я ничего не могу понять. Что у нас тут, "заговор глухонемых" организовался,
      что ли? Или мы находимся у порога всеобщего столпотворения?
      - Вы попали в точку
      - То есть? - спрашиваю я.
      - Значит: заговор и столпотворение.В ее тоне не было даже намека на иронию. Вошедший секретарь партийной ячейки ИКП Орлов
      попросил доложить Михаилу Николаевичу, что заседание бюро будет в парткабинете и что все ждут только его.
      - А лекция? - спросил я Орлова.
      - Будет в семь часов.
      - Можно присутствовать на бюро, товарищ Орлов?
      Орлов пробормотал себе под нос что-то вроде: "чего, мол, жужжишь, как назойливая муха" - и вышел.
      Елена Петровна ушла докладывать Покровскому. Я же, мучимый любопытством, решил все-таки попытать счастья и направился в парткабинет.
      Я догнал Орлова почти у двери парткабинета. Орлов был старшекурсником, "профессор без пяти минут", как мы в шутку величали выпускников. Он смерил меня с ног до головы, словно видел в первый раз, но не сказал ничего. Мы с самого начала невзлюбили друг друга: я его - за высокомерие, он меня - за непочтительность. Я вошел в парткабинет.
      Там собралось уже много людей и все сидели молча. Я опять начал рыться в тех же самых газетах в ожидании того, что произойдет дальше. Во мне говорило уже не любопытство, а упрямство. Если Орлов скажет; уходи останусь; если же ничего не скажет - уйду сам,
      Но Орлову, видно, было не до меня. Когда вошел Покровский в сопровождении секретаря Краснопресненского райкома Никитина, все ожили. Орлов попросил членов бюро занять места и объявил заседание открытым. Речь его была краткая, но очень ядовитая.
      -Величайшее злодеяние, о котором мы сейчас узнали,
      является делом рук белогвардейской банды оппозиционеров...
      Мне показалось, что при словах "белогвардейской банды" он окинул меня тем же злым взглядом, что и у входа в кабинет. А я вот как бы назло сегодня только и копаюсь в этих проклятых "белогвардейских" газетах! - промелькнула у меня мысль.
      -...мы должны эту банду выловить и уничтожить..Она имеет своих агентов и в ИКП...
      Когда Орлов сказал "агентов", наши взгляды встретились, может быть, конечно, случайно.
      Однако чем больше Орлов входил в азарт красноречия, тем более я убеждался, что наши взгляды встретились действительно случайно. Он как бы обращался к каждому в отдельности: "не ты ли этот самый агент?" Ко всеобщему УДОВОЛЬСТВИЮ, Михаил Николаевич прервал оратора и сказал, что прежде чем обсуждать вопрос, он считает нужным посетить актовый зал для осмотра, так как не все присутствующие в курсе дела.
      Мы перешли в актовый зал на втором этаже. Вот теперь-то я понял, наконец, в чем дело.
      На задней стене, за лекторской трибуной, висел написанный, кажется, известным Бродским портрет Сталина. Он был изображен во весь рост, но, увы... обезглавлен. Неуклюже вырезанная, видимо, каким-то тупым орудием голова валялась тут же, на полу. На груди Сталина, прямо над рукой, по-наполеоновски заложенной за борт знаменитой шинели, была прикреплена надпись из вырезанных газетных букв:
      "Пролетариату нечего терять, кроме головы Сталина. Пролетарии всех стран, радуйтесь!"
      На заседании бюро многие доказывали, что "казнь Сталина" является провокационной демонстрацией антипартийных групп в ИКП. В отношении организационных мер решили пока ограничиться тем, чтобы создать партийную комиссию для расследования дела. Секретарь райкома Никитин даже рекомендовал не принимать слишком близко к сердцу поступок, который, может быть, является просто "хулиганским актом". Во время этих слов Никитина я уже сам вонзил взгляд в Орлова. Будь Орлов физиономистом, он легко прочел бы в этом взгляде: "видишь, как ты вечно любишь загибать, никакой белогвардейщины, а просто хулиганство".
      На место обезглавленного Сталина принесли откуда-то новый портрет, на котором Сталин изображен вместе с Лениным в Горках в 1922 году: копия с известного фотографического снимка. Поэтому пришлось убрать отдельный портрет Ленина. Соответственно переместили Маркса и Энгельса. Появился и портрет председателя Совнаркома А. И. Рыкова, который первоначально отсутствовал. Институт снял траур.
      Тем временем начали съезжаться к нам гости: студенты Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова, аспиранты и научные сотрудники Коммунистической академии и РАНИИОН (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук). Они тоже должны были присутствовать на предстоящей лекции. Мы не были заранее извещены, что все четыре высшие школы будут слушать эту лекцию вместе. Тем более возрастал интерес к самой лекции. Свердловцы и комакадемики были так же мало осведомлены о теме, как и мы. Многие из них спрашивали нас, кто и что должен читать.
      Актовый зал уже был переполнен. Многие должны были стоять в проходе и по сторонам, опоздавших не пускали вообще. Мы с моим другом Сорокиным предусмотрительно заняли места в первом ряду, но пришел Михаил Николаевич, который вежливо объявил, что первый ряд предназначен для гостей.
      - Дискриминация прав человека и гражданина,-съязвил Сорокин и, зло посмотрев на гостей - свердловцев и комакадемиков,- встал с места.
      Но когда гости толпой двинулись на первый ряд, Михаил Николаевич объяснил, что свердловцы и комакадемики - не гости, а свои, гости же скоро приедут. Тем временем мы уже успели захватить места в третьем ряду, которые были освобождены свердловцами, ринувшимися было на первые места.
      - Идут,- сказал вдруг Сорокин.
      Я обернулся к двери. Раздались громкие аплодисменты. К первым рядам двигалась торжественная процессия гостей. В зале кричали:
      - Да здравствует ленинский ЦК! Ура соратникам и ученикам Ленина! Да здравствует Политбюро!
      Крики "ура" и аплодисменты нарастали все больше и больше. Когда один из гостей крикнул:
      - Да здравствует Институт красной профессуры
      теоретический штаб ЦК ВКП(б)!
      неподдельный энтузиазм перешел в экстаз. Гости аплодировали нам, а мы аплодировали гостям.
      - Да здравствует коллективный вождь, учитель и организатор ВКП(б) -ленинский ЦК! Ура, товарищи! -крикнул с трибуны Орлов.
      - Ура, ура, ура-а-а-а! - прокричали мы в ответ.Тряся седой бородой, вышел на трибуну Покровский и
      занял председательское место. Раздался звонок. Гости сели, сели и мы. Водворилась могильная тишина.
      Председатель тихо, но членораздельно объявил:
      - Слово для доклада имеет товарищ Сталин.
      Это было 28 мая 1928 года. Доклад назывался "На хлебном фронте"1. Я впервые видел человека, о котором раньше слышал только то, что он по должности - генеральный секретарь ЦК, а по национальности - грузин. Правда, я внимательно изучал в свое время его лекции "Об основах ленинизма" 1924 года в Свердловском университете. Хотя Сталин выступал в них как простой комментатор Ленина,
      1И. С т а л и н. "Вопросы ленинизма".
      Из беседы со студентами Института красной профессуры, Свердловского университета и Комакадемии.
      но мне казалось тогда, что у этого комментатора железная логика в интерпретации ленинизма и сухой реализм в собственных выводах.
      Тогда никто не думал и даже не предполагал, что "Сталин - Ленин сегодня", как это подобострастно установил потом Анри Барбюс. Если бы Сталин умер тогда, то о нем теперь уже давно забыли бы даже в его собственной партии. Сталин еще не был не только Лениным, но и самим собою. С исторической точки зрения, за ним числилась только Одна явная заслуга или, если угодно, одно явное преступление: участие в октябрьском заговоре, причем - в роли намного ниже Троцкого и несколько выше какого-нибудь Шкирятова. В 1928 году Сталин был тем, кем был Муссолини накануне римского похода, а Гитлер - перед 30 января 1933 года. Правда, в кругах более посвященных его не называли иначе как "шашлычником", намекая не столько на кавказскую кухню, сколько на профессию "мясника". Но для большинства Сталина тогда не было, был все еще Джугашвили.
      Мы были разочарованы тем, что беседа предполагалась на не совсем академическую тему - "На хлебном фронте". Мы ожидали чего-то вроде "китайской революции" (эта тема была тогда в большой моде), или "тактика и стратегия Коминтерна", а тут нам предлагают разжевывать "хлеб насущный", да еще и выслушивать статистические подсчеты! Увы, года через два эта лекция дошла до сознания последнего крестьянина в стране. Оказывается, мы присутствовали при историческом событии. Сталин изложил нам впервые свой план будущей "колхозной революции" и положил этим начало конца нэпа.
      Сталин, видимо, учитывал наше настроение и, прежде чем приступить к самому докладу, сделал ряд оговорок. - Вы, вероятно, ждете от меня,- сказал он,- теоретического доклада на высокие темы. Но я вас должен разочаровать... Во-первых, я не теоретик, а практик. Во-вторых, я держусь марксистского правила: "один действительно революционный шаг выше дюжины теоретических программ"... И вот тема, которая мною избрана по поручению ЦК для доклада здесь, и является практической, но революционной темой: хлеб. От того, как мы разрешим проблему хлеба, зависит не только судьба советской власти, но и мировой революции. Ведь мировая революция может питаться только советским хлебом.
      Эти последние слова мне запомнились накрепко.
      Сталин говорил тихо, монотонно и с большими паузами,
      как бы стараясь не столько подбирать слова и формулировки, сколько не сказать ничего лишнего. Он, казалось, читал вслух неписанную часть текста своего доклада. Конечно, у Сталина был грузинский акцент, что было особенно заметно в тех случаях, когда он волновался. В спокойном эпическом рассказе он умел смягчить свое произношение.
      После вводного слова Сталин уже читал заранее написанный текст доклада. Он избрал свой излюбленный метод собеседования: "вопросы и ответы". Большинство из "вопросов" было тоже сочинено самим Сталиным от нашего имени, а многие из вопросов, которые были ему действительно заданы после окончания доклада, вообще не вошли в текст доклада, опубликованного в прессе.
      Основной вопрос доклада был следующий: что нужно делать, чтобы советская власть получила от крестьян больше хлеба и по возможности даром? Иначе говоря: существуют ли возможности и пути превратить крестьянина, свободного труженика на частном наделе, в крестьянина-производителя на государственной земле?
      В ответ на этот вопрос Сталин и огласил впервые свою программу "колхозов и совхозов". Как обычно в подобных случаях, Сталин ссылался на Ленина и доказывал, что единственный выход для советской власти с целью увеличения производства товарного хлеба в сельском хозяйстве -это переход к коллективным формам хозяйства, это -коллективизация крестьянства. О "ликвидации кулачества" Сталин еще не говорил, ограничиваясь ленинской формулой: "опора на бедноту, союз с середняком и борьба с кулачеством". Короче: нэп кончается. "В городе - социалистическая индустриализация, в деревне - "колхозная революция",- таков был смысл доклада.
      Едва ли он сам представлял себе тогда, во что все это выльется конкретно и какие будут издержки этого сложного процесса. Но еще меньше представляли себе мы, "теоретики".
      Сталин говорил уже около двух часов подряд, часто пил воду. И когда он очередной раз потянулся к графину, воды уже не оказалось. В зале раздался смех. Кто-то из президиума подал Сталину новый графин - Сталин жадно выпил почти полный стакан и, обращаясь к аудитории,лукаво посмеялся и сам:- Вот видите, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Впрочем, могу обрадовать вас, я кончил. Раздались аплодисменты.
      Председатель объявил десятиминутный перерыв. Вопросы он просил задавать в письменной форме. Мы вышли из зала.
      - Мы казнили лишь портрет Сталина,-так обобщил свое впечатление от доклада Сорокин,- а Сталин похоронил дух ленинизма.
      Это замечание меня взбесило. Я знал Сорокина как закоренелого нигилиста, для которого все земные авторитеты - ничто, если речь идет об обосновании его собственной теории. Даже Маркса он любил поправлять и ловить на противоречиях. Про Ленина он имел обыкновение кстати и некстати повторять стандартную фразу: "Ленин тоже ошибался". Ну, куда теперь Сталину состязаться с Сорокиным!
      - Гениальнейший товарищ Сорокин! Скажите, в чем вы видите похороны духа ленинизма товарищем Сталиным? - спросил я иронически-официальным тоном.
      - А ты и не заметил?
      - Нет.
      - Да, брат, слона-то ты и не приметил. А вот скажи,в чем сущность "кооперативного плана" Ленина?
      - Его изложил Сталин,- ответил я.
      - Не изложил, а исказил. То есть попросту сфальсифицировал.
      Ты не мудрствуй, а скажи членораздельно, в чем ты видишь сталинскую фальсификацию! - продолжал я добиваться.
      - "Кооперативный план" для Ленина - не колхозы, не совхозы и не коммуны, а рабочие кооперативы в городе и крестьянская торговая кооперация в деревне при сохранении командных высот в руках пролетарского государства. "Кооперативный план" Ленина лежит в сфере обращения, а Сталин хочет перевести его в сферу производства, для чего ему и пришлось выдумать три формы кооперации: снабженческую, сбытовую и производственно-колхозную. Вот эту последнюю, третью форму докладчик считает ленинской высшей формой кооперации, к которой мы должны перейти теперь. Ведь это прямое глумление, над памятью Ленина и жонглерство понятиями. Ведь Ленин даже не знал слова "колхоз", а Сталин приписывает ему теперь целый план. Ну и орел же этот твой земляк,- заключил Сорокин свою речь.
      - Да, Кавказ - родина орлов,- не без гордости ответил я. - Но на Кавказе, кажется, ишаки тоже водятся, заметил мой друг.
      Раздался звонок. Мы двинулись в зал. Перед Сталиным лежала кучка бумажек. Он разбил вопросы на три группы: "принципиальные", "технические" и "вопросы не по существу" (к последней категории большевики всегда относили вопросы, на которые почему-либо считали невыгодным или неудобным отвечать). Сталин сказал, что он ответит на вопросы первых двух групп, а вопросы третьей группы отводит, как не относящиеся к делу. Но собрание больше всего занимали именно эти вопросы "не по существу". Все вопросы Сталин вынужден был огласить.
      Я сейчас весьма смутно помню содержание этих вопросов. Помню хорошо только то, что спор шел вокруг основной проблемы доклада: что такое колхозы и как Сталин мыслит себе их создание? В одной из записок спрашивали Сталина приблизительно так:
      "Если крестьяне откажутся добровольно признать Ваш план коллективизации, то стоите ли Вы на точке зрения насильственной коллективизации?"
      Сталин на это отвечал формулой Ленина:
      - "Диктатура пролетариата есть неограниченная власть, основанная на насилии".
      - Значит, долой нэп и назад к "военному коммунизму"? - крикнул кто-то в зале.
      Сталин не ответил на реплику.
      Другая записка, но уже анонимная, спрашивала:
      "Ленин говорил, что мы ввели нэп всерьез и надолго и требовал "архимедленности и архиосторожности" в отношении кооперирования крестьянства, а Вы требуете форсирования темпа коллективизации. Кто из вас прав: Ленин или Вы?"
      На это Сталин ответил резко и закончил свой ответ грубым выпадом:
      - Ленинизм - не Библия, а диалектика. Постоянной величиной в нашей политике является собственно наша стратегия - борьба за коммунизм. Тактику мы меняли и будем менять даже радикально, когда это диктуется интересами стратегии. Если автор записки этой аксиомы непонимает, то рекомендую ему покинуть ИКП, чтобы начать свою профессорскую карьеру с азов ленинизма в совпартшколе.
      Автором записки был Сорокин.
      Из вопросов "не по существу" помню два: автор од-ного из них просил Сталина рассказать содержание предсмертного письма троцкиста Иоффе, покончившего само-убийством, а другой аноним просил разъяснить ему, "почему
      органам ОГПУ, вопреки указаниям Ленина, разрешено создать свою агентурную сеть и в рядах партии?" Оба эти вопроса, конечно, остались без ответа.
      Беседа закончилась. Сидевшие в первом ряду приподнялись. Хозяин собрания, Михаил Николаевич, видимо, весьма довольный благополучным исходом собрания, с добродушной улыбкой ученого патриарха, тепло и запросто пожал руку Сталину. Потом обратился к собранию:
      - Друзья мои, поблагодарим Иосифа Виссарионовича за интересный доклад, а наших дорогих гостей, членов Центрального Комитета,- за визит.
      Сидящие в президиуме Молотов, Угланов, партийный "Фукидид" Емельян Ярославский, всегда сосредоточенный и несколько сухой, редактор правительственных "Известий" Скворцов-Степанов начали аплодировать, что было подхвачено первым рядом сталинских сторонников -Поспеловым, Адоратским, Савельевым, Стецким, Криницким,- и поддержано всеми нами в зале. В зале аплодировали из вежливости, в первых рядах - по убеждению, в президиуме - из коллегиальности. Бесподобен был Орлов: когда уже умолк весь зал, он все еще продолжал аплодировать, покраснев от натуги...
      Сталинская свита ринулась к хозяину. Одни восхищались глубиной доклада, другие возмущались вопросами "не по существу". Сталин учтиво улыбался, но в прения не вступал.
      Чуть в стороне стоял с Покровским Молотов и силился ему что-то доказать; тут я впервые узнал, что Молотов слегка заикается. В ответ на какую-то просьбу Михаила Николаевича Молотов обратился к Сталину с вопросом. Вопроса я не слышал, но видел, как Сталин повернулся в сторону Покровского и одобрительно кивнул головой. Ректор обратился в зал:
      - Членов бюро партийной ячейки ИКП прошу ко мне!
      Сорокина подозвал сам Сталин. Он знал его еще по гражданской войне и по работе в Секретариате ЦК. Они поздоровались и Сталин по-отечески хлопал по плечу того, кого он еще несколько минут тому назад, сам об этом не зная, уничтожил своим убийственным ответом. Когда начали собираться тузы Института вокруг членов ЦК, Сорокин попрощался со Сталиным и отошел.
      Началось представление. Задыхаясь от старческой астмы и усердствуя в характеристике "борцов парада", Покровский начал аттестацию:
      Экономист Орлов! Секретарь партячейки ИКП.
      Высокий, тощий, с повадками артиста и лицом пьяницы, наш местный вождь быстро подскочил к Сталину и, не подождав, первый протянул ему руку. Сталин, пожав ее, хотел уже подать руку следующему, но Орлов все еще не выпускал его руки.
      Философ Юдин! Секретарь партячейки философского отделения.
      Это было первое знакомство Сталина с будущим его теоретиком.
      - Философ Константинов! Член бюро ячейки ИКП.
      - Литератор и историк Щербаков! Член бюро ячейки...
      Литературная деятельность этого человека заключалась в обильном писании секретных сводок по институтским делам в ЦК, за что он дослужился впоследствии до сана члена Политбюро. Сам он на собраниях никогда не выступал.
      -Историк Панкратова! Выпускница ИКП и ассистентка по кафедре русской истории.
      Сталин хотел с нею разговориться, но она, "буржуазная либералка", как мы ее называли, худая и щупленькая, совсем растаяла. Впоследствии эта "буржуазная либералка" через ряд побед и поражений, разоблачений и самобичеваний (я еще не видел никого, кто бы так талантливо бичевал самого себя, как она) добралась до сталинского ареопага: она - член ЦК КПСС.
      - Философ Митин!
      Невзрачный, худой, с чахоточным лицом Митин по пояс согнулся перед Сталиным, как придворный слуга перед грозным владыкой. Сейчас он тоже член ЦК.
      Стэн, Карев, Мехлис поздоровались сами, как старые знакомые.
      Парад кончился.
      Пока мы возились у вешалки, Сталин вышел со свитой, и караван лимузинов тронулся по Садовому кольцу.
      Я вспомнил о Дедодубе. С какой важностью, как стоически стоял он на своем посту!
      Ну как, дед? Видел царя? - спросил его Сорокин. - Калиныча не было, я его знаю лично,- разочарованно сказал дед.
      Но ведь Сталин - тоже царь,- настаивал на своем Сорокин.
      Может, он и царь, но не Калиныч,- сухо ответил Дед.
      II. "ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ШТАБ" ЦК ВКП(б)
      Институт красной профессуры по своей учебно-исследовательской программе был первой советской аспирантурой по подготовке будущих красных профессоров - преподавателей университетов и социально-экономических высших учебных заведений. Создан он был по инициативе первого марксистского историка, члена Академии наук СССР при Сталине - Михаила Николаевича Покровского.
      Покровский определился как марксистский историк еще задолго до революции. Приват-доцент Московского университета, он выступил с самого начала как представитель марксистского мировоззрения в русской исторической науке. Его основной труд - "Русская история с древнейших времен" (четыре тома) - вышел еще до революции. В этой работе Покровский радикально разошелся со всеми существующими историческими школами в оценке исторического процесса. По своей методологии он был представителем своеобразно понятого им исторического материализма (противники слева считают его материализм "экономическим материализмом"). В анализе исторических событий Покровский стал на классовую точку зрения.
      После революции Покровский, заняв пост заместителя
      наркома просвещения (Покровский был членом партии большевиков с 1905 г.), становится и шефом научных учреждений, руководя при Наркомпросе Государственным Ученым Советом. Разумеется, он признавался одновременно и официальным главой советской исторической науки. Но сторонниками этой науки из советских специалистов в Советской России, кроме самого Покровского, были только одиночки-историки из числа членов партии. Представители старых русских исторических школ не признавали ни авторитета Покровского, ни его исторической концепции. Собственно, поэтому пришлось упразднить на время вообще историческую науку в России (закрытие исторических факультетов в университетах, изъятие преподавания исторической науки из средних школ и замена ее другой дисциплиной, так называемым "обществоведением и т. д.).
      Это поставило перед советской властью превоочередную задачу: подготовку собственных научных кадров не только в области истории, но и для других общественных наук. Этой цели должны были служить организованные - по инициативе того же Покровского - новые учреждения: Коммунистическая академия, Институт красной профессуры, РАНИИОН и коммунистические университеты.
      Вкратце, но весьма ярко, свою новую историческую концепцию Покровский изложил в однотомной работе "Русская история в самом сжатом очерке", которая выдержала с 1921 по 1931 год десять изданий.
      Ленин сразу оценил "переворот", произведенный Покровским в "русской исторической науке", и поздравил его в специальном письме с этим успехом. Ленин писал:
      "Тов. Покровскому. Очень поздравляю Вас с успехом: чрезвычайно понравилась мне Ваша новая книга "Русская история в самом сжатом очерке". Оригинальное строение и изложение. Читается с громадным интересом. Надо будет, по-моему, перевести на европейские языки. Позволю себе одно маленькое замечание. Чтобы она была учебником (а она должна им стать), надо дополнить ее хронологическим указателем... Учащийся должен знать и Вашу книгу и указатель... Ваш Ленин"2.
      Впоследствии Сталин объявил эту книгу "антиленинской" и изъял из обращения.
      Декрет об открытии Института красной профессуры был подписан Лениным 11 февраля 1921 года.
      Вот краткая справка из Большой Советской Энциклопедии:
      "Красной Профессуры Институт (ИКП). ИКП впервые организован в 1921 г. в Москве, на основании декрета Совнаркома РСФСР от 11/II 1921, подписанного В. И. Лениным. Декретом СНК на ИКП возлагалась задача обеспечить подготовку "красной профессуры для преподавания в высших школах республики теоретической экономии, исторического материализма, развития общественных форм, новейшей истории и советского строительства"...
      В первый год своего существования ИКП не имел Делений, с 1922 года были организованы отделения: экномическое, историческое и философское; с 1924 -правовое и с 1926 г.- историко-партийное отделения. Наборы 1921 - 1929 гг. давали в ИКП ежегодно от 75 до 140 человек, в большинстве людей с высшим образованием...
      2Русская история в самом сжатом очерке". Партиздат, 1933,стр.XII.
      Учебная работа в ИКП протекает в форме лекций, семинаров. Курс обучения трехгодичный. По окончании ИКП слушатели сдают государственные экзамены" (БСЭ, 1-е изд., т. 34, стр. 600-601).
      В числе многих причин, вызвавших к жизни наше и подобные ему учреждения, была еще и та простая причина, что старые научные кадры бойкотировали советскую власть. Многие из старых профессоров отказались служить советской власти и ушли во "внутреннюю эмиграцию". Другие открыто объявили войну советской власти, борясь в рядах Добровольческого движения, а когда война закончилась победой большевиков, ушли во внешнюю эмиграцию. Третьих большевики сами выслали из России, чтобы избавиться от будущих "заговорщиков".
      Но и к оставшимся в России советская власть не питала никакого доверия: "Сколько волка не корми, он все в лес смотрит!" Я не раз слышал такую характеристику старых профессоров из уст советских вероучителей. И даже самые добросовестные из уцелевших старых профессоров, с точки зрения советской власти, не шли дальше популярной в этой среде формулы: мы аполитичны, а потому и лояльны. Простая лояльность, вполне достаточная во время гражданской войны, признавалась совершенно недостаточной после большевистской победы. К тому же, "лояльность профессора" могла научить молодежь только лояльности. Этого советская власть никак не могла допустить. "Коммунистическое воспитание молодежи" - таков был лозунг, выдвинутый еще Лениным на III съезде комсомола в 1920 году.
      Отсюда большевики пришли к выводу, что нужно создать собственную, красную профессуру, которая, учась у руководителей ВКП (б) марксистской теории, будет учиться одновременно у "лояльных" профессоров фактическим знаниям. Потом, достаточно подготовившись, они заменят своих "буржуазных профессоров". Тогда дело "коммунистического воспитания" будет в надежных руках.
      Уже к началу 1928 года в ИКП были следующие отделения: история, философия и естествознание, экономика, история литературы и критики, мировая политика и мировая экономика, общее отделение. Впоследствии эти отделения (факультеты) были реорганизованы в самостоятельные институты красной профессуры по специальностям. Среди профессорского состава были виднейшие партийные и беспартийные ученые страны, руководители ВКП (б) и Коминтерна. Укажу некоторые имена:
      Беспартийные ученые: Рожков, Платонов, Сергеев, Грацианский, Бахрушин, Тарле, Греков, Струве, Крачковский, Марр, Мещанинов, Рубин, Громан, Базаров, Л. Аксельрод, Деборин, Преображенский, Мишулин, Косминский, Тимирязев (сын) и др.
      Партийные профессора: Бухарин, Покровский, Луначарский, Ярославский, Радек, Крумин, Квиринг, Е. Преображенский, Вышинский, Крыленко, Пашуканис, Берман, Варга, Миф, Бела Кун (Восточная Европа), Эрколи -Тольятти (Юго-Западная Европа), В. Коларов (Балканы), В. Пик (Центральная Европа), Куусинен (Финляндия), Страхов (Китай; русский псевдоним одного китайского коммуниста), еще несколько китайцев и японцев. Периодически с докладами в стенах ИКП выступали, кроме названных лиц, - Сталин, Каганович, Калинин, Мануильский, Бубнов, Эйдеман и др.
      ИКП предъявлял к поступающим довольно высокие академические требования. Сам прием происходил в порядке отбра лучших кандидатов на конкурсных экзаменах из состава лиц, допущенных специальным постановлением Мандатной комиссии ЦК ВКП (б). Как правило, требовалось, чтобы кандидат имел образование в объеме университета или соответствующего факультета другой высшей школы. Предварительным условием допущения к устным испытаниям было представление письменной вступительной работы, в которой кандидат должен был показать свою способность и призвание к исследовательской работе. После рассмотрения письменной работы и проведения устных экзаменов экзаменационная комиссия ИКП выносила свое заключение, кто из кандидатов и насколько удовлетворяет академическим требованиям Института.
      Это заключение шло в ту же Мандатную комиссиюДК. Мандатная комиссия докладывала весь мандатный атериал Оргбюро ЦК ВКП (б), которое выносило окон-чательное постановление о принятии кандидата в ИКП.С этих пор икапист (так назывались студенты ИКП) становился номенклатурным работником ЦК ВКП (б) и заносился в картотеку "руководящего актива". В дальнейшем всякие изменения в жизни этого "руководящего активиста- перевод, командировка, назначение на работу, снятие, арест - могли происходить только с ведома и по постановлению ЦК "Теоретический штаб" ЦК - ИКП - дал действительно много кадров как Сталину, так и его противникам. Как и при каких обстоятельствах одни икаписты превращались в "соратников и учеников Сталина", а другие во "врагов народа" и "извергов фашизма",- я расскажу дальше. Отмечу лишь пока некоторых из тех и других.
      Через ИКП прошли, стали врагами Сталина и погибли в камерах смертников НКВД или в изоляторах концлагерей - Слепков, Астров (редакторы журнала "Большевик" и сотрудники Бухарина по газете "Правда"), Айхенвальд, Марецкий, Краваль (секретарь Бухарина), Стецкий (заведующий отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), член ЦК), Стэн (член ЦКК), Карев, Бессонов, А. Кон, В. Кин (Комакадемия), К. Бутаев, К. Таболов, Самурский, Михайлов (секретари обкомов), Мадьяр, Ломинадзе, Шацкий (Коминтерн). Этот список может быть продолжен до сотни имен. Через ИКП прошли и стали близкими сотрудниками Сталина - А. Щербаков (умер на посту члена Политбюро в 1945 г.), Мехлис (член ЦК ВКП(б) и бывший министр Госконтроля), Абалин (гл. редактор журнала "Коммунист"), Федосеев (бывший главный редактор журнала "Большевик"), Александров (член ЦК и бывший шеф пропаганды), Суслов (секретарь ЦК), Поспелов (бывший главный редактор "Правды", директор Института Маркса -Энгельса - Ленина, секретарь ЦК), Ильичев (бывший главный редактор "Известий" и "Правды", кандидат ЦК), Ми-тин (член ЦК), Юдин (член ЦК и главный редактор органа Коминформа, посол в Китае), Константинов (начальник Управления пропаганды и агитации ЦК), Сурков (один из руководителей Союза писателей). Этот список тоже мог бы быть продолжен. Уже эти имена говорят о том, что ИКП был действительно неким "теоретическим штабом", где с одинаковым усердием обе стороны (сталинцы и антисталинцы) разрабатывали, так сказать, "идеологическую стратегию" будущих внутрипартийных войн.
      III. КАДРЫ ПРАВЫХ
      В среду правых я был введен моим другом и старшекурсником ИКП Сорокиным. Мы часто собирались на квартире известной в тех кругах Королевой.
      Зинаида Николаевна Королева не принадлежала к тем знаменитым "кухаркам", которых Ленин призывал "учиться управлять государством". По происхождению она была дворянкой, по воспитанию подлинной "гранд-дамой", но по своим политическим взглядам она сделалась самой крайней революционеркой еще с институтской скамьи.
      В 1916 году она ушла из медицинского института на фронт в качестве сестры милосердия. Февральская революция застала ее в одном из госпиталей под Киевом. Вскоре начали создаваться солдатские революционные комитеты, и она была втянута в работу одного из местных комитетов. Будучи лишь технической секретаршей, она выполняла весьма важные функции - редактировала и сама сочиняла воззвания, приказы и требования местного комитета к солдатам, народу и правительству.
      Солдаты ее полюбили за простоту характера, хотя и относились к ней с некоторым недоверием. "Сама буржуйка, а кроет буржуев на чем свет стоит, тут что-то неладное, братцы!" Когда однажды такой солдатский разговор дошел до Зинаиды Николаевны, она попросила председателя солдатского комитета созвать экстренный митинг, чтобы сообщить полезную информацию. "В России революция. Вся Россия - митинг",- писал об этом времени Артем Веселый. Так было и на фронтах. Солдаты жили митингами, разжевывая на них два лозунга дня: "война до победного конца" справа и "мир хижинам - война дворцам" слева.
      Оба лозунга казались слишком крайними, и средний фронтовик внутренним инстинктом чувствовал, что недостает какого-то среднего и разумного решения вопроса войны и мира. С тем большей охотой солдатская масса прислушивалась к новым решениям и предложениям. Этим, может быть, и объяснялось, почему митинг, созванный для Зинаиды Николаевны, оказался столь многолюдным, что она сперва заколебалась, не отказаться ли ей от своей затеи выступить перед такой многочисленной аудиторией. Но друзья по солдатскому комитету ее подбодрили, а председатель комитета сказал и вводную речь, закончив ее словами, вызвавшими веселое оживление: "итак, слово имеет Революция Николаевна, бывшая Королева!" Контакт с массой был найден. Зинаида Николаевна выступила.
      - Я не помню ни одного слова из того, что я тогда говорила. Это был мой первый революционный дебют, и вы
      - не можете представить, как ужасно я волновалась! Когда я предложила созвать митинг, я собиралась рассказать солдатам о русских "революционных буржуйках",-о Вере Фигнер, Софье Перовской, Вере Засулич, Екатерине Кусковой, "бабушке русской революции" Брешко-Брешковской, чтобы рассеять все эти предрассудки о "бабах" и "буржуйках". А что я наговорила, не помню, убейте, не помню!
      Помню только, что с того памятного дня друзья стали меня величать запросто: "Революция Николаевна!"
      ТАК рассказывала сама Зинаида Николаевна об этом эпизоде.
      В то время, о котором я рассказываю, она работала в Народном Комиссариате по иностранным делам и пользовалась большим влиянием среди его руководителей. Отношения между нею и Сорокиным, с которым она была знакома еще по гражданской войне, были совершенно дружескими. Он так же непринужденно беседовал с ней о политике, как и на тему о "половом вопросе". Замечу тут же, что даже в последующие годы реакции, когда за каждым старым большевиком или героем гражданской войны охотилось полдюжины сталинских сексотов, отношения между старыми соратниками оставались близкими, что им потом немало повредило.
      Я бывал у нее часто вместе с Сорокиным и относился к ней с тем благоговением, с каким молодой энтузиаст может относиться к героям революции.
      Близко я узнал Королеву на вечере у нее, на котором приглашенных было немного - один военный с ромбами, которого присутствующие называли просто "Генералом", его дама с бледным лицом и нахальными глазами, член бюро МК Резников, которого многие пророчили в члены Политбюро, нарком Н. (он был, собственно, заместитель наркома, но приличия ради его величали "Наркомом") с женой и мы с Сорокиным. Стол был накрыт чисто по- русски: сытно и обильно, но без претензии на изысканность.
      Первый тост предложил "Генерал":
      - Меня учили еще мальчиком: не задавай никогда двух вопросов - военному о тайнах его ведомства и пожилой даме о ее возрасте. Но с тех пор меня занимали именно эти два вопроса. Военного я неизменно спрашивал, чем он занят и скоро ли он займет место своего начальника, а даме задаю один и тот же вопрос - довольна ли она "нашим братом", а если нет, то сколько ей лет. Признаюсь, только у Зинаиды Николаевны я не имею успеха. Нас, мужчин, она считает бабами, а себя все еще девочкой. И я согласен с нею - лучше быть прекрасной девочкой, чем бабой с усами. За все, чем дорога нам наша Зинаида Николаевна, за мужество, молодость и дерзание выпьем эти бокалы.
      Все дружно чокнулись и залпом выпили, кроме меня и дамы с нахальными глазами. Дама, видимо, косилась на "Генерала", а я на слишком уж полный стакан водки. Вечер быстро принял положенный ему оборот. Тосты чередовались за тостами, а водка глушила перекрестные речи. Если бы не сама хозяйка, которая отрезвляюще действовала на пьяных и опьяняюще на трезвых, равновесие было бы давно нарушено.
      Она вовремя почувствовала нарождающуюся угрозу и, торжественно вручив каждому по бутылке нарзана, пригласила нас в гостиную послушать музыку и сама села за рояль.
      - Что же вам сыграть, друзья? - обратилась она кнам, перебирая ноты.
      - Похоронный марш! - невозмутимо ответил Сорокин. Слова его потонули в веселом хохоте, а "Генерал"еще приговаривал - "гениально, гениально!"
      - Охотно, Ваня, только скажи, кого же мы собираемсяоплакивать,спросила хозяйка не то с досадой, не то с сочувствием.
      - Жалкую гибель великой революции! - ответил полутрезвый Сорокин.
      Это был первый звонок к полному отрезвлению. Люди сразу стали задумчивыми. Холодный душ сорокинских слов будто смыл хмель сорокаградусной "рыковки". Даже военный приуныл, покачивая головой.
      - Это горькая истина! - читал я на его лице.Зинаида Николаевна поддалась общему настроению и, начав с "Реквиема" Моцарта, перешла к увертюре "Прометей" Бетховена.
      Но дамы запротестовали. Супруга "Наркома", одна из тех, которых бессмертный Гоголь назвал "дамой приятной во всех отношениях", так и заявила: "Что же это, мы собрались отпраздновать день рождения Зинаиды Николаевны или устроить кладбищенский концерт?" При этих словах она подошла к хозяйке и властно прибавила: "А ну-ка, дорогая, не мучайте рояля и гостей, а уж лучше слушайте!"
      Она заняла место за роялем. Под собственный аккомпанемент она исполнила несколько романсов Бородина и Чайковского. Сыграла она, действительно, виртуозно, и награждалась каждый раз шумными аплодисментами гостей. Мы вновь вернулись к жизни. Жена "Наркома" исполнила и несколько революционных песен. В заключение общим хором всех присутствующих было исполнено "Письмо матери". "Письмо матери" Есенина было запрещено для исполнения, но оно исполнялось чаще других советских произведений. Это были годы массового увлечения молодежи Есениным; это увлечение передавалось и "отцам". Четырехтомник Есенина (уже запрещенный) котировался на черной бирже в сто крат выше своей номинальной стоимости. Буйно-траурный пессимизм есенинской лирики явился социальным бальзамом, успокаивавшим тяжкие боли рождения сталинской империи. Бесшабашно-залихватская, пусть даже пьяно-кабацкая, а потому смелая манера Есенина говорить лирическую правду о режиме, при котором он себя уже чувствовал "иностранцем" ("в своей стране я словно иностранец",- говорил поэт),- действовала подкупающе. Помню, как я сам днем в Институте пережевывал "Капитал" ("Ни при какой погоде я этой книги, конечно, не читал",- писал Есенин о нем), а вечером перечитывал Есенина.
      Конечно, Есениным увлекались и непризнанные донжуаны и немало их кончило жизнь самоубийством по есенинскому рецепту - разрез вены для прощального стиха и веревка на шею,- однако знаменем Есенин стал у политических бунтарей среди молодежи. Как это бывало часто в таких случаях, по рукам этой молодежи ходили нелегальные памфлеты поэта на режим, которых, быть может, Есенин никогда и не писал, но которые были вполне в есенинском духе. Мертвый Есенин грозил стать идейным вождем крестьянской Вандеи. Тем энергичнее расправилась сталинская власть с его памятью.
      Не только в поэзии, но и в драматургии, театре и му зыке интеллигенция пробовала дать "реванш" большевикам. "Бег" или "Дни Турбиных" Булгакова показывали на совет-ской сцене антисоветских героев в положительном виде. Дирижер Большого театра Голованов при единодушной поддержке всего коллектива театра небезуспешно боролся за сохранение этого величественного храма русского оперного искусства против "Пролеткульта" и партийных невежд. Если бы не авторитет и влияние Голованова, Немировича-Данченко, Станиславского, Качалова, Москвина, если бы не поддержка Горького, если бы не известная слабость к искусству тогдашнего наркома просвещения Лу начарского, Большой театр, в связи с "головановщиной", был бы закрыт. Членов ЦК мало занимало искусство, хотя некоторые из них весьма увлекались артистками. Многие знали о похождениях в Ленинграде Кирова, который для удобства самочинно назначил себя почетным шефом тамош него оперного театра (советское правительство увековечило после эту склонность Кирова, назвав ленинградский театр оперы и балета его именем). С ним в Москве успешно кон-курировал Ворошилов, натыкаясь на этом поприще то ная Луначарского, то на Буденного (его жена была неграмотной крестьянкой с Кубани, но, став маршалом, он бросил ее, детей своих отдал в приют, а сам ушел "на сцену"). Вернемся к нашему вечеру. Когда мы перешли от музыкальной части к деловой, я понял, что присутствую где угодно, но только не на обычных торжествах по случаю дня рождения. Водка исчезла, не доведя никого до накала, был сервирован крепкий чай, и хозяйка после нескольких вводных замечаний предоставила слово члену бюро МК Резникову.
      Я должен сказать о нем несколько слов. Резникова я видел только второй раз, но знал его, со слов Сорокина, как выдающегося партийного работника с "независимым мнением". Во время октябрьского переворота он был уполномоченным Военно-революционного комитета при Петроградском Совете во флоте, получал непосредственно указания от Троцкого по военной и от Ленина по партийной линии. "Ленин - мозг, Троцкий - душа, а Резников - тело нашей революции" - такова была формула "Генерала", когда он говорил о движущих силах большевистской революции (идеологически "Генерал" стал "право-левацким троцкистом"). Во время гражданской войны Резников дрался с Колчаком, будучи два раза ранен и оба раза тяжело, был взят в плен, но по личному вмешательству Ленина его спасли буквально из-под расстрела, обменяв на десять колчаковских офицеров, захваченных большевиками. В его партийной биографии было только одно пятно - во время кронштадтского восстания в 1921 году Резников выступил против ультиматума Троцкого повстанцам и его угрозы уничтожить Кронштадт в случае их упорства: "Каждый выстрел по Кронштадту выстрел по революции",- доказывал Резников. Когда в ЦК решали вопрос о предварительной посылке парламентеров, чтобы склонить кронштадтцев к мирному урегулированию конфликта, Ленин вновь вспомнил о Резникове. Ему сообщили, что Резников сидит в Чека как "моральный соучастник" мятежников.
      - Ну знаете, товарищи, если такие люди, как Резников, числятся в контрреволюционерах, тогда мы все - контрреволюционеры! - сказал Ленин.
      Так, второй раз прямо из-под расстрела, Резников был спасен Лениным. С того дня, затаив глухую злобу и на Троцкого и на Чека, Резников поклялся в верности Ленину. Поэтому понятно, что во время борьбы против Троцкого и его оппозиции Резников был в первых рядах антитроцкистов. Просталинский ЦК не замедлил ответить
      благодарностью, и Резникова ввели в состав московского партийного руководства.
      Итак, мы были готовы выслушать Резникова.
      - Зинаида Николаевна просила меня,- начал он,- поделиться с друзьями информацией о внутрипартийном положении, в частности, о положении нашей московской организации. Я охотно согласился, тем более, что партийная печать лишена возможности информировать собственную партию.
      После такого вводного слова Резников достал из портфеля записную книжку и, перелистывая ее, сделал почти часовую информацию о закулисных событиях в Москов ском и Центральном Комитетах. То, что рассказывал Резников, было для меня совершенно ново.
      Оказывается, уже с самого начала 1928 года (то есть сейчас же после ликвидации "левых") как в Политбюро, так и в руководстве Московским комитетом происходила глухая, но весьма упорная борьба почти по всем основным вопросам внутренней и внешней политики партии. Спор начался, собственно, из-за Троцкого, уже находившегося в ссылке в Алма-Ате3. Троцкий продолжал и в ссылке беспокоить ЦК своими статьями и прокламациями, проникавшими внутрь страны4.
      Перепечатанные в Москве, на ротаторе, материалы Троцкого широко распространялись не только между членами партии, но и среди беспартийной интеллигенции. Я сам одну из таких статей Троцкого получил в Коммунистической академии, где существовала нелегальная ячейка троцкистов. Замечу тут же, что эта статья Троцкого сохранялась у меня почти десять лет. Только в 1937 году, фильтруя свой архив от антисталинской литературы на случай возможног обыска и ареста, я натолкнулся и на нее, прочел внимательнс
      3Находясь в пути из Алма-Аты в Константинополь, Троцкий по советским газетам явно видел, что его высылка не так легко даласьСталину: "Газеты в пути приносят нам отголоски новой большой кампании против троцкистов. Между строк сквозит борьба на верхах вокруг вопросу о моей высылке. Сталинская фракция спешит. У нее для этого достаточно оснований. Ей приходится преодолевать не только политические, но и физические трудности" (Л. Троцкий, "Моя жизнь", ч. II, стр. 316. Троцкого я везде цитирую по русскому изданию "Гранит", Берлин, 1930)
      4За апрель - октябрь 1928 г. нами послано было из Алма-Аты 800 политических писем, в том числе ряд крупных работ. Отправленобыло около 550 телеграмм. Получено около 1000 политических писеми около 700 телеграмм, в большинстве коллективных" (там же стр. 305).
      еще раз, мысленно поклонился Троцкому за его пророчество об "эпигонах" и "термидорианцах" и сжег.
      Ввиду такой непрекращающейся "контрреволюции" Троцкого, Сталин поставил перед Политбюро вопрос о суде над Троцким. Все понимали, что на этот раз Сталин добивается физического уничтожения своего противника. Из членов Политбюро Сталина поддержали только Молотов и Ворошилов. Рыков, Бухарин и Калинин выступили против суда над Троцким. Наконец было достигнуто компромиссное решение: выслать Троцкого за границу.
      Сталин долго не шел на этот компромисс, пока его не заверил начальник ОГПУ Менжинский, что будет ли Троцкий находиться в Алма-Ате, на Лубянке или на Мадагаскаре, для его ведомства это не играет роли - "везде Троцкий будет находиться у нас" - успокоил Менжинский Сталина. Как известно, он не ошибся.
      Второй спор происходил вокруг так называемого "Шахтинского дела". В конце 1927 года полномочный представитель ОГПУ по Северному Кавказу Ефим Георгиевич Евдокимов представил председателю коллегии ОГПУ Менжинскому весьма детально разработанное агентурное дело, из которого явствовало, что в г. Шахты на Сев. Кавказе существует нелегальная контрреволюционная вредительская организация, состоящая из группы старых специалистов. По данным этого дела выходило, что эта группа, будучи связанной со старыми хозяевами шахт за границей, ставит своей целью вывод шахт из строя путем систематического вредительства. Лубянка отнеслась к докладу очень скептически. Ввиду важности дела и к тому же хорошо зная повадку своих сотрудников строить карьеру на мифических делах, Менжинский предложил Евдокимову представить ему вещественные доказательства. Тогда Евдокимов поехал сам к Менжинскому, захватив с собой "доказательства", в числе которых он привез перехваченные его учреждением частные письма на имя некоторых из обвиняемых специалистов из-за границы. Менжинский не нашел в них никаких "вредительских установок", как утверждал Евдокимов. Последний стал настаивать на том, что эти письма зашифрованы.
      - Хорошо, так вы их расшифровали? - спросил Менжинский.
      - Нет,- ответил Евдокимов.
      - Почему же?
      - Ключи к шифру находятся в руках фигурантов.
      - Значит?
      - Значит, мы просим санкции коллегии на арестнескольких из руководителей шахт,- доложил Евдокимов.
      - Даю вам двухнедельный срок: либо вы расшифруете эти письма без предварительных арестов, либо я вас вместес вашими агентами буду судить за саботаж! - при этихсловах Менжинский прямо по-чекистски выставил Евдокимова из своего кабинета. Теперь Евдокимову стало ясно,что если он не докажет контрреволюции шахтинцев, егочекистской карьере придет конец. И он решил испробоватьпоследний шанс: обратиться к самому Сталину.
      Евдокимов доложил ему суть дела и, конечно, разговор с Менжинским. Но так как Сталин не занимал тогда официального поста в правительстве, то Евдокимов просил Сталина воздействовать на Менжинского через Рыкова. Рыков был тогда председателем правительства.
      - Чепуха,- ответил Сталин,- выезжайте к себе и немедленно примите все меры, какие вам покажутся необходимыми. В дальнейшем информируйте только меня, а с Менжинским мы как-нибудь сами договоримся (Сталин был и членом коллегии ОГПУ от ЦК).
      Имея такую карт-бланш в кармане, Евдокимов умчался в Ростов (краевой центр). На второй день в Шахтах были произведены массовые аресты среди виднейших специалистов, потом аресты распространились и на Донбасс, но дело вело Северо-Кавказское ПП ОГПУ.
      В Москве это вызвало целый переполох - ВСНХ, ОГПУи сам Совнарком потребовали от Северо-КавказскогоОГПУ немедленного объяснения. Евдокимов молчал. Когдаже Рыков, Менжинский и Куйбышев (Куйбышев был председателем ВСНХ) предложили послать на Северный Кавказспециальную комиссию ЦК и Совнаркома, то Сталин наложил "вето". Игра разгоралась. Вопрос был перенесен назаседание Политбюро. На этом заседании Менжинский и Куйбышев присоединились к Рыкову, обвинявшему Сталинав "самоуправстве", но Сталин доложил заседанию телеграмму Евдокимова, который не только уверял в наличии контрреволюции в г. Шахты, но и намекал на то, что нити ее идутв Москву. Куйбышев быстро ретировался, Менжинский замолчал, а Рыков только вопросительно посматривал то на Бухарина, то на Томского. Никакого решения не принялино победа Сталина была несомненна.
      Теперь Сталин отвечал и за самое "Шахтинское дело", по крайней мере, морально. Он это знал и поэтому с самого начала взял его под свое непосредственное наблюдение. Сталин и Евдокимов были теперь связаны круговой порукой. Руководство над ведением следствия Евдокимов возложил персонально на своего помощника Курского. Перед Курским была поставлена задача - любой ценой добиться "чистосердечного признания" обвиняемых и придать делу общегосударственный характер. Здесь мы впервые присутствуем при рождении пресловутых "методов" ГПУ. Прежде чем приступить к следствию по существу, штаб Курского (помощником Курского по этому штабу был другой "талант" в чекистском мире - Федотов) разработал общую механику ведения следствия. Она и предусматривала применение "методов" в известных теперь всем формах, которые в основном сводятся к пыткам,- это прежде всего физические пытки: разноообразные формы мучения и избиения, доводящие человека до полусмерти и даже до смерти, продолжительное лишение сна (средняя норма: от трех до десяти суток); химические пытки: введение в пищу или непосредственно в организм путем впрыскиваний волеослабляющих веществ или таблеток, порошков, капель; механические пытки: беспрерывное чтение вслух чередующимися следователями будущих показаний подследственного, а потом их беспрерывное повторение им самим, пока они таким образом не будут механически занесены на пластинку его подсознания. К этому присоединяются пытки политические: угрозы или репрессии родственников, друзей допрашиваемого, оплевывание его политических идеалов (если бы они были даже чисто советскими или сталинскими), пытки психологические: создание и укрепление у жертвы чувства собственного ничтожества, бесцельности жизни и ее обреченности, доведение ее до жажды самобичевания, когда в этом самобичевании, раскаянии или в рассказах о мнимосодеянных, механически уже закрепленных в сознании или подсознании преступлениях ощущается потребность саморазрядки, исповеди и даже "самоочищения".
      Эта процедура из процесса механического в первой стадии следствия превращается в ее последней стадии уже в процесс "творческий" подследственный присовокупляет Детали и штрихи к своим старым, вынужденным и механическим показаниям на этот раз совершенно независимо от следствия и, конечно, от своей воли. С той же готовностью он отвечает на поставленные вопросы, редко попадая впросак. Он уже сам верит в свою или чекистсткую легенду, а когда увидит, что ему верят следователь, суд, стороны, слушатели - он впервые за все время своего сидения
      чувствует себя каким-то ценнным винтиком общего механизма, более того "героем дня". Физически доведенный до крайнего истощения, он витает в небесах, а психический алкоголь-наркоз уже довел его до самозабвения. Его тело находится еще здесь, среди людей, но духовно он уже не живет среди них. Он свободен от самого себя, а потому готов на все - на словесное самобичевание и на физическую смерть.
      Таковы были "методы Курского", которые легли в последующем в основу следственной техники "ежовщины". Методы Курского вполне оправдали себя. Подсудимые рассказывали вещи о чудовищных преступлениях, которые тогда почти всеми принимались на веру. Настоящую цену "чистосердечных показаний" подсудимых знал в Москве только один человек - Сталин, и только одно учреждение в провинции - штаб Евдокимова, Курского, Федотова в Ростове-на-Дону.
      Зато триумф Сталина был полным: ни советское правительство, ни его председатель Рыков, ни "гнилой" теоретик Бухарин, ни даже сам верховный шеф ОГПУ Менжинский не разгадали контрреволюции шахтинцев, а Сталин "гениальным чутьем" профессионального революционера раскрыл "заговор буржуазных специалистов". С Менжинским Сталин "как-нибудь договорился", но членам Политбюро, как школьникам, поставил на вид: вы саботировали, а я вас спасал, будете и дальше упорствовать, я и без вас обойдусь! ЦК в закрытом письме к партийной организации воздал должное "бдительности" Сталина, дипломатически обходя саботаж "правительства" в раскрытии "Шахтинско го дела". Когда же Сталин подготовил новое дело,- "дело Промпартии" проф. Рамзина "саботажникам" оставалось только поддакивать.
      Однако победа Сталина имела для него меньше всего "моральное значение", хотя она и дискредитировала его бу дущих противников из "правой оппозиции". Еще меньшее значение имела ликвидация доселе никому неизвестных, шахтинцев или малоизвестных в широких кругах рамзинцев. Победа заключалась в том, что Сталин нашел волшебный ключ к публичному уничтожению даже мнимых врагов режима - лабораторию Евдокимова с методами Курского. И Сталин щедро отблагодарил: Евдокимов получил подряд два ордена Красного Знамени (за шахтинцев и за рамзинцев) к своим уже наличным трем, был назначен первым секретарем Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) (редкий случай в тогдашней партийной практике),-был введен в состав пленума ЦК ВКП(б), будучи совершенно неизвестным в партии, а все чекисты штаба Курского были награждены орденами Красного Знамени и знаками "почетных чекистов". Забегая несколько вперед, скажу, что когда Сталин приступил к подготовке ежовщины во всей стране, он вспомнил о Курском: все еще провинциальный среднего ранга чекист Курский был назначен в 1936 году заместителем наркома внутренних дел СССР! Через некоторое время в газетах появился краткий некролог - "внезапно умер верный сын партии т. Курский". Устная версия из официальных кругов гласила, что он покончил самоубийством на нервной почве. Конечно, было от чего терять голову,- теперь предстояло оформление и уничтожение не какого-нибудь жалкого десятка шахтинцев, а около пяти миллионов "врагов народа", из которых больше миллиона принадлежало раньше к коммунистической партии.
      Эти и им подобные "организационные разногласия" между членами Политбюро, как говорил Резников, постепенно выросли в разногласия политические. Рыков, Бухарин, Томский увидели в тактике Сталина желание руководить страной и государством через аппарат ОГПУ и партии, минуя Советское правительство и профессиональные союзы.
      На этой почве в Политбюро образовались две группы - группа Бухарина и группа Сталина. Первоначально к группе Бухарина, кроме Рыкова и Томского, примыкали Куйбышев, Калинин, Рудзутак и Орджоникидзе. К группе Сталина принадлежали Молотов, Ворошилов, Киров, Каганович и Андреев. Позицию Косиора, Чубаря и Микояна Резников назвал "буферной": они либо мирили обе партии, либо воздерживались при решающих голосованиях. Сталин отказывался до поры до времени от открытых атак против группы Бухарина, а сосредоточил все силы на ее внутреннем разложении, весьма ловко натравливая одних ее членов на других.
      Я хорошо запомнил рассказ Резникова об этой внутри-политбюровской политике - "разделяй и властвуй" - относительно двух случаев.
      В первом случае эта политика была применена к Томскому - Куйбышеву. Дело в том, что кроме "организационных разногласий" в Политбюро, между разными ведомствами тоже происходили постоянные трения, иногда по самым незначительным вопросам. Когда дело касалось важных персон (наркомов, членов ЦК), было принято еще при Ленине передавать такие споры высшему арбитражу на решение Политбюро. Когда Политбюро принимало то или иное решение, спорящие стороны должны были подчиниться. После смерти Ленина Сталин эту практику лишь расширил, чтобы играть удобную и выгодную роль постоянного арбитра в качестве генерального секретаря партии, хотя Сталин и не был председателем Политбюро (Ленин был постоянным председателем Политбюро, после его смерти в Политбюро председательствовали все члены поочередно, после ликвидации правых постоянное председательствование перешло к Сталину, а в Оргбюро - к Молотову). Одно из таких посто янных разногласий происходило между ВСНХ (председа тель Куйбышев) и ВЦСПС (председатель Томский), как между работодателем (ВСНХ) и рабочими (ВЦСПС) . Профессиональные союзы все еще питали иллюзию, что они призваны защищать интересы рабочих, пусть даже и перед советской властью. Но государственно-сталинские интересы требовали как раз того, за что был осужден Троцкий полного подчинения профсоюзов интересам государства, то есть "огосударствления" их. Вещи своими именами, однако, не назывались. В будущей пятилетке, которую разрабатывал Куйбышев, профессиональным союзам, естественно, отводилась лишь роль технических органов государственного управления при сохранении внешней независимости от государства. Все текущие мероприятия - "режим экономии", "рационализация", "изобретательство", "колдоговор" - рассматривались и проводились с той же государственной точки зрения. В связи с этим Томский обвинил Куйбышева в "советской зубатовщине" по прямой подсказке Сталина. Куйбышеву Сталин подсказал формулу и по адресу Томского - "гнилой тред-юнионист"! Несомненная оплошность Сталина и его помощников по изданию "Сочинений" Сталина дает возможность подтвердить сказанное документально. Речь идет о сталинском письме Куйбышеву от 31 августа 1928 года, впервые опубликованном теперь. В этом письме Сталин пишет о члене Политбюро Томском другому члену Политбюро Куйбышеву следующее:
      "Слышал, что Томский собирается обидеть тебя. Злой он человек и не всегда чистоплотный. Мне кажется, что он не прав. Читал твой доклад о рационализации. Доя лад подходящий. Чего еще требует от тебя Томский?"5
      Имея письмо Сталина в кармане, Куйбышев смело выс
      5 И. Сталин. Сочинения, т. 11, стр. 220.
      тупает против Томского. Сталин молчал, но Куйбышев очутился вне группы Бухарина.
      Второй случай относится к Рыкову и Бухарину. Известный разговор Бухарина с опальным Каменевым летом 1928 года Сталин истолковал как конспирацию против Советского правительства (Рыков) и ЦК ВКП(б) (Сталин) . Соответствующие агентурные данные якобы подтверждали это. Делу был нарочито придан характер бунта Бухарина против Рыкова, за что Сталин и его группа и набросились на Бухарина. "Рыков не просто член Политбюро, но он и глава советского правительства. Поэтому мы не можем позволить даже друзьям Рыкова конспирировать против него",- рассуждал Сталин. Рыков не попадался на эту удочку. Оставалось искать другие варианты.
      Органы печати, которые не находились под прямым руководством Бухарина и Рыкова, получили задание начать "по собственной инициативе" критику теоретических трудов Бухарина. Были сделаны попытки разыграть эту атаку по линии журнала "Большевик", но там сидели ученики Бухарина: Астров и Слепков. Они сообщили Бухарину о нажиме на них личного секретаря Сталина Поскребышева с целью напечатания критических статей о трудах Бухарина "Экономика переходного периода" и "Теория исторического материализма" (соответствующие статьи лежали уже в портфеле редакции). Возмущенный Бухарин снял копии со статей и помчался прямо к Сталину. Последний совершенно хладнокровно ответил, что он и понятия не имеет об этих статьях, ни о распоряжении Поскребышева. Тут же вызванный звонком Сталина Поскребышев тоже преспокойно заявил, что эту историю со статьями слышит впервые.
      - Если кто-либо из наших сотрудников и позвонилредакции от моего имени, я в этом не вижу преступления,- сказал Поскребышев.
      - Не забывайте, что я не ваш сотрудник, а член Политбюро ЦК! - вспыхнул Бухарин.
      Поскребышев промолчал, а Сталин попросил Бухарина оставить у него статьи для ознакомления (Сталин, конечно, не только читал их в оригинале, но они были и написаны По его личному заданию).
      Через некоторое время Астров и Слепков получили из Оргбюро ЦК "строгий выговор" с предупреждением за попытки дискредитации авторитета ЦК. Правда, статьи против Бухарина не были еще пока напечатаны, но зато бухаринцы получили серьезный удар.
      Более удачным оказался опыт с "Комсомольской правдой". Тут Сталин поступил просто - вызвал секретаря ЦК ВЛКСМ Чаплина к себе и прямо приказал: "Вот эту статью поручи напечатать своему редактору (редак тором, кажется, был Костров), не ссылаясь ни на меня ни на ЦК. Если выйдет скандал, будет отвечать лично редактор, но он тоже не должен называть твоего имени". Чаплин точно понял смысл задания. Через день в "Комсомольской правде" появилась громовая статья о теоретических грехах "правого оппортунизма", которые ставились в завуалированной форме в связь с концепцией члена Полит бюро Бухарина. Для партии она явилась полной сенсацией - так же, как и для самого Бухарина. Бухарин вновь обратился к Сталину. Последний сделал удивленные глаза и немедленно потребовал подать ему номера "Комсомольской правды" (вопреки обыкновению, в этот день на столе Сталина не лежала кипа газет).
      - Да, действительно! Это возмутительно! Ну как же вы советуете, Николай Иванович, поступить теперь? - спросил Сталин почти дружественным тоном.
      Бухарин потребовал обсуждения вопроса на Политбюро.
      - Я тоже так думаю,- ответил Сталин.
      На очередном заседании Политбюро ответственный редактор газеты "Комсомольская правда" получил строгий выговор за печатание троцкистской статьи "без разрешения ЦК". Но давать опровержение ЦК признал "тактически невыгодным".
      Более суровую и для себя совершенно неожиданную борьбу Сталину пришлось выдержать в московской организации. Агентурные сведения ГПУ и разведка самого ЦК единодушно свидетельствовали, что именно в Московскойорганизации Бухарин, Рыков и Томский обладают сильнейшим влиянием. Старания агентов Сталина завербовать секретарей районов Москвы или даже членов бюро Московского комитета против группы Бухарина не увенчалисьни малейшим успехом. Задним числом, в конце 1938 года когда бухаринцы были уже ликвидированы и физическиСталин писал в своем "Кратком курсе"6:
      "Одновременно со своими политическими выступле ниями группа Бухарина Рыкова вела организационную "работу" по собиранию своих сторонников. Через Буха рина сколачивала она буржуазную молодежь вроде Слепко
      6 "История ВКП(б). Краткий курс", 1945, стр. 281.
      ва, Марецкого, Айхенвальда, Гольденберга и других (заметим, что из этой буржуазной молодежи состояла главная редакция теоретического и политического органа ЦК ВКП(б) -журнала "Большевик".-А. А.), через Томского обюрократившуюся профсоюзную верхушку (Мельничанский, Догадов и др.), через Рыкова - разложившуюся советскую верхушку (А. Смирнов, Эйсмонт, В. Шмидт и др.)...
      К этому времени группа Бухарина-Рыкова получила поддержку верхушки московской партийной организации (Угланов, Котов, Уханов, Рютин, Ягода, Полонский и др.). При этом часть правых оставалась замаскированной, не выступая открыто против линии партии".
      Не будучи в курсе дела (или, может быть, наоборот, из-за осведомленности), руководство районов Москвы и Московского комитета начало поход против "левых", которые стараются дискредитировать ленинский ЦК под маркой критики "бухаринских ошибок". Упомянутое решение ЦК служило при этом установкой "генеральной линии"! Это, кажется, единственный случай, когда Сталин сделал крупную ошибку, но он быстро ее понял и бросил знаменитый лозунг: "за критику и самокритику, невзирая на лица" и исподтишка готовил внеочередные выборы московских райкомов.
      Несколько забегая вперед, замечу, что уже на октябрьском пленуме МК 1928 года Сталин решил нанести открытый удар "правым" в самом МК, что означало и удар по "правым" в ЦК. Но это оказалось не такой легкой задачей. Ряд членов пленума открыто обвинил Сталина, что "под маской борьбы против какого-то мифического правого уклона" Сталин и его друзья занимаются искусственным разведением "интриг и склок" (Запольский), ЦК грубо вмешивается в дела местных партийных организаций, нарушая устав партии (Березин). Рютин прямо обвинил Сталина, что "правый уклон - его личная выдумка, чтобы расправиться с неугодными ему членами Политбюро".
      Тогда члены пленума поставили перед Сталиным
      вопрос:
      -Скажите, есть ли в Политбюро правые?
      - В Политбюро нет ни правых, ни левых,- ответил Сталин.
      Когда не удовлетворенные ответом Сталина члены пленума стали требовать оглашения протокола Политбюро, на котором обсуждалось июльское письмо Фрумкина против
      линии ЦК, Сталин огласил резолюцию Политбюро ЦК о "единстве в Политбюро", подписанную "всеми членами Политбюро"7. На вопрос: "Кто же из членов Политбюро присутствовал тогда?" - Сталин ответил по-соломоновски: "Все, кто был налицо!".
      Резников рассказывал, что как раз с этого заседания Политбюро Бухарин, Рыков, Томский и сам секретарь Московского обкома Угланов демонстративно ушли в связи с обсуждением письма Фрумкина. История и суть этого письма заключается в следующем.
      Автор письма Моисей Фрумкин принадлежал к ленинской гвардии большевиков, активно участвовал в нелегальной работе в царской России, много раз подвергался арестам и ссылкам, принимал видное участие в большевистском перевороте 1917 года. После победы большевиков занимал ряд ответственных должностей, а к описываемому периоду был замнаркомфина СССР. Его должность давала возможность близко изучить положение дел в сельском хозяйстве и промышленности.
      На основании тщательного анализа состояния сельского хозяйства, подкрепленного официальными данными свое го ведомства, Фрумкин обратился в июле 1928 года со специальным письмом сначала в Политбюро, а потом ко всем членам ЦК. Основные тезисы письма Фрумкина гласили8:
      1. Сельское хозяйство страны переживает процесс деградации.
      2. Деревня, за исключением небольшой части бедноты против нас.
      3. "Политика экстраординарных мер" (то есть политиканасильственного изъятия хлеба у крестьянства), котораяпроводится руководством ЦК, может кончиться гибельюсоветской власти.
      Поэтому Фрумкин требовал радикального поворота ЦК в сторону либеральной аграрной политики. В отсутствии этой либеральной политики, в возврате к методам "военного коммунизма", в открытом грабеже среднего крестьянства под видом борьбы с "кулачеством", в искусственном натравливании одних крестьян против других под видом "развертывания классовой борьбы" и, наконец, в изобретении Сталиным во время его командировки в Сибирь на хлебозаготовительную кампанию новейшего метода полицейского
      7И. Сталин. "Вопросы ленинизма". Москва, Огиз, стр. 203-213.
      8И. Сталин. "Вопросы ленинизма". Изд. XI, стр. 271.
      принуждения крестьян отдавать хлеб даром государству - так называемого "сибирско-уральского метода" - вот где причина нашего хлебного кризиса,писал Фрумкин.- Мы требуем расширения посевной площади - крестьяне расширяют ее, а тогда мы их записываем в кулаки! Мы требуем расширения товарооборота люди открывают мелкие ларьки, а мы их записываем в спекулянты! Мы требуем поднятия промышленности и люди открывают сапожные мастерские, а мы их записываем в нэпманы! Мы требуем советской демократии, люди указывают нам на нашу антидемократичность, а мы их сажаем в ГПУ,- доказывал Фрумкин.
      Поскольку Фрумкин раздал свое письмо членам пленума ЦК, Сталин хотел предупредить реакцию пленума особым решением Политбюро. В проекте решения предусматривалось "решительное осуждение правооппортунистического антипартийного выступления" Фрумкина с соответствующими организационными выводами, то есть снятием Фрумкина с поста замнаркомфина СССР.
      Группа Бухарина отказалась санкционировать такое решение. Когда же Бухарин, Рыков и Томский увидели, что для своего решения Сталин обеспечил большинство в Политбюро, то они просто ушли с заседания. Сталин определил этот уход как "примиренчество" к правому уклону, но Фрумкин был осужден за этот уклон, хотя временно с работы и не снят. Таким образом, вслед за его письмом члены ЦК получили "единогласно принятую резолюцию Политбюро по поводу письма т. Фрумкина". Факт выступления трех членов Политбюро против этого решения и их демонстративный уход с заседания был скрыт не только от партии, но и от членов ЦК. А будучи связанными партийной и коллегиальной дисциплиной внутри Политбюро, эти трое не могли довести свои взгляды до сведения партии и членов ЦК. Пользуясь этим, Сталин весьма ловко разыграл карту "единства в Политбюро", а люди, ориентировавшиеся во внутренней политике на Рыкова, Бухарина и Томского, были глубоко разочарованы их "единодушием" со Сталиным.
      IV. СИБИРСКИЙ ПЛАН СТАЛИНА
      Практический план колхозного строя родился, собственно говоря, не в Политбюро и даже не в Москве, а в Сибири. Правда, уже XV съезд партии постановил держать
      курс на развитие коллективов9, но это решение все еще оставалось на бумаге, пока за дело не взялся сам Сталин. Когда осенью 1927 года, вопреки Бухарину, Рыкову, Томскому и Угланову и, кажется, Калинину, Политбюро постановило применять на хлебозаготовках чрезвычайные меры ("экстраординарные меры"), руководители ЦК и правительства были командированы в качестве "чрезвычайных уполномоченных" в основные зерновые районы страны - на Украину, ЦЧО, Северный Кавказ и Сибирь. Обычно такие уполномоченные имели право единолично решать любой вопрос на местах от имени ЦК и Совнаркома. В их распоряжении находился целый штаб сотрудников, от чекистов, специалистов, пропагандистов и до машинисток включительно, который комплектовался в Москве каждым из "чрезвычайных уполномоченных".
      В качестве такого уполномоченного в начале 1928 года в Сибирь был командирован Сталин, а в числе его штабных "специалистов" находились сибиряки Маленков и Сорокин. Полномочия Сталина распространялись и на Урал, но на Урал Сталин не собирался ехать, ограничившись вызовом тамошних руководителей в свою будущую сибирскую ставку - в Новосибирск.
      Сибирский и уральский актив был предупрежден правительственной телеграммой о предстоящем прибытии Сталина с чрезвычайными полномочиями. Пока Сталин мчался в бронированном вагоне сибирского экспресса, в Сибири царил переполох, граничащий с паникой гоголевских героев из "Ревизора".
      Сорокин уже находился в Новосибирске в "дозорной бригаде" ЦК, когда секретарь Сибирского крайкома Сырцов устанавливал порядок: в школах начались регулярные занятия, в больницах производили дезинфекции ответственные работники сняли галстуки ("Сталин,- говорят,- органически не терпит галстуков"), а свободный оркестр местного гарнизона репетировал революционные гимны (тогда гимнов о Сталине еще не было).
      Наконец Сталин прибыл со своей свитой и, минуя "потемкинские" деревни, прямо направился в настоящие деревни в поисках лишь одной достопримечательности
      9 Соответствующее место резолюции XV съезда партии гласило "В настоящий период задача объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы должна быть поставлена в качестве основной задачи партии в деревне" ("ВКП( I в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК", ЧIII, стр. 251. В. Молотов. "О работе в деревне, XV съезд ВКП(б)").
      Сибири: хлеба. Сорокин рассказывал, что сначала Сталин попросил Сырцова дать ему местную карту с нанесением на нее наиболее хлебных районов и сводку о выполнении плана хлебопоставок.
      Ему предоставили и то и другое. Сталин объехал лишь те районы, которые были нанесены на карту как малохлебные. Он заезжал в случайные деревни, панибратски беседовал с крестьянами, под видом осмотра хозяйства заходил в сараи, конюшни, на гумна. Расспрашивал, на что крестьяне жалуются, хорошо ли относится к ним местное начальство, и каждый раз беседа оканчивалась неизменным вопросом: а вот, я вижу, у вас даром пропадает хлеб, почему вы не хотите его продать государству? На такой вопрос Сталин в одной деревне получил ответ: а вот, я тоже вижу, что у вас в Москве даром пропадает мануфактура, почему вы не хотите продать ее крестьянам? Сталин вопроса "не расслышал". Зато другой вопрос он не только "расслышал", но и твердо запомнил. Об этом он говорил спустя год, на апрельском пленуме ЦК 1929 года, но дипломатически перенес этот случай из Сибири в Казахстан, а вместо себя поставил какого-то безличного "нашего агитатора". Однако и в исправленном изложении Сталина случай был очень характерен10:
      "Когда наш агитатор, например, в Казахстане, два часа убеждал держателей хлеба сдать хлеб для снабжения страны, кулак выступил с трубкой во рту и ответил ему: "А ты попляши, парень, тогда я тебе дам пуда два хлеба".
      Весь пленум знал, что этим "парнем" был сам Сталин. Потом Сталин объездил районы, где были выполнены планы хлебозаготовок. Теперь, присоединив к своим собственным наблюдениям данные своих специалистов, Сталин составил себе общую картину положения дел, дающую возможность сделать определенные выводы. Выводы, касающиеся Сибири, заключались в том, что "малохлебные районы" на самом деле являются наиболее хлебными. Крестьяне этих районов хлеба не дают потому, что у них его просят, вместо того чтобы отбирать!
      Что же касается тех районов, в которых план выполнен, то тут дело обстоит еще хуже: план выполнен из-за его "заниженности". Районы эти могут и обязаны дать еще столько же хлеба, сколько они сдали. Как это
      10 И. Сталин. "Вопросы ленинизма", стр. 260.
      сделать? Провести бедняцко-середняцкие собрания о самообложении. Кулаков на эти собрания пускать нельзя. На этих собраниях надо принимать решения о "добровольной сдаче" крестьянами всех хлебных излишков государству. При этом кулакам давать "твердые задания" невыполнение которых всегда влечет за собою применение статьи 107 УК РСФСР.
      После всего этого Сталин решил информировать бюро Сибирского крайкома и Уральского обкома ВКП(б) о дальнейших задачах и планах. В одной из речей, которая тогда была скрыта от страны, он заявил:
      "Я командирован к вам в Сибирь на короткий срок. Мне поручено помочь вам в деле выполнения плана хлебозаготовок. Мне поручено также обсудить с вами вопрос о перспективах развития сельского хозяйства, о планах развертывания в вашем крае строительства колхозов и совхозов... Вы говорите, что план хлебозаготовок напряженный, что он невыполним. Почему невыполним, откуда вы это взяли?.. Посмотрите на кулацкие хозяйства: там амбары и сараи полны хлебом, хлеб лежит под навесами ввиду недостатка мест хранения... Я видел несколько десятков представителей вашей прокурорской и судебной власти. Почти все они живут у кулаков, состоят у кулаков в нахлебниках и, конечно, стараются жить в мире с кулаками! На мой вопрос они ответили, что у кулаков на квартире и чище и кормят лучше. Понятно, что о таких представителей прокурорской и судебной власти нельзя ждать чего-либо путного и полезного для совет ского государства. Непонятно только, почему эти господ до сих пор еще не вычищены и не заменены другими. Предлагаю: а) потребовать от кулаков немедленно сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам б) в случае отказа кулаков подчиниться закону,- при влечь их к судебной ответственности по ст. 107 У голов ного Кодекса РСФСР и конфисковать у них хлебные и лишки в пользу государства с тем, чтобы 25 процентов конфискованного хлеба было распределено среди бедноты и маломощных середняков"11.
      Чтобы дело пошло успешнее, Сталин предложил снять с ответственных постов и исключить из партии тех коммунистов, которые "якшаются" с кулаками и нэп манами. К этой категории он относил всех коммунистов живущих у кулаков, женатых на их дочерях, имеющих
      11 И. Сталин. Сочинения, т. 11, стр. 1-4.
      иные родственные связи с "чуждыми элементами" или же происходящих из "социально-чуждой среды".
      Паникеры оказались правы: не успел Сталин еще уехать, как в Сибири и на Урале началась кампания против "перерожденцев" и "чужаков", которых стали пачками снимать с работы и исключать из партии. Никому не делалось никаких скидок: исключались бывшие заслуженные партизаны, "красногвардейцы", "революционные матросы", коммунисты "ленинского призыва" (молодые коммунисты, принятые в партию в связи со смертью Ленина). Причины исключения везде одни и те же - "сращивание ("якшание") с чуждыми элементами", "притупление революционной бдительности" и саботаж хлебозаготовок. Никакие былые "революционные заслуги" не принимались во внимание. Тогда, собственно, и родилась известная формула: "за прошлое - спасибо, за настоящее отвечай!"
      На место исключенных назначались люди, не имевшие никакого прошлого или имевшие "весьма темное прошлое", даже с точки зрения самих большевиков, но которые готовы были пойти на все, что бы от них не потребовала партия, то есть Сталин. А он пока что требовал только одного - хлеба! Хлеба любой ценой и любыми средствами!
      Эти организационные мероприятия были лишь одной стороной дела. Сами по себе они не могли иметь успеха, если основательно не "раскачать" самого крестьянства. В "раскачке" этого крестьянства Сталин встал на путь расслоения крестьянства по признакам групповым или классовым. Деревня была разбита на шесть групп: 1) батраки, 2) беднота, 3) маломощные середняки, 4) середняки, 5) зажиточные и 6) кулаки.
      При распределении плана хлебозаготовок первые две группы освобождались от сдачи хлеба, третья группа Делала "символический взнос", четвертая категория сдавала "законную норму" (около одной четвертой наличного хлеба), пятая и шестая категории - весь хлеб. Не менее оригинальны были и методы изъятия хлеба, предложенные Сталиным: "самообложение" и "твердое задание".
      Прежде всего созывались так называемые "собрания бедноты". На этих собраниях утверждались списки, кого из крестьян данного села отнести к какой категории. После утверждения списков выбирали "комсоды" (комиссии содействия). В их задачу входило: 1) утверждать от имени крестьян план хлебозаготовок, предложенный сверху;
      2) взыскивать этот хлеб с крестьян (обходы крестьянских дворов, обыски, конфискация хлеба). Чтобы подбодрить бедноту на борьбу с основной массой крестьянства, названной теперь "кулачеством" (к кулачеству относились, по существу, и "зажиточные"), Сталин предложил дать бедноте "ряд льгот, в силу которых беднота получала в свое распоряжение 25 % конфискованного кулацкого хлеба"12. Таким образом, часть крестьян, преимущественно бедняцкая и нерадивая, как раз та часть, которую потом сами большевики величали "лодырями", стала как бы подрядчиками государства на процентах: при помощи органов милиции и ГПУ она отбирала хлеб у зажиточных крестьян, получая за это 25% забранного хлеба в свою пользу. Если же зажиточные крестьяне оказывали сопротивление, то их судили уголовным судом. Впоследствии Сталин с полным основанием писал13:
      "Чрезвычайные меры возымели свое действие: беднота и середняки включились в решительную борьбу против кулачества, кулачество было изолировано, сопротивление кулачества и спекулянтов было сломлено".
      Основная цель миссии Сталина состояла, однако, не в этом. С тех пор как в Политбюро наметились разногласия по вопросам политики в деревне, в частности по вопросам дальнейших перспектив развития сельского хозяйства, перед советским правительством встала одна, далеко не теоретическая задача: эволюция или революция, мир с крестьянством или репрессии против крестьянства. Короче: "кто кого?" - так по-ленински сформулировал Сталин эту задачу. Сталин держался той точки зрения, что уже наступило время, когда советская власть настолько укрепилась, что она может повторить опыт Октябрьской революции против капиталистов и помещиков, на этот раз уже против зажиточного и среднего крестьянства в деревне. Эту мысль Сталин обосновал так14:
      "...для упрочения советского строя и победы социалистического строительства в нашей стране совершенно недостаточно социализации одной лишь промышленности. Для этого необходимо перейти от социализации промышленности к социализации всего сельского хозяйства"-В какой форме провести эту социализацию крестьянства? В той же речи в Сибири Сталин дал ответ15:
      12"История ВКП(б). Краткий курс", стр. 279.
      13Там же.
      14И. С т а л и н. Сочинения, т. 11, стр. 6.
      15Там же.
      "...нужно покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами (и совхозами), способными заменить, как сдатчика хлеба государству, не только кулаков, но и индивидуальных крестьян".
      Но на XV съезде партии, который происходил ровно за месяц до этого выступления Сталина (декабрь 1927 г.), еще не было речи о "колхозах", а тем более не было директивы: "покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами". Там говорилось лишь16: "принять ряд новых мер, ограничивающих развитие капитализма в деревне и ведущих крестьянское хозяйство по направлению к социализму". Вот этот вопрос о "сплошной коллективизации" и "ликвидации кулачества, как класса, на ее основе" Сталин и поставил перед сибиряками. При обсуждении его на заседании Сибирского крайкома Сталина поддержали: Сырцов (секретарь Сибирского крайкома), Шверник (секретарь Уральского обкома), Кабаков (председатель Уральского облисполкома) и Сулимов (Урал). Уезжая из Сибири, Сталин вез в кармане постановление Сибирского и Уральского комитетов партии, требующее проведения форсированного курса коллективизации по методу Сталина. Вскоре к этому постановлению присоединилась Центрально-Черноземная область (секретарь Варейкис), Нижненовгородский крайком (секретарь Жданов), ЦК КП(б)У (секретарь Каганович) и через некоторое время и Северо-Кавказкий крайком (секретарь Андреев). Однако вслед за Сталиным в Москву посыпались бесчисленные письма и телеграммы крестьян и самих работников Сибири и Урала, жаловавшихся на "государственный переворот", который Сталин произвел там в виде опыта. Когда "урало-сибирскому методу", как Сталин называл свой эксперимент, начали подражать, по прямому указанию Сталина от имени ЦК, и в других районах, то появились серьезные симптомы возможного крестьянского бунта в широком масштабе. Это заставило группу Бухарина вновь поставить вопрос перед ЦК, чтобы призвать Сталина к порядку. В результате этого Политбюро приняло решение, подписанное самим Сталиным, в котором прямо говорилось17:
      "Разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим продразверстку, раскулачивание и т. д., являются
      16"ВКП(б) в резолюциях...", 1933, ч. II, стр. 17260. И. Ста ли н. Сочинения, т. 11, стр. 15
      17И.Сталин. Сочинения, т.11, стр.15.
      контрреволюционной болтовней, против которой необходима решительная борьба. Нэп есть основа нашей экономической политики, и остается таковой на длительный исторический период".
      Подписывая это постановление, Сталин обманывал свою собственную партию: через год он провозгласил отмену нэпа, рассчитанного на "длительный исторический период"!
      Вспоминая об этой поездке Сталина в Сибирь и своей роли в проведении "сибирского опыта", Сорокин передал мне впоследствии некоторые подробности о лицах из штаба Сталина и о сибирско-уральских руководителях,- подробности, проливающие свет на дальнейшую карьеру этих лиц. Прежде всего, я тогда впервые услышал имя Маленкова. Последний работал тогда, продолжая учебу в МВТУ (Московское высшее техническое училище), в аппарате ЦК, в личном секретариате Сталина. Еще во время своей учебы Маленков выдвинулся как "активист" в борьбе с троцкистской оппозицией и уже в 1924 году встал во главе партийной организации училища. Когда эта организация МВТУ почти единодушно поддержала платформу Троцкого18, Маленков был одним из нескольких коммунистов, которые фанатично выступали за "ленинское руководство" Сталина - Бухарина. Партийное собрание училища квалифицировало его позицию как "оппортунистическую" и "подхалимскую" и постановило снять Маленкова с поста секретаря партийной организации. Маленков пожаловался в райком партии (кажется, Краснопресненский), но там ему ответили, что РК не может ни отменить решения собрания, ни восстановить его в должности секретаря, так как это будет нарушением устава партии. Маленков обратился в Московский комитет, но опять-таки безрезультатно. Тогда он написал в ЦК жалобу, в которой обвинял РК и МК в том, что они не помогают ему в разоблачении "троцкистского заговора" в МВТУ. Через некоторое время Маленков был вызван к заведующему орг-инструкторским отделом ЦК Л. Кагановичу. Так произошла "историческая встреча". Маленков рассказал Кагановичу о вещах, о которых в ЦК догадывались, но установить не могли. Вузовские ячейки и ячейки партии МВТУ дер" жатся за троцкистов, главным образом потому,- докладывал Маленков,- что "учащиеся-троцкисты" пользуются "особыми привилегиями" у райкомов и Московского ко
      18 Л. Троцкий. "Моя жизнь", ч. II.
      митета партии; последние не разрешают исключать из партии "злостных троцкистов", требуя их "воспитания", а Ходоровский (Главпрофобр Наркомпроса) сажает во главе вузов директоров из "заядлых троцкистов". На дискуссионные собрания ячеек РК и МК посылают, в качестве докладчиков, всяких беспомощных "пролетариев от станка", тогда как троцкисты посылают докладчиков из Коммунистической академии и Института красной профессуры и даже работников Коминтерна. На вопрос Кагановича: "Как нам, по вашему мнению, очистить вузовские организации от троцкистов?", Маленков ответил конкретным планом: "Надо пройтись железной метлой не только по аудиториям вузов, но и по кабинетам вузовских начальников. Вот вам и план, как провести все это мероприятие",- при этих словах Маленков вынул из своего студенческого портфеля подробные "Предложения по чистке вузовских партийных организаций". Это был меморандум на имя ЦК. Каганович не стал читать меморандум, но обещал просмотреть, а самого Маленкова попросил прийти к нему еще раз через неделю (время достаточное для наведения справок о Маленкове в особом секторе ЦК и ОГПУ). Едва ли можно сомневаться в том, что молодой Маленков (ему было тогда всего 23 года) произвел на Кагановича самое положительное впечатление. Принимая второй раз Маленкова, Каганович удивил его новостью: т.Сталин хочет с вами познакомиться. Пойдемте к нему.
      Сталин принял Маленкова запросто ("Уже при первой Моей встрече со Сталиным я почувствовал в нем родного отца",- говорил Маленков Сорокину), расспрашивал его об учебных успехах, о питании, об общежитии, живы ли родители и все в этом духе. Ни одного делового или политического вопроса. Конец беседы явился для Маленкова полным сюрпризом: "Мы с Лазарем Моисеевичем договорились забрать вас на работу в аппарат ЦК. Не возражаете, товарищ Маленков?" - спросил Сталин. "Я живу для партии",- отвечал Маленков.
      Это было в начале 1925 года. "Предложения" Маленкова легли в основу директив по чистке вузовских и учрежденческих ячеек в 1925 году, а сам Маленков стал одним из руководителей этой чистки. За один 1925 год из партии было исключено 92 тысячи студентов и советских чиновников19; Маленков с тех пор стал "аппаратчиком" ЦК и МК ВКП(б).
      19 "История ВКП(б). Краткий курс", стр. 257, 263.
      В штабе Сталина Маленков выполнял функции его личного адъютанта. Он аккуратно вел дневник впечатлений Сталина от разных поездок, записывал его вопросы и ответы, указания и распоряжения, присутствовал на всех закрытых совещаниях Сталина с руководителями края, составлял параллельный протокол этих совещаний для Сталина, а на некоторых ведомственных совещаниях, где у Сталина не оказывалось возможности присутствовать, Маленков представлял его в качестве наблюдателя. Но нигде и никогда он не выступал в прениях, хотя очень часто и задавал вопросы по обсуждаемым делам, если только не присутствовал сам Сталин.
      Многие его личные качества роднят его с его учителем. Отсутствие болтливости, внутренняя сосредоточенность, чуждость академизму и теоретизированию, ярко бросающийся в глаза грубый реализм, граничащий с откровенным цинизмом, практический утилитаризм при решении самых отвлеченных проблем, удивительная способность приспособленчества и лавирования, если этого требуют личные интересы или интересы дела. Если добавить к ним два других качества, которые он унаследовал от своего учителя -глубоко затаенную хитрость и способность на самое крайнее вероломство, вплоть до измены даже Сталину, тогда мы получаем общее представление о психологическом профиле Маленкова. Уже говорилось, что теория не является его сильной стороной. И это не случайно. Один из ответственных работников ЦК, уже спустя много времени, рассказывал мне, что как-то в дружеской беседе Маленков сказал ему: "Вы, теоретики, все хвалитесь своими знаниями марксизма, но я читал полностью Сталина, не всего Ленина и лишь "Коммунистический манифест" Маркса и Энгельса, а марксизм знаю не хуже вас, макулатурных теоретиков!"
      Очень может быть, что Маленков и не признавался так открыто в своем невежестве в марксизме, но что это фактически соответствует действительности, в этом я не сомневаюсь и сейчас. В этом нет ничего удивительного. Я знавал многих членов ЦК - практиков своего дела, даже партийных деятелей, которые оправдывали свое невежество в области марксистской теории трудностью для понимания "Капитала" Маркса или "Диалектики природы" Энгельса. Даже больше. Кто внимательно изучал так называемые "теоретические труды" Сталина, того прямо-таки поражают школьные ошибки Сталина (и это бессознательно!) в области философии и политической экономии.
      Но потом все это выдавали за "дальнейшее развитие марксизма".
      Слабость в теории или, во всяком случае, отсутствие претенциозной склонности к теоретизированию при неимении к этому природного дара - это, пожалуй, плюс людей типа Маленкова. Как раз русская революция пожрала всех своих теоретиков и больше всего погрешил в этом ее большевистский этап (Плеханов, Богданов, Троцкий, Бухарин, Преображенский и др.). До победы революции они давали тон, программу и идеологию движения, после же победы, когда от теории надо было переходить к практике, они оказались неспособными ни к чему, кроме теоретизирования и в дальнейшем. Поэтому руль нового государственного корабля оказался в руках трезвых капитанов, не признающих ни безгрешности, ни старых догматов, ни авторитетов своих пророков. В этом смысле Сталин был величайший утилизатор и враг мертвых догм. "Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на точке зрения последнего",- говорил он за несколько месяцев до прихода к власти большевиков. Вот таких "творческих марксистов" Сталин и подбирал вокруг себя, когда он занял капитанскую каюту на большевистском корабле. Маленков и оказался таким "марксистом", не читав даже Маркса. Еще одно немаловажное качество Маленкова,- это умение проникать в чужую душу. Все, кто знал его близко, рассказывали, что стоит Маленкову поговорить некоторое время с незнакомым человеком - и он может поставить безошибочный диагноз - "чем дышит" и на что способен этот человек. В этом смысле Маленков в оценке людей ошибался даже меньше самого Сталина.
      Известен случай, когда Маленков отлично засвидетельствовал свое превосходство над Сталиным в распознавании людей - это история с выдвижением Сырцова на пост председателя Совнаркома РСФСР вместо Рыкова в 1930 году. Сталин более близко познакомился с Сырцовым только в свою поездку в Сибирь. Так как тогда уже намечалась борьба с группой Бухарина и Сталин мысленно разрабатывал проект, кем и как нужно будет заменить его будущие жертвы, он решил изучить сибирских руководителей как кандидатов для возможного выдвижения. Накануне своего отъезда из Новосибирска Сталин договорился, конечно, под величайшим секретом, что Сырцов, возможно, будет отозван на ответственную работу в Москву. Сталин не скрыл от Сырцова, что такое назна
      чение он связывает с лояльностью его к ЦК (иначе говоря, к Сталину). Сырцов еще не знал точно, в чем дело, и дал свое согласие. Однако Маленков вежливо, хотя и довольно настойчиво, предупредил Сталина - Сырцов "подведет"! Сталин не придал особенного значения замечанию Маленкова, и Сырцов был назначен председателем Совнаркома РСФСР и даже введен в состав кандидатов в члены Политбюро. Прошло каких-нибудь шесть месяцев и Сырцов "подвел"! Он был выведен из ЦК, а звезда Маленкова поднялась.
      V. ПЕРВЫЕ АРЕСТЫ В ИКП
      "Лучше поздно, чем никогда" - острили студенты, когда в ИКП произошли первые аресты. В числе арестованных не было ни одного профессора, все это были слушатели исторического отделения и отделения философии и естествознания, преимущественно старших курсов, мне мало известные. На партийном собрании, созванном по этому поводу, секретарь ячейки Орлов и представитель ЦК (им был, если я не ошибаюсь, Б. Таль) объяснили причины арестов: "маленькая группка троцкистских предателей, окопавшихся в ИКП, подогреваемая правыми из московской парторганизации, старалась противопоставить ИКП ленинскому Центральному Комитету. Доблестные чекисты раскрыли заговор и вовремя обезопасили ИКП от заговорщиков. Поможем ОГПУ до конца выкорчевать корни "троцкизма". Вот к чему приблизительно сводилась речь Орлова. Представитель ЦК ни слова не говорил о "троцкистах", а больше подчеркивал правую опасность. "Контрреволюционный троцкизм разгромлен и физически и идейно, надо доконать его правых соперников", такова была вкратце его речь.
      После такой противоречивой информации Орлова и представителя ЦК мы, собственно, и не поняли, кто же эти арестованные - "левые или правые"? Представителю ЦК, конечно, виднее, но и Орлов, как секретарь парторганизации ИКП, подчинялся прямо ЦК и получал директивы оттуда. Собрание сразу приняло бурный характер. Посыпались многочисленные вопросы, то к Орлову, то к представителю ЦК:
      - Кто же, в конце концов, арестованные - контрреволюционеры или просто уклонисты, "левые" или "правые"?
      - В какой связи аресты находятся с "портретом Сталина"?
      - Где и когда слыхано, чтобы заслуженные большевики загонялись в подвалы большевистского ГПУ дажебез предварительного обсуждения вопроса об их партийности?
      - Знают ли в ЦК, что почти все арестованные были активными участниками революции и гражданской войны?
      - Все арестованные - заслуженные коммунисты, павшие жертвой заговора группы Орлова. Где тогда гарантия,что мы все, сидящие в этом зале, не будем арестованызавтра по доносу Орлова, если эти аресты будут санкционированы, или же, наоборот, где гарантия, что мы не будем арестованы сегодня по доносу того же Орлова, если мыэтих арестов не одобрим?
      Последний вопрос задал Сорокин. Он, в сущности, и взорвал Орлова. Нахмурив брови, уставив свои большие серые глаза прямо в Сорокина, он хриплым голосом кабач-ного пьяницы проговорил:
      - Товарищ Сорокин, ваше лукавое мудрствование не свидетельствует о вашем мужестве. Если вы солидарны с арестованными бандитами, то заявите это со свойственной большевикам прямотой, а для демагогии и провокации нет места на партийном собрании!
      Сорокин спокойно поднялся с места, подошел к трибуне и, не спросив у председателя слова, обратился к собранию: - Если когда-либо в этих стенах побывал бандит, провокатор и трус - это сам Орлов. Собранию, может быть, это неизвестно, но спровоцированный Орловым на объяснение, я должен быть откровенным: в те тяжелые годы революции, когда я по заданию ЦК работал в подполье у Деникина, Орлов был адъютантом у генерала Эрдели и продавал мне тайны своего шефа, правда, только за наличные деньги. Вот документы.
      Сорокин швырнул прямо в лицо представителя ЦК кипу полинявших от времени документов - расписок, донесений, газетных вырезок.
      В зале произошло бурное движение, сопровождаемое громкими выкриками за и против Орлова. Представитель ЦК призвал собрание к порядку. Сорокин продолжал речь о карьере Орлова у белых.
      - Мое кратковременное пребывание у белых в ЦК известно,- отпарировал Орлов.
      - Но, к сожалению, в ЦК все еще неизвестно,-продолжал Сорокин повышенным нервным голосом,что вы остались верным своей старой профессии доносчика, провокатора, карьериста... Не партия, не ЦК и даже не ГПУ, а вы, Орлов, посадили ваших врагов в подвал... К несчастью, вы не один, вас набралась целая армия профессиональных Малиновских...
      Зал слушал с затаенным вниманием слова Сорокина. Для большинства речь эта была откровением.
      Не дав Сорокину докончить, представитель ЦК попросил слово для экстренного заявления. Сорокин покинул трибуну. Собрание насторожилось.
      - Не потому партия расправилась с Троцким, Зиновьевым и Каменевым, что они были менее заслуженными, чем товарищ Сорокин, а потому, что, пользуясь своими прошлыми заслугами, они наносили вред сегодняшней генеральной линии партии. Недаром наш народ говорит - за прошлое спасибо, а вот за сегодняшнее отвечай! Советская власть не есть торговая фирма "Троцкий и К°", а государственная система диктатуры пролетариата. Мозгом этой диктатуры является ленинский ЦК, кто против ЦК, тот против партии, тот против пролетариата, потому что наша партия есть авангард пролетариата. Поэтому пусть т. Сорокин, заслуги которого в прошлом мы все признаем, не забывает, что теперь партия мерит людей другим масштабом!
      - Да здравствуют белогвардейские большевики!-раздался в зале лозунг.
      - Подождите,- продолжал представитель ЦК,- и обэтом я скажу. Да, мы знаем, что в рядах нашей партии есть меньшевики, эсеры и даже лица, случайно оказавшиеся у белых. Многие из них на практике доказали и доказывают, что все их прошлое было ошибочным и случайным. Но прошлые ошибки и заблуждения прощаются, когда они демонстрируют сейчас беспредельную преданность ленинскому ЦК. Поэтому говорить о "белогвардейских" или "меньшевистских" большевиках - значит выступать против партии. Таких выступлений партия не потерпит так же, как она не потерпит желания правых свернуть еес ленинского пути, и тут не будут приняты во внимание никакие заслуги в прошлом. С бандитом, который взвелкурок своего оружия и целится прямо в ваше сердце, нельзя ступать в переговоры, надо предупреждать его выстрел.Партия предупредила выстрел троцкистов, предупредит и ыстрел правых. Вот почему партия, а не Орлов, изъялаи контрреволюционеров в ИКП. Да, как будто есть нарушение устава партии, что мы не даем вам обсудить вопрос
      об исключении из партии арестованных до их ареста. Но тут надо заметить, что, во-первых, устав партии не есть статут какого-нибудь рыцарского ордена, а инструмент воли партии, во-вторых, почему же это враги в партии должны пользоваться преимуществом предупреждения о предстоящих репрессиях перед врагами вне партии. В ЦК сидят не рыцари ложного понятия чести, а революционеры дела... ЦК, как высший исполнительный орган партии, вправе сам исключать любого члена партии. Он и исключил арестованных лиц, заочно, еще до их ареста.
      Представитель ЦК предложил собранию подтвердить "единственно правильное решение ЦК".
      Вопрос был поставлен на голосование без дальнейших прений в такой формулировке: "Кто за решение ЦК об исключении из партии врагов партии и народа...?"
      За эту формулировку голосовало слабое большинство, против, кажется, никто не голосовал. Около трех десятков воздержалось. Некоторые просто не участвовали в голосовании. От воздержавшихся потребовали мотивировки.
      - Я лично воздержался не потому,- сказал Сорокин,- что выступаю против ЦК, а потому, что ЦК не соблюдает порядка очереди - сначала надо посадить в ГПУ Орловых, потом скрытых троцкистов, а там поговорим о мнимых или действительных "правых".
      - Кого же ты имеешь в виду под "скрытыми троцкистами"?- подал кто-то реплику из президиума.
      - Ты их знаешь лучше меня,- ответил Сорокин и сел.Это вызвало явный гнев президиума. Намек на "скрытых троцкистов" больно задел верноподданных сталинцев.В широких кругах партии с нескрываемой тревогой следили за тем, как самые радикальные требования Троцкого в отношении внутренней политики (крестьянство, нэп,индустриализация) становились программой действия антитроцкистского ЦК. Некоторые договаривались даже до того, что серьезно дискутировали вопрос о "добровольном уходе" Троцкого из Политбюро и о принятии Сталиным троцкистского плана ликвидации нэпа. Троцкий слишкомхорошо знал честолюбие Сталина, чтобы успешно игратьна этой его слабости. Жертвуя личной амбицией, Троцкий решил выиграть идею. Если же он не уступит сейчас, жаждавласти Сталина пересилит всякую идею, и тогда погибнетСталин, погибнет Троцкий и погибнет вся революция.Но так как на путях к власти у Сталина нет никакой другой программы и другого выхода, кроме как принятие платформы Троцкого, то надо облегчить Сталину его задачу в конечных интересах революции. Однако Троцкий имел не только развернутую платформу "сверхиндустриализации" и "перманентной революции", которые хорошо известны Сталину и ему по душе, но Троцкий разработал до тончайших деталей и методы претворения ее в жизнь. Платформа лежит на столе в Политбюро, а методы - в мозговом сейфе Троцкого.
      Этот сейф Троцкий откроет только на второй день после провала Сталина с троцкистской платформой, когда партия уберет Сталина и торжественно пригласит Троцкого на престол.
      Практика "экстраординарных мер" в хлебозаготовительных кампаниях 1927 и 1928 годов свидетельствует как раз о том, что Сталин уже поссорил партию с крестьянством, а когда он приступит к осуществлению первой пятилетки, он поссорит ее и с рабочим классом.
      Сталин стремительно мчится к катастрофе, а Троцкий уверенно отсиживает свои последние дни в Алма-Ате.
      Во всей этой иллюизии была одна правда - Сталин воспринял, с некоторой внешней отделкой, платформу Троцкого, но с тем, чтобы ею же похоронить Троцкого и идейно. Но как велика сила иллюзии! Оказывается, и более серьезные люди бывают в плену у последней. Вот что об этом рассказывал впоследствии сам Троцкий20:
      "Тайме" напечатал позже сообщение о том, что я выехал в Константинополь по соглашению со Сталиным, чтобы подготовить здесь военный захват стран Ближнего Востока. Шестилетняя борьба между мною и эпигонами изображалась как простая комедия с заранее распределенными ролями.- Кто поверит этому?спросит иной оптимист - и ошибется".
      Собственно говоря, вся разница между Сталиным и Троцким была не в программных вопросах, а в тактике. Если бы Ленин жил, отпала бы и эта разница. Когда надо было делать резкий, иной раз совершенно неожиданный поворот в политике, Ленин, будучи во главе партии, а потом и государства, сам становился в оппозицию ко всей своей вчерашней политике - "либо мы изменим политику и тактику, либо мы все погибнем, как партия",- заявлял он на поворотных этапах русской революции и советской власти. Так было в 1906-1907 годах, так было после Февральской революции (апрель 1917 г.), так было и в 1921 году (нэп).
      20Л. Троцкий. "Моя жизнь", ч. II, стр. 319.
      Вот эту величайшую тактическую гибкость - "ленинскую диалектику" Сталин усвоил твердо, Троцкий же ее не понял и до конца дней своих. Когда же Сталину пришлось вступить в войну с "правыми" и поэтому, по логике вещей, черпать свою идейную пищу из троцкистского котла, он не дал себя запугать шумом "правых" о "троцкизме".
      Сталин хорошо понимал, что править страной с 170-миллионным преимущественно крестьянско-демократическим населением ему не удастся, если он экономически не задушит эту крестьянскую демократию. Задавив ее экономически, он легко мог править ею и политически. Поэтому Сталин так же смело шел на ликвидацию нэпа, как смело ввел его пять лет тому назад Ленин. Нэп был большим элементом свободы, которую вынудили у Ленина крестьяне, вынудили потому, что Ленин был слаб, но Ленин мог править страной и при наличии нэпа, поскольку опирался на большинство в партии. Сталин же, взятый с самого начала и Лениным ("политическое завещание"), и партией (троцкисты, правые, "национал-уклонисты") под сомнение, как лидер, не мог укрепиться у власти, допуская в партии ленинскую "внутрипартийную демократию", а в стране - крестьянские вольности.
      Теперь, после того как устранены троцкисты при явном сочувствии крестьянства и поддержке крестьянской членской массы в партии, надо было идейно убить правых, чтобы покончить заодно и с нэпом и с "внутрипартийной демократией". Другого пути к личной диктатуре не было. Здесь Сталин вписал новую главу в историю политической тактики Ленина. Задача была тяжелой, опасность была велика, врагов было много, но головой своей Сталин и в этом случае не рисковал - он слишком хорошо знал своих врагов, чтобы не бояться их.
      Победят враги (правые), Сталин покается и этим дело кончится или, в худшем случае, его уберут из Москвы и поставят во главе какого-нибудь кооперативного союза в Грузии. Победит он сам,- он похоронит и "правых" и "левых", чтобы лично управлять страной.
      На этом тернистом и кровавом пути к власти Сталин оказался и виртуозным тактиком ленинской школы, и величайшим комбинатором партийной стратегии, а сталинские ученики показывали себя везде достойными своего учителя. Так случилось и в стенах ИКП. Когда Сорокин хотел отделаться фразой, что "тебе известны скрытые троцкисты лучше, чем мне", один из членов президиума, высокий
      человек с рыжей шевелюрой, серыми, как у Орлова, глазами, звонким басом заявил:
      - Товарищ Сорокин, или ты докажешь, что мне известны "скрытые троцкисты" в партии (реплика, оказывается, исходила от него), или ты ответишь за клевету. Сорокин должен помнить,- продолжал он,- что кто берет под сомнение линию ленинского ЦК, тем только одна дорога - в лагерь контрреволюции. В этом случае партия будет разговаривать с ними на языке чекистов. Так поступила партия с ныне арестованными, так поступит и со всеми, кто выступит против нее. Пусть Сорокин не утешает себя мыслью, что он имеет единомышленников, напрасные надежды. Либо с партией, либо против партии! Середины нет! "Правых" ожидает участь "левых", если они не поймут этой истины. Ставка "правых" на ИКП, как на свой штаб на идеологическом фронте, бита, а теперь надо сорвать маску и с их ставленников в нашей среде. Предлагаю поставить на обсуждение вопрос об антипартийном поведении товарища Сорокина...
      Он закончил свою речь при громких протестах собрания и аплодисментах меньшинства.
      Это был секретарь партийной ячейки отделения философии и естествознания П. Ф. Юдин (ныне член ЦК). Председатель долго не мог успокоить собрание. Каждый требовал слова. Группами подбегали к столу президиума, кто-то даже явочным порядком занял ораторскую трибуну, тщетно пытаясь начать речь, но собрание неистовствовало. Большинство встало и образовалось несколько не столько спорящих, сколько кричащих групп. Некоторые заставили себя если не слушать, то слышать.
      - Это зажим критики!
      - Осадное положение в ИКП!
      - Демагогия Юдина!
      - Убрать Орлова из президиума!
      - Сорокин - заговорщик!
      Наконец председатель выкрикнул в бушующий зал:
      - Объявляю перерыв до завтра...
      Отложенное на завтра собрание возобновилось только через три дня. Тем временем все члены бюро общеинститутской ячейки и секретари ячеек всех отделений вызывались в ЦК.
      В числе вызванных были из слушателей, кроме Орлова, Юдина, Щербакова, Сорокина, и бывшие слушатели, впоследствии профессора Стэн, Митин, Ванаг, Карев, Луппол, Троицкий и ректор Покровский. Их принял Каганович
      в присутствии Криницкого, Стецкого и Б. Таля. Сорокин рассказывал, что на столе у Кагановича уже лежал стенографический отчет общего собрания ячейки ИКП. Отчет этот он, видимо, предварительно проштудировал. Многие места, испещренные красным карандашом, были отмечены многочисленными знаками на полях. Каганович, бывший обычно всегда в хорошем расположении духа, в связи с данным случаем напустил на себя притворное неудовольствие, желчность и важность человека, знающего себе вес. Он перелистывал отчет, то делая удивленное лицо, словно он читал его впервые, то насупив брови, нагонял морщины на лоб, когда хотел постичь сокровенный смысл читаемого. Это продолжалось около четверти часа при гробовом молчании присутствующих. Все продолжали стоять, кроме Покровского. Закончив чтение, Каганович исподлобья окинул стоящих сухим взглядом и пригласил занять места вокруг длинного стола, поставленного перпендикулярно к его рабочему столу. Беседа продолжалась около часа. Ее содержание доложил нам заместитель заведующего Агитпропом Стецкий. ЦК решил отозвать Орлова досрочно из ИКП в распоряжение ЦК (потом он был назначен инструктором Орготдела ЦК). Партийной ячейке ИКП был "рекомендован" новый состав бюро в лице Юдина, Митина, Щербакова, Петрова, Константинова, Сорокина, Покровского и др. Секретарем ячейки ЦК предложил Юдина. Кто же победил? Это оставалось тайной, пока не разыгрались новые события. Они не заставили себя долго ждать.
      IV. "ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ БРИГАДА" ЦК
      Снятие Орлова истолковывалось как несомненная победа Сорокина, но тогда не было понятно назначение секретарем ячейки Юдина. Совсем было непонятно и введение Сорокина в состав бюро. Все знали, что эти два человека не только враждебны друг другу, но прямые антиподы и по характеру. Юдин - начетчик, "талмудист", приспособленец и карьерист. Примитивность его теоретических суждений и посредственность исследовательских способностей сказывались только на учебных семинарах, а в партийной жизни Института у него было мало конкурентов. Люди типа Юдина обладали одним качеством, при правильном применении которого можно было делать головокружительную карьеру: даром правильной интерпретации уже принятых и способностью предвидения будущих решений ЦК. Предвосхищать партийную погоду при Ленине не было особенно трудной задачей, а следить за нею, да еще выводить безошибочно прогнозы при колебаниях сталинского барометра было делом чрезвычайно сложным. Надо было чувствовать себя и идейно и физически незримой частичкой самого Сталина, чтобы быть в контакте с работой его мозга. "Я не Ленин, но в Ленине и я",писал поэт Безыменский в "Партбилете". Юдины могли сказать о себе то же,"мы не Сталины, но в Сталине мы"! Поэтому Юдины и давали тон на партийных собраниях, а оппортунисты из партийных профессоров ставили им высшие академические отметки на том только основании, что они - будущие "звезды партии".
      Сорокины шли в теории так же, как и в гражданской войне, напролом, в лобовую атаку, мало считаясь с условиями местности и "метеорологическими сводками" партийной погоды, и неизбежно спотыкались.
      Я помню два ярких примера на этот счет.
      Первый: на семинаре по истории революционного движения в России XIX и XX вв. обсуждался проспект "Истории ВКП(б)" Ем. Ярославского, Минца и Кина. Чтобы ярче подчеркнуть значение "Апрельских тезисов" Ленина и продемонстрировать "разброд и шатание" в партии по вопросам об отношении к Временному правительству Львова - Керенского, авторы проспекта доказывали, что до приезда Ленина из-за границы российские большевики - бывшие думские депутаты, русское бюро ЦК, Петроградский комитет партии большевиков, газета "Правда" - стояли на полуоппортунистический соглашательской точке зрения. Все эти высшие органы партии держались лозунга - "мы будем поддерживать Временное правительство "постольку-поскольку", то есть поскольку Временное правительство будет осуществлять волю народа, постольку большевики и будут его поддерживать. В проспекте было указано, что "даже Сталин не имел ясной точки зрения по этому вопросу". Только "тезисы" Ленина поставили точку над "и": "никакой поддержки Временному правительству". Часть слушателей и профессоров типа Юдина категорически запротестовала против утверждения "даже Сталин". Аргументация протестовавших была такой: прошлую историю мы пишем для настоящего времени, а в настоящее время Сталин - преемник Ленина по руководству партией. "Даже Сталин" набрасывает тень на Сталина: надо выбросить эту часть "проспекта". Контраргументация Ярославского - Минца: история есть наука, наука же должна быть объективной. К тому же, нет ничего удивительного в том, что гений Ленина видел дальше и лучше рядовых руководителей партии. Решение - принять проспект в целом. Юдины замолчали, ЦК остался "нейтральным", но то, что предвидели Юдины, произошло через несколько лет: в 1931 году в письме в редакцию журнала "Пролетарская революция" Сталин забраковал "Историю ВКП(б)" под редакцией Ем. Ярославского за "принципиальные и исторические ошибки". Ярославские и Минцы каялись, а Юдины торжествовали.
      Второй пример. В 1928 году бывший слушатель ИКП и преподаватель философии в Академии коммунистического воспитания им. Н. Крупской М. Б. Митин представил на обсуждение кафедры новейшей философии ИКП трактат под необычным тогда названием: "Ленин и Сталин, как продолжатели философского учения Маркса и Энгельса". Руководитель кафедры А. Деборин, профессор Луппол и профессор Карев забраковали работу и даже высмеяли Митина, отважившегося называть Ленина и Сталина "философами": единственная работа Ленина по философии "Материализм и эмпириокритицизм" - не философский трактат, а популярные критические заметки, а Сталин вообще ничего не написал на философские темы. Другого мнения оказался секретарь ячейки философского отделения слушатель Юдин - он решительно восстал против своих профессоров и довел дело до ЦК.
      Из ЦК последовал довольно загадочный ответ: - Сообщите Юдину и Митину, что тема весьма интересная, но не актуальная.
      Но через три года она стала актуальной - начали появляться главы из этой работы на страницах "Правды", "Под знаменем марксизма" и "Большевика" за подписями Митина, Юдина и Ральцевича. Но мы несколько забегаем вперед.
      Как бы там ни было, Сорокин был введен в состав бюро общеинститутской ячейки и должен был работать вместе с Юдиным. Я не знаю, догадывались ли в ЦК, что в своем критическом отношении к нынешнему официальному курсу партии Сорокин начинал переходить границы и связывался на этой почве со многими из правых в МК и ЦК. Я не сомневаюсь, однако, что Юдин свои обвинения против Сорокина повторил и в ЦК, и тем не менее Сорокин был рекомендован в состав партийного руководства института. Даже больше, нам стало известно, что в ЦК нотацию читали как раз Юдину и Орлову за "перегиб", а не Сорокину. Это сказывалось и в отношениях Юдина к Сорокину - если в Сорокине нельзя было заметить каких-либо внешних перемен, то Юдин стал весьма предупредительным и корректным. Он бегал за Сорокиным, угождал ему, советовался с ним, а слушатели, наблюдая эту невероятную метаморфозу у Юдина, говорили:
      - Юдин пал жертвой второго закона диалектики Гегеля - количество "взорвалось" в качество и он влюбился в Сорокина!
      Поскольку же Сорокин не отвечал особенной "взаимностью", мы, знающие и Сорокина и Юдина, предвидели новые "взрывы", но пока все шло нормально. Через какой-нибудь месяц мы вновь были поставлены перед загадкой - исчезло новое бюро ячейки, будто в воду кануло. Выясняется, что отсутствуют и некоторые из преподавателей. По институту пошли разные слухи и толки. Покровский не давал никаких справок, а жены отсутствующих сами справлялись у нас - не знаем ли мы, куда "командированы" их мужья. Слухи нарастали:
      - К Бородину послали, в Китай, для работы в штабе
      Чжу Дэ...
      - Коминтерн откомандировал на Запад...
      - ОГПУ арестовал...
      Паникеры нервничали: если так пойдут дела и дальше, то на воле останется только Дедодуб!
      Наконец Покровский решил успокоить людей: члены бюро и некоторые преподаватели находятся в отпуске. Разгар учебного года, а целое бюро в отпуске - этому, конечно, никто не поверил. Я за Сорокина особенно не беспокоился, зная, что в такой компании он в ГПУ, по крайней мере, не попал. Я догадывался, что отъезд Сорокина был внезапным, иначе он бы мне сказал, в чем дело, но почему от него нет писем?
      Я навестил Зинаиду Николаевну. Когда я ей сообщил об отсутствии Сорокина, она побледнела и недоуменно спросила:
      -Вы думаете, что он арестован?
      Я ей ответил, что хотя в Институте и были подобные слухи, но я им не верю, так как отсутствует не один Сорокин, а весь новый состав бюро. Зинаида Николаевна заметно успокоилась, но все же позвонила Резникову и передала ему новость. Резников, по-видимому, был в курсе дела и сообщил причину отсутствия Сорокина. Зинаида Николаевна только повторяла в ответ одно и то же слово: "бесподобно!". Разговор кончился, и я видел, что она совершенно успокоилась.
      - Резников говорит, что наш друг находится вне Москвы и занят важным делом. Приедет и расскажет сам...
      Я не стал допытываться, в чем дело, и уехал.
      Через полтора месяца - это было в конце октября 1928 года - почти все члены бюро вернулись. Вернулся и Сорокин. Мне бросились в глаза резкие перемены в нем. Он стал задумчивым, похудел, на лице исчез природный румянец сибиряка, щеки впали и, казалось, что он даже немножко осунулся. Я не замедлил передать ему это свое впечатление.
      - Натуги перед прыжком,- ответил он многозначительно и быстро перешел на тему об институтских делах.
      Услышав от меня, что некоторые предполагали, что они арестованы, Сорокин расхохотался:
      - Юдин и Митин арестованы?! Нет уж, лучше увольте ГПУ!
      О своих делах Сорокин не говорил ни слова. Я не стал допытываться, будучи убежден, что он сам расскажет. Так и случилось.
      Вечером он пригласил меня к себе, а от него мы вместе поехали к Зинаиде Николаевне. Она, видимо, уже ожидала гостей. Мы приехали первыми. Скоро прибыли один за другим Резников и "Генерал". Зинаида Николаевна подала чай, но "Генерал" потребовал водки, а ее не оказалось. Я вызвался пойти за водкой. Когда я вернулся, беседа была уже в разгаре. Из дальнейшего рассказа я понял, что Сорокин отсутствовал "по мобилизации" ЦК. Случилось это так. Вскоре после назначения нового бюро ЦК вызвал группу слушателей старших курсов (почти весь состав нового бюро) и некоторых преподавателей. С вызванными, с каждым лично, имел беседу заведующий отделом печати ЦК - И. Варейкис. Под строжайшим секретом он сообщил им причину их вызова: ЦК решил (на самом деле такого решения ЦК вынесено не было, а было указание Молотова, исходящее, несомненно, от Сталина) создать "теоретическую бригаду" для пересмотра и критического анализа всех статей, речей и книг, написанных Н. И. Бухариным до и после революции. В Секретариате ЦК была разработана и подробная тематика предстоящей работы. Каждый из участников "бригады" был обязан взять на себя одну из предложенных тем. Темы были самые различные. Некоторые работы, названные Сорокиным, помню, вышли потом в виде отдельных брошюр: "Философские основы правого оппортунизма", "Кулачество и правый уклон", "Правые реставраторы капитализма", "Классовая борьба и теория равновесия", "Социал-демократия и правый оппортунизм", "Коминтерн и правый уклон" и т. д.
      Н. Бухарин был членом Политбюро, а о той борьбе, которая происходила внутри Политбюро между группами Бухарина и Сталина, в партии ничего не было известно. Как я уже упоминал, еще в сентябре 1928 года Сталин категорически отрицал наличие правых и даже "примиренцев" в Политбюро.
      Оказывается, правые там были, но не будучи подготовленным теоретически (разоблачения) и организационно (репрессии) для немедленной расправы с ними, Сталин не давал этому факту огласки и исподволь готовился к предстоящей схватке.
      Поскольку Бухарин считался официальным и главным теоретиком партии, надо было первый удар нанести с этой теоретической стороны.
      ИКП в целом находился под сильнейшим влиянием "школы Бухарина", но были отдельные профессора и старшие слушатели, которые могли быть полезными ЦК в борьбе с Бухариным. Ни талантом, ни тем более научной подготовкой эти недоучившиеся "красные профессора" не отличались, но этот недостаток легко восполнялся их претенциозным "всезнайством", а главное - приказом ЦК.
      - Требуется доказать,- заявил мне Варейкис,- рассказывал Сорокин,- одну простую аксиому: Бухарин - теоретически ничто, а политически - дрянь!
      Видимо, этот же тезис он повторил и другим профессорам.
      Через неделю все вызванные, в том числе и Сорокин, исчезли из ИКП для выполнения этого "специального задания ЦК.
      Под страхом исключения из партии члены бюро были предупреждены, чтобы они не разглашали ни характера своей работы, ни места нахождения "бригады". Бригада была откомандирована в Ленинград и работала под непосредственным руководством С. Кирова и Б. Позерна. Из членов Политбюро о работе бригады знали, кроме Сталина и Кирова, только Молотов и Каганович. Через полтора месяца работа в основном была закончена и Сталину доложили результаты - до десяти больших статей
      на вышеназванные темы и полный список "сочинений Бухарина" с подробным предметным указателем: когда, где и что писал или говорил Бухарин по тому или иному вопросу. В связи с этим был разработан специальный "указатель" и к произведениям Маркса, Энгельса и Ленина, чтобы легко было сравнивать марксо-ленинские высказывания с утверждениями Бухарина. Весь этот материал был предназначен пока что не для печати, а лично для Сталина. Члены бригады обязывались уже индивидуально продолжать свою работу для издания отдельных брошюр в будущем, но опять-таки соблюдая необходимые предосторожности.
      Еще до своего отъезда Сорокин сообщил Резникову, а через него и Бухарину, какую ему Сталин готовит "бомбу" на очередном пленуме ЦК. Бухарин не придал особого значения этому факту, кажется, даже взял его под сомнение. Он не допускал, чтобы Сталин мог заниматься сведением с ним теоретических счетов, когда разногласия внутри ЦК идут по линии политики, а не теории.
      Резонные и весьма обоснованные предупреждения Резникова, как и Угланова, кандидата в члены Политбюро, что Бухарина будут бить как раз за "теорию", чтобы развенчать его славу как одного из руководителей партии, а потому надо готовиться к контрудару именно в области "теории", не возымели на Бухарина никакого действия. После подробной информации Сорокина Резников решил устроить Сорокину свидание с Углановым, который не только был единомышленником, но и личным другом Бухарина. Свидание это состоялось на квартире Д. Марецкого, члена редакционной коллегии журнала "Большевик" и ученика Бухарина. Угланов на свидание не явился, но зато явился сам Бухарин. Сорокин подробно доложил Бухарину о работе "теоретической бригады" в Ленинграде. Бухарина заинтересовала, собственно, только роль Кагановича и Кирова в этом деле. Сорокин рассказал и об этом.
      - Можете ли вы письменно изложить мне то, что вы рассказали?- спросил Бухарин.
      Сорокин вручил Бухарину уже готовое письмо, предупредив его, что он подписал это письмо, по совету Резникова, псевдонимом, чтобы избежать возможных неприятностей. Бухарин выразил явное неудовольствие советом Резникова, но требовать подписи не стал.
      Однако Резников оказался прав: через несколько месяцев письмо Сорокина лежало в делах Кагановича.
      VII. ПАРТИЯ В ПАРТИИ
      Будущий историк большевистской партии, добросовестно изучив все этапы ее истории, идейные раздоры, организационные "размежевания", отколы и расколы, объединения и разъединения, наконец, динамизм большевиков в Октябре, триумф в гражданской войне и пафос нэпа, недоуменно остановится у порога ее радикального нового этапа - 1924 года. И чем дальше, тем больше будет нарастать это недоумение. Добравшись до джунглей конца двадцатых и начала тридцатых годов, он вообще разведет руками: ведущие актеры великой драмы начинают заикаться, немые статисты, напротив, приобретают дар слова, а закулисная толпа театрального люмпен-пролетариата грубо и напористо заливает сцену...
      - Умер режиссер русской революции - да здравствует режиссер!- кричит люмпен-пролетариат. Он, жадный до власти и неразборчивый в средствах, и ведет своего кумира к пустующей после Ленина режиссерской будке революции.
      Ведущие актеры один за другим сходят со сцены, статисты вступают в главные роли, люмпен-пролетариат получает "хлеб и зрелища", а режиссер властной рукой и железной волей переворачивает новую страницу кровавой драмы. Почему это ему удается?
      Вот кардинальный вопрос, на который обязан ответить будущий историк. Тщетно он будет искать ответа в генеалогии большевизма, психологии большевиков, в мессианстве "русской души", в темпераменте грузинского характера. Напрасны будут его поиски в пыльных архивах революции, в партийных резолюциях и даже протоколах Политбюро. Сами социальные условия того времени мало что смогут объяснить ему. Гениальность Сталина в интеллектуальном отношении он возьмет под сомнение. Граммофонные пластинки с речами Сталина и тринадцать томов его сочинений вообще разоружат будущего историка: он убедится, что Сталин - тошнотворный оратор и кустарный теоретик.
      Тогда как же этот посредственный человек смог стать грозным владыкой великого государства и ярким символом целой эпохи?
      Одного ответа на этот вопрос нет. Надо знать всего Сталина и всех его врагов. Одно несомненно: Сталин - великий психолог люмпен-пролетариата и гениальный Макиавелли анец в политике. Февраль дал власть народу,
      Октябрь - плебсу, а Сталин - люмпен-пролетариату. Октябрь национализировал богатых, но не обогатил бедных. "Военный коммунизм" допролетаризировал город и пролетаризировал деревню. Нэп повернулся лицом к сильным, ничего не дав плебсу - "лицом к деревне", "учиться торговать", "обогащайтесь!". Плебс опустился ступенью ниже - он стал люмпен-пролетариатом и занял очередь у "Биржи труда" не с тем, чтобы идти на работу, а просто угрожать:
      - За что мы боролись, за что кровь проливали?
      - Ленина повесить, Троцкого - к стенке21!
      В верхах партии тоже происходили глухое брожение и дифференциация. Одни тянули "влево", другие "вправо", третьи качались "без руля и без ветрил" между теми и другими.
      Вакантное место Ленина продолжало пустовать, но оно, как и природа, не терпело пустоты. Лозунг Троцкого "возместим потерю Ленина коллективной волей и коллективным разумом ленинского ЦК" - оказался пустословием. Междуцарствие продолжалось только до тех пор, пока Сталин не овладел массой люмпен-пролетариата и техникой великого флорентийца. Уничтожив "левых" руками "правых", "правых" - руками "кающихся", "кающихся" - заговором люмпен-пролетариата от Ежова до Маленкова, Сталин превзошел Ленина. Удалось это ему потому, что он сумел создать в партии партию. Эта "внутрипартийная партия" вербовалась из профессиональных политических дельцов, которые должны были обладать всеми человеческими качествами, кроме одного: морального тормоза. Если сама идея была подсказана Лениным ("ядро профессиональных революционеров" - "Что делать?"), то техника и устав ее были разработаны Сталиным не в период его прихода к власти, а задолго до этого.
      В связи с этим я невольно припоминаю рассказ одного старого грузинского социал-демократа, который вместе с Джугашвили учился в семинарии, вместе с ним сидел в царской тюрьме в Кутаиси, а через 35 лет доживал свои последние дни в сталинской тюрьме.
      Он рассказывал:
      "Однажды преподаватель древней истории задал нам
      21 В середине двадцатых годов в государственном цирке в Москве была разыграна общеизвестная москвичам сатира: на арене валяются портреты Ленина и Троцкого. Один клоун обращается к другому и приказывает убрать их.- "Куда же их убрать?" - "Ленина повесить, а Троцкого - к стенке!".
      тему для письменной работы. Тема называлась "Причина гибели Цезаря". Джугашвили написал самое оригинальное сочинение. Отвечая на прямо поставленный вопрос о причинах падения Цезаря, он добросовестно изложил школьную концепцию и добавил от себя - действительная же причина заключалась в том, что у Цезаря отсутствовал аппарат личной власти, который контролировал бы аппарат государственной (сенатской) власти.
      В приложенной к сочинению схеме организации власти Цезаря, сената и провинциальных наместников Джугашвили выводил "белые места", охваченные красными клещами. "Белые места" - уязвимые точки для нанесения ударов цезаризму, а "красные клещи" - оборонительные меры для их предупреждения. В комментариях к схеме Джугашвили утверждал, что провинциальные наместники были слишком самовластны, чтобы они могли чувствовать над собой не столько власть сената, сколько дамоклов меч Цезаря. Борьба с сенатской знатью окончилась помилованием врагов и сохранением коллективного символа власти сената, что делало иллюзорными права "вечного диктатора". Кроме всего этого, Цезарь искал друзей, чтобы разделить с ними власть, а не исполнителей, которые обязаны повиноваться. Поэтому он и погиб от рук друзей (Кассий и Брут), не огражденный железными клещами верноподданных исполнителей.
      Преподаватель спросил своего ученика:
      - Не похожа ли ваша схема на абсолютную монархию?
      Ученик ответил:
      - Нет, личная власть монарха опирается на аппарат осударственной власти, а по моей схеме и сам аппарат осударственной власти держится аппаратом личной власти.
      Впоследствии Сталин такие и подобные им суждения о "диктатуре пролетариата" называл суждениями "еще окончательно не оформившегося марксиста" (сравните предисловие к первому тому "Сочинений И. В. Сталина"). Но мне всегда казалось и сейчас кажется, что в этих семинарских сочинениях Джугашвили - весь будущий Сталин.
      Если бы у нас не было никаких других доказательств на этот счет, то одни уже воспоминания Троцкого "Моя жизнь" - не оставляют ни малейшего сомнения, что начиная с апреля 1922 года, то есть со дня своего назначения генеральным секретарем ЦК, Сталин методически и настойчиво работает над осуществлением своей семинарской схемы. Прежде всего Сталин воссоздал снизу
      доверху весь партийный аппарат и поставил его над партией. Первым человеком, который разгадал тайну этого "нового курса" Сталина еще при жизни Ленина, был Троцкий. В письме ЦК, в октябре 1923 года, Троцкий открыто обвинил аппаратное руководство ЦК в "групповой политике". Это же обвинение было выдвинуто и в "Заявлении 46". Групповую политику Сталина Троцкий видел в том, что "партийный аппарат, несмотря на идейный рост партии, продолжает упорно думать и решать за всех", но "партия должна подчинить себе свой аппарат"22. Однако ни эти предупреждения Троцкого, ни "Заявление 46", ни глухое требование больного Ленина "быть осторожными на поворотах" не могли удержать Сталина от уже взятого курса.
      Троцкий свидетельствует23:
      "Ленин вызвал меня к себе, в Кремль, говорил об ужасающем росте бюрократизма у нас в советском аппарате и о необходимости найти рычаг, чтобы как следует подойти к этому вопросу. Он предлагал создать специальную комиссию при ЦК и приглашал меня к активному участию в работе. Я ему ответил:- Владимир Ильич, по убеждению моему, сейчас в борьбе с бюрократизмом советского аппарата нельзя забывать, что и на местах и в центре создается особый подбор чиновников и спецов, партийных и беспартийных, вокруг известных партийных руководящих групп и лиц, в губернии, в районе, в центре, то есть в ЦК. Нажимая на чиновника, натыкаешься на партийца, в свите которого спец состоит, и, при нынешнем положении, я на себя такой работы не мог бы взять".
      Ленин согласился с этой оценкой Троцкого и предложил ему блок Ленин-Троцкий против Сталина24.
      Это уже показывает, как далеко зашел Сталин, а главное - какой силой стал его аппарат еще до смерти Ленина!
      Идеально налаженная взаимная работа главы ВЧК Ф. Дзержинского и главы Секретариата ЦК Сталина помогла Сталину и здесь. Когда обвинение Троцкого в установлении диктатуры партийного аппарата нельзя уже было игнорировать, Сталин предложил Политбюро создать "нейтральную партийную комиссию" под руководством Дзержинского для рассмотрения жалоб Троцкого и "46". Эта комиссия сделала все, чтобы обелить "аппарат Сталина" и дискредитировать Троцкого, но
      22Л.Троцкий. "Новый курс", 1923.
      23Л.Троцкий. "Сталинская школа фальсификаций", 1932,
      стр. 85-86.
      24 Т а м же, стр. 86.
      октябрьский пленум ЦК (1923 г.) постановил предложить Политбюро принять все меры к тому, чтобы обеспеч дружную работу.
      "Я должен заявить, товарищи, за период после тября мы приняли все меры к тому, чтобы дружн работа с т. Троцким была налажена, хотя должен ск зать, что дело это далеко не из легких. Мы имели два частных совещания с т. Троцким, перебрали все вопрос хозяйственного и партийного порядка, причем пришли известным мнениям, не вызывавшим никаких сомнени Продолжением этих частных совещаний и этих попьпч наладить дружную работу внутри Политбюро было, чем я уже докладывал вчера, создание подкомиссии из трех. Подкомиссия эта и выработала проект резолюци ставшей впоследствии резолюцией ЦК и ЦКК о демократии. Так было дело. Нам казалось, что после того, как резолюция принята единогласно, нет больше основана для споров, нет оснований для внутрипартийной борьбы Да так оно и было на деле до нового выступления т. Троцкого на другой день после опубликования резолюции Щ проведенного независимо от ЦК и через голову ЦК, которое расстроило все дело, изменило положение радикальным образом"25.
      Так жаловался Сталин на Троцкого, признавая одно временно тот знаменательный факт, что "октябрьски: пленум предложил", по существу, не Троцкому, а ем прекратить практику создания собственной партии в пар тии, хотя комиссия Дзержинского пришла на пленум со сталинскими тезисами "о клевете Троцкого" на "партаппарат и ленинские кадры партии". Выступление же Троц кого "через голову ЦК" было вызвано тем, что, положив в сейф ЦК решение пленума, Сталин, как ни в чем ни бывало, продолжал свое дело по созданию и укреплении "диктатуры партаппарата".
      Низовая партийная масса, после этого обращения Троцкого, несмотря на террор и давление этого уже почти окончательно сложившегося аппарата Сталина-Дзержинского, весьма резко реагировала на поведение Сталина. На собраниях "пролетарских ячеек Москвы", этих крепостей сталинизма, Сталин и Дзержинский, пользуясь именем Ленина, собрали против Троцкого только 9843 голоса. Обвинения Троцкого против Сталина поддерживали 2223 человека, голосовавших за осуждение Сталина
      25 Речь Сталина на ХIII партконференции 1924.
      большее количество членов партии не участвовало в дискуссии, чтобы завтра же не оказаться если не в подвалах Дзержинского, то в очередях у "Биржи труда", как безработные.
      Катастрофическое поражение Сталин потерпел в партийных организациях высших школ Москвы. Из 72 вузовских ячеек за ЦК высказались 32 (2790 чел.), за оппозицию - 40 ячеек (6594 чел.)26.
      Еще хуже было дело у Сталина в провинции. Многие провинциальные организации решительно требовали смены "нового курса" Сталина. Если все еще не было единодушного бунта в партии против своего аппарата, то объяснялось это, главным образом, колоссальным личным авторитетом Ленина, из-за болезни лишенного возможности дать партии объяснение. Партия ждала его выздоровления. Сталин ждал его смерти. Но уже на XIII партийной конференции Сталин принял и профилактические меры по изменению состава столь непослушной партии - по его предложению конференция решила привлечь в партию новых 100 тысяч членов от рабочего станка, закрыв путь в партию мелкобуржуазным элементам. К "мелкобуржуазным элементам" относилась провинция (крестьяне) и вузы (студенты). Сталин приглашал пролетариев от станка и люмпен-пролетариат, чтобы вернее покончить с "саботажниками" создания партии в партии.
      21 января 1924 года Ленин умер. В тот же день экстренный пленум ЦК выпустил обращение, в котором говорилось:
      "Пусть злобствуют наши враги по поводу нашей потери. Несчастные и жалкие! Они не знают, что такое наша партия. Они надеются, что партия развалится. А партия пойдет железным шагом вперед! Потому, что она ленинская партия. Потому, что она воспитана и и закалена в боях! Потому, что у нас есть в руках то завещание, которое оставил ей т. Ленин!"27
      В этом "завещании", опубликованном после XX съезда КПСС, Ленин писал, что Сталин груб, капризен и нелоялен и поэтому требовал снятия Сталина с поста "генсека" ЦК. Нет никакого сомнения, что если бы Ленин остался в живых хотя бы еще несколько месяцев, Сталин перестал бы существовать политически. В этом случае решение
      26 А. Бубнов. ВКП(б). БСЭ, 1-е изд., т. XI, стр. 498.
      27 "КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК", 1954, ч. I, стр. 806.
      Ленина было бы окончательным и, как всегда, безап ляционным.
      Сталин это знал лучше других и поэтому готовил Ленину "аппаратную" оппозицию против осуществления его воли. Имел бы Сталин успех? Сомнительно. И здесь встает вопрос, который Троцкий ставит в своем незаконченном (и тут Сталин его предупредил, вовремя подослав убийцу в Мексику) биографическом очерке "Сталин", а именно - не убил ли Ленина сам Сталин?
      Троцкий рассказывает, что после своего очередного визита к больному Ленину Сталин сообщил Политбюро, что Ленин требует от него яда, чтобы покончить с собой! Это сообщение Сталина было встречено с возмущением членами Политбюро. Сам Сталин не открыл своего отношения к этому требованию Ленина. Замечая, что Ленин хорошо знал, кто способен, да и заинтересован дать ему яд, Троцкий молчаливо допускает такую гипотезу, хотя и не настаивает на ней. Могло ли это случиться? Люди, знающие характер Сталина и сущность его системы, не могут отрицать такую возможность.
      Н. К. Крупская еще в 1927 году произнесла общеизвестную в партии фразу: "Живи сегодня Ильич, Сталин посадил бы его в тюрьму!" А из сталинской тюрьмы, как известно, не вышел живым ни один ленинец. Почему же тогда не убить и самого Ленина? Возьмите полный список членов ленинского ЦК, избранного на VI съезде партии в августе 1917 года. Кто из них остался в живых?
      1. Ленин - умер ,
      2. Каменев - расстрелян
      3. Троцкий - убит Сталиным
      4. Сталин
      5. Зиновьев - расстрелян
      6. Свердлов - умер
      7. Ногин - умер
      8. Рыков - расстрелян
      9. Бухарин - расстрелян
      10. Бубнов - расстрелян
      11.. Урицкий - убит (террористом)
      12. Милютин - расстрелян
      13. Коллонтай - умерла
      14. Артем (Сергеев) - умер
      15. Крестинский - расстрелян
      16. Дзержинский - умер
      17. Иоффе - покончил с собой из-за Сталина
      18. Муранов - умер
      19. Сокольников - расстрелян
      20. Смилга - расстрелян
      21. Шаумян - расстрелян (англичанами)
      22. Берзин - расстрелян
      23. Стасова - арестована (потом освобождена)
      24. Ломов - расстрелян
      Таким образом, из 24 членов ЦК, руководивших октябрьским переворотом большевиков, к концу всех чисток один Сталин остался в живых и на свободе, 7 умерло естественной смертью, 11 расстреляны Сталиным, 1 убит Сталиным, 1 арестован, 2 убиты врагами, 1 покончил жизнь самоубийством.
      Спрашивается, почему же Сталин должен был пощадить и самого Ленина, уничтожая начисто всю ленинскую гвардию?
      Вернемся к теме. Я уже цитировал рассказ Троцкого, как прямо на глазах Ленина Сталин создавал свою собственную партию в партии. Смерть Ленина только ускорила этот процесс.
      Прежде всего ЦК решил в ответ на смерть Ленина призвать в партию "рабочих от станка"- так называемый "Ленинский призыв". Под этим лозунгом было торжественно принято в партию до 250 000 человек рабочих с производства, сочувствующих новому сталинскому курсу в партии. Таким образом, партия выросла к маю 1924 года до 730 000 человек. Одновременно сталинцы приступили к чистке партии от ее членов, которые во время дискуссии 1923 года голосовали против Сталина за Троцкого.
      В первую очередь эта чистка коснулась, разумеется, вузовских ячеек, в большинстве открыто ставших на сторону Троцкого (Сталин и ЦК обвиняли Троцкого, между прочим, и в том, что, выдвинув лозунг: "Молодежь - барометр партии", он только льстит молодежи и противопоставляет ее "старым кадрам"). После такой чистки к концу 1925 года в партии было только 640 000 человек. Около 100 тысяч студентов, профессоров и работников вузов, членов партии, Сталин, по уже упомянутому "плану Маленкова", исключил из партии за недоверие к себе28 . Исключенных из партии немедленно выгоняли и из вузов.
      28 "XIV съезд ВКП(б), стенографический отчет".
      Этот жестокий урок, данный Сталиным "пролетарскому студенчеству", был в памяти у каждого, когда начали обсуждать "правые" дела в стенах ИКП. Большинство слушателей ИКП явно сочувствовало правым но сталинское меньшинство работало по-сталински - оно создало в ИКП свою собственную партийную организацию на тех же принципах, на которых Сталин создал свою партию во всей партии.
      "Дайте нам организацию профессиональных революционеров и мы перевернем Россию",- говорил Ленин еще в 1902 году ("Что делать?"). Эта мысль Ленина оставалась центральной руководящей идеей Сталина на путях к его личной власти в борьбе с оппозициями. На этот раз говорилось не о "профессиональных революционерах", а об "активе" партии. Это было не только магическое слово, но и магическая идея. Уже спустя два десятка лет "Правда" напоминала партийному аппарату и имя автора этой идеи и ее значение в истории сталинского переворота29: "т. Сталин указывает, что актив при умелом его использовании может составить величайшую силу, способную на чудеса". Действительно, в борьбе с Троцким этот актив составил "величайшую силу" и продемонстрировал "чудеса", столь легко дискредитировав казавшийся до этого неоспоримым авторитет Троцкого в партии и стране. Правда, многие из старого "актива" сами оказались троцкистами, но в целом "актив" себя оправдал.
      Стали н сделал отсюда только тот вывод, что и "актив" надо подбирать и организовывать, как Ленин подбирал и организовывал группу "профессиональных революционеров". Нельзя допускать в активе потенциальных врагов "генеральной линии". Надо подбирать его не по признакам прошлых заслуг перед революцией, а по признакам актуальным - на что данный коммунист способен сегодня.
      "ЦК руководствовался при этом гениальной мыслью Ленина о том, что главное в организационной работе - подбор людей и проверка исполнения",говорил Сталин об этой своей практике30. Очищая послетроцкистский актив, Сталин уже к. концу двадцатых годов дал понять партии, что в этом активе он потерпит только послуШ' ных и беспощадно будет преследовать старых "вельмож"'
      29 "Правда", передовая, 25.7.1952.
      30 И. Сталин. "Вопросы ленинизма", стр. 479.
      Партийные комитеты на местах получили директивы о том, кого и как вычищать из "актива". Внешне эта чистка актива была обставлена так, будто партия снимает с работы лишь "бюрократов" и "честных болтунов". На самом деле снимали возможных союзников Бухарина и правых, о чем широкая партийная масса еще ничего не знала. Таким образом, снятые с руководящих постов лица механически выбывали из категории актива, хотя бы они были известными деятелями партии до революции, во время революции и гражданской войны. Тем самым они переставали оказывать влияние на внутрипартийные дела. Вот это и была негласная чистка актива, "подбор людей", способных поддержать сталинское руководство в ЦК против бухаринского крыла, когда Сталин решил вывести свои споры с правыми из Политбюро на суд "актива" и партии. Но кого же все-таки считать членом актива - местного, районного, областного, центрального? Так называемых номенклатурных работников райкомов, обкомов и ЦК партии, иначе говоря, бюрократию партийного, административного, хозяйственного, профсоюзного и военного аппарата? Но не все члены этой бюрократии числились в "активе", а только избранные. Кто же их избирает? Партийный аппарат. Только те могут участвовать на собраниях партийного актива, которые получают персональные пригласительные билеты от партаппарата (РК, обкомов, ЦК). Кому же он рассылает приглашения? Только тем руководящим коммунистам, которые числятся без минусов в списках особых секторов партийных комитетов. Бывало много случаев, когда весьма заслуженные коммунисты, все еще занимающие видные посты в органах администрации и хозяйственного управления, на партактивы не приглашались, если их лояльность к сталинской линии вызывала сомнение.
      Это и понятно, так как актив - это элита партии, на его собраниях подтверждалась от имени всей партии правильность линии ЦК и Сталина. Актив или активы служили для создания общественного мнения в партии так же, как эту роль в печати выполняла "Правда". Решение партактива механически принималось за волю всей партии. Поэтому понятие "активист" одновременно символизировало собою и преданность сталинской линии и принадлежность к партийной элите. Чтобы сделать какую-либо карьеру в партии и государстве, коммунист должен был попасть в этот "актив". Так создавалась та партия в партии, которая привела к столь легкой победе Сталина над правыми.
      Сейчас же после возвращения "теоретической бригады" ЦК из Ленинграда в Коммунистической академии состоялось первое собрание актива так называемого "теоретического фронта" СССР. Билеты на собрание раздавал непосредственно Агитпроп ЦК. Не помню, сколько билетов было прислано в наш ИКП, но помню хорошо, что многие не только из студентов, но и из профессоров "бухаринской школы" не были приглашены. Бухаринцы, числившиеся ранее в активе и действительно много сделавшие для Сталина и Бухарина во время борьбы с Троцким, подняли открытый скандал. Они обвиняли Юдина и Орлова, вычеркнувших их имена из списка приглашенных, представленного в ЦК, в групповщине. Покровский взялся урегулировать вопрос в ЦК, но оттуда последовал ответ действительно не ЦК виноват в этих "досадных упущениях", но исправить ошибку сейчас невозможно,- "билетов на актив больше нет". Опальные "активисты" "линчевали" Юдина, но "легально" на актив все-таки не попали. Я сам в активе, как новичок, не числился, но сочувствовал обиженным.
      Если бы не скандал в ИКП, я, быть может, и не придал бы особого значения тому, что собирались там говорить. Поэтому, когда Сорокин предложил достать мне билет, я охотно согласился пойти с ним на собрание. Собрание состоялось в большом зале Коммунистической академии на Волхонке. Присутствовали не только члены Комакадемии, профессора и студенты ИКП, РАНИИОНа, но и руководящие работники ЦК во главе с Кагановичем, который только что был переведен с Украины в Москву и назначен секретарем ЦК. Из Ленинграда специально на собрание приехал Позерн, шеф пропаганды Кирова. Председательствовал наш ректор Покровский (он был и председателем президиума Коммунистической академии). Работники ЦК, хотя и не члены Коммунистической академии (только Криницкий и Стецкий числились, насколько я помню, членами Академии), сидели за столом президиума. В зале и на галерке я заметил многих из "скандалистов", которые все-таки попали на собрание (впослед-ствии я узнал, что они прошли по "блату"). Никто из присутствующих, за исключением членов ЦК и членов "теоретической бригады", не был в курсе дела, почему или в связи с чем происходит сегодня собрание актива. Председатель собрания М. Н. Покровский, который был
      и оставался до самой смерти личным другом Бухарина (между прочим, на похоронах Покровского в 1932 году на Красной площади от имени ЦК, как официальный оратор, выступил именно Бухарин с большой речью, в которой он, воздавая дань покойному как ученому, назвал Сталина "фельдмаршалом пролетарских сил"), объявив собрание актива открытым, огласил необычную повестку дня: "Теоретические ошибки т. Бухарина и его школы". Этим, вероятно, объяснялось и то, что, нарушив обычный в подобных случаях порядок, Покровский не стал держать в качестве председателя вступительную речь, а тут же предоставил слово Л. Кагановичу. Шумный зал Коммунистической академии замер. Каганович начал издалека. "Ленин ратовал не за всякую науку, а за науку партийную, большевистскую. Ленин не признавал никаких авторитетов, когда речь идет об интересах марксизма. Ленин, как никто, умел громить врагов и бить друзей в борьбе за марксистскую науку. Вспомните "Материализм и эмпириокритицизм"... Если мы хотим быть достойными учениками Ленина, то и мы должны быть беспощадны к тем из нашей среды, кто думает учить не только нас, но и Ленина... После смерти Ленина никто не может претендовать на роль нашего учителя в вопросах марксизма - у нас есть только один учитель,- это ленинизм и одна лаборатория ленинской политической и теоретической мысли ЦК. Однако в наших кругах есть горе-теоретики, которые думают, что ключи от марксизма-ленинизма находятся в их собственном кармане. К этой категории горе-теоретиков относится и Бухарин с его школой..."
      В эти минуту по длинному залу академии к столу президиума собрания бесшумно направились несколько человек, на ходу кивком головы обмениваясь приветствиями с присутствующими. В аудитории слегка зашевелились. В некоторых уголках наступивший было шепот перешел в громкий разговор. Кто-то с галереи растянутым басом крикнул: "Да здравствует любимец и теоретик партии товарищ Бухарин!"
      - Простите, Лазарь Моисеевич,- сказал один из вошедших подчеркнуто ироническим тоном,- кажется, я прервал ваши ученые изыскания на самом интересном месте.
      Это был Бухарин.
      Не только как член Политбюро, но и как член президиума Коммунистической академии, он занял пустующее место Кагановича в президиуме. Покровский был явно смущен, но его помощник по собранию Адоратский призвал галерею и зал к тишине, а Каганович, демонстративно обращаясь не к Бухарину, а в зал, крикнул грубо и официально:
      - Вы ошибаетесь еще раз, товарищ Бухарин, если умаете, чтобы кому-нибудь было интересно копаться в авозе, не находя там ни разу жемчужины.
      Бухарин ответил:
      - Значит плохие вы ассенизаторы!В зале раздался дружеский смех.
      Было видно, что внезапное появление Бухарина и его друзей явно испортило увертюру Кагановича к предстоящим докладам "Об ошибках школы Бухарина".
      Хотя и не предполагалось, что Каганович будет говорить по существу об "ошибках" Бухарина, а скорее ограничится лишь политически-принципиальной стороной дела, я заметил, что Каганович начал нервничать, перескакивая с одного вопроса на другой.
      Еще во время продолжающейся его речи кто-то из членов президиума, кажется Шкирятов, отлучился из зала и направился в кабинет председателя президиума академии. Едва Каганович закончил свою речь, как вернувшийся Шкирятов подошел к нему и что-то прошептал на ухо. Каганович взял под мышку лежащий перед Бухариным свой тяжелый "наркомовский" портфель и быстро направился вместе со Шкирятовым в тот же кабинет. Произошла заминка. На этот раз не только Покровский, но, видимо, и Адоратский не знал, как быть дальше - дать слово кому-нибудь или ждать возвращения Кагановича и Шкирятова. С галереи начали кричать:
      - Дать слово Николаю Ивановичу!
      - Просим товарища Бухарина!
      Бухарин добродушно улыбался, кивая головой в сторону кабинета: "подождем, мол, возвращения начальства".
      Но начальство не возвращалось, зал требовал продолжения собрания, а галерея неистовствовала.
      - Дайте слово Николаю Ивановичу!Вернувшийся Шкирятов успокоил зал:
      - Николай Иванович, вас просят к телефону!Бухарин вышел из зала.
      В кабинете у Бухарина произошел довольно продолжительный разговор по телефону со Сталиным. Запись этого разговора была приложена к делу "группы правых", когда оно разбиралось впервые на февральском пленуме ЦК 1929 года. Я постараюсь воспроизвести смысл этого разговора, не ручаясь, конечно, за текстуальную точность.
      Сталин: ЦК считает нецелесообразным ваше присутствие на теоретической дискуссии, дабы последняя не приняла политического характера.
      Бухарин: Каганович уже придал ей политический характер, к тому же присутствие почти всего аппарата ЦК говорит менее всего о ее "теоретическом" характере.
      Сталин: Каганович присутствует там не как представитель ЦК, а по персональному приглашению Комакаде-мии, другие явились тоже по приглашению академии, членом которой являетесь и вы.
      Бухарин: Однако я являюсь и членом Политбюро, а Политбюро не выносило никакого решения даже о "теоретической дискуссии". Как это могло случиться, что Каганович без ведома ЦК самолично открывает какую бы то ни было дискуссию?
      Сталин: Видимо, инициатива исходит не от Кагановича, а от самой академии. ЦК ведь не может запретить ученому учреждению вести ученые споры, если бы даже они касались нас с вами, членов Политбюро. Но вы своим присутствием там, как член Политбюро, можете отрицательно влиять на свободу дискуссии, раз она уже началась. Поэтому я снесся с другими членами Политбюро и мы договорились, что вам лучше покинуть собрание, чтобы оно действительно не приняло и политического характера.
      Бухарин: Во-первых, все ли члены Политбюро вашего мнения, во-вторых, распространяется ли это пожелание и на других членов ЦК - Кагановича, Позерна, Кри-ницкого, Стецкого, Ярославского, Шкирятова?
      Сталин: Как вам известно, Рыкова и Томского в Москве нет, Калинин болен, а остальные запрошены. Они настаивают, чтобы вы подумали о политических последствиях вашего неподчинения общей воле Политбюро. О Кагановиче и других мы вопроса не обсуждали, но об этом мы поговорим после.
      Бухарин: Прошу дать конкретный ответ - дали ли вы, как секретарь ЦК, указание об открытии хотя бы теоретической дискуссии против меня?
      Сталин: Конечно, нет, но я не могу кому-либо и запретить ее, если бы даже она была направлена и против меня.
      Бухарин: Я остаюсь на собрании.
      Сталин: Но тогда уже за последствия пеняйте на самого себя!
      Бухарин, заметно взволнованный и бледный, вернулся в зал и занял прежнее место. Каганович и Шкирятов все еще не возвращались. Вскоре к ним направились По-зерн и Ярославский. Через несколько минут туда же вызвали и Покровского.
      В зале образовался явочным порядком перерыв. Начались групповые дискуссии. Все догадывались, что разговоры по телефону ведутся с ЦК. Некоторые подходили к столу президиума, стараясь понять, в чем дело. Бухарин углубился в чтение какой-то газеты и ни на какие вопросы не отвечал. Через полчаса члены ЦК вернулись в зал. Покровский без мотивировки сообщил:
      - Собрание объявляется закрытым.
      VIII. РАЗГРОМ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА
      На второй день утром после злополучного собрания, проходя по коридору, я, как обычно, остановился у доски объявлений ячейки ВКП(б) ИКП. На доске висел свежеотпечатанный список студентов и профессоров, которые "срочно" вызывались в бюро ячейки. В списке была и моя фамилия. "Срочными" я считал все-таки свои обязанности студента и поэтому направился в лекционный зал, с тем, чтобы во время перерыва заглянуть в бюро. Едва началась лекция (была философская лекция Л. Аксельрод-Ортодокс), как зашел технический секретарь бюро ячейки, который прервал лектора, огласил тот же список, что висел на доске. Он добавил, что явиться нужно сейчас же. С разных мест поднялось около десятка человек. Встал и я. Спрашивая друг друга, что это могло значить, мы вместе двинулись в бюро. Там же собралась значительная группа и с других курсов.
      В бюро сидел, нахмурившись и важно перебирая своюгустую рыжую шевелюру, новый Секретарь ячейки. Егосерые и безжизненные глаза, которое обычно выражаливсе, что угодно, кроме "большевистского огня", на этотраз дышали и "огнем", и злобой одновременно. Когдакто-то из его сокурсников попробовал шуткой рассеятьнарочито напущенную, казалось, начальническую важностьсекретаря, последний грубо прервал:
      - Мы не в кабаке, а в бюро ячейки.
      - Что ты, шутки не понимаешь, Павлуша?- попробовал было тот же сокурсник исправить свою ошибку.
      - Моя фамилия Юдин,- резко ответил он, явно недовольный фамильярным обращением к себе, как к "Павлуше".
      Сокурсник замолчал. Молчали и мы.
      Юдин сделал перекличку по списку. Студенты явились все, но не было профессоров. Вернувшийся секретарь доложил, что профессора заняты на семинарах.
      - Вызвать,- приказал Юдин.
      Через несколько минут явились не менее нас озадаченные профессора.
      - Все вызванные мною товарищи должны явиться
      сегодня в ЦК к 6 часам вечера,- объявил Юдин.
      На вопросы студентов и профессоров, в чем дело и к кому обращаться, Юдин отвечал коротко:
      - Там узнаете!
      Разные мысли нахлынули мне в голову.
      - Донос Орлова?
      - Возвращение на Кавказ?
      - Участие в "казни" Сталина?
      Или что-либо лучшее? Но о чем лучшем может быть речь, как не об оставлении на учебе? Я решил руководствоваться правилом - "думай о лучшем, но будь готов к худшему". Однако Сталина я не "казнил", в троцкистах не состоял - что может быть хуже? Как всегда в таких случаях, я побежал к Сорокину. Как назло его сегодня не оказалось. Попытался узнать у Елены Петровны, секретарши Покровского, она ответила, что слышит все это только от меня. Я вернулся на лекцию. Старушка Аксельрод рассказывала о Ницше. Есть избранные и толпа, "господа" и "рабы". Избранные призваны делать историю. Толпа - навоз истории. Воля к власти - движущая сила человеческого развития. Ею обладают только избранные! Оригинально и кстати!
      Свежие мысли и певучая речь лектора, "последнего могикана философии независимого марксизма", как мы ее называли, подействовали отвлекающе. Другие лекции прошли мимо ушей. Ловил себя часто на мысли, что думаю об Орлове, Юдине и ЦК. Обедал без аппетита, по обязанности. Сейчас же после обеда, пропустив урок немецкого языка, поехал на квартиру Сорокина. И дома его нет. Поехал к Зинаиде Николаевне и застал ее и его.
      Вошел Резников, еще более бледный и расстроенный, чем я.
      - Я сообщу вам катастрофическую новость,- сказал он,- сегодня Угланов и Котов сняты с работы, сняты секретари Рогожско-Симоновского, Краснопресненского, Хамовнического районов. Создана комиссия ЦКпод председательством Молотова по проверке всего руководящего состава московской организации (дело было вконце октября 1928 г.).
      - Это ужасно и непостижимо!- сказала Зинаида Николаевна каким-то глухим, замогильным голосом. Наее глазах я заметил слезы. Резников подтверждающе кивнул головой и грузно опустился на диван.
      - Это ужасно и непостижимо!- повторила Зинаида Николаевна, уже всхлипывая от плача. Мне стало ее очень жалко. Я подал ей стул и стакан воды. Она села, но отводы отказалась.
      - Да вы же не понимаете, товарищи, это ведь начало настоящей контрреволюции,- сказала она, постепенно приходя в себя.
      - Для одних начало, для других конец!- лаконичнозаявил Сорокин.
      Я чувствовал, что Сорокин видел дальше и лучше смысл происходящих событий, переживал их, быть может, больше и глубже Зинаиды Николаевны, но старался не выдавать себя. Это ему явно не удавалось.
      - Как это произошло и какова реакция в МК?-спросил Сорокин Резникова, сдерживая свое волнение.
      Резников рассказал, что дня три тому назад, совершенно неожиданно для членов бюро МК, некоторые члены МК (Ворошилов, Менжинский, Булганин, Караваев и др.) и один член бюро МК (Бауман) предложили созвать внеочередное заседание бюро вместе с руководящим активом для важного заявления. Угланов, который был одновременно и секретарем ЦК, допытывался узнать, в чем дело, но ему ответили, что об этом будут доложено на самом заседании. Когда же по этому поводу Угланов обратился в ЦК, то Молотов (Сталин будто бы отсутствовал), предварительно заметив, что ЦК не в курсе дела, разъяснил каждый член МК, как и ЦК, имеет право требовать созыва заседания. ЦК, со своей стороны, охотно пришлет своих представителей на это заседание, если названные члены МК имеют сказать что-либо важное.
      Угланов назначил заседание на 10 часов вечера. На заседание явились Сталин, Молотов, Каганович и целая группа членов МК и "активистов", не являющихся членами бюро. С самого начала члены МК поставили вопрос
      о разрешении последним присутствовать на заседании бюро. Котов и Резников это предложение отвели. Бауман (он был и шефом деревенского отдела МК) поддержал. Молотов вмешался в дело и сказал, что это нарушение духа "внутрипартийной демократии", если "актив" МК на основании буквы партийного порядка не может присутствовать здесь. Стало ясно, что члены МК и актива явились не зря. Резников продолжал протестовать, но Угланов согласился и открыл "заседание бюро МК совместно с руководящим активом". Булганин, который тогда работал директором Московского электрозавода, но всегда числился в "активе чекистов", попросил слово для "заявления группы членов МК и ЦК о работе правых в московской организации". В заявлении подчеркивалось, что в московской организации, во главе важнейших учреждений и предприятий, в исследовательских институтах и вузах, в ряде районных комитетов и даже в самом Московском комитете "орудуют правые оопортунисты", их прямые ставленники и ученики, старающиеся свернуть партию на путь капиталистической реставрации. Секретарь МК Угланов, члены бюро МК Котов, Пеньков, Резников, Рютин, разглагольствующие на словах о "генеральной линии", на деле являются теми же правыми. Авторы заявления от имени районных активов и члены МК потребовали: 1) отставки московского руководства и 2) назначения специальной комиссии по проверке партийного лица руководящего состава всех московских учреждений, предприятий и советского и партийного аппарата. Не только для членов бюро МК, но и для самого Угланова заявление Булганина явилось полной неожиданностью. Угланов объявил перерыв и потребовал частного совещания с членами Секретариата ЦК (Сталин, Молотов, Каганович присутствовали не как члены Политбюро, а как секретари ЦК). Каганович категорически отвел предложение Угланова. Угланов апеллировал к Сталину, но Сталин недоумевающе развел руками. Заговорил Молотов:
      - ЦК еще в феврале этого года предупреждал МК и лично Угланова о возможности такого оборота дела, как сейчас. В ЦК поступало много сигналов и даже требований районных организаций Москвы об оздоровлении руководства МК, но мы не хотели вмешиваться в ваши дела в надежде, что члены бюро МК одумаются, но все это оказалось тщетным. Сейчас уже нет другого выхода открыто поставленный вопрос надо обсудить открыто.
      Молотов предложил продолжать обсуждение заявления.
      Угланов еще раз предложил Сталину перенести обсуждение данного вопроса на частное заседание бюро МК и Секретариата ЦК, а если необходимо, и на заседание Политбюро.
      Сталин ответил уклончиво: "Не нахожу положения столь трагическим, чтобы нужно было устраивать другое специальное заседание, хотя принципиального возражения и нет".
      Выступление Сталина подействовало на Угланова обнадеживающе, и он официально возобновил заседание. Начались прения. Все выступающие члены МК, ЦК и "актива" единодушно поддержали заявление Булганина. Один из членов бюро МК (кажется, Полонский) сделал компромиссное предложение - поскольку данное заседание неправомочно обсуждать вопрос о руководстве МК, созвать чрезвычайный пленум МК и МКК для рассмотрения заявления группы членов МК. Угланов поставил предложение на голосование - все члены бюро, кроме Баумана, "за", весь "актив" - "против", секретари ЦК не голосуют. Находчивый Каганович перевернул результат голосования:
      - По статуту сегодняшнего объединенного заседания бюро МК и "актива" предложение о созыве пленумая считаю отвергнутым, так как абсолютное большинстводанного заседания проголосовало против.
      Тогда возмущенный Угланов вскочил со стула и громко спросил:
      - Кто здесь секретарь МК - я или вы, товарищКаганович?
      - Пока чго вы, товарищ Угланов,- невозмутимоответил Каганович
      - Так разрешите вам заявить, что таковым я отныне не являюсь Продолжайте теперь вашу демагогию.Угланов быстро схватил со стола свой портфель и
      демонстративно вышел из кабинета. За ним медленно последовал Сталин, но скоро вернулся без Угланова.
      - Где же товарищ Угланов?- спросил Молотов.
      - Побежал к Бухарину,- ответил за Сталина Бул-ганин.
      Каганович предложил продолжать заседание, чтобы принять соответствующее решение МК по оглашенному группой членов МК заявлению. Члены бюро МК, в том числе и Резников, начали доказывать, что в отсутствие
      Угланова невозможно и незаконно всякое обсуждение. Тогда выступил Сталин. Он выразил сожаление, что здесь разгорелись столь жаркие споры и страсти, так как,- говорил он,- речь не идет об отдельных личностях, а об определенном, для дела очень опасном идеологическом и политическом течении в партии, речь идет об уклоне в сторону от марксизма, о правом, реставратор-ско-кулацком уклоне. Совершенно неважно,- доказывал Сталин,- кто возглавляет или отражает на практике этот уклон, но абсолютно необходимо, чтобы все наши коммунисты поняли, что не ныне разоблаченный левый, троцкистский, а правый оппортунистический уклон является сейчас главной опасностью в партии. Надо разоблачать и ликвидировать эту опасность. Сталин не согласился и с Булганиным, что члены бюро МК во главе с Углановым являются "правыми". Это преувеличение и "перегибание палки". Но Сталин не считает в создавшихся условиях возможным, чтобы бюро МК могло вести успешную борьбу против правой опасности, тем более, что московский актив, как явствует из заявления Булганина и из выступлений участников данного заседания, настроен против нынешнего состава бюро МК. Сталин остановился персонально на Угланове, указал на его большие заслуги в подполье до революции, на его активное участие в революции и гражданской войне, на его непримиримую борьбу против троцкизма, на его заслуженный и высокий авторитет в партии и закончил речь: "все-таки, мы, большевики, привыкли прислушиваться к голосу массы, тем более партийной массы; поскольку партактив Москвы хочет сменить свое руководство, то ЦК готов отозвать Угланова и других членов бюро МК в свое распоряжение..." Каганович, который продолжал фактически председательствовать на заседании после ухода Угланова, начал "ковать железо, пока горячо". Он внес новое предложение: "Участники заседания бюро МК совместно с активом 1) сожалеют, что Угланов покинул заседание, грубо нарушив тем самым всякую партийную дисциплину, 2) просят ЦК об отзыве в свое распоряжение членов нынешнего руководства МК, 3) предлагают срочно созвать экстренный пленум МК для выбора нового руководства, 4) секретарем МК рекомендуют секретаря ЦК ВКП(б) В. Молотова".
      - Теперь мы только поняли,- рассказывал Резников,- почему было созвано "экстренное заседание" и почему Булганин пригласил на него секретарей ЦК.
      - Мне кажется, что вы не поняли даже теперь, вчем дело и что происходило на заседании,- возразилСорокин.- Вы думаете, что инициатива исходит от "активиста" Булганина? Игра более тонка, и она затеяна самим ЦК. Именно аппарат ЦК, Секретариат подготовил и заседание МК с "активом" и "заявление группы".При этом, как явствует из твоего сообщения, роли междусекретарями ЦК (за спиной Политбюро) были заранее распределены. Молотов - "умеренный", Каганович -"агрессор", а Сталин - благодетельный арбитр. Но чтобы успешнее разыграть всю эту комедию до конца,предварительно надо было вывести из терпения Угланова так, чтобы он ушел с заседания. Все фарисейские слова Сталина о его заслугах - дымовая завеса для более успешной атаки...
      - Нет, на этот раз Сталин был искренен,- вмешался Резников.
      - Да, точно так же, как он был искренен, когда кпервой годовщине Октябрьской революции писал в "Правде", что успешной подготовкой и победоносным проведением октябрьского переворота "мы прежде всего и главным образом обязаны т. Троцкому". Куда же он теперьзагнал "отца Октября"? Сейчас Троцкий обо всех наспишет как об "эпигонах Октября" потому, что Сталин ивсерьез его уверил, что без него не было бы Октября.Но Сталин это писал не для красного словца и даже недля подхалимства, а в своих собственных целях усыпитьбдительность врага (Троцкий был ему и тогда враг), войти в его доверие, забраться в его крепость и взорватьэту крепость вместе с его командиром. Так он поступилс Лениным, когда стал секретарем ЦК, так он поступил с Троцким, когда умер Ленин, так он поступает теперь с Бухариным... Сталин лукавил тогда и по отношению к Бухарину: "мы не дадим в обиду своего Бухарчика"-кричал тогда Сталин на Троцкого. С пеной у рта Сталин защищал Бухарина, возводил его заслуги до небес, болеетого, в период борьбы против Троцкого Сталин искусственно создал "культ Бухарина", "славу Бухарина".
      - Сталин ни слова не говорил на заседании о Бухарине,- заметил опять Резников.
      - Нет, говорил. Все, что он говорил хорошего об Угланове, есть бомба и против Бухарина, и против Угланова, и против всех нас. "От ступеньки к ступеньке"-это любимое выражение Сталина. Он делает все осторожно, хитро, но основательно. Он постоянно называл Троцкого Иудой, но теперь нам уже должно быть понятно, что он выболтал тогда свое собственное внутреннее существо. Если он тебя похвалил и ты верноподданно не стал на колени, так знай, что тебе суждено стоять на ногах до тех пор только, пока он не соберется с силами, чтобы свалить тебя в бездну. Станем ли мы на колени? - вот вопрос, на который мы вынуждены будем вскоре ответить...
      Сорокин говорил долго, порою с резкими упреками по адресу Резникова. Резников редко и неубежденно возражал, видимо, только для того, чтобы возражать. Он в глубине души чувствовал себя виноватым перед Сорокиным, что так легко сдался на заседании.
      - Что же мы должны были делать, по-твоему?-спросил он вдруг Сорокина.
      - Уйти вслед за Углановым, оставив Сталина сосвоими наемниками.
      - И что же получилось бы?
      - Получился бы скандал, а на скандал Сталин не готов.
      Резников ничего не возразил. Зинаида Николаевна на протяжении всей беседы сидела молча. Я собрался уйти, но Сорокин попросил меня поехать под Москву, на дачу к "Генералу". Я должен передать ему, что его ждут на квартире Зинаиды. Так как было уже поздно, я вынужден был сообщить Сорокину причину невозможности исполнить его просьбу, а стало быть - и тайну своего визита.
      - К б часам вечера меня вызывают вместе с другимистудентами в ЦК, едва ли я успею выполнить твое поручение,- сказал я.
      - Это в связи с чем?- недоуменно спросил он.И цель моего визита отпала. Сорокин не был в курсе дела.Я отправился в ЦК.
      IX. НА ДОПРОСЕ В ЦК
      В ЦК я пошел пешком, так как идти было недалеко. Зинаида жила в районе Театральной площади. Мне нужно было пройти через Лубянку на Старую площадь, где находится здание ЦК. Я пришел вовремя. В вестилюле находилось несколько человек, но из наших не было никого. На правой стороне от лифта "справочное окно" для посетителей. На стене большая черная доска с указанием комнат отделов ЦК и кабинетов секретарей ЦК. Даже
      указаны дни и часы приема посетителей "секретарями"-"И. Сталин принимает по ...(дням) от ... до ... (часов) То же самое и у других секретарей ЦК - Молотова, Кагановича, Кубяка. Никаких специальных пропусков, предъявляй свой партбилет - иди прямо в секретариат Сталина и требуй, чтобы тебя приняли! Какие были демократические времена!
      Когда я в последний раз посетил ЦК в 1940 году, порядок был другой: в приемной сидели чекисты в форме и без формы, к партийному билету надо было иметь еще специальный пропуск о разрешении входить в ЦК и только в указанный в пропуске отдел, но и этого недостаточно - чекист должен был перед заполнением пропуска созвониться с тем партийным бюрократом, к которому вы идете, и, если он согласен на свой риск пустить вас в здание, то заполняется на вас опросный бланк и тогда вы вступаете в "священную обитель". Доска "приема Сталина" и других секретарей исчезла уже с начала тридцатых годов. Но в 1928 году было время пресловутой "внутрипартийной демократии", и я беспрепятственно вошел в здание. Поднимаюсь на лифте на третий этаж и иду в Агитпроп, которому прямо подчинялся наш Институт. В коридоре встречаю выходящих из Агитпропа некоторых наших студентов. Спрашиваю, куда мы должны обращаться и в чем было дело. Отвечают, что в чем дело еще неизвестно, но что я иду правильно, а там скажут, что делать дальше. Вхожу в приемную шефа Агитпропа, застаю там еще несколько наших. Как только я вошел, ко мне обратился один из сотрудников, рыжий, до уродливости худой мужчина в пенсне:
      - Вы, товарищ, из ИКП?
      - Да!
      - Как ваша фамилия?
      Называю. Рыжий скелет смотрит в список, находит мою фамилию. Против фамилии какая-то буква и цифра, выведенные красным карандашом.
      - На четвертый этаж, кабинет такой-то-чахоточным голосом говорит он.
      Я поднимаюсь на четвертый этаж в указанный кабинет. Поражает мертвая тишина на этом этаже. Все двери в комнаты и кабинеты плотно обиты кожей на войлоке. По коридору тянутся длинной лентой мозаичные дорожки. В этом ряду на дверях никакихнадписей, только номера. Стучу в указанный кабинет о мягкую кожаную дверь, но я знаю, что ни меня не услышат, ни я ничего не услышу. Поэтому нерешительно вхожу в кабинет: ба! за столом, в мягком, но довольно потертом кресле, сидит Орлов!
      - Как вы сюда попали?- совершенно глупо и некстати спрашиваю я. Находчивый Орлов отвечает вполне резонно:
      - Не так, как вы!- Потом он прямо переходит к делу:- Под страхом исключения из партии, а значит и из ИКП, предупреждаю вас от имени ЦК, чтобы вы отвечали правдиво на поставленные мною вопросы. Мы знаемвсю правду, но если вы постараетесь утаить ее от ЦК, вывыйдете отсюда без партбилета.
      Орлов делает маленькую паузу и начинает перебирать бумаги в папке. Внушительный тон его, серьезность внутрипартийной обстановки, а главное, его таинственный кабинет в ЦК производят свое впечатление. Я убеждаюсь, что этот желчный и недалекий человек может решить мою судьбу. Молниеносно пролетают в голове мысли о "казни Сталина", "дне рождения" у Зинаиды, дружбе с Сорокиным, о сегодняшней встрече с Резниковым. Значит, Орлов все знает. И его дилемма тоже ясна: расскажу - остаюсь в ИКП, нет - выгонят из ИКП и из партии. Я волнуюсь и этим порчу дело, так как знаю, что Орлов исподлобья наблюдает за мною. Беру себя в руки и сосредоточиваюсь, вернее, стараюсь делать это. Я готов отвечать на все вопросы во имя Зинаиды, Сорокина и кавказской чести категорическим - "нет!". Пусть исключают. Путь сошлют в Сибирь. Пусть...
      Внезапным вопросом Орлов перебивает мысли:
      - Вы были вчера на собрании в Комакадемии?
      - Да, был.
      - Кто вам билет дал?
      - Дали в ИКП.
      - Кто персонально?
      - Сорокин.
      - Почему он дал именно вам?
      - Спросите у него.
      - Я вас спрашиваю.
      - Я вам ответил.
      - Вы аплодировали Бухарину?
      - Да.
      - Почему?
      - Потому, что он член Политбюро.
      - Вы кричали "ура" Бухарину?
      - Вы мне скажите лучше, зачем я вызван сюда. Я считаю излишним отвечать на эти глупые вопросы.
      - Не забывайте, что вы находитесь в ЦК, и отвечайте на вопросы,- грозит Орлов.
      Но у меня уже легче на душе. Я вижу, что Орлов учиняет надо мною мелкий полицейский допрос без серьезных для этого данных. Поэтому я храбрюсь и перехожу в контратаку:
      - Я только вчера впервые в своей жизни увиделБухарина и, когда аплодировали все, даже президиум,аплодировал и я. Но если за это время с Бухариным произошло что-нибудь неладное, то тут виноват не я, а ЦКчленом которого он является.
      - А вы аплодировали Кагановичу?- вдруг спрашивает Орлов.
      - Да, и на том же основании, что и Бухарину.
      - Разделяете вы теоретические воззрения и политические взгляды Бухарина?
      Я вскакиваю со стула, изображаю глубокое возмущение и угрожаю Орлову, что за такие провокационные вопросы с его стороны я пойду с жалобой к самому Сталину. Мои угрозы не действуют.
      - Перестаньте закатывать мне здесь истерику, как баба, и заниматься демагогией. Я вашу антипартийнуюдушу вижу насквозь... Не пугайте и Сталиным, работая против Сталина... Подумаешь, не успел еще вылупиться,а хочет учить. Итак, будете вы отвечать по существуна поставленные вам вопросы?
      Последние слова Орлов произносит громко и почти по слогам. Его всегда желчная физиономия превратилась вся в вопросительный знак. Но и я теперь действительно вне себя. Слова "как баба" (у кавказцев это самое тягчайшее оскорбление) ядовитой пулей сразили мое самолюбие. У меня буквально потемнело в глазах. В этот миг мне казалось, что я готов на убийство, на смерть.
      - Гражданин Орлов, ты был и остался шпиком и карьеристом, которому не должно быть места в аппарате ленинского ЦК. Или я потеряю свой партбилет, или тебя отсюда выставят!
      При этих словах я выбегаю из кабинета.Забыв сесть в лифт, спускаюсь по лестнице. Еще не дошел я до третьего этажа, как слышу сзади крик; кто-то бежит за мною, громко называя мою фамилию. Останавливаюсь. Подходит незнакомое мне лицо кавказского типа, средних лет, в военном костюме без знаков и, широко улыбаясь, будто мы с ним давнишние друзья, просит меня зайти в его кабинет. Я добиваюсь узнать, в чем дело, но незнакомец просит сначала зайти. Поднимаемся обратно на четвертый этаж, идем мимо кабинета Орлова и через два или три кабинета незнакомец открывает мне дверь. Заходим. Обстановка в первой комнате почти та же, что и у Орлова. Здесь сидит довольно пожилая женщина и что-то печатает. Мы заходим в следующую комнату. На ходу незнакомец говорит женщине: "Если кто-нибудь придет, то я занят". Незнакомец, продолжая все еще улыбаться, указывает мне на стул, сам садится после меня в кресло,- менее потертое, чем у Орлова. На столе два телефона (внутренний и внешний), свидетельствующие о ранге более высоком, чем у Орлова. Незнакомец представляется:
      - Вы меня, конечно, не знаете - я ответственный инструктор ЦК и моя фамилия Товмосян. Но о вас яслышал от ответственного инструктора ЦК т. Кариба. Выего знаете, недавно он инструктировал Северный Кавказ и Дагестан. Он о вас самого лучшего мнения и пророчит вам большие успехи. Я знал, что вас сегодня вызвалив ЦК к Орлову по каким-то вашим институтским делам.Я попросил Орлова после окончания беседы познакомить меня с вами, но, оказывается, вы с ним поссорились.В чем дело, что случилось?
      Я не хотел возвращаться к теме об Орлове, но Товмосян был весьма настойчив и любопытен. Тогда я рассказал суть дела.
      - Вы по форме совершенно правы - он вас личноо скорбил, знай он наши "кинжальные обычаи" Кавказа,этого бы не случилось, но вы не правы по существу. Вы чересчур погорячились и тем ухудшили свое положение.Если это дело дойдет до ЦКК, то будет плохо не ему,а вам. В Москве, разумеется, знают, что мы - народ горячий, но нашей горячностью мы должны пользоватьсяпротив врагов партии, а не против друзей.
      - Если в партии вообще есть враг, то этот враг -Орлов,- заметил я тут же.
      - Ошибаетесь, он не дипломат и даже не теоретик, но предан партии всеми фибрами души.
      - Он был "всеми фибрами души" предан и белой контрразведке,- отвечаю я.
      - Откуда вы это знаете?
      - Видел документы...
      - Да, это старая история. Она не раз была предметом расследования ЦКК. Ничего порочашего на него ненашли. Ведь, в конце концов, сейчас важно не то, что
      кто-то когда-то кем-то был, важно другое - кто кем является сегодня. У нас в партии немало членов с дореволюционным стажем, но какой от них толк, если они смотрят назад, а не вперед. Если хотите, такие старые члены партии сегодня даже вредны для нашего дела.
      Товмосян при этих словах пристально посмотрел мне в глаза. И в этих глазах он несомненно читал величайшее удивление. В самом деле, только впервые от Товмосяна я слышал столь грубое и циничное определение: "старые члены партии сегодня вредны". Я решительно не мог понять этого, еще меньше понимал я, почему и к чему Товмосян все это говорит мне, неужели только для этого заявления он вернул меня назад.
      Товмосян выжидающе замолчал. Мне было не о чем говорить, да и бесполезно возражать. Убедившись, что я не имею или не хочу что-нибудь сказать, он перешел, видимо, к основному пункту.
      - Вы знаете, как правые лидеры смотрят на национальный вопрос?- спросил он.
      - О правых лидерах я слышу впервые из вашихуст,- притворился я наивным.
      - Я говорю о теоретической школе Бухарина в вашем ИКП,- уточнил вопрос Товмосян.
      - Я заявляю, что и об этой школе тоже слышал впервый раз только вчера из уст Кагановича.
      Не знаю, насколько он мне поверил, но действительно я не имел ни малейшего представления о наличии особой концепции по национальному вопросу у правых.Я знал, что Ленин критиковал Бухарина по самым различным правовым и тактическим вопросам (теория огосударстве, Брестский мир, национальный вопрос, истмат и диамат), но не знал, были ли у Бухарина сейчассвои особые взгляды на национальную политику партии(ранее у Пятакова и Бухарина такие взгляды по вопросуо праве народов на самоопределение были, но теперь этоотошло в область истории). Тем охотнее я попросил Товмосяна рассказать, в чем сущность национальной концепции "школы Бухарина".
      Однако, в изложении Товмосяна, национальная-теория "правых" (дальше он говорил о "правых") выглядела так, как я ее себе представлял, когда впервые столкнулся с Сорокиным в ИКП.
      Правые считают, доказывал Товмосян, что ЦК де-русифицировался. Раньше было еврейское засилье, а теперь - кавказское. Иначе говоря, они считают, что убрав из ЦКевреев (Троцкого, Зиновьева, Каменева), власть захватили кавказцы - Сталин, Микоян, Орджоникидзе и др. Поэтому правые объявили войну Кавказу. Победа правых в нашей партии означала бы победу не просто великодержавного шовинизма, но и махрового русского империализма. Кто сейчас идет против Сталина - основоположника ленинской национальной политики,- тот идет против своего народа. Вы еще молодой и политически неопытный,- повторил Товмосян,- но меня и вас, кавказцев, это касается раньше и больше всех. Вот против этой идеологии вместе с нами борется и русский коммунист Орлов. Поэтому несправедливо объявлять его врагом и для этого копаться в его биографии.
      Беседу нашу Товмосян закончил совершенно конкретным предложением сообщить ему обо всех проделках правых в ИКП, о которых мне известно что-либо существенное.
      - Вы хотите сказать, что я знаю какой-нибудь заговор неизвестных мне правых и этот заговор скрываю-от ЦК?- начинаю я возмущаться.
      - Нет, нет, ваша позиция вне сомнения, но все либлагополучно у ваших друзей,- успокаивает он меня.
      На столе зазвенел телефон. Товмосян не спеша берет трубку. Отвечает односложными - "да" или "нет". Хотя мне кажется, что речь идет обо мне, но трудно угадать, к чему "да" или "нет". Товмосян кладет трубку и, не возвращаясь к прежней теме, сообщает мне, что сейчас будет интересная беседа.
      - С кем это?- невольно вырывается у меня.
      - С Кагановичем,- отвечает Товмосян тоном безразличия, будто речь идет о беседе с нашим Дедодубом.Потом добавляет: "Каганович - умный человек, никогда не даст в обиду нашего брата".
      У меня так забита голова сегодняшими впечатлениями и так напряжены нервы от волнения, что я был бы очень рад, если бы мне сказали: "Вы свободны". Однако я знаю, что бесполезно отказываться от "высокой чести". Я покорно иду за Товмосяном, и через несколько минут мы уже в приемном зале Кагановича, на том же этаже, но на другом конце (кабинеты секретарей находились на южной стороне четвертого этажа), и на внутренних дверях надписи: "И. Сталин", "Л. Каганович", "В. Молотов", "Н. Кубяк".
      В зале застаю всех наших вызванных: и студентов, и профессоров, и даже Юдина вместе с Орловым. Все присутствующие молчат, только в другом углу зала стоя у окна, Юдин и Орлов о чем-то тихо шепчутся между собою. Из кабинета в зал входят Криницкий и Каганович Мы все встаем. Каганович приглашает сесть. Сам он не садится и произносит краткую речь, смысл которой заключается в том, что ИКП был и остается вернейшей теоретической опорой ЦК в борьбе со всеми врагами ленинизма. Он призывает присутствующих быть достойными этого высокого призвания красной профессуры. Сославшись на свою занятость, он говорит, что должен покинуть нас, но что Криницкий изложит нам конкретные цели сегодняшнего заседания. При этих словах он передает слово Криницкому и, поклонившись нам, выходит из зала приемной.
      - Вчерашняя демонстрация в Комакадемии против ЦК,- начал свою речь Криницкий,- определенно свидетельствует о неблагополучии в ИКП. Большинство из присутствующих так или иначе причастны к этой демонстрации. Вы должны помнить, что мы не можем держать в стенах ИКП людей, которые в вопросах борьбы за чистоту марксизма-ленинизма становятся на точку зрения фальсификаторов. То, что простительно рабочему от станка, мы не можем простить будущим теоретикам партии. Может быть, некоторые из вас находятся в заблуждении в отношении личности товарища Бухарина, но против товарища Бухарина как личности ЦК ничего не имеет. Мы боролись и будем бороться против антиленинской идеологии и теории Бухарина, хотя он и является членом Политбюро. Сейчас слишком серьезное время, чтобы мы могли равнодушно смотреть на ревизию ленинизма представителями правого оппортунизма в партии. Главой этого оппортунизма и является товарищ Бухарин. Конечно, гораздо проще исключить товарища Бухарина из Политбюро и даже из ЦК, но правый оппортунизм есть идеология, которая не поддается механическому исключению. Она есть идеологий, старых, реставраторских классов. Ее надо выжечь каленым железом ленинизма. Самого товарища Бухарина мы призываем к этому и надеемся, что он станет рано или поздно на этот путь. Но ждать, пока сам товарищ Бухарин соберется сделать это, ЦК не может. ЦК несет ответственность перед всей партией и Коминтерном за всякое искажение ленинизма ее членами. Вот почему ЦК объявил сейчас правую опасность главной опасностью в партии, а всякое примиренчество к ней антипартийным преступлением...
      Закончил свою длинную речь Криницкий указанием, звучавшим и как приказ, и как угроза: либо все вы, слушатели и преподаватели ИКП, должны включиться в активную борьбу против правой опасности в самом ИКП, в печати и на партийных и рабочих собраниях Москвы, либо ЦК вынужден будет обсудить вопрос о личном составе ИКП.
      Уже было около одиннадцати часов вечера, когда мы покинули здание ЦК.
      X. РЕКОГНОСЦИРОВКА В СТАНЕ БУХАРИНЦЕВ
      Совершенно неожиданно для нас ИКП очутился в центре внимания ЦК. Конечно, для этого были весьма серьезные основания. Во-первых, здесь были собраны лучшие пропагандистские силы партии, во-вторых, Бухарин признавался в этих стенах до сих пор непререкаемым авторитетом в области марксистской теории. После снятия троцкистов преподавательский состав из числа партийцев считался чисто бухаринским. Сам Бухарин с самого начала организации ИКП числился одним из его ведущих профессоров по политической экономии и теории советского хозяйства. Поэтому для ЦК было важно, чтобы дисквалификация Бухарина как теоретика началась "стихийно", снизу и именно с ИКП. Только впоследствии я понял, почему ЦК вместо того, чтобы просто объявить Бухарина еретиком и предать его школу анафеме, стал на этот окольный и более сложный путь расправы. В конце концов, прав был Криницкий - дело не в личности Бухарина, а в том, насколько велико его влияние в теоретических и академических кругах партийного актива и каковы те силы, с которыми надо расправиться наряду с Бухариным. Выступления против Бухарина были не столько пробным шаром, столько глубоко рассчитанной рекогносцировкой в стане настоящей и возможной армии бухаринцев. ЦК, вернее его Секретариат, боролся за резкую дифференциацию партии - "за" и "против" Бухарина. Низовая партийная масса была уже в руках сталинского партийного аппарата, но в верхах партии соотношение сил далеко не определилось. Предварительная "проработка" Бухарина пока что только по линии теории были призвана внести искусственный раскол в партийный актив. Этой цели служило собрание Коммунистической академии, для той же цели намечались собрания актива Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Свердловска, Баку, Тифлиса и других крупных партийных центров. Однако наше первое "опытное" и несомненно весьма важное, с точки зрения ЦК, собрание явно провалилось. Понятно, какое отрицательное для нас впечатление оно произвело на сталинцев. Как только в ЦК заметили, что Бухарин располагает большими силами и предположительно большей симпатией в кругах актива, чем это думали оптимисты из окружения Сталина, последовали первые меры организационного воздействия и политического давления. Первый удар был нанесен московскому руководству. Без объявления мотивов 27 ноября 1928 года была официально снята руководящая группа МК ВКП(б) во главе с Углановым (ее судьба была предрешена еще в конце октября, как я уже говорил выше). Одновременно было объявлено, что Молотов "избран" секретарем МК, сохраняя по совместительству пост второго секретаря ЦК ВКП(б). Уже через полтора года (апрель 1930 г.) в "Обращении МК к членам партии" не без основания говорилось: "именно в московской организации правые оппортунисты, пытавшиеся наступать на генеральную линию партии, получили первый решительный удар". Но ни в 1928 году, ни до конца 1929 года в партийной прессе не писали, что руководство МК снято за правый оппортунизм. Говорилось и писалось о том, что в московском руководстве оказались "примиренцы" к правым, но при этом не приводилось ни одного имени. Сам Угланов был назначен наркомом СССР (если не ошибаюсь, наркомом труда СССР). Уханов, председатель Московского Совета, держался на своем посту до конца 1930 года, когда его заменил Булганин - "герой" разоблачения Угланова, но внутри партии, во всяком случае в партийном активе, было известно, что руководство МК было разогнано за поддержку Бухарина с временным предоставлением его членам хотя II видных, но для ЦК менее опасных правительственных постов.
      Все это было грозным предупреждением и вместе с тем действительно первым ударом по бухаринской оппозиции. Правда, все догадывались, что разгром москов-ского руководства - это победа аппарата ЦК и может стать пирровой победой, если будет произведен свободный опрос партийной массы. К тому же полной загадкой оставалось соотношение сил на пленуме ЦК, когда открыто и остро встанет вопрос: существует ли в партии правая опасность в лице Бухарина и Угланова (о позиции
      Рыкова и Томского еще ничего не было известно), которые столь решительно боролись еще вчера вместе со всем руководством ЦК против левого уклона, против троцкистов. С этой точки зрения и борьба против Троцкого была палкой о двух концах. Широкие круги партии приписывали относительно легкую победу над Троцким именно теоретической мощи и ленинской последовательности Бухарина, а не Сталина. В этой же борьбе против Троцкого колоссально вырос авторитет Бухарина как ортодоксального теоретика партии. Как же убедить эту партию, что Бухарин - негодный теоретик и антипартийный уклонист? Как согласовать с человеческой, даже со сталинской логикой объявление задним числом всего написанного Бухариным в борьбе против меньшевиков и троцкистов антиленинскими писаниями, тем более, что все эти труды вышли в свет еще при Ленине, многие даже с одобрения и под редакцией самого Ленина? Как быть, наконец, с неоднократными заявлениями Сталина во время дискуссии против троцкистов, что он не даст Бухарина никому в обиду? Что же случилось сегодня с Бухариным, что заставляет аппарат ЦК объявить его самым опасным человеком для партии? Дело не в прошлых произведениях Бухарина, а в его настоящей позиции внутри Политбюро,- рассуждали в партийном активе. И тут же спрашивали, в чем же тогда заключается эта позиция? На собрании партийного актива в Коммунистической академии Бухарину слова не дали. То, что говорил Каганович, к делу не относилось, а что происходило на заседании бюро МК и московского "актива" партии, не было известно и тщательно скрывалось. Назначение опальных из МК на другие, юридически более ответственные, правительственные посты способно было лишь дезориентировать не только партию, но и самих "опальных" (последняя цель, конечно, тоже преследовалась до поры, до времени). Одно было бесспорно: в ЦК назревает новый кризис. Сталин или Бухарин?- вот и формула кризиса. Кто стоит за Сталиным, уже более или менее известно, кто же за Бухариным - неизвестно. Еще менее известны подлинные причины кризиса. Пущенная в ход Агитпропом ЦК успокаивающая формула гласила лишь: "Голосуйте за Сталина - не ошибетесь!" Наиболее ретивые из нас отвечали на это формулой Троцкого: "Не партия, а голосующее стадо Сталина!"
      Аппарат ЦК работал, однако, интенсивно и организованно, вербуя обывателей, запугивая "примиренцев"и терроризируя "уклонистов". Учебная жизнь в ИКП практически давно уже приостановилась. Беспартийные профессора и академики отсиживали свои часы в кабинетах и библиотеках, а партийные вместе со студентами бились на партийных собраниях и дискуссиях. Неудавшееся общее собрание актива в Коммунистической академии было решено проводить сначала по отдельным учебным и ученым учреждениям - в ИКП, Комакадемии, РАНИИОНе, Свердловском университете и КУТВ им. Сталина. На всех собраниях обсуждали один и тот же стандартный вопрос: "Кооперативный план Ленина, классовая борьба и ошибки школы Бухарина". Основные докладчики - члены "теоретической бригады". В ИКП докладчиком выступил уверенно шедший в гору Л. Мехлис. Собрание было нарочито растянуто на два или три дня, чтобы дать возможность выступить большему количеству преподавателей и слушателей. Мехлис выполнил свою задачу блестяще. Ни одно утверждение, ни один тезис не были "взяты с потолка"- все это обосновывалось бесконечным количеством больших и малых цитат из Маркса, Энгельса и особенно из Ленина. Последнюю часть своего доклада Мехлис уделил так называемым "двум путям" развития сельского хозяйства - капиталистическому и социалистическому. Докладчик утверждал, но уже менее успешно и менее уверенно, что бухаринская школа толкает партию на капиталистический путь развития. В качестве доказательств приводились длиннейшие цитаты из книг Бухарина "Экономика переходного периода" и "К вопросу о троцкизме". Мехлис закончил свой доклад указанием, как и Сталин в начале 1928 года на пленуме МК и МКК ВКП(б), что в Политбюро нет ни правых, ни левых, и что речь идет о теоретических и политических ошибках Бухарина в прошлом. Но этим утверждением Мехлис испортил свой доклад, а главное, политику дальнего прицела Сталина-Молотова- Кагановича. Этой ошибкой Мехлиса немедленно воспользовались явные и "скрытые" ученики Бухарина. Мне хорошо запомнились в связи с этим выступления тогдашнего члена ЦКК Стэна и Сорокина. Стэн открыт"разделял нынешние взгляды Бухарина, но Сорокин в глазах икапистов и ЦК все еще числился в ортодоксальных рядах. Но сегодня наступил день, когда нужно было класть свои карты на стол. Как это сделает Сорокин? Очень немногие из нас знали, что он полон негодования и протеста против наметившегося сейчас "протроцкистского" курса
      ЦК. Многие верили, что при его прямом характере, болезненном идеализме и личном мужестве от него можно ожидать чего угодно, но не трусливого бегства от острых тем или рассчитанного двурушничества для глубокой конспирации. Прошло уже несколько дней, как мы с ним виделись последний раз на квартире Зинаиды Николаевны. Перед началом собрания я с ним столкнулся лицом к лицу в коридоре Института, но он прошел не поздоровавшись. Меня это озадачило и оскорбило. Неужели он думает, что я о нем говорил что-нибудь в ЦК или, может быть, ему сообщили, что я на него "показал"? Я был в том и другом случае оскорблен и побежал за ним, чтобы потребовать объяснения. Но я потерял его в толпе студентов, а скоро началось и собрание. Я занял место в одном из последних рядов, не зная, как себя будет вести Сорокин на сегодняшнем собрании. С тем большим напряжением я ожидал его выступления. Он выступил одним из первых.
      Сорокин прежде всего взял под сомнения теоретическую ценность и доброкачественность самого доклада. Еще свежо звучит в моих ушах вводный тезис Сорокина: "такого серого, теоретически бездарного и политически убогого доклада я не ожидал даже от Мехлиса",- заявил Сорокин. Это введение приковало к речи Сорокина всеобщее внимание. Водворилась выжидательная тишина. Сорокин пункт за пунктом начал анализировать доклад, обвиняя докладчика то в сознательной фальсификации марксистско-ленинской теории, то в явно невежественной ее интерпретации. Когда Мехлис начал настойчиво протестовать против "демагогических приемов" оратора, то Сорокин ответил, что он готов извиниться перед докладчиком, если докладчик ему растолкует следующее положение - при этих словах Сорокин прочел довольно большую цитату с явно марксистскими рассуждениями о путях развития современного капитализма и, закончив цитату, вызывающе обратился к Мехлису:
      - Скажите, товарищ Мехлис, согласны ли вы с изложенными здесь положениями?
      - Конечно,- ответил Мехлис.
      - Тогда поздравляю вас, товарищ Мехлис - цитатаэта из Муссолини,сказал Сорокин под всеобщий хохот собрания.
      Сорокин, ловко воспользовавшись произведенным впечатлением (об этом случае мы всегда говорили потом как о "цитатном инциденте"), патетически воскликнул:
      - Человек, который не может отличить красное отчерного, Ленина от Муссолини, хочет учить нас премудрости марксистской теории! До чего низко пала нашатеория, если к ней допустили всяких недоучек вроде Мехлиса! Но я нахожу,- продолжал Сорокин,- что Мехлис нас сознательно или бессознательно дезориентирует, когда заявляет, что мы собрались лишь обсуждать"архивные" ошибки Бухарина и что эти былые ошибки его не имеют отношения к сегодняшнему положениюдел в Политбюро. Нет, имеют и тысячу раз имеют! Бухарин ошибался по вопросу о государстве в 1916 году, Бухарин ошибался по вопросу о Брестском мире в 1918 году, Бухарин ошибался по вопросу о профсоюзах в 1921году, Бухарин мог ошибаться по какому-либо вопросу сегодня, в 1928 году, но тогда мы вправе критиковать Бухарина не за мнимые или прошлые, а за настоящие и политические ошибки. Прошлое может служить лишь иллюстрацией, но не характеристикой нынешнего политического лица Бухарина. К тому же, назовите хоть одногоиз членов Политбюро, который в прошлом не ошибался?Ошибаются революционеры, но не революция. Но ниодин архивариус типа Мехлиса еще не был революционером. Он трусливо роется в архивах вместо анализасегодняшней позиции Бухарина. Сказки о белом бычке недостойны большевиков. Или - или. Или товарищ Бухарин действительно толкает партию на путь реставрации капиталистических порядков, тогда его место не в Политбюро, а на какой-нибудь финансовой бирже, илитоварищ Бухарин находит нынешний курс ЦК ошибочным, тогда надо потребовать от него изложить свою точку зрения открыто и перед всей партией, как это всегда бывало в таких случаях, избавив от этой непосильной .задачи крикунов от теории вроде Мехлиса. Игра в пряткив политике чревата катастрофой, особенно если она ведется среди единомышленников.
      Свою речь Сорокин кончил неожиданным предложением: 1) просить ЦК предложить товарищу Бухарину выступить в печати с изложением своих взглядов на текущую политику партии, 2) просить ЦК при отказе Бухарина выполнить это требование поставить вопрос об исключении его из Политбюро.
      Едва Сорокин закончил свою речь, как в зале раздались бурные протесты.
      - "Перегибщик", "хирург", "мясник", "троцкист",-кричали в зале. Даже Мехлис, уже тогда опытный в интригах во внутрипартийных делах, явно растерялся от такого неожиданного конца речи Сорокина.
      Председательствующий Юдин вместо того, чтобы ухватиться за радикальное предложение Сорокина, бесцветно говорил о заслугах Бухарина.
      Всегда беспринципный, но хитрейший из приспособленцев Митин, полностью соглашаясь с оценкой Сорокина ошибок Бухарина, назвал предложение об исключении Бухарина из Политбюро "троцкистским" "на данном этапе дискуссии". Мало ориентированный Луппол, проректор ИКП по учебной части, квалифицировал выступление Сорокина как "катастрофическое". Константинов, Леонтьев, Федосеев и Гладков доказывали, что выступление Сорокина безответственное и вредное. Но Сорокин достиг своей цели - разброда среди сталинцев. Из преподавателей ИКП помню речи Варги и Стэна (Митин тогда не допускался к преподаванию в ИКП, он был преподавателем нижестоящей Академии Коммунистического воспитания им. Крупской).
      Варга в монотонной, грамматически безупречной, но с сильным венгерским акцентом речи прочел целый реферат о теории кризисов Маркса, который, кажется, не имел никакого отношения к обсуждаемой теме. Стэн, высокий, стройный мужчина с рыжей шевелюрой, как и Юдин, сильнейший оратор и неотразимый диалектик в теоретических дебатах, повернул внимание собрания к докладу Мехлиса.
      - Когда люди, которые еще вчера были не только первыми учениками Бухарина, но и его личными оруженосцами, подобно Мехлису, начинают нам говорить о грехопадении своего учителя, не вскрывая при этом причин своей ему измены, они производят всегда мерзкое впечатление. Если теоретическая пустота у подобных людей компенсируется их безошибочным политическим чутьем конъюнктурщиков, это, однако, не свидетельствует об их моральной чистоте. Все вы знаете, знаю и я, что буквально до этих дней Мехлис и Стецкий клялись в этих стенах кстати и некстати именем Бухарина больше, чем именем Ленина. Что же касается лично Мех-лиса, то для него Ленин как теоретический авторитет вообще не существовал. Богом Мехлиса был и оставался всегда один Бухарин. Сегодня Мехлис сделал поворот на 180 градусов, но тогда позволительно спросить и его - в чем же тайна вашей столь мудрейшей "трансцендентальной апперцепции"? Слов нет, Бухарин - грешник,
      мы об этом писали и говорили еще тогда, когда (простите за нефилософское выражение) вы ему лизали пятки, но скажите - чьи пятки вам пришлись по вкусу сегодня? Природа не любит обижать слабых, она наделила хамелеона всеми цветами радуги, ежа - колючками, черепаху - панцирем, но бодливой корове она не дала рог. Если вы хотите, чтобы мы поверили вашему детскому лепету об ошибках Бухарина, то начните с истории собственного хамелеонства в партии и ренегатства в группе . Бухарина.
      Во все время речи Стэна Мехлис то беспокойно двигался на стуле, то нервно ерошил волосы. Когда Юдин спросил, есть ли еще желающие выступить, то Сорокин встал и попросил проголосовать его предложение и тем закончить обсуждение вопроса. Из зала раздались вновь протесты против предложений Сорокина. Кто-то потребовал дать слово Мехлису для объяснения по поводу выступлений Сорокина и Стэна.
      Мехлис попросил сделать перерыв до завтра, но собрание не согласилось. Тогда Мехлис отказался от слова, что вызвало переполох в зале.
      - Слабо, слабо, значит,- начали кричать из зала.
      - Он должен консультироваться у новых пяток,
      раздался новый голос.
      Совершенно растерянный Юдин не знал, что ему делать, а между тем страсти все больше и больше разгорались. Тогда кто-то внес новое предложение: "Ввиду отказа товарища Мехлиса от заключительного слова, собрание переходит к голосованию предложений товарища Сорокина". Юдин вопрошающе посмотрел на Мехлиса, но Мехлис и без Юдина догадывался, что уже одно голосование такого предложения означало бы для него политическую смерть в глазах ЦК. Его не страшила речь Стэна, на нее он мог, если не убедительно, то во всяком случае весьма ловко ответить, но предложения Сорокина шли дальше его полномочий на данном собрании: "просить ЦК исключить Бухарина из Политбюро"31, но и выступать против такого возможного решения собрания он не имел достаточно мужества. Однако, руководствуясь
      31 Хорошо информированный Мехлис знал, что "загвоздка-как раз в том и заключается, что Бухарин давно добивается, а ЦК категорически отказывается дать возможность Бухарину открыто выступить в печати с защитой и обоснованием своих теоретических и политических взглядов. "ЦК не может стать на путь политического харакири",- цинично признавался однажды по этому поводу Каганович.
      мудрой формулой тех дней - "лучше перегибать, чем недогибать",- Мехлис, вероятно, единственный раз в своей жизни пошел на риск. Он выступил. Юдин облегченно вздохнул, а в зале вновь водворилась напряженная тишина. Мехлис, разумеется, весь свой огонь и гнев разрядил на Стэне. "Я,- говорил он,- был и учеником Бухарина и, быть может, и его оруженосцем, когда это оружие метко било по троцкистам, но я его бросил, как только оно заржавело, а вы, Стэн, подобрали его в тот момент, когда оно явно целит в сердце партии. Партии вам не взорвать подобным оружием, но оно может взорваться на вашу собственную голову". В отношении Сорокина Мехлис назвал речь его демагогической, непонятной в той части, в которой Сорокин требовал открытого выступления Бухарина. Но неожиданно и для собрания и, как потом я убедился, для самого Сорокина, по поводу второго предложения последнего Мехлис заявил:
      - Я целиком и полностью присоединяюсь к предложению товарища Сорокина поставить вопрос о пребывании Бухарина в Политбюро ЦК партии!
      В зале опять поднялся невероятный кавардак:
      - Мы не судьи членам Политбюро!
      - Здесь не заседание ЦКК!
      - Это против завещания Ленина!
      - Бухарин - не Сорокин, не Мехлис, а вождь партии!Трудно себе представить, чем бы все это кончилось,
      если бы упорно молчавший до сих пор Покровский не прибег к своему испытанному средству:
      - Товарищи, объявляю перерыв до завтра, так как через несколько минут будет моя общекурсовая лекция
      "Троцкизм и русский исторический процесс" (по этой части все были единодушны).
      Нам, конечно, было не до лекции, но Покровский, как ректор, спешил спасти лицо Института. Юдин и Мехлис были спасены, спасен был и Институт. Мы вышли из душного зала, мысленно благодаря спасителя. Дедодуб по-прежнему продолжал величественно стоять на своем посту, Елена Петровна, как ласточка, порхала по коридорам. Там, за окнами, здоровая некрасовская осень зримо шагала в запоздалую зиму, а луна, такая бледная и несчастная, насилу вырываясь из цепких объятий грозовых туч, мерно ползла куда-то далеко-далеко, в бесконечность...
      Куда же ползли мы?
      XI. СТАЛИН СОЗДАЕТ "ПРАВЫХ"
      ЦК упорно, последовательно и методически продолжал свою линию по разоблачению или, вернее, по созданию "правого оппортунизма" в партии. В первое время резко подчеркивалось, что речь идет не о конкретных лицах в ЦК, МК и на местах, а об идеологии, которая существует и в партии, и в стране. Вся устная и уже начинавшаяся печатная пропаганда била в эту точку. Цель такой пустой, беспредметной, безымянной пропаганды не была ясна партийному середняку, не говоря уже о рядовом обывателе. Многие, даже у нас в Институте, недоуменно спрашивали себя и друг друга - если нет правых оппортунистов в ЦК и в партии, то откуда же появился этот вредный правый оппортунизм? Не вернее ли будет сказать, что у определенной группы лиц в ЦК появилась мания преследования, пугающая воображаемыми правыми, или политическая галлюцинация "правого оппортунизма"? Но аппарат ЦК был неумолим. "Левая опасность - пройденный этап, но существует другая, теперь уже главная опасность для партии - правая опасность. Весь огонь и весь гнев партии и народа - против правого оппортунизма"- так начинались и кончались закрытые письма Секретариата ЦК к партийным организациям на протяжении всего 1928 года. Если бы эти письма не подписывались Сталиным, то партийная масса, несомненно, думала бы, что первый правый оппортунист, видимо, сам Сталин. В самом деле, он, Сталин, критиковал Троцкого с правых позиций: ведь это он, Сталин, выступал против "перманентной революции", ведь это он, Сталин, отстаивал нэп и крестьянскую хозяйственную свободу против желания Троцкого "грабить крестьянство", ведь это он, Сталин, отстаивал священное право профсоюзов защищать профессиональные и материальные интересы рабочих перед бюрократическим аппаратом советского государства против требования Троцкого об "огосударствлении" профессиональных союзов, ведь это он, Сталин, требовал вступления в Лигу Наций, союза с Персилем (тред-юнионы) и Чан Кайши,- кто же мог быть правым среди большевиков, если не этот Сталин?
      Но Сталин требует борьбы против "правого оппортунизма", значит не он правый. Тогда кто же? Перебирали всех членов Политбюро, Секретариата, ЦК и ЦКК, наконец, Коминтерна, Профинтерна, Крестинтерна, но правее Сталина никого не находили. Еще больший хаос
      в умы коммунистов внес сам Сталин в октябре 1928 года, когда, как уже указывалось, на пленуме МК и МКК заявил: "У нас в Политбюро нет ни правых, ни левых!" Были ли правые где-нибудь в республиканских ЦК или обкомах? Нет, не было. Словом, правых нигде не было, а вот правая, смертельная опасность существовала. Откуда же? Ведь все коммунисты на учете, все руководители на виду! По мнению Сталина получалось, что любой из них является возможным правым, поэтому - беспощадная борьба против этих возможных правых! Поскольку никто не хотел быть этим будущим кандидатом в Сибирь, то каждый старался "застраховать" себя: вся почти миллионная партия кричала в один голос: "ловите вора!" Уже в концу 1928 года каждое выступление коммуниста на партийном собрании, любая статья в прессе, очередная передача по радио, народные частушки на сцене, клоунские прибаутки в цирке сопровождались одной неизменной моралью: правая опасность - главная опасность! Безвестной правой опасности в СССР за один год сделали столько отрицательной рекламы, что наиболее правоверные стали неистово кричать: хватит бесконечно болтать о правой опасности, дайте нам правых - мы их истребим!
      На том же октябрьском пленуме МК и МКК Сталин обратил внимание на тот массовый психоз, который он сам создал в партии. Сталин говорил32 :
      "Неправы и те товарищи, которые при обсуждении проблемы о правом уклоне заостряют вопрос на лицах, представляющих правый уклон. Укажите нам правых или примиренцев, говорят они, назовите лиц, чтобы мы могли расправиться с ними. Это неправильная постановка вопроса. Лица, конечно, играют известную роль. Но дело тут не в лицах, а в тех условиях, в той обстановке, которые порождают правую опасность в партии. Можно отвести лиц, но это еще не значит, что мы тем самым подорвали корни правой опасности в нашей партии. Поэтому вопрос о лицах не решает дела, хотя и представляет несомненный интерес.
      Нельзя не вспомнить, в связи с этим, об одном эпизоде в Одессе, имевшем место в конце 1919 и начале 1920 года, когда наши войска, прогнав деникинцев из Украины, добивали последние остатки деникинских войск в районе .Одессы. Одна часть красноармейцев с остервенением
      32 И. Сталин. Сочинения, т. 11, стр. 223-224.
      искала тогда в Одессе Антанту, будучи уверена, что ежели они поймают ее, Антанту, то войне будет конец".
      Однако цель психоза была достигнута - Сталин назвал первую жертву: Бухарина. В этом случае даже "актив" ахнул: этот теоретик большевизма, любимец партии гроза Троцкого, спаситель Сталина, "левейший" из "левых коммунистов" в 1918 году,- оказался правым реставратором капитализма, идеологом кулачества и врагом партии! Этому не поверили даже и после такой подготовки. Так обстояло дело к концу 1928 года. Но для отступления было уже поздно. Либо Сталин - либо Бухарин - так стал вопрос уже сам по себе. Бухарин пользовался доверием партии, симпатией правительства (Рыков), поддержкой профессиональных союзов (Томский) и обладал ученой головой. У Сталина ничего этого не было. Но у него было нечто большее, чем партия, профсоюзы, правительство и ученая голова - железная воля к власти и прекрасно организованный аппарат профессиональных конспираторов внутри партии и государства. Дальнейшая работа этого аппарата пошла по двум линиям: мобилизация "актива" против Бухарина и провокация Бухарина на "антипартийные" выступления. Из-за одних старых ошибок, известных и прощенных самим Лениным, уничтожить Бухарина было невозможно. Нужны были новые, свежие ошибки или "раскрытие" старых, "неизвестных" до сих пор преступлений Бухарина (что, как мы знаем, потом и случилось - "Бухарин хотел в союзе с эсерами убить Ленина, Сталина, Свердлова" в 1918 году!)
      По первой линии поступали так, как у нас в Институте. У нас, конечно, как и в Коммунистической академии, дело у аппарата ЦК шло плохо. Но это объяснялось специфическим составом ИКП и персональным влиянием -и личными связями Бухарина с этими учреждениями. Проще обстояло дело в других учреждениях и организациях, особенно в послушных центру местностях. Уже к концу 1928 года аппарат ЦК сумел провести во всех крупных центрах страны сначала узкие (для разведки!), а потом широкие активы с докладчиками от самого ЦК.
      На всех собраниях актива обсуждали один и тот же доклад - "Правая опасность и ошибки т. Бухарина". Докладчики имели не только готовые тезисы но и готовый текст резолюции от ЦК, которые надо было только ставить на голосование. И дело пошло! "Мы решительно осуждаем ошибки т. Бухарина..." "Мы решительно поддерживаем
      ленинский ЦК..." "Мы решительно требуем разоружения Бухарина..." "Мы решительно требуем от ЦК привлечения т. Бухарина к ответственности..."
      Конечно, не везде удавалось ЦК заполучить такие резолюции. Там, где сидели сторонники Бухарина (Урал, Харьков, Иваново-Вознесенск), бросали шпаргалку ЦК в корзину, далеко не вежливо выпроваживали посланцев ЦК и выносили явно антисталинские резолюции. Например, на Свердловском активе (секретарь обкома Кабаков), Иваново-Вознесенском (секретарь обкома, кажется, Комаров) выносились резолюции, в которых требовали "сохранения единства и прекращения аппаратных интриг против заслуженных вождей партии". В самом Политбюро и президиуме ЦКК в первое время, кроме Рыкова и Томского, Бухарина поддерживали Орджоникидзе, Калинин, Шверник, Енукидзе и Ярославский. Н. К. Крупская, вдова Ленина, уже раз обжегшаяся на Троцком (Сталин в свое время из-за ее поддержки Троцкого чуть не исключил ее из партии), на заседаниях Политбюро и президиума ЦКК во время обсуждения правых угрюмо молчала, а после заседания, как рассказывали тогда, приходила на квартиру то к Рыкову, то к Бухарину и часами плакала, говоря:
      - Я все молчу из-за памяти Володи (Ленина), этот азиатский изверг так-таки потащит меня на Лубянку, а это позор и срам на весь мир...
      А потом, постепенно приходя в себя, повторяла свою знаменитую фразу троцкистских времен:
      - Да что я? Действительно, живи сегодня Володя, он бы и его засадил. Ужасный негодяй, мстит всем ленинцам из-за политического завещания Ильича о нем!
      Вторая линия - это, как я ее называю, линия провокации выступления будущих правых по важнейшим вопросам текущей политики партии и правительства. Эта политика, главным образом, была предопределена последними двумя съездами партии - в области индустриализации XIV съездом (1925г.) и коллективизации XV съездом (1927 г.). То, что потом Сталин приписывал правым,- будто они были против этой общей политики в развитии промышленности и сельского хозяйства,- было лишено всякого основания. Не в том правые расходились со Сталиным, что надо повести дело к социализму, не в том, что надо проводить индустриализацию, не в том, что надо держать курс на социалистическое сельское хозяйство, а в том, как и какими методами все это делать.
      Сталин на кардинальный вопрос, "как и какими методами", не давал абсолютно никакого конкретного ответа до декабря 1929 года, но от правых потребовал ответа еще в июне 1928 года, сейчас же после своего выступления в Институте красной профессуры. Были созданы две комиссии Политбюро промышленная комиссия под председательством главы советского правительства Рыкова при заместителе Куйбышеве и деревенская комиссия под председательством второго секретаря ЦК В. Молотова при заместителе Я. Яковлеве. В ту и другую комиссию входили Сталин и Бухарин. Промышленная комиссия разрабатывала первую "пятилетку", а деревенская - план коллективизации сельского хозяйства.
      В распоряжении обеих комиссий находился огромный аппарат специалистов Госплана (председатель Кржижановский) и Центрального статистического управления (начальник Осинский). По вопросу "что делать?" обе комиссии пришли к единодушному решению - и пятилетку, и коллективизацию проводить, а вот по самому важному и решающему вопросу, "как и при помощи каких методов", докладчиками были назначены: Рыков в своей комиссии, а Бухарин - в комиссии Молотова. Оба докладчика, опираясь на данные, консультации и заключения специалистов уже названных мною учреждений, представили письменные тезисы, которые, как и по первому вопросу, должны были считаться тезисами Политбюро и директивами ЦК, когда они будут приняты комиссиями. Вот, собственно говоря, с тех пор и родились, наконец, искомые правые и в Политбюро.
      Квинтэссенция тезисов Рыкова - соблюдение правильной пропорции между двумя отраслями развития промышленности - между тяжелой и легкой индустрией. Курс - на тяжелую индустрию, но легкая индустрия - как стимул и один из источников развития тяжелой индустрии при соблюдении равенства темпов развития той и другой отрасли промышленности. Отказ от любых форм принудительного труда, как нерентабельного в экономике. Отказ от бюрократического декретирования и широкая инициатива местам по развитию местной промышленности, по производству средств потребления. Два варианта пятилетки - оптимальный и минимальный. Оптимальный - это желательный для выполнения план, но далеко не реальный, минимальный-это возможный и реальный план. Добиваться оптимального, выполняя минимальный. Поскольку пятилетний план - первый опыт и грандиозное предприятие для всего народного хозяйства, то в пределах этой пятилетки особо выделить первые два года, разработав специальный двухлетний план по развитию сельского хозяйства, как первую ступень к выполнению всей пятилетки. Таков в основном смысл тезисов Рыкова.
      Тезисы Бухарина - курс на развитие социалистического земледелия, на кооперирование сельского хозяйства во всех трех формах: производственной, торговой и сбытовой. Одинаковое и равномерное развитие всех трех форм при решительном отказе от административного принуждения. Добровольность, не казенная, а настоящая добровольность коллективизации. Широкая государственная поддержка - кредитование и субсидии - желающим вступить на путь производственной кооперации при одновременном налоговом нажиме на кулаков, могущем их заставить тоже отказаться от индивидуальных форм хозяйствования и встать на путь коллективизации ("мирное врастание кулака в социализм"). Всемерное поощрение - снижение налогов, снижение оптовых цен, кредит - торговой кооперации, дающее ее возможность продавать свои товары по ценам более низким, чем у нэпмана (частная торговля). Повышение цен на сельскохозяйственные продукты и снижение цен на промтовары в сети государственной торговли для развития сбытовой кооперации и общего поднятия сельского хозяйства. Словом, бросить в крестьянскую Россию лозунг "обогащайтесь!"33. Таков был смысл бухаринских тезисов.
      Когда эти тезисы были представлены на утверждение очередного заседания Политбюро (на заседании Политбюро присутствовали обычно с правом совещательного голоса и несколько членов президиума ЦКК), Куйбышев и Молотов резко, грубо и вызывающе заявили: все, что нам теперь предлагают Рыков и Бухарин, и есть план правого оппортунизма. В последовавших горячих дебатах роли были разыграны по расписанию: Каганович, Ворошилов, Микоян, Киров, уже заранее подготовленные Сталиным, не только присоединились к оценке Куйбышева и Молотова, но и потребовали довести до сведения ЦК, а потом и до сведения всей партии, что в Политбюро имеются правые в лице Рыкова и Бухарина. Уже дискуссия сознательно велась не в плоскости принятия или не
      33 Н. И. Б у х а р и н. "Заметки экономиста". "Правда" (1928 г. (?) Ред.).
      принятия предложенных тезисов, а выявления и объявления до сих пор безымянных правых оппортунистов Сталин, как обычно в таких случаях, играл в "нейтралитет", пока окончательно не выяснятся соотношение сил и реакция Бухарина и Рыкова. На этом заседании Томский открыто присоединился к Бухарину и Рыкову а Орджоникидзе, Шверник, Калинин и Ярославский выступили против необоснованных обвинений Куйбышева и Молотова, предлагая деловое обсуждение тезисов для принятия или отклонения.
      Сталин ни словом не обмолвился ни за, ни противпо существу дискуссии. При приблизительно одинаковом соотношении голосов заседание кончилось "вничью".Была выбрана общая комиссия для обсуждения по пунктам обоих тезисов. Председателем комиссии был избран "нейтральный" Сталин, в нее, конечно, были включены и Бухарин с Рыковым, Томского забаллотировали, а остальными членами комиссии были те же лица, которые выступали против "тезисов" на Политбюро. Теперь Бухарин и Рыков имели дело с твердым большинством против себя при подозрительной "неизвестности" позиции "нейтрального" председателя. Хотя заседание Политбюро было закрытым, мы в ИКП на второй же день знали только что рассказанные мною подробности. Официально это, конечно, тщательно скрывалось. Именно тогда впервые циркулировал слух (намеренно пущенный в ход, или просто народная молва этого я не могу сказать), что сам Сталин находится в числе "правых", хотя под давлением большинства Политбюро он и разрешил от имени ЦК "теоретическую обработку" Бухарина. Бухаринцы это категорически отрицали, но сталинцы почему-то долгое время этого не опровергали.
      Сталин продолжал .утверждать34:
      "Мы имели случаи столкнуться с носителями правой опасности в низовых организациях... Если подняться выше, к уездным, губернским парторганизациям... то вы без труда могли бы здесь найти носителей правой опасности... Если подняться еще выше и поставить вопрос о членах ЦК, то надо признать, что и в составе ЦК имеются некоторые, правда, самые незначительные, элементы примиренческого отношения к правой опасности... Ну, а как в Политбюро? Есть ли в Политбюро какие-либо уклоны? В Политбюро нет у нас ни правых, ни "левых",
      34 И.Сталин. Сочинения, т. 11, стр 235-236.
      ни примиренцев с ними. Это надо сказать здесь со всей категоричностью. Пора бросить сплетни..."
      Декабрь 1928 года окончательно прояснил горизонт: Сталин на заседании общей комиссии предложил свои контртезисы против Бухарина и Рыкова и по вопросам коллективизации, и по вопросам индустриализации. Тезисы эти были утверждены комиссией против двух голосов (Рыкова и Бухарина). Контртезисы Сталина радикально расходились с установками Рыкова и Бухарина, даже больше - с директивами XIV и XV съездов партии, именно по вопросу о методах, путях и темпах проведения пятилетки в промышленности и сельском хозяйстве. Комиссия, приняв план Сталина, предоставила, однако, право Бухарину и Рыкову изложить свою критику плана Сталина в письменном виде на очередном заседании Политбюро. Рыков был против того, чтобы воспользов-ваться этим правом, Бухарин хотел доказать во что бы то ни стало недоказуемое. Томский беспрекословно присоединился к Бухарину. Рыков тогда сдался. Так появились контр-контртезисы по всем основным вопросам хозяйственной политики партии от имени этой тройки. Аппарат ЦК размножил эти тезисы и как "платформу правых" разослал местным организациям еще до того, как они стали предметом обсуждения в Политбюро. К ним были приложены тезисы Сталина - как решение ЦК, против которого теперь выступает правая тройка. Сталин оформил "правых" юридически, а "партактивы" начали требовать расправы с "тройкой".
      Пока Сталин счел возможным созвать заседание Политбюро, в ЦК образовалось наводнение резолюций с мест - "решительно осуждаем правых капитулянтов - Бухарина, Рыкова, Томского", "решительно требуем их вывода из Политбюро", "решительно требуем... требуем...".
      Сейчас же, в разгаре этого потока резолюций и "негодования партии" по адресу правых, было созвано совещание секретарей обкомов, крайкомов и ЦК национальных коммунистических партий для подведения итогов обсуждения "платформы правых". Совещание, при незначительном количестве "против", но при значительном количестве "воздержавшихся", внесло предложение в Политбюро и президиум ЦКК об осуждении "платформы правых". Теперь Сталин созвал Политбюро и доложил результат "дискуссии" в местных "организациях" партии и центрального совещания при ЦК. Колеблющиеся члены
      Политбюро и президиума ЦК покорились "воле партии" Рыков, Бухарин и Томский оказались в изоляции. уже тогда Рыков произнес впервые цитированную мною в другом месте известную фразу:
      - Сколько раз я говорил Николаю Ивановичу (Бухарину.- А. А.) - не надо составлять письменных документов!
      Впоследствии, в феврале 1937 года, он эту фразу вновь повторил. Рыков не понимал, что беспокойной рукой Бухарина водила незримая воля Сталина.
      Сталину нужны были письменные документы (он, конечно, и без них сделал бы свое дело, но так было легче), а Бухарин любил писать. Эту слабость Сталин использовал.
      - Вот документы, вами же подписанные, товарищи,-швырял ими Сталин каждый раз, когда правые начинали сопротивляться. И это производило впечатление.
      XII. БУХАРИН ИЩЕТ "СОЮЗНИКОВ"
      Начавшаяся борьба между правыми и группой Сталина поставила троцкистов и зиновьевцев перед тяжелым решением: как быть? Идеологически в нынешнем споре Сталина с Бухариным они стояли ближе к Сталину ("правая опасность главная опасность в партии и стране"), психологически они не могли поддержать Сталина, так как слишком велики были раны, нанесенные им Сталиным в союзе с тем же Бухариным. Политически ориентация на группу Сталина означала бы для них катастрофу: полное идейное, на этот раз добровольное, разоружение перед Сталиным. В этом случае троцкисты и зиновьевцы похоронили бы себя в глазах партии как ортодоксальное "ленинское течение" внутри партии, на что они до сих пор претендовали. Еще менее приемлема была группа Бухарина. Не Сталин, а Бухарин ,был ведущим, главным идеологом и теоретиком разоблачения платформы и троцкистов, и зиновьевцев, а потом и "объединенного троцкистско-зиновьевского блока" (1926 г.). Без пропагандной машины и теоретической лаборатории Бухарина Сталин погиб бы еще в первой схватке с троцкистами, не говоря уже об объединенном блоке троцкистов и зиновьевцев. Нельзя забывать, что на первых этапах развертывания дискуссии за "ленинское наследство", иначе говоря за власть, центр тяжести лежал в области теоретической и программной. Аппарат ОГПУ был пущен в ход для физической расправы только после идеологической победы. Идеологическая расправа с троцкистами и зиновьевцами закончилась на XV съезде партии (декабрь 1927 г.).
      С 1928 года началась физическая расправа - троцкистов и зиновьевцев начали десятками и сотнями ссылать в Сибирь. Идеологически дискредитированные, как антиленинцы, особенно после антисталинских демонстраций 7 ноября 1927 года (в день годовщины Октябрьской революции) в Москве (Троцкий) и в Ленинграде (Зиновьев), троцкисты и зиновьевцы легко были сданы в руки ОГПУ. Теперь Бухарин и остался один на один со Сталиным, и Сталин приступил к осаде сначала "школы Бухарина" (теоретическая критика), а потом и группы Бухарина (политическая критика). В этих условиях и приходилось отвечать на вопрос: "как быть"? К началу похода против Бухарина многие из ведущих лидеров троцкизма, в том числе и сам Троцкий, были сосланы. Но у Троцкого остались подпольные группы в Москве, которые продолжали нелегальную работу против Сталина. К этим группам принадлежали и некоторые из тех, которые подписали заявление о капитуляции и поэтому избегли ссылки и были восстановлены в правах членов партии. У зиновьевцев, наоборот, рядовые члены были репрессированы, а сами Зиновьев и Каменев, безоговорочно подписав капитуляцию и признав Сталина "великим вождем", а Троцкого "историческим врагом" народа, остались в Москве. Зиновьев и Каменев, конечно, не были искренни, и Сталин им ни на йоту не верил, но в тот пероиод такое самобичевание "старых большевиков" и льстивые восхваления ими Сталина, как "вернейшего соратника" Ленина, лили воду на сталинскую мельницу.
      Новый раскол в Политбюро, совершенно неожиданный для Зиновьева и Каменева, поставил и их перед тем же вопросом: "как быть, с кем пойти"? Сами бухаринцы великолепно понимали, что апеллируя в борьбе со Сталиным к старым оппозиционным группам, они рискуют сами оказаться в роли беспринципных банкротов в политике. Для Сталина такой поворот бухаринцев в сторону троцкизма давал неоценимые тактические козыри, тогда как Бухарин мало выигрывал, так как основные кадры Троцкого и сам Троцкий, как уже указывалось, были не только политически, но и физически изолированы.
      При всем этом бухаринцы понимали, что блок воз можен только на основе единой платформы по ведущим вопросам внутренней и внешней политики, но такая платформа с Троцким исключалась. Что касается Зиновьева то сам он был весьма неподходящим человеком для нелегальных переговоров, еще более для блока с ним. Он уже дважды заключал блок с Троцким и оба раза изменил ему в самый критический момент. Восторженный трибун революции, когда ее победа обозначалась наверняка, он легко впадал в панику, если надо было рисковать головой. Так было с ним и накануне решающих дней октябрьского переворота большевиков, когда он на секретных заседаниях ЦК 10 и 16 октября 1917 года дважды голосовал с Каменевым против вооруженного восстания. В ночь октябрьского переворота он вообще исчез неизвестно куда, создавая себе алиби, хотя его друг Каменев вместе с Троцким лично руководил из Смольного института ходом восстания. Наверное, этим объяснялось то, что когда правые решили повести переговоры с зи-новьевцами о создании блока против Сталина, то они обратились не к Зиновьеву, а к Каменеву. Более того, правые были склонны вообще исключить Зиновьева из новой комбинации, если Каменев и зиновьевцы согласятся на совместные действия без Зиновьева. Эти переговоры повел от имени правых летом 1928 года Бухарин с Каменевым. Беседа происходила с соблюдением всех условий конспирации на квартире Каменева. Присутствовал лишь один Сокольников - "посредник" и друг Каменева. Информировав Каменева подробно об основных пунктах разногласий внутри Политбюро и о настроениях отдельных его членов, Бухарин сделал конкретное предложение о блоке. Каменев почти со стенографической точностью записал исповедь Бухарина, считая себя морально обязанным довести до сведения Зиновьева содержание беседы Бухарина. В тот же день Каменев предъявил Зиновьеву свою "запись беседы". Приятно удивленный Зиновьев увидел в откровениях Бухарина совершенно неожиданные перспективы для своего возвращения к власти. Но вскоре собственноручная запись Каменева очутилась и у Сталина. Можно себе представить, как был обрадован Сталин, получив в свои руки столь гибельное для бухаринцев оружие.
      - "Правые уже в гробу,- дело только за могилой",торжествовал он.
      После этого провала бухаринцы относились ко всяким предложениям представителей бывших оппозиции весьма скептически. Троцкисты у бухаринцев пользовались и как идейная сила, и как антисталинские фанатики лучшей репутацией. Причем троцкисты, несмотря на разгром и ссылку их руководителей, продолжали непримиримую борьбу против "эпигонов Октября" и "сталинской реакции". Мужество, бесстрашие и готовность на личные жертвы выгодно отличали троцкистов от зиновьевцев. В этом .отношении троцкисты как союзники были бы весьма реальной силой, но идеологическая пропасть между "левыми" и "правыми" была той мертвой зоной, куда не осмеливались вступить ни доктринеры-бухаринцы, ни идеалисты-троцкисты. Редкие лица из обеих групп поднимались выше обеих доктрин в смысле понимания исторических перспектив. Борьба шла не за ленинизм, а за власть,- ни левые, ни правые этого не понимали. Сталин это понимал отлично. Поэтому, цепляясь за буквы ленинизма, и левые и правые стремительно падали на дно, а Сталин столь же стремительно шел к вершине власти. Ее он достиг ровно через год, в декабре 1929 года, когда впервые вся страна прочла на страницах "Правды": "Сталин - вождь партии и лучший ученик Ленина". Это было как бы юридической документацией исторического переворота...
      Когда начались массовые высылки, особенно высылки руководящих лидеров, троцкисты радикально изменили тактику. С ведома или без ведома своего руководства, но они в своей массе прекратили открытую борьбу против "партии" и перешли к нелегальным методам. Открыто бороться против сталинского ЦК сейчас было и практически невозможно. Уже XV партийный съезд объявил проповедь троцкизма несовместимой с пребыванием в партии. Поэтому тот, кто принадлежал ранее к троцкистам, а теперь хотел оставаться в партии или вернуться в партию, должен был публично объявить (видные троцкисты - в печати, рядовые - на партийных собраниях), что они признают "генеральную линию" правильной, Сталина вождем, а Троцкого врагом партии. Для троцкистов это было тяжелой и противной их натуре задачей. Все-таки они вынуждены были так поступать, так как другого пути обратно в партию не было. Хотя Сталин относился с подозрением к их возвращению или покаянию, но в тот период это было ему выгодно в борьбе с бухаринцами. Поэтому троцкистов массами восстанавливали в партии, возвращали из ссылки и которые из них вновь выдвигались на руководящие посты Упорствовал только Троцкий и несколько его лучших друзей. Однако большинство троцкистов признало Сталина только на словах, чтобы на деле бороться и дальше за дело Троцкого. Троцкисты этого толка были почти во всех звеньях органов государственного управления, за исключением самого партийного аппарата и органов политической полиции. Несмотря на тотальный разгром последовавший за "планом Маленкова", троцкисты имели сильнейшее влияние и среди московского студенчества Почти половина состава преподавателей общественных наук в московских вузах была из бывших или настоящих троцкистов, другая половина была явно бухаринская. Меньше всего было влияние троцкистов в рабочей среде, еще меньше - в крестьянстве. Там и здесь господствовало пробухаринское настроение. Я уже сказал, что вернувшись в партию или открыто покаявшись в своих "грехах", троцкисты изменили тактику борьбы со Сталиным. Они создали свои собственные группы и кружки, которые вербовались исключительно из коммунистов и ставили своей целью развертывание нелегальной работы как в партии, так и среди рабочих. Соответственно были выработаны и методы работы - в партии вести индивидуальную обработку членов партии в антисталинском духе, в рабочей среде вести нелегальную работу путем массового и систематического распространения прокламаций, листовок и лозунгов. Первые листовки этого рода посылались из Алма-Аты, подписанные самим Троцким. За ними последовали воззвания к московским "большевикам-ленинцам" от бывшего командующего Московским военным округом Муралова, к "соратникам и единомышленникам"- от Мрачковского и др. В Москве они перепечатывались на гектографе и потом распространялись по всей стране самыми различными путями через Союзпечать, вложенные в официальные издания (через своих людей); через почту - как заказные письма к местным парторганизаниям и их руководителям; через торговые и кооперативные организации - как оберточная бумага к торговым посылкам.
      Воззвания, составленные в Москве, носили всегда анонимный характер: "группа большевиков-ленинцев", "ленинская группа", "группа старых большевиков", "группа рабочих большевиков".
      Организованные группы троцкистов (официально они называли себя "большевики-ленинцы" в противоположность "большевикам-сталинцам") существовали почти во всех исследовательских учреждениях Коммунистической академии.
      XIII. ПОЛИТИЧЕСКИЕ КОМИССАРЫ НАД ПРАВЫМИ
      После осуждения платформы "правой оппозиции" в Политбюро Сталин сделал и соответствующие организационные выводы: взял всех трех лидеров под строгий контроль своих "политкомиссаров", которые должны были обеспечить проведение "генеральной линии" в Совнаркоме СССР (председатель Рыков), в ВЦСПС (председатель Томский), в газете "Правда" (главный редактор Бухарин) и в Коминтерне (секретарь Политсекретариата Бухарин - должность председателя исполкома была ликвидирована после снятия Зиновьева). "Политкомиссарами" были назначены близкие к Сталину люди, которым были обеспечены места будущих членов Политбюро в зависимости от того, насколько они сумеют оправдать свое назначение - не только контролировать правых, но и компрометировать их как руководителей. В качестве таких политических комиссаров были прикомандированы: к Рыкову - Серго Орджоникидзе, к Бухарину - Савельев (позднее Мехлис), к Томскому - Л. Каганович (как член президиума ВЦСПС, бывший одновременно третьим секретарем ЦК ВКП/б/). По линии Коминтерна к Бухарину был назначен Мануильский, но уже при более строгом контроле всей делегации ВКП(б) в Коминтерне во главе с Молотовым (Сталин, Мануильский, Молотов, Каганович, Пятницкий, Куусинен, Скрыпник, Шацкин, Ломинадзе). Бухарин формально не был выведен из состава делегации, но ему было запрещено непосредственно сноситься с другими делегациями и секциями Коминтерна.
      Эти политические комиссары (они официально назывались представителями ЦК) фактически руководили ведомствами правых лидеров. Так, например, ни одно распоряжение председателя правительства Рыкова не имело юридической силы, если оно не было подписано одновременно и Орджоникидзе. Заверстанная и подписанная главным редактором Бухариным "Правда" не могла быть отдана в печать, если Савельев ее не визировал. Ни одно постановление президиума ВЦСПС, принятое большинством голосов его членов, не могло быть направлено по профсоюзам, если на него накладывал свое вето Каганович. Молотов, как второй секретарь ЦК, должен был разработать систему контроля партийного аппарата над советским аппаратом, в котором работали лица, имевшие когда-либо то или иное отношение к правым. Последние были поставлены в такие условия, при которых не было никакой возможности вести плодотворную работу. Будучи членами Политбюро и руководителями ведомств, они вынуждены были обращаться к своим "заместителям", не членам Политбюро, и согласовывать с ними каждый шаг и каждое действие - от устных распоряжений по наркоматам до очередной передовой в "Правде".
      Эти "заместители" постоянно пользовались своим правом "вето", что парализовало всякую правительственную, профсоюзную или редакционную работу. По всем этим вопросам потом приходилось обращаться в Политбюро, как к арбитру, но арбитр, как правило, решал всегда в пользу "заместителей". Такая практика, конечно, не могла долго продолжаться. Сперва правые решились на негласное самоустранение. Они санкционировали только те распоряжения, которые давались их "заместителями" или принимали на заседаниях только те решения, по которым те вносили предложения. Но тогда сами "заместители" начали жаловаться в Политбюро на своих шефов, устраивавших "итальянскую забастовку". На работу являются, но не работают. Политбюро начало угрожать более серьезными организационными мерами воздействия.
      Тогда бухаринцы сами сделали отсюда организационные выводы: они подали заявление об отставке со всех руководящих постов: Рыков - с поста председателя Совнаркома СССР; Томский - с поста председателя ВЦСПС; Бухарин - с поста главного редактора газеты "Правда". Теперь казалось, что Сталин добился своего - добровольного ухода со сцены лидеров "правой оппозиции". Однако Политбюро по предложению того же Сталина отклонило отставку, предложило им продолжать свою работу, но записало им новую "статью обвинения". Она гласила: "капитулянты". Правые хотят "капитулировать" перед классовым врагом, правые испугались "наших трудностей роста", правые "дезертируют с фронта социалистического строительства", правые "штрейкбрехеры социализма". В целях этого нового обвинения, казалось, была спровоцирована и сама отставка правых. В этом смысле она действительно достигла цели в кругах партийного актива, сочувствовавшего правым. Как бухаринцы, так и сочувствующие "правой оппозиции" ожидали, что правые лидеры, готовясь к очередному съезду партии, будут держаться на своих, по существу решающих в государстве постах, пока не будет дан генеральный бой на самом съезде. "Бухарин, Рыков, Томский готовят бомбу против заговорщицкой группы Сталина на XVI парт-съезде"- таково было весьма распространенное мнение в антисталинском активе партии. Вместо этого произошла беспринципная игра в парламентаризм - "отставка". Правые непоправимо уронили этим опрометчивым шагом свой моральный престиж. На этот раз положение спас Сталин, отклонив эту отставку. Еще не поздно сделать соответствующие политические выводы. Надо любой ценой ускорить созыв съезда. Да и мотивировка отставки правых должна была заставить ЦК запросить решение съезда по спорным вопросам. Правые подавали в отставку, но "капитуляции" тут, собственно, никакой не было. Правые заявляли, что поскольку аппарат ЦК узурпировал у них власть и сознательно создал невозможные условия работы, они вынуждены оставить свои посты, но что они по-прежнему убеждены в гибельности политики большинства ЦК, которая расходится со всеми директивами партийных, в частности XIV и XV, съездов. Правые оставили за собою право доложить очередному съезду свои взгляды и защищать их на этом съезде. "Нынешняя линия большинства ЦК приведет объективно к установлению диктатуры партийной олигархии для государственно-крепостнической эксплуатации рабочих и военно-феодальных грабежей крестьянства. Мы предупреждали ЦК и хотим предупредить партию от этого гибельного для партии и советского государства пути. Разговоры о "правой оппозиции" служат дымовой завесой для усыпления бдительности партии перед этой величайшей опасностью... Какой выход? Выход только один: назад к Ленину, чтобы идти вперед по Ленину! Другого выхода нет. Мы в состоянии убедить партию в этом. Поэтому мы требуем немедленного созыва очередного съезда партии". Таков был, приблизительно, смысл длинного заявления "трех" об их отставке. Заявление это тогда не было оглашено (впервые оно было оглашено на апрельском пленуме ЦК 1929 года уже как обвинительный документ против правых), но оно стало известным в партии. Оно в значительной мере способствовало и сближению троцкистов с бухаринцами. Троцкисты считали, что если Бухарин и не "капитулировал" перед Сталиным, то он, несомненно, капитулировал перед Троцким, который уже в "Новом курсе" предвидел основные контуры нынешней политики ЦК. Бухарин, с запозданием более чем на четыре года, пришел со своей группой к тем же выводам. Отсюда и произошло сближение между троцкистами, возглавляемыми известным советским философом Н. Каревым, и Стэном, лидером группы правых в нашем Институте. На теоретическом фронте СССР оба они были звездами первой величины. Так как троцкисты не могли открыто выступить, то Кареву пришлось "капитулировать" перед Стэном. Он предложил своей группе прекратить борьбу против правых, а всякие свои теоретические выступления против сталинизма строить в духе концепции бухаринской школы. То же самое сделали троцкистские группы и в других учебных и научно-исследовательских учреждениях (Мадьяр - в Коммунистической академии, Миф - в ассоциации по изучению национальных и колониальных проблем при КУТВ им. Сталина, Плотников - в РАНИИОН и т.д.).
      Таким образом, то, что не удалось Бухарину сверху, в беседе с Каменевым, легко удалось лидерам местных групп снизу. Тот же контакт был установлен и с бывшими зиновьевцами в Ленинграде, где была раньше основная база Зиновьева (О. Тарханов, Г. Сафаров, Ральцевич и др.), и с национал-коммунистами Скрыпника в Харькове. В других национальных республиках у правых были свои группы в Средней Азии (секретарь ЦК Узбекистана Икрамов, председатель Совнаркома Файзулла Ходжаев, председатель Совнаркома Туркменистана - Курбанов), в Азербайджане (Ахундов, Мусабеков, Бунаит-Заде), в Грузии (Буду Мдивани - троцкист, Орахелашвили - бухаринец). В московских "землячествах" из националов в оппозиции к Сталину находились Рыскулов (зам. председателя Совнаркома РСФСР), Коркмасов (зам. председателя Комитета нового алфавита), Нурмаков (зам. секретаря ЦИК СССР) и др.
      Как я уже указывал, многие из секретарей обкомов сначала открыто поддерживали группу Бухарина, но после центрального совещания при ЦК они замолчали, хотя не было известно, как они, да и другие, поведут себя на съезде партии. Только немедленным партийным съездом должно было предупредить их окончательное поглощение аппаратом ЦК. Уже начавшаяся смена секретарей в Москве и в других районах страны была грозным предупреждением. Надо было спешить. Но чем настойчивее правые требовали созыва съезда, тем подозрительнее Сталин к этому требованию относился. Время работало на него. Но тогда оставался выход, предусмотренный уставом партии: по требованию нескольких партийных организаций правые имели право создать организационный комитет по созыву экстренного съезда, если ЦК отказывался его созывать. Нашли бы правые голоса для этой цели в нескольких областных организациях? Я смею утверждать, особенно в свете последующих событий, что нашли бы. Но Бухарин, Рыков и Томский решительно отказывались встать на этот путь, чтобы не быть обвиненными в фракционности в случае своего поражения. Они хотели действовать в рамках "законности" и хоронить Сталина с его же "законного" согласия. Они плохо знали Сталина, но Сталин их знал отлично. Пугая их жупелом фракционности и авторитетом партийной законности, Сталин действовал вполне "законно": нещадно чистил руками Молотова партийный и советский аппарат от явных и потенциальных бухаринцев. В этих условиях был созван в декабре 1928 года XIII съезд ВЦСПС, на котором произошла первая открытая проба сил правых и сталинцев в профсоюзном движении. Для страны, для рабочего класса это был обычный очередной съезд профессиональных союзов. Для ЦК, для сталинского большинства и бухаринского меньшинства съезд был важнейшей проверкой сил. Ведь надо иметь в виду, что ЦК большевиков управлял страной как-никак "для пролетариата, через пролетариат и во имя пролетариата". Само государство называлось "рабочим государством", а его социальную сущность нарекли грозным именем: "диктатура пролетариата". Не диктатура большевистской партии, а именно диктатура пролетариата. Когда-то Зиновьев написал, что у нас, в конечном счете, диктатура партии, так как партия находится у вла сти (Зиновьев не был тогда в опале), Сталин во время "новой оппозиции" придрался и к этому: "Как это так, диктатура партии? Нет, у нас не диктатура партии, а диктатура пролетариата". Этот самый пролетариат в лице своих избранных делегатов на местных съездах собирался теперь в Москве говорить о своих нуждах и пожеланиях. Понятно, какое это имело для Сталина значение в свете происходивших в Политбюро разногласий. В Центральном совете профсоюзов и в его президиуме Сталин имел очень незначительное влияние - только одна маленька группка в лице Шверника, Андреева, Лозовского, Лепсе и недавно назначенного сюда Л. Кагановича. Все другие члены Совета, его президиума и руководства отраслевых Центральных комитетов профессиональных союзов были сторонниками Томского. Таково было положение и на местах. Выборы на VIII съезд также дали чисто "правое" большинство. Дело объяснялось, видимо, тем, что Политбюро все еще скрывало от рабочих, что их "лидер" Томский является "правым оппортунистом" и "тред-юнионистом". Это обстоятельство создавало парадоксальное положение. Надо было получить от пролетариата осуждение "правого уклониста" Томского и его друзей по группе Рыкова, Бухарина, Угланова, но требовать этого открыто, да еще от такого явно правооппортунистического съезда было невозможно. Изобретательные мастера сталинской школы и здесь нашли выход: под видом "критики и самокритики" сталинцы один за другим выходили на трибуну с "разоблачениями" "обюрократившегося аппарата" ВЦСПС, с заявлениями о забвении руководителями ВЦСПС "интересов и нужд" рабочих, о проникновении в ряды советских профсоюзов чуждой буржуазной идеологии, об опасности тред-юнионистского перерождения руководителей, о правой опасности в профсоюзной практике. Все это было направлено в первую очередь против Томского и его коллег в ВЦСПС - Догадова, Мельничанского, Артюхиной, Полонского, Шмидта и др. Еще смелее и откровеннее была критика на заседаниях фракции ВКП (б) съезда. Здесь Каганович прямо потребовал признать работу президиума ВЦСПС неудовлетворительной, что было равносильно провалу кандидатуры Томского на пост председателя Центрального совета профессиональных союзов. Первое же голосование показало, что фракция ВКП (б) не разделяет оценки секретаря ЦК партии Кагановича о работе Томского. Из почти трехсот партийных делегатов за предложение Кагановича (ЦК) голосовал едва один десяток. Получился открытый бунт "пролетариата" против "своей" диктатуры. Каганович, который предназначался на пост председателя ВЦСПС вместо Томского, впервые за всю свою службу Сталину не справился с порученной задачей. Посланный ему на помощь второй секретарь ЦК Молотов дезавуировал Кагановича. Молотов заявил, что Томский является членом Политбюро и работает по поручению партии. Хотя у него есть ошибки, как они могут быть у каждого, но предложение оценить работу Президиума ВЦСПС как неудовлетворительную является со стороны Кагановича неправильным, что доказывает, что и Каганович может ошибаться. Каганович получил публичную пощечину, но престиж ЦК был спасен. Коммунисты умеют жертвовать собой в интересах партии! Но инцидент с резолюцией Кагановича и вынужденное отступление ЦК показали, что не один Томский "правый", а весь "пролетариат", даже в лице его коммунистического авангарда съезда, "обуржуазился". Он не хочет своего счастья. Его надо принудить к этому счастью. Сталин отныне понял, что "парламентское" решение спорных вопросов или парламентское устранение неугодных соперников - дело действительно "буржуазное". Довольный тем, что вовремя сумел исправить свою оплошность и таким образом избежать "гражданской войны" против "пролетариата", ЦК поспешил закрыть съезд. На следующем, IX, съезде из делегатов VIII съезда присутствовал только тот один десяток, который голосовал за Кагановича. Но Каганович лидером профессиональных союзов не стал. Эту роль ЦК передал Швернику, единственным положительным качеством которого было и осталось умение молчать, когда дело обстоит слишком плохо.
      XIV. БУХАРИН И ТОМСКИЙ
      Биография Бухарина не написана. Между тем его влияние в формировании идеологии и программы Октябрьской революции было много сильнее влияния Сталина и едва ли уступало влиянию Троцкого, который большевиком стал, собственно, после июльских дней 1917 года. Единственный источник, из которого можно черпать некоторые подцензурные сведения о Бухарине,- это литературно-биографический очерк о Бухарине Д. Марецкого в "БСЭ" 1927 года. Еще один год, и у нас не было бы и этих сведений из дореволюционной биографии Бухарина. У Марецкого я и беру важнейшие даты. Однако настоящая драма, а стало быть, и настоящая биография Бухарина, как политика и идеолога, началась, собственно, после 1927 года.
      Николай Иванович Бухарин родился 27 сентября ст. ст. 1888 года. Отец его, Иван Гаврилович, был учителем городской начальной школы. Бухарину было 17 лет, когда он вступил в революционный кружок учащихся. В 1906
      году он вступил в партию большевиков в Замоскворецком районе, он становится профессиональным пропагандистом партии. В 1907 году Бухарин поступил на экономическое отделение юридического факультета Московского университета, продолжая подпольную работу в партии К 1908 году Бухарин настолько известен в партии, что его избирают членом Московского комитета. В 1909 году Бухарин дважды арестовывается за нелегальную революционную работу. Арестованный уже третий раз в 1910 году, он ссылается в Онегу, откуда ему удается бежать. Вскоре он эмигрирует в Германию и поселяется временно в Ганновере.
      В 1912 году Бухарин впервые встречается с Лениным (в Кракове), с которым впредь, при всех теоретических и политических разногласиях, никогда не порывает близких отношений. Ленин предлагает Бухарину активно сотрудничать в большевистской прессе ("Правда", "Просвещение"). Бухарин, с оговоркой сохранения свободы в теоретических вопросах, принимает приглашение. В 1912 году он переезжает в Вену, где продолжает участвовать в большевистских эмигрантских делах, слушает одновременно лекции Бем-Баверка и Визера, подготавливает свою первую теоретическую работу "Политическая экономия рантье" и пишет ряд других критических работ против Струве, Туган-Барановского, Оппенгаймера, Бем-Баверка. Здесь же, в Вене, Бухарин впервые знакомится со своим будущим убийцей - Сталиным, который только что бежал сюда из ссылки. Бухарин же помогает Сталину в составлении известной работы, принесшей Коба-Джугашвили славу "марксистского знатока" по национальному вопросу - "Марксизм и национальный вопрос" (первоначально эта работа называлась "Социал-демократия и национальный вопрос"). Бухарин не только подбирал и переводил для Сталина цитаты из К. Реннера, Отто Бауэра, но и редактировал литературно всю работу в целом, после чего она и была принята Лениным к печатанию в журнале "Просвещение" (1913 г.). Перед войной 1914 года Бухарин был арестован австрийской полицией как "русский шпион", но освобожден благодаря вмешательству тех же лидеров австрийских социал-демократов, которых Бухарин и Сталин бичевали в "Просвещении". Из Австрии его выслали в Швейцарию.
      Из Швейцарии он через Францию и Англию в 1915 году переезжает по чужому паспорту в Швецию, где связывается со шведской левой с.-д. (Хеглунд) и ведет интернационально-ленинскую пропаганду против войны. Шведская полиция арестовывает Бухарина как "агента Ленина" и высылает в Норвегию. В 1916 году Бухарин нелегально переезжает в США, где редактирует эмигрантскую газету "Новый мир". После Февральской революции 1917 года Бухарин выезжает из Америки через Японию в Россию. Сейчас же после возвращения из-за границы он принимает деятельное участие в подготовке октябрьского переворота, входит в состав ЦК, руководит октябрьским переворотом в Москве, становится главным редактором "Правды", произносит от имени ЦК большевиков известную речь перед Учредительным собранием.
      Во время сепаратных брестских переговоров с Германией Бухарин резко выступает против позиции Ленина, создает в Москве "группу левых коммунистов" с собственным органом "Коммунист" и слагает с себя обязанности главного редактора "Правды". После неудавшегося восстания "левых эсеров" Бухарин вновь присоединяется к Ленину. Бухарин - один из организаторов Коминтерна (Ленин, Зиновьев, Троцкий и Бухарин) и бессменный член его Президиума до 1929 года.
      Писать Бухарин начал довольно рано, а немецкий язык, как рассказывал сам Бухарин, изучил специально, чтобы читать классиков немецкой философии и, конечно, Маркса и Энгельса в оригинале. Первая его научная работа "Политическая экономия рантье" была написана, когда ему было всего 24 года. Как экономист и социолог в большевистской партии он не имел конкурентов. Во многих случаях он был ортодоксальнее Ленина. Он часто расходился по теоретическим вопросам с Лениным ("империализм", "теория о взрыве государства", о характере "пролетарского государства", "законы экономики переходного периода", "национальный вопрос" и т. д.). Ленин не раз прямо или через свою жену Крупскую (накануне VI съезда партии в августе 1917 года, когда Ленин скрывался) признавал правоту Бухарина в спорах между ними.
      Работоспособность Бухарина поражала всех - он ежедневно редактировал "Правду" с декабря 1917 года (с маленьким перерывом во время брестского кризиса в 1918 г.) до апреля 1929 года, постоянно писал ее передовые, активно участвовал в работах Политбюро и Президиума Коминтерна, делал многочисленные доклады, читал лекции студентам, редактировал журналы "Большевик", "Прожектор", был членом Коммунистической академии и Академии наук СССР (с 1928 г.), аккуратно следил за отечественной и мировой литературой и при всем этом писал как архиакадемические, так и архипопулярные книги. Понятно, что в глазах революционной молодежи октябрьского поколения Бухарин был "теоретическим Геркулесом". Живой и бойкий, он и физически был силачом. С детства он занимался гимнастикой, не бросая ее и во время эмигрантских скитаний. Осенью 1928 года, когда в связи с его сорокалетием Бухарин был избран почетным членом отряда юных пионеров Москвы и на него торжественно надели пионерский галстук, он дал детям "честное пионерское слово", что отныне не будет курить. Конечно, общеизвестна слабость тиранов играть в "детолюбие", но Бухарин и по этой части был искреннее Сталина и поэтому московские пионеры его больше знали, как "дядю Колю", чем ведущего члена правящей верхушки в Кремле.
      При всем фанатичном преклонении перед Марксом и Энгельсом (в вопросах философии Бухарин ставил Энгельса выше Маркса), он не был, однако, ни начетчиком, ни "цитатным" марксистом. Западноевропейскую после-марксистскую экономическую, философскую и социологическую литературу он знал не хуже любого университетского профессора. Весьма склонный к абстрактному теоретизированию в области политической экономии и социологии, он был "ищущим" марксистом типа Каутского и Плеханова и популяризатором Маркса ("Азбука коммунизма", "Теория исторического материализма") на большевистский лад. Отсюда и амбиции у Бухарина были солидные - он считал себя призванным модернизировать марксизм как в политической экономии, так и в философии, применительно к условиям начала XX века. Экономическая работа на эту тему была начата Бухариным еще при Ленине, но потом отложена из-за дискуссии с Троцким, а философскую монографию в том же плане Бухарин закончил уже в одиночной камере на Лубянке, о чем мне рассказывал, тоже в тюрьме, один из его соседей по камере.
      Экономическая работа Бухарина после смерти Ленина так и не увидела свет, если не считать введения к ней, опубликованного как самостоятельный труд ("Маркс и современность"), кажется, в 1933 году в сборнике Академии наук СССР, посвященном пятидесятилетию смерти Маркса. Но и этот труд, пройдя через фильтр Сталина, стал неузнаваемым - и все "антимарксистские ереси" Бухарина были просто выкинуты, в авторский текст включена всяческая отсебятина бдительных цензоров Политбюро (Мехлиса, Митина, Юдина...).
      Второй раз я увидел Бухарина на новогоднем вечере под Москвой в 1928 году. Когда мы с Сорокиным прибыли туда, он вел довольно оживленную беседу в одной из соседних к залу комнат. Не помню, о чем велся разговор, но хорошо помню, как его прервал грузно ввалившийся в комнату человек, одетый в косоворотку с самыми причудливыми узорами. Подпоясанный ярко-красным кушаком, в длинных легких сапогах, с черным, загорелым, слегка монгольского типа лицом кочегара, он, собственно, и напоминал не то кочегара, не то промотавшегося татарского купца.
      Человек властным движением руки указал на дверь в зал:
      - Прошу к столу!
      Сейчас же из всех боковых дверей люди двинулись туда. Места за большим длинным столом занимали без всякой церемонии - кто, где и с кем хотел.
      Потушили электрический свет и зажгли свечи. Огромные стенные часы в дубовой оправе показывали без пяти двенадцать. Человек-кочегар занял хозяйское место, посмотрел на свои карманные часы и повелительно произнес:
      - Товарищи!
      Все встали. Шум моментально прекратился. Как бы спеша, тикали часы, словно свидетельствуя о бешеном беге времени. Человек говорил скучно, вяло, без блеска...
      - За счастье народов, за счастье рабочего класса,за счастье партии! За Новый год - за новое счастье!
      Пробило 12 часов. Бокалы зазвенели.
      Это был Томский.
      Мы находились в гостях у лидера советских профессиональных союзов на его даче в Болшеве.
      Литограф по профессии, Томский был типичным функционером дореволюционного русского профессионального движения. Он не получил достаточного образования, чтобы стать русским Бебелем, но был человеком большого практического ума, своеволия и решительности.
      Не наделенный природой хитростью, а школой - дипломатичностью, он в политических дискуссиях, как говорится, "рубил с плеча". Томский великолепно понимал и видел интеллектуальное превосходство над собою многих из образованных вождей большевизма, но до истины он старался доходить своим, "рабочим умом" и перед авторитетами не преклонялся. Даже Ленина он считал слишком "интеллигентом", чтобы понять рабочих, и нередко случалось, что он публично его критиковал. Так было во время профсоюзной дискуссии, когда в припадке гнева Ле
      нин обрушился на Томского и сослал "рабочего лидера" в туркестанские пески. Знойные пески, видимо, уменьшили пыл Томского, и в новой борьбе против Троцкого Томский подает голос из "провинции", на этот раз - в пользу Сталина. Его немедленно возвращают в Москву и ставят вновь во главе профессиональных союзов. Томский оправдывает надежды и расчеты Сталина профсоюзы, руководимые Томским, становятся, по терминологии Сталина, "приводным ремнем" партии в рабочие массы. Награда не заставила себя долго ждать: Томский был введен в Политбюро. Но Томский ошибался, когда думал, что он введен туда как профсоюзный лидер, наподобие лидеров английских тред-юнионов, чтобы играть в правлении "рабочей партии" роль самостоятельного представителя советских профессиональных союзов. Сталину он нужен был и как "рабочая ширма", и как "рабочее" оружие одновременно, для целей, о которых не догадывался далеко не один только Томский. Когда же Томский это понял, он резко повернул профсоюзное руководство против Сталина, и на время создалось в стране новое "двоевластие" - рабочая власть во "Дворце труда" (резиденция ВЦСПС) и партийная власть в Кремле. Когда официальная советская власть в лице председателя Совета Народных Комиссаров Рыкова и теоретика партии в лице главного редактора "Правды" Бухарина заключили единый фронт с лидером ВЦСПС Томским против сталинского крыла ЦК, казалось, что дни Сталина сочтены. Под знаком этого "двоевластия" и проходил весь 1928 год.
      У порога нового года Томский был настроен весьма оптимистически, хотя в Политбюро уже лежало его первое заявление об отставке с должности Председателя ВЦСПС, если Сталин не откажется от троцкистской программы "огосударствления профсоюзов".
      После Томского на вечере больше политических тостов не было. Бухарин произнес тост в стихах, в которых, к общему удовольствию присутствующих дам, воздал должное "прекрасному полу". Поэты не остались в долгу. Начали сыпаться мадригалы на красавиц, пародии на мужчин, остроты о политиках, еврейские анекдоты, кавказские шутки. Наконец, предложили слово и Сорокину.
      - Не анекдот, а быль,- начал Сорокин серьезным тоном, как бы отрезвившись специально для данного рассказа,- а было это в прошлом году. Политбюро решило доказать Троцкому на деле, что рабочие и крестьяне не только преданы партии и ее ленинскому ЦК"
      но каждый из них готов умереть за дело партии. Для эксперимента вызвали в ЦК из провинции трех "представителей трудящихся" - донбасского рабочего, тверского крестьянина и минского кустаря-еврея. Вызванных подняли на последний этаж здания ЦК и привели на балкон, где в полном составе их ожидало Политбюро. Сталин обратился к рабочему:
      - В интересах партии Ленина требую от вас, товарищ рабочий, прыгнуть с этого балкона и своей жертвенностью доказать преданность рабочего класса нашей партии!
      Рабочий отказался.
      С теми же словами Калинин обратился к своему земляку-крестьянину.
      Крестьянин тоже отказался.
      Тогда Каганович обратился к кустарю-еврею, но еще не кончил Каганович своих напутственных слов, как еврей рванулся к перилам.
      - Стойте,- сказал Сталин,- для нас вполне достаточно вашей готовности умереть за дело партии, не надо прыгать, но вот объясните теперь товарищу Троцкому мотивы вашего героического порыва.
      - Очень просто,- ответил еврей,- лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас!
      От анекдотов вскоре перешли к песням. Один артист Большого академического театра исполнил несколько арий из "Евгения Онегина" и "Дона Карлоса". Какая-то восходящая звезда из того же театра спела "Письмо Татьяны", ряд цыганских романсов, из которых я хорошо запомнил "Прощай, моя деревня".
      К часам трем или четырем ночи приехал "Генерал". К нашему удивлению, он был совершенно трезв и один. Томский его встретил торжественным тостом. Все выпили за его здоровье. Через некоторое время "Генерал", Бухарин и Томский удалились в соседнюю комнату. Они уже больше не показывались. Гости начали расходиться с гнетущим чувством неопределенности перед лицом только что наступившего Нового года. Те, кто жил политикой, догадывались, что если уж "Генерал" трезв под Новый год - не быть в том году не только счастью, но и покою.
      ***
      Тот, кого я называю "Генералом", в октябрьские дни был моряком на одном из кораблей в Балтийском флоте
      и активно участвовал в перевороте большевиков в Петрограде. После переворота его морская карьера окончилась, но зато из младшего морского офицера (он, кажется, был мичманом) во время гражданской войны он сразу попал в "генералы", так как в "адмиралах" тогда особой нужды не было. В гражданской войне он сделал блестящую карьеру и выдвинулся в ряды ведущих полководцев Красной Армии из школы Фрунзе. Когда последний принял от Троцкого командование армией (1925 г.), "Генерал" был переведен в Москву.
      Подготовляя снятие Троцкого, Сталин твердо рассчитывал, что пост военного руководителя страны он предложит своему человеку, а своими были все те, которые принадлежали к так называемой "военной оппозиции" (1919 г.). За спиной "военной оппозиции" (Егоров, Ворошилов, Буденный, Щаденко, Минкин), выступавшей на словах против Троцкого, а на деле против Ленина - Троцкого, стоял сам Сталин. Боясь открытой схватки с Лениным и Троцким, Сталин исподтишка провоцировал против них "партизанских генералов"35.
      Когда на VIII съезде партии (март 1919 г.) "военная оппозиция", заручившись гарантией поддержки со стороны Сталина, организованно выступила против председателя Революционного военного совета и наркома военно-морских сил Троцкого, Ленин резко обрушился на оппозиционеров и потребовал от съезда осуждения их взглядов. Трезвый политик, Сталин быстро "переориентировался" и на съезде выступил в защиту... Троцкого! Этого требовали сейчас его личные интересы. Впоследствии это свое вероломство Сталин искупил выдвижением "оппозиционеров" на руководящие посты вместо вычищаемых из Красной Армии троцкистов, но многие из них потом кончили свою жизнь все же в застенках НКВД.
      35 Вот что пишет по этому поводу Троцкий: "Особое место в Красной армии и военной оппозиции занимал Царицын, где военные работники группировались вокруг Ворошилова... В кругах Ворошилова с ненавистью говорили о спецах, о военных академиках, о высоких штабах, о Москве... Сталин несколько месяцев провел в Царицыне. Свою закулисную борьбу против меня он сочетал с доморощенной оппозицией Ворошилова и его ближайших сподвижников. Сталин держал себя, однако, так, чтобы в любое время можно было отскочить... Как только Ленин заболел, Сталин добился через своих союзников переименования Царицына в Сталинград. Массы населения не имели понятия о том, что означает это имя. И если сейчас Ворошилов состоит членом Политбюро, то единственным основанием для этого является тот факт, что в 1918 г. я вынудил его к подчинению угрозой выслать под конвоем в Москву" (Л. Троцкий. "Моя жизнь", ч. II, стр. 171, 173, 175).
      Характерно, что сталинская литература, столь щедрая на разоблачение всяких "оппозиций", всегда старается молчаливо обходить историю с "военной оппозицией". Даже в сталинской "Истории партии" сказано об этой оппозиции только вскользь и в весьма характерных выражениях36.
      "На съезде выступила так называемая "военная оппозиция"... но вместе с представителями разгромленного "левого коммунизма", "военная оппозиция" включала и работников, никогда не участвовавших ни в какой оппозиции, но недовольных руководством Троцкого в армии".
      Задним числом Сталин реабилитировал своих "оппозиционеров", в первую очередь, Ворошилова.
      Вскоре под опытным ножом сталинской "медицины" умер Фрунзе... Наркомом по военным и морским делам был назначен Ворошилов. Когда последний привлек в наркомат своих людей, "Генерал" был переведен в Кремль, в штаб комендатуры Кремля по линии "правительственной охраны".
      По решению ЦК, в штаб комендатуры и в правительственную охрану направлялись только те из членов партии, которые в определенном смысле слова стояли "вне политики". Конечно, они были коммунисты, но никогда не примыкали ранее к тем или иным группировкам в самом ЦК.
      Задача правительственной охраны - охранять не только жизнь и безопасность членов правительства, но и его легальное "статус-кво". ЦК хорошо знал опыты исторического прошлого русских охранных войск, когда они неоднократно становились орудием дворцового переворота. Инстинкт самосохранения подсказывал осторожность.
      Юридически "правительственная охрана" подчинялась через ОГПУ (НКВД) правительству, а фактически - кремлевской комендатуре. Но штаб кремлевской комендатуры утверждался по персональному представлению "Особым сектором" на заседании Оргбюро ЦК, а формально - правительством на тех же основаниях, что и руководство ОГПУ. Другими словами, в стране существовали два ОГПУ, совершенно независимые друг от друга: внешнее ОГПУ, для надзора над народом, и внутреннее ОГПУ - для надзора над правительством.
      При этом внутреннее ОГПУ имело свою агентурную
      36 "История ВКП(б)", 1945, стр. 224.
      сеть и во внешнем мире, в том числе и в самом внешнем ОГПУ, тогда как для внешнего ОГПУ было великой тайной то, что делалось по сети внутреннего ОГПУ, то есть кремлевской комендатуры и правительственной охраны. Такая организация была выгодна во всех отношениях, а главное - оберегала Сталина от возможных заговоров со стороны и, стало быть, и от заговора внешнего ОГПУ. "Генерал" как раз принадлежал к штабу этого внутреннего ОГПУ.
      Такое же своеобразное "распределение труда" установилось и в самом ЦК, особенно после смерти Ленина.
      XV. НЕЛЕГАЛЬНЫЙ "КАБИНЕТ СТАЛИНА"
      После изгнания троцкистов и зиновьевцев и до появления "правой оппозиции" руководящие органы ЦК состояли (декабрь 1927 г.) из:
      Политбюро - члены: Бухарин, Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Молотов, Рыков, Рудзутак, Сталин, Томский; кандидаты: Петровский, Угланов, Андреев, Киров, Микоян, Каганович, Чубарь, Косиор.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.