– Ты лучше у Димитрия спроси, как это он умудрился татар выпустить, – отвечал всякий раз Карсидар. – А насчёт Почайны уговора не было, да и с кручи, на которой стоял Андрей, её русла не видать. Или ты хотел, чтобы разом с татарами мы потопили наших воев? А ещё хуже было навести молнии на город.

Государь и не настаивал сильно на своём, зная, что Карсидар прав. Впрочем, особого вреда на правом берегу татары не причинили. Смертельно напуганные ужасной участью тех, кто попал в ледовую ловушку, они неслись вперёд без оглядки, пока посланные в погоню дружины не настигли часть из них под Искоростенем, а другую часть – аж под Звягелем. Всех их беспощадно истребили. По поводу чего уже Михайло любил беззлобно подшучивать:

– Вишь, Давидушка, эка радость привалила твоим землякам-древлянам – в Искоростене татарву принимать!

Выскользнувших из ловушки на левом берегу дикарей было значительно больше. Отступали они на восток более организовано, видимо, надеясь уйти на родную землю. И отступали с боем. Потому и управиться с ними было сложнее. Если бы их возглавлял великий Бату, если бы с востока подтянулись новые ордынцы, возможно, они могли представлять некоторую угрозу для Руси. К счастью, возглавить отступающих было некому. А после воодушевившего русичей чуда с молниями, расколовшими лёд, земля горела у татар под ногами. И около места впадения Удая в Сулу, чуть севернее Лубен, с этими отрядами также было покончено. Лишь жалкие остатки бежали дальше, в дикую степь, неся своим соплеменникам ошеломляющую весть: огромнейшее войско, доселе невиданное в мире, было подчистую сокрушено на берегах Днепра…

Дружины киевлян, черниговцев, переяславцев и сиверцев, преследовавшие татар в течение четырёх дней, а также стихийно собравшиеся со всех восточных княжеств ополченцы прибыли в Киев с радостным известием. На следующий день после их возвращения Данила Романович обещал устроить великое празднество по случаю чудесной победы.

Хотя, если говорить откровенно, русичи и без распоряжения государя не растерялись и начали праздновать разгром татар. Бражничали все от мала до велика, и мужчины, и женщины, и старики, и даже подростки. Поглощали мёд и вина в своих домах, на улицах, в гостях и в небольших корчмах. Пили за чужой счёт и сами угощали других. Если воин возвращался живым, в его доме с радостью пили за избавление от опасности. Если товарищи приносили раненого, пили за его скорейшее выздоровление. Убитых поминали бурными возлияниями. Постояльцев из иных уделов земли Русской принимали с не меньшим почётом, чем киевлян, ибо в грандиозной сече участвовали все.

А уж как расходилась знать! Создавалось впечатление, что бояре стремились перещеголять друг друга в щедрости. То один, то другой выкатывал из погребов огромную бочку хмельного мёда, после чего напивался до упаду не только он сам со всем своим двором, но и всякий случайный прохожий. Как всегда в таких случаях, мигом образовались громадные компании полупьяных гуляк, которые, не протрезвев как следует после вчерашней попойки, уже с самого утра мечтали о новой и начинали день с обмена новостями: «Слыхали, сегодня, бают, Василь Богуславский грозился десятиведёрную бочку откупорить…» – «Нет, не пойдём к Василю. Вон Микула Гордятин две бочки выкатит. Айда к Микуле!» – «Дык до Микулы тащиться сколько, а вот до Яромира рукой подать! Вы как хотите, а я к нему…»

Карсидара, в общем-то, не удивляло поголовное пьянство. После победы на берегах Озера Десяти Дев орфетанцы тоже пили будь здоров. Он сам неплохо погулял. Правда, пришлось незаметно улизнуть в самом разгаре веселья, не то какой-нибудь герцог, затаивший на него злобу, чего доброго, мог забыть о королевском указе, раз опасность уже миновала…

Вместе с тем, Карсидар знал несколько случаев, когда горделивая беспечность победителя приводила к плачевным результатам. И отлично понимал, что если татары соберутся с силами, им ничего не стоит осадить Киев и даже сходу взять город приступом. Попробовал поделиться своими опасениями с тестем, но Михайло лишь руками замахал, поднёс зятю мёду в отделанном серебром бычьем роге и сказал:

– Господь с тобой, Давидушка! Благодаря твоим с Андреем стараниям татарва так пятки салом смазала, что одному Богу известно, где их теперь искать.

– То-то и оно, что неизвестно, – пытался воззвать к разуму Карсидар.

Но Михайло сунул ему в руки рог и прикрикнул:

– Да хватит тебе! Вон сколько народу в сече полегло, а в моей семье… то есть, в нашей… словом, нас Бог миловал. Ты цел и невредим, Вышата жив-здоров, меня лишь слегка царапнуло. Будимирке, конечно, изрядно досталось, но он крепкий, весь в меня, выдюжит. Никто у нас не погиб, Давидушка! Даже наоборот, я слышал, – он хитро подмигнул зятю. – Так что не бери дурного в голову. Пей и веселись.

Карсидар не успокоился и пошёл к Даниле Романовичу, но государь тоже отмахнулся от его предостережений, сказав лишь:

– Не желаешь бражничать – не пей. Хочешь стеречь Киев – стереги. Только всё это напрасно. Татары не станут нападать, мы им знатно наподдали. Да и кто теперь к нам полезет? С такими-то сторожами, которые не теряют голову даже среди всеобщего гульбища!

Впрочем, наряду со столь откровенной беспечностью Данила Романович не позабыл отдать особое распоряжение насчёт захоронения тел погибших татар. Это была весьма разумная мера, так как если бы трупы захватчиков пролежали в неприкосновенности до наступления оттепели, непременно началось бы разложение останков, что было чревато серьёзными осложнениями вплоть до эпидемий и мора. Заодно пришлось заняться похоронами русичей из дальних уделов, ибо перевезти туда тела погибших не представлялось возможным.

По специальному приказу государя были созданы большие похоронные команды. Землекопы день и ночь жгли костры, чтобы насквозь промёрзлая земля хоть немного оттаяла, после чего долбили длинные траншеи, а подручные подтаскивали трупы. Но если русских воинов предварительно оплакивали и воздавали им все возможные почести, стараясь даже хоронить рязанцев с рязанцами, полочан с полочанами, суздальцев с суздальцами, а смолян со смолянами, то для татар могилы рыли где-нибудь посреди леса, останки сваливали в ямы, как попало, пересыпали известью, а закопав, тщательно разравнивали землю, чтобы даже памяти про захватчиков не осталось.

Вот так, в тумане непроходящего опьянения и в заботах о павших пролетела первая неделя после знаменитой битвы под Киевом. Может быть, таким образом русичи стремились перебороть недавнее состояние неуверенности в исходе сражения. Но не исключено, что таковы были исконные обычаи в этих землях. Иначе зачем Даниле Романовичу затевать новое пиршество, когда ещё не прекратилась стихийно начавшаяся попойка? Карсидару казалось, что поглотить хмельные напитки в таком количестве попросту невозможно, что бражничать можно от силы дня три-четыре кряду, потом это просто надоедает, и что запасы в Киеве давно должны были иссякнуть. И вот пожалуйста – государь объявляет новое торжество! Поистине удивительный народ…

И Карсидар, в конце концов, поддался общему беспечному настроению. Но он не присоединился к бражничавшим, а отдал эти дни совершенно неведомым ему прежде переживаниями. В предшествовавшие битве недели Милка не смела отвлекать мужа никакими «мелочами». Весь следующий день после схватки с татарами Карсидар спал беспробудным сном, настолько он вымотался. И лишь на другое утро Милка стыдливо поведала, что к ней не приходит обычное женское уже третий месяц подряд.

Известие о беременности жены подействовало на Карсидара, как удар обуха. Бывший бесприютный бродяга-мастер и помыслить об этом не смел! Обзавестись собственным домом, где всегда тепло и уютно, где тебя ждёт ласковая, преданная и любящая жена, – это удалось и Пеменхату. Но теперь у Карсидара будет ребёнок! Не усыновлённый, а его собственный! Прежде он об этом лишь изредка мечтал, сражался за свою мечту на левом берегу Днепра. Но теперь ребёнок точно будет!!! Просто неслыханно…

Выходит, не зря он измыслил столь хитроумный план сражения, не зря таился в засаде с «коновалами» и бился с татарами. Он защищал не только неожиданно обретенное настоящее, но также ростки своего будущего! Вот, значит, что имел в виду Данила Романович, когда спрашивал, не желает ли советник Давид укорениться в его земле. До чего верно сказано! Носило по белому свету невзрачное семечко, мотало ветром, вертело потоками воды, а упало оно в ямку, проросло, зацепилось белёсыми ниточками корешков – и стоит на том месте могучее дерево, которому никакая буря не страшна!..

В таком вот лирическом настроении застал Карсидара Читрадрива, заглянувший к нему ранним утром накануне великого пиршества, которое собирался устроить государь. Он опять переселился в домик под стенами Кловского монастыря и все эти дни был занят лечением раненых в битве с татарами русских воинов, которых было превеликое множество. Всем давно было известно, что после этого лекарь Андрей собирался покинуть Киев. Государь даже дал ему в связи с этим некое поручение. И теперь Читрадрива вроде бы пришёл прощаться; у него на боку и сумка висит, а в ней, без сомнения, находится самая большая драгоценность – полный перевод Святого Писания на анхито… Но даже не умей Карсидар читать мысли товарища, нетрудно было догадаться, чего тот хочет на самом деле.

– И не проси, я с тобой не поеду, – заявил сходу, едва они остались наедине.

Читрадрива вздохнул и, отвернувшись, сказал:

– Ну, зачем так сразу…

– Почему сразу? Мы уже неоднократно говорили на эту тему. Я даже устал каждый раз объяснять тебе всё сначала, – мягко возразил Карсидар. – Мне осталось разве что научиться грамоте, записать свои возражения на пергаментный свиток и подарить его тебе, чтобы понапрасну не утруждать свой язык.

В его словах чувствовалась нескрываемая ирония.

– Смеёшься… Но ты хорошо подумал? – надежда, мелькнувшая было в голосе Читрадривы, немедленно сменилась разочарованием, когда он добавил:

– Ах да, понимаю. Семья…

– Семья, – подтвердил Карсидар. – Я и до того начал прирастать к этой земле, но теперь всё решилось окончательно. У меня будет ребёнок… Обязательно сын! Мой собственный сын!

– Вот-вот! – Читрадрива оживился. – У наследника короля Ицхака в свою очередь появится наследник. Бери пример с нынешнего твоего господина Данилы Романовича. Он молодец, он стремится создать династию королей Мономаховичей. Или династию государей земли Русской – какая, в сущности, разница! А ты что делаешь, Давид-насих? Создаёшь династию верных слуг государевых? Опомнись, малоумный!

– Сидеть на троне в Йерушалайме – это не по мне, – Карсидар потянулся, точно только что проснувшийся кот. – Скукотища! Ты должен понять, я привык бродить по земле и сражаться, а не заниматься всякими там государственными делами, налогами, строительством замков и прочей чепухой, ссориться с соседями, казнить и миловать.

– Ничего себе скукотища! – фыркнул Читрадрива. – Ты хоть представляешь, сколько усилий придётся приложить, прежде чем ты возродишь дело своего отца и взойдёшь на его престол?

– Возродить дело Ицхака? Какое там! – отмахнулся Карсидар. – В наше родство никто не поверит.

– Ну, тогда… Тогда начнёшь всё на голом месте, – Читрадрива заговорил менее решительно, в то же время пристально посмотрев на товарища. Чувствовалось, что он очень тщательно взвешивает каждое слово.

– К чему затевать сомнительное предприятие неизвестно где, когда здесь я уже достиг успеха? Это глупо, – отрезал Карсидар.

– И я слышу такое от человека, который однажды разыскал в гандзерии Торренкуля некоего проклятого колдуна и заманил его в неизведанные южные горы на краю света! – глаза Читрадривы возмущённо сверкнули. – Куда же девался мастер…

– Мастера Карсидара больше нет, – отрезал Карсидар. – Есть Давид, советник государя Данилы Романовича. Да, на самом деле я несостоявшийся иудеянский принц. Однако названному принцу претит гоняться за призраками. Горы на юге были реальны. За ними оказалась не менее реальная Русь – а также дым от развеявшегося прахом королевства Исраэль. Теперь там хозяйничает неаполитанский король, он изгнал из Земли Обета «хайлэй-абир», установил, как говорят, справедливый мир…

– Мир, установленный и обеспеченный милостью чужака, это лишь более мягкая форма порабощения, – запальчиво возразил Читрадрива. – И это ещё не всё. А вдруг в один далеко не прекрасный день неаполитанец умрёт? Что станет тогда с Землёй Обета, с твоей родиной? За неё опять возьмутся «могучие солдаты»!

Карсидара передёрнуло от отвращения.

– Они и сюда могут нагрянуть, – будто оправдываясь, произнёс он. – Вот тогда они будут иметь дело со мной! Татарам я показал, и им покажу. Русь не покорилась дикарям с востока, устоит и перед нашествием с запада.

– Но ведь Русь не твоя родная земля, – не сдавался Читрадрива. – Родина принца Давида лежит далеко на юге. Вернись туда. Кто посмеет тебе противиться? Какие враги? Нет таких!

– Есть, – Карсидар погрустнел. – И беда в том, что это наши с тобой соплеменники. Ты превосходно знаешь, что иудеяне презирают крестившихся и считают нас предателями. Сражаться с «хайлэй-абир» – это одно; бороться со своими – совсем другое.

– Да брось ты! Они не посмеют молвить тебе слова поперёк. С твоей-то силой, с твоими способностями…

– Здешний фанатик спустил на тебя собак. Разве нет?

Это замечание Карсидара вызвало у Читрадривы неприятные воспоминания, и он воскликнул:

– Как ты можешь, Давид?! Неужто тебе безразлична судьба твоей родины?

– Моей родиной стала Русь, – твёрдо сказал Карсидар. – Отныне и навсегда! Быть может, я всю свою жизнь, сам не сознавая того, стремился именно сюда. Я поставил здесь свой дом, обзавёлся семьёй, имею видное положение. Что мне ещё надо? Какой смысл гоняться за химерами? Если хочешь знать, я устал. Об этом прекрасно говорил в своё время Пеменхат. И большего ты от меня не добьёшься.

Они стояли в горнице у окна. Услышав такое заявление Читрадрива отступил на шаг, склонил голову набок и придирчиво оглядел товарища с головы до ног, после чего промолвил:

– Да, трудно не согласиться с тобой. Теперь ты вылитый русич.

Он посмотрел на тонкий кожаный ремешок, согласно здешней моде стягивавший пышные каштановые волосы Карсидара, провёл пальцем вдоль линий затейливого узора, которым было расшито белое полотно его рубашки, и спросил:

– Милкина работа?

– Ага, – голос Карсидара сделался непривычно нежным. – А какой пояс она мне вышила – просто загляденье! На сегодняшний праздник я его непременно надену.

– Вот теперь мне всё ясно, – Читрадрива цыкнул сквозь зубы. – Бродячей собаке бросили кость с остатками мяса, и глупая тварь с удовольствием дала посадить себя на цепь. Дом, семья, видное положение, ещё не родившийся ребёнок… Бедняга Давид, мне тебя искренне жаль!

– А мне нет, – весело, даже с некоторым облегчением сказал Карсидар.

– Но почему бы тебе просто не прогуляться в Землю Обета? – вкрадчиво предложил Читрадрива. – Ради развлечения. Посмотреть, что там и как.

– Король Ицхак тоже пошёл просто прогуляться, да так и не вернулся, – парировал Карсидар. – Мы оба знаем, что это закончилось падением его королевства, гибелью жены и исчезновением на долгие годы сына. Неужели ты думаешь, что я последую примеру отца и оставлю свой дом, жену, ещё не родившегося сына…

Внезапно Карсидар сообразил, что Читрадрива не тратит понапрасну время на уговоры, как это казалось поначалу. Он явно что-то затевает… Но что именно?

Вопреки установившимся между ними правилам общения, Карсидар попытался осторожно заглянуть в мысли Читрадривы – и почувствовал, как тот ускользает от попыток проникнуть в его сознание.

– Да ладно тебе, – сказал наконец Читрадрива. – Спрашивай прямо, без уловок, что тебя интересует.

– А то ты не понимаешь! Я хочу знать, что ты на сей раз измыслил.

Карсидар ожидал, что товарищ снова заговорит о Земле Обета, и уже приготовился, в качестве контрудара, предложить ему остаться здесь, на Руси. Голубые глаза Читрадривы на миг вспыхнули, точно камень перстня в момент свершения чуда.

– Да ничего особенного, – сказал он, отворачиваясь. – Я всего лишь решил завершить то, на что у тебя не хватило терпения. Я найду вход в пещеру!

– Вход в пещеру?!

Этого Карсидар никак не ожидал. Они ведь и так столько искали! Весь левый берег Днепра прочесали, а с особой тщательностью – каждую пядь того места, где размещался лагерь Менке. И всё безрезультатно! Неужели его товарищ обезумел и загорелся желанием ехать за тридевять земель, чтобы испытать очередное разочарование?

– Нет, я не сошёл с ума, – спокойно сказал Читрадрива. – Лучше соберись с мыслями и хорошенько всё обмозгуй. Вспомни, сколько времени мы разыскивали «пасть дракона». Прикинь, каково расстояние от этой пещеры до Толстого Бора. Готово?

– Ну… – Карсидар явно не понимал, куда клонит Читрадрива.

– А теперь скажи: как мог пятилетний ребёнок преодолеть такое расстояние? Без еды! Спускаясь по крутым склонам, ежеминутно рискуя сорваться в пропасть. Ты представляешь себе это? Только отвечай честно, положа руку на сердце, как принято выражаться у русичей.

– Откровенно говоря, слабо, – сознался Карсидар, которого не раз мучили сомнения на сей счёт.

– Верно. А не можешь ты этого представить по одной простой причине: маленький принц Давид никогда не спускался с южных гор! Он просто появился рядом с хуторком Векольда, вот и всё объяснение.

– Но мы обнаружили пещеру…

– …высоко в горах? Да, согласен. Но представь себе… гм, несмотря на то, что ты так не любишь купаться в реке, разве что в проруби на Водокрещу, – осторожно заметил Читрадрива, помня про навязчивые страхи Карсидара. – Представь, что ты вошёл в реку и тебя подхватло течением. Теперь ответь: ты выберешься на берег в том же самом месте, или всё-таки тебя снесёт вниз?

– Ты хочешь сказать!.. О боги! – Карсидар не мог сдержать этого восторженного восклицания.

– Если желаешь обосноваться в Киеве, приучайся говорить «Господи Иисусе», – снисходительно произнёс Читрадрива. – Но чему ты удивляешься? Вспомни ветер, который подхватил нас и поволок неведомо куда. Разве это не то же течение? Значит, входящего в пещеру непременно сносит вниз, вот и всё! Тогда и вход в неё может лежать совсем не там, где выход. Ты вошёл в пещеру в Йерушалайме, который лежит в Земле Обета, а вынесло тебя около Толстого Бора. Через много-много лет мы вошли в «пасть дракона» высоко в южных горах – а очутились под Киевом, гораздо севернее Йерушалайма. Не знаю, как это получается, но, видимо, так оно и есть! И наиболее вероятное тому объяснение – ветер в пещере, силе которого невозможно противиться. Вот я и хочу разыскать место входа.

– Вот оно что… – протянул Карсидар.

– Да. Я отправляюсь в Землю Обета не просто из чистого любопытства, не развлечения ради. Если тебя ничто не привязывает к Орфетану, то у меня там есть кое-какие дела. Посмотреть бы, как без меня Шиман управляется. И всё такое прочее.

– Ах да! Тайный заговор ради установления мирового господства… – у Карсидара язык не повернулся вымолвить «гандзаков», но он так подумал. – А тебе не кажется, что татары тоже стремились к господству над всем миром?

Читрадрива с явным сожалением посмотрел на товарища:

– Не сравнивай наш народ с дикой ордой.

– Орфетанцы считают гандзаков хуже всяких дикарей!

– Орфетанцы глупцы. Что они понимают в нас! – Читрадрива послал Карсидару многозначительный взгляд. – И разве из рассказов Шмуля не ясно, что король Ицхак никому не причинил зла? Народ не полюбил бы тирана, ты не можешь не согласиться с этим… – он помедлил и, слегка поклонившись, добавил с хитрым видом:

– …мой принц и ученик! Так что не делай поспешных выводов.

Читрадрива обладал удивительной способностью убеждения. Карсидар чувствовал: ещё немного, и он готов будет отправиться с ним в Землю Обета – хотя бы затем, чтобы посмотреть на город своего детства. Но это вовсе не входило в его планы. Да и государь вряд ли отпустит их обоих разом. Не говоря уж о том, что придётся бросить Милку и ещё не родившегося ребёнка.

– Да ладно тебе, – неожиданно мягко сказал Читрадрива. – Видно, такова судьба. Наши дороги здесь расходятся, вот и всё. Мне надлежит отправиться дальше на юг и разыскать проход в Орфетан. А принцу Давиду суждено осесть в Русской земле, а не взойти на престол отца. И ничего тут не поделать. Так что хватит об этом. Признаю, что с моей стороны было крайне глупо уговаривать тебя отправиться со мной.

– Но, может, мы попробуем поддерживать мысленную связь?

Карсидар обрадовался этой идее и заговорил с подъёмом, чувствуя, что всё получается не так уж глупо:

– Ведь мы смогли общаться, когда татары начали переправу, хоть и не видели друг друга. Возможно, мы научимся делать это и на более значительном расстоянии.

– Тоже сравнил! – Читрадрива недоверчиво мотнул головой. – Нас разделяло всего лишь замёрзшее русло Днепра, а теперь… Представляешь, сколько лаутов отсюда до Йерушалайма!

– Однако ты мастерски обращаешься с перстнем. Да и у меня теперь есть свой камень, – подбодрил его Карсидар. – Вдруг получится?

– Ну, не знаю, не знаю, – Читрадрива неопределённо пожал плечами. – Может, и так. Думаю, что я буду двигаться медленно… учитывая возложенную на меня Данилой Романовичем миссию.

Он хитро подмигнул Карсидару и докончил:

– Но хоть мы и будем ехать неспеша, с частыми остановками, слишком рассчитывать на камни я бы не стал. Так что давай на всякий случай попрощаемся. – Тут Читрадрива не выдержал и чихнул. – Чёрт! Опять простудился. За лечением раненных не было времени собой заняться.

Карсидар грустно усмехнулся:

– А я ещё хотел уговорить тебя остаться. Зря надеялся – на Руси слишком холодные для тебя зимы. Смешно, право! Сапожник ходит без сапог, великий целитель страдает от простуды…

Процедура прощания не заняла много времени. Возможно, они оба приготовились к расставанию заранее. Либо в глубине души всё же уповали на свои особые таланты и на камни. Или просто торопились в Софию, где вот-вот должны были начаться торжества.

– Если увидишь старину Пеменхата, не забудь передать ему привет и узнай, зажила ли его рана, – бодро молвил Карсидар. – Да непременно разыщи Сола и как-нибудь сообщи мне, жив ли он.

После этого Читрадрива ускакал в Старый Город, а Карсидар переоделся, позвал жену, и они вместе со слугами направились к Святой Софии.

Площадь перед Софийским собором была запружена народом. Карсидар прошёл внутрь один, а Милка со слугами осталась снаружи, поскольку в её положении лучше было находиться на свежем воздухе, чем в переполненном закрытом помещении. Тем более, что погода стояла прекрасная. С самого дня штурма над Киевом не проползло ни единой крупной тучи, лишь лёгкие серебристые облачка мерцали иногда в лазоревой вышине. Ветер также стих, усыпанные кружевным инеем ветви деревьев больше не качались от его обжигающе-ледяных порывов. От лютого холода воды Днепра, в которых бесследно кануло несметное число татар, скрылись до весны под новеньким панцирем пока ещё тонкого льда, сиявшего нетронутой белизной в лучах зимнего солнца. Несмотря на крепкие морозы, казалось, что и природа вместе с русичами радуется победе над ордой. Особенно усердствовали невзрачные серые воробьи, наполнявшие воздух звонким чириканьем…

А внутри храма вершилось торжественное действо. Сначала состоялись похороны Ярослава Всеволодовича и Ростислава Володимировича. Тела павших на поле брани великих князей согласно обычаю привезли в Софию на санях и опустили в вырытые прямо в соборе могилы рядом с могилами их славных предков. Затем одетый в шитую золотом ризу митрополит Иосиф отслужил по ним длинную панихиду. Среди присутствующих выделялась группа суздальцев, провожавших в последний путь своего земляка. Разумеется, был там и сын Ярослава Андрей, и его брат Святослав Всеволодович. Это он подбил дружину суздальцев к мятежу, породил сумятицу в татарском арьергарде и внёс тем самым посильный вклад в общую победу русичей над ордынцами. И при всём своём несогласии с князем Киевским, самозванно объявившим себя государем Руси, Святослав гордился тем, что благодаря его сговору с Данилой Романовичем честь северян была спасена. Кроме того, была спасена честь семьи. Ярослав Всеволодович погиб, сражаясь против татар, а не на их стороне; он похоронен, как герой, в стенах Святой Софии, и уже никто не вспоминал о его вынужденном предательстве. А у Святослава Всеволодовича появились шансы вступить на освободившийся со смертью брата великокняжеский престол…

Воздав надлежащие почести мёртвым, живые обратили свои помыслы к настоящему и будущему. После небольшого перерыва митрополит Иосиф начал грандиозный благодарственный молебен за избавление земли Русской от величайшей опасности. Теперь лица присутствующих посветлели, плечи расправились, и вслед за хором монахов-певчих все в едином порыве подхватывали хвалебные песнопения торжественной литургии.

По окончании благодарственного молебна настал, пожалуй, самый ответственный момент этого дня – примирение Данилы Романовича с северными князьями. На всякий случай Карсидар приготовился защитить государя от любой опасности – хотя, если ни одна из сторон не будет делать глупостей, всё должно было закончиться тихо-мирно. Данила Романович несколько раз советовался с приближёнными насчёт того, стоит ли пытаться подчинить себе владимиро-суздальские уделы прямо сейчас. Ведь он с Божьей помощью победил татар, а два года назад северяне не выдержали их натиска. Спору нет, Киев сильней Владимира. Как же теперь не потребовать покорного подчинения суздальцев единой власти русского государя?!

И всё же, во избежание серьёзных неприятностей, советники не рекомендовали Даниле Романовичу настаивать на принесении суздальцами присяги. «Это должен делать самый главный из князей, – говорили они. – Ярослав Всеволодович пал в битве, так кто же присягнёт? Святослав Всеволодович? Андрей Ярославович? А может, стоит отрядить посланца в Великий Новгород и вызвать Александра Ярославовича?» Ведь если князь Александр имеет виды на отцовское наследство, а Данила Романович принудит суздальцев к присяге, то, чего доброго, не миновать усобной войны меж двумя извечными соперниками на Руси, Киевом и Новгородом, что сейчас крайне нежелательно… Похоже, государя убедили. Но неизвестно, что взбредёт в голову Даниле Романовичу, сумеет ли он в последний момент устоять перед соблазном. И хоть помыслы северян в данный момент были мирными, Карсидар, тем не менее, держал ухо востро.

К счастью, никаких неожиданностей не произошло и всё окончилось благополучно. Вопрос о подчинении Владимиро-Суздальской земли киевскому престолу не поднимался, а взамен оба северных князя в весьма обтекаемой форме признали за Данилой Романовичем титул государя (правда, так и осталось неясным – всей или не всей Руси). Святослав Всеволодович и Андрей Ярославович торжественно поклялись на могиле брата и отца никогда не выступать против Киева и сплотившихся вокруг него земель, уважать власть Данилы Романовича, а также его соправителя и преемника Льва Даниловича и всех их потомков. У присутствующих отлегло от сердца.

Государь покинул собор, за ним вышли и остальные. Начинался «пир на весь мир», как выражались русичи. Виночерпии готовились выбить днища у невероятно больших пузатых бочек, самые заправские пьяницы жадно глотали слюнки. Скоморохи, гусляры и гудошники готовились начать веселить народ. Все ждали лишь слова Данилы Романовича. Между тем, оставалось ещё одно маленькое дельце…

В конце улицы, ведущей в Старый Город, раздалось приближающееся цоканье конских копыт, звон металла и крики ненависти. Карсидар крепче обнял за плечи Милку, которая посмотрела на него обеспокоено и шепнула:

– Что?..

– Ничего, моя лада, ничего, – ответил он, когда в свежем морозном воздухе начал расползаться ощутимый даже на расстоянии тошнотворный запах.

На площадь перед Софией въехал небольшой отряд, созданный из остатков «коновальской двусотни». Во главе его находился Читрадрива, одетый по этому случаю как знатный боярин и с мечом на боку. «Коновалы» со всех сторон окружали большую тяжёлую телегу, на которой стояла железная клетка со скованным по рукам и ногам великим Бату.

Пленённый хан имел довольно жалкий вид. Мало того, что он был весь оборван и небрит. В продолжение прошедших после битвы дней клетка простояла перед государевым дворцом на Бабином Торжке. Тысячные толпы стекались сюда, чтобы посмотреть на того, кто грозился покорить Русь. И каждый норовил чем-нибудь запустить в пленника. По приказу Данилы Романовича «коновалы» тщательно следили за толпой, не позволяя бросать в Бату тяжёлых предметов, стрелять и обливать его водой или помоями – дабы он не околел на морозе. Однако на непокрытую голову хана обрушился град тухлых яиц, гнилой репы, буряка и капусты, конского навоза и прочих нечистот. Поэтому от клетки разило, как из выгребной ямы, а Бату оставалось лишь метаться по очерченному толстыми прутьями прямоугольнику, греметь цепями да бессильно ругать ненавистных урусов на своём диком наречии.

Наконец телега остановилась, «коновалы» разомкнули строй, давая дорогу государю. Данила Романович в сопровождении толмача приблизился к клетке, вскинул над головой руку. Все умолкли, и в наступившей на площади тишине прозвучали обращённые к пленнику слова, повторяемые по-татарски толмачом:

– Что, собака, попался?

Звякнув цепями, Бату рванулся вперёд, приник к прутьям и плюнул, однако сгусток слюны не достиг цели и упал на утоптанный снег. Толпа дружно захохотала, но государь вновь призвал всех к тишине и продолжал:

– Беснуйся сколько хочешь, это тебе не поможет. Судьба твоя в моих руках, и сейчас ты узнаешь её…

Тут он сделал глубокую паузу.

– Я долго думал, каким пыткам тебя подвергнуть и каким способом казнить. Долго думали и мои советники. И вот что мы решили. Твой дед, хан Чингиз, завещал тебе дойти до последнего моря, так ведь? Что ж, я помогу выполнить его волю! Тебе будет оставлена твоя презренная жизнь с тем, чтобы ты действительно достиг края мира. Лекарь Андрей даже позаботится о твоём здоровье, пока ты будешь в дороге, – Данила Романович кивнул в сторону Читрадривы.