ГЛАВА XIII. АМЕЛИНА

Пир по случаю коронации Филиппа, как, собственно, и все пиры, начался в торжественной и приподнятой обстановке, с напыщенными речами и изысканными здравицами в адрес нового принца Беарнского, а закончился грандиознейшей попойкой. Даже большинство женщин и почти все достопочтенные прелаты, кроме разве что архиепископа Марка и падре Антонио, были изрядно пьяны, не говоря уж о светских вельможах, которые, за редкостным исключением, вроде Филиппа или герцога, давно потеряли счет кубкам выпитого вина.

Всех присутствующих в определенной степени подзадоривал Эрнан де Шатофьер. Он и прежде не отличался умеренностью в еде и выпивке, еще будучи тринадцатилетним подростком мог заткнуть за пояс любого взрослого выпивоху, а по возвращении со Святой Земли и вовсе не знал себе равных. Именно с его подачи, когда веселье было в самом разгаре, речь зашла о похождениях Филиппа в Кастилии. Подавляющему большинству присутствующих эта тема пришлась по вкусу. Юные (и не очень юные) дамы строили обескураженному Филиппу глазки, а молодые (и не только молодые) господа наперебой рассказывали пикантные историйки с выдуманными и, разумеется, особо интригующими подробностями, то и дело бросавшими Филиппа в краску.

В конце концов он решил не обращать внимания на эту болтовню, тем более что ему было не привыкать к подобным сплетням, и в ответ, с такой же наглой откровенностью, с какой смотрели на него некоторые дамы, принялся глазеть на Амелину. Какая все-таки красавица его кузина! Какая у нее приятная молочно-белая кожа, какие роскошные золотистые волосы, какие прекрасные голубые глаза – будто чистые лесные озера в погожий летний день... Филипп вспомнил их встречу в парке, нежные объятия, жаркие поцелуи – и его вновь охватила такая пьянящая истома, что он даже пошатнулся и чуть было не опрокинул свой кубок с вином.

– Ты будто бы и немного выпил, – удивленно прошептал герцог, сидевший рядом с ним во главе стола. – С чего бы... – Тут он осекся, увидев томную поволоку в глазах Амелины, и только грустно усмехнулся, вспоминая свою бурную молодость.

А Симон де Бигор, который поначалу раз за разом одергивал жену, наконец понял всю тщетность своих потуг и стал искать отраду в вине, благо Амелина не забывала следить за тем, чтобы его кубок не пустовал. Симон и оказался первым, кто напился до беспамятства. Пьянствовал он молча, лишь под конец, заплетаясь языком, грозно предупредил Амелину:

– Ты-ы... это... смо... смотри м-мне-э... бе... бе... бес-с-сты-ыжая... – И, как подкошенный, бухнулся ей на руки.

Двое слуг подхватили бесчувственного Симона и вынесли его из банкетного зала. Вместе с ним покинула зал и Амелина, и после ее ухода Филипп откровенно заскучал. Он чувствовал себя вконец уставшим и опустошенным и с большим нетерпением ожидал окончания пира. Однако значительная часть гостей явно собиралась развлекаться до самого рассвета, так что Филиппу, как хозяину и виновнику торжества, пришлось оставаться в зале до тех пор, пока все более или менее трезвые из присутствующих не разошлись спать. Только тогда, в сопровождении Габриеля де Шеверни, он направился в свои покои, подчистую проигнорировав весьма прозрачные намеки некоторых дам, которые были не прочь очутиться в его постели. Филиппу совсем не улыбалось провести ночь с пьяной в стельку женщиной, к тому же сейчас все его помыслы занимала Амелина, и он мог думать только о ней...

Войдя в свою спальню, Филипп с разбегу плюхнулся в кресло и вытянул ноги.

– Черт! Как я устал!..

Габриель опустился перед ним на корточки и снял с его ног башмаки.

– Пожалуй, я пойду ночевать к себе, – произнес он. – Сегодня мое присутствие в ваших покоях было бы нежелательным.

– А? – лениво зевнул Филипп. – Уже подцепил себе барышню?

– Нет, монсеньор, никого я не подцепил. Напротив... Ну-ка, отклонитесь немного. – Он отстегнул золотую пряжку на правом плече Филиппа, скреплявшую его пурпурного цвета плащ.

– Ба! Как это понимать? Напротив – это значит, что тебя кто-то подцепил? А какая, собственно, разница, кто первый проявил инициативу – мужчина или женщина? По мне, все едино.

Габриель отрицательно покачал головой:

– Быть может, я неправильно выразился, монсеньор...

– Черт бы тебя побрал! – раздраженно ругнулся Филипп. – Да что ты заладил, в самом деле: монсеньор, монсеньор! Сейчас мы наедине, так что забудь про титулы. Ты не просто мой дворянин, ты мой друг – такой же, как Эрнан, Гастон и Симон. Даже если на поверку ты окажешься мужеложцем, я все равно буду считать тебя своим другом, ибо ты брат Луизы... Гм. Похоже, я шокировал тебя?

Габриель молча кивнул, расстегивая камзол Филиппа.

– Ну что ж, прошу прощения. Это мне так, к слову пришлось. Понимаешь, я терпеть не могу мужеложцев... – Он передернул плечами. – Брр... Какая мерзость! Мужчина, который пренебрегает женщинами, потому что ему больше по вкусу мужчины – ну, разве может быть что-то противоестественнее, отвратительнее?.. Другое дело женщины, что любят женщин. Я их не одобряю, но и не склонен сурово осуждать. В конце концов, их можно понять – ведь так трудно не любить женщин, особенно красивых женщин. – Филипп весело взглянул на сконфуженного Габриеля. – Впрочем, ладно. Оставим эту тему, чтобы случаем не пострадала твоя добродетель. Объясни-ка лучше, что означает твое «напротив».

– Оно касается вас, – ответил Габриель.

Филипп встрепенулся, мигом позабыв об усталости.

– Меня?! Ты думаешь, Амелина придет?

– Уверен.

– Она тебе что-то сказала?

– Нет. Но она так смотрела на вас...

– Я видел, как она смотрела. – Филипп с вожделением облизнулся. – Но с чего ты взял, что она придет?

– Догадался. Она с таким рвением опаивала господина де Бигора, что на сей счет у меня не осталось ни малейших сомнений.

– Гм, похоже, ты прав, – сказал Филипп, затем, после короткой паузы, виновато произнес: – Бедный Симон!..

– Да, бедный, – согласился Габриель.

– Ты осуждаешь меня? – спросил Филипп. – Только откровенно.

Габриель помолчал, глядя на него, потом ответил:

– Не знаю. Мне не хотелось бы судить вас по моим меркам. А что касается госпожи Амелии, то... В общем, я думаю, что господин де Бигор сам виноват. Он женился на девушке, которая не любила его. Вот я возьму себе в жены только ту, которую полюблю и которая будет любить меня.

Филипп печально вздохнул, вспомнив о Луизе, сестре Габриеля, но в следующий момент оживился в предвкушении встречи с Амелиной, а на его щеках заиграл лихорадочный румянец нетерпения. С помощью Габриеля он быстро разделся, и вскоре на нем осталось лишь нижнее белье из тонкого батиста, а вся прочая одежда была аккуратно сложена на низком столике рядом с широкой кроватью.

Габриель протянул было руку, чтобы откинуть полог, но тут же убрал ее, едва лишь коснувшись пальцами шелковой ткани. Лицо его мгновенно покраснело до самых мочек ушей.

– Вам больше ничего не нужно? – спросил он.

– Все в порядке, можешь идти, – ответил Филипп. – Вижу, тебе не терпится поскорее улизнуть.

– Ну... Полагаю, госпожа Амелия не хотела бы, чтобы кто-нибудь увидел ее ночью в ваших покоях.

– Да, ты прав. В таком случае проверь, не вздумал ли какой-нибудь усердный служака встать на страже возле самого входа, а если да, то прогони его в конец коридора. За Гоше можно не беспокоиться – он вышколенный слуга, даже мне не признается, что видел у меня женщину... Пожалуй, это все. Будь здоров.

– Доброй вам ночи, – кивнул Габриель и торопливо покинул комнату.

С минуту Филипп стоял неподвижно, уставившись взглядом в дверь, и гадал, как долго ему осталось ждать Амелину и придет ли она вообще. Вдруг за его спиной послышался весьма подозрительный шорох. Он вздрогнул, резко обернулся и увидел, что из-за полога кровати выглядывает хорошенькая девичья головка в обрамлении ясно-золотых волос. Ее большие синие глаза встретились с его глазами.

– Ну! – нетерпеливо отозвалась она.

– Амелина... – пораженно прошептал Филипп. Теперь он понял, почему так смущался Габриель – в комнате пахло женскими духами!

Амелина соскочила с кровати на устланный мягким ковром пол, подошла к обалдевшему Филиппу и взяла его за руки. У него томно заныло сердце.

– Габриель угадал...

– Я все слышала. Он будет молчать?

– Будет, не сомневайся. – Филипп смерил ее изящную фигурку быстрым взглядом: она была одета лишь в кружевную ночную рубашку, доходившую ей почти до лодыжек. – Ты что, вот так и пришла?

Амелина тихо рассмеялась.

– Конечно, нет, милый. Хоть я и сумасшедшая, но не до такой же степени! Я разделась тут, а платье спрятала за кроватью.

– Боже мой!.. Ты...

– Да, – сказала она, страстно глядя ему в глаза. – Я уже все решила. Давно решила. Я знала, что рано или поздно это произойдет. И когда мы получили известие о твоем возвращении, я чуть не потеряла голову от счастья. Я ехала в Тараскон не на твою коронацию, а чтобы увидеть тебя, чтобы... чтобы быть с тобой здесь, в твоей спальне, чтобы принадлежать тебе... Ну, почему ты не целуешь меня, Филипп? Дорогой мой, любимый...

Он рывком привлек ее к себе и покрыл ее лицо нежными поцелуями. Затем опустился на колени и обнял ее ноги.

– Амелинка, родная моя сестричка...

– Нет, Филипп, – твердо произнесла Амелина. – Я больше не хочу быть твоей сестричкой – ни родной, ни двоюродной. Я хочу быть твоей любимой.

Филипп потерся щекой о ее бедро. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал тепло живого тела – такого соблазнительного и желанного. Амелина ерошила его волосы; ему было невыразимо приятно, и он постанывал от наслаждения.

– А знаешь, милый, никто не верит, что между нами ничего не было. Даже Гастон. Когда наш лекарь сказал ему, что я еще девственница, брат долго хохотал, затем разозлился, обозвал мэтра дураком и невеждой и чуть было не прогнал его. Мне едва удалось уговорить Гастона, чтобы он изменил свое решение.

– Бедный лекарь, – с улыбкой произнес Филипп. – За правду пострадал.

– А Симон, глупенький, так и не понял, что это он сделал меня женщиной.

Филипп по-прежнему стоял на коленях и обнимал ее ноги.

– У вас есть сын, Амелинка.

– Да, есть. Жаль, что не ты его отец.

– Симон мой друг, – в отчаянии прошептал Филипп.

– А я твоя подруга, и я люблю тебя. Больше всего на свете люблю. В детстве я так мечтала стать твоей женой, да и Гастон хотел, чтобы мы поженились, и очень неохотно выдал меня за Симона.

– Но ведь ты не возражала.

– А с какой стати мне было возражать? Если бы ты знал, что я пережила, когда мне стало известно о твоей женитьбе на кузине Эрнана. Я была убита, я думала, что умру, я не хотела жить! А Симон все утешал меня... И вообще, он такой милый, такой добрый, так меня любит... – Внезапное всхлипывание оборвало ее речь. – Но ты... Ты всегда был для меня самым лучшим, самым дорогим, самым милым, самым... самым... Господи! Да все эти годы я жила одной лишь мыслью о тебе... – Она всхлипнула снова. – Когда умерла твоя жена, я была беременна... Увы!.. И к счастью для Симона... Иначе я сбежала бы от него, приехала бы к тебе в Кантабрию, жила бы там с тобой, как твоя любовница, и чихала бы на все сплетни, на все, что бы обо мне ни говорили, как бы меня ни называли. Главное, что я была бы с тобой.

– Мне тебя очень не хватало, сестренка. Я часто думал о тебе, там, на чужбине...

Амелина вздрогнула всем телом. Филипп поднял голову и враз вскочил на ноги.

– Амелиночка, не надо плакать, родная моя. Все, что угодно, только не это. Или я тоже заплачу, я это умею.

Глаза его вправду увлажнились. Он взял ее руку и провел ею по своей щеке.

– Вот видишь! Не надо, прекрати, любимая.

– А ты делай что-нибудь, не стой, как вкопанный.

Филипп подхватил ее на руки и забрался вместе с ней на кровать.

– И что же теперь будет с Симоном? – спросил он то ли у нее, то ли у себя.

– Не знаю... И знать не хочу... Прости меня, Господи, грешную! – И Амелина прижалась губами к его губам в страстном поцелуе.

«Прости меня, Симон, грешного», – напоследок подумал Филипп, со всей ясностью осознав, что уже не сможет спасти мир от появления еще одной прелюбодейки.

Да и не хочет этого.

ГЛАВА XIV. В КОТОРОЙ МЫ ЗНАКОМИМСЯ ЕЩЕ С ДВУМЯ ПЕРСОНАЖАМИ НАШЕЙ ПОВЕСТИ, А ЗАТЕМ НАДОЛГО ПРОЩАЕМСЯ С НИМИ

Когда во время охоты он неожиданно упал с лошади, то счел это лишь очередным звеном в длинной цепочке досадных неприятностей сегодняшнего дня – далеко не лучшего дня в его жизни. Он даже не подозревал, что именно в этот день ему улыбнулась удача, а впоследствии и вовсе позабыл об инциденте, случившемся вслед за этим и во многом предопределившим его дальнейшую жизнь... Впрочем, обо всем по порядку.

Травля оленя была в самом разгаре, поэтому неудивительно, что никто из ее участников, включая слуг, не заметил его падения. Он же не позвал на помощь, не затрубил в рог, а лежа под кустом, страстно благодарил Бога, что при таком внезапном падении не разбился, ничего не сломал, даже как следует не ушибся и лишь отделался легким испугом.

«Ну, нет! – подумал он. – На сегодня с меня хватит. Я уже сыт по горло и олениной, и всяческой дичью пернатой, и вообще этой чертовой охотой – глядишь, еще объемся... Вернусь-ка я лучше обратно. От греха подальше...»

Окрестности были знакомы ему с детства. Кряхтя, он поднялся с травы и уверенно двинулся навстречу своей судьбе.

Небольшой замок, служивший ему охотничьей резиденцией в этих краях, находился невдалеке. Молодой вельможа шел не спеша, мурлыча себе под нос какую-то песню, по-видимому, собственного сочинения, так как время от времени он изменял в тексте отдельные слова и целые строки, недовольно морщился, если у него что-то не получалось, и удовлетворенно хмыкал, когда находил удачную метафору.

Углубленный в это занятие вельможа-поэт не смотрел, куда несут его ноги, что нередко случается с каждым из нас, когда мы идем по знакомой местности, имея вполне определенную цель и думая о каких-нибудь отвлеченных вещах. Позже он вспомнил, что по пути сделал большой крюк, но только небрежно пожал плечами: эка невидаль, всяко бывает. Ему и в голову не пришло, что может, это не случайность, не простое стечение обстоятельств, что как раз тогда, когда он приблизился к широкой трактовой дороге, рассекавшей пополам безбрежное море окружающего леса, как раз в том самом месте, прямо перед ним, раздался исполненный отчаяния крик:

– Спасите! На помощь!

Вернувшись из мира поэтических грез к суровой действительности, в которой люди страдают и умирают по-настоящему, а не понарошку, молодой вельможа поспешил на голос и вскоре увидел троих бродяг, окруживших посреди дороги одинокого всадника. Двое пытались стащить свою жертву с седла, а третий крепко держал за узду старую пегую клячу, такую жалкую с виду, что к ней никак не подходило гордое название «лошадь».

Не замедляя шаг, вельможа выхватил из ножен меч, одновременно поднес к губам мундштук охотничьего рожка и коротко протрубил в него. Резкий, пронзительный звук разнесся вокруг.

Бродяги вздрогнули и дружно повернули головы. Увидев на опушке вооруженного сеньора, они на мгновение остолбенели, а затем, не сговариваясь, бросились наутек в разные стороны.

«Трусы!» – презрительно подумал вельможа, подходя ближе к спасенному им путешественнику.

Это был седовласый старик лет шестидесяти, но еще довольно крепкий на вид и коренастого телосложения. Он был одет в поношенное крестьянское платье из грубой домотканой материи, видавшую виды соломенную шляпу и побитые старые башмаки, которые едва держались на его ногах.

Узнав своего спасителя, старик торопливо спешился и отвесил ему низкий поклон.

– Ваша светлость!

– Кто они такие? – спросил вельможа, имея в виду сбежавших бродяг. – Ты их знаешь?

– Нет, монсеньор, не знаю. Злодеи какие-то. Много их нынче развелось. Требовали, чтобы я отдал им коня и кошелек. А у меня-то кошелька и вовсе нет. Несколько су в за подкладкой – вот и все мое богатство... Не считая лошади, конечно.

– И оружия у тебя, как вижу, нет.

– Ничегошеньки, монсеньор.

– Так какого же черта ты сунулся в лес, коли безоружный? Смерти искал?

– Никакого ни черта, – испуганно перекрестился старик. – Меня Бог ведет.

– Ба! Да что ты говоришь?! Подумать только – сам Бог... А кто ты, собственно, такой?

– Готье меня зовут, монсеньор. Я служил на конюшнях отца вашей светлости – царство ему небесное! – пока не призвал меня Господь.

– Куда призвал?

– Сперва в монастырь, а теперича вот велел отправиться в путь.

Вельможа смерил старика оценивающим взглядом.

«Сумасшедший. Определенно, у него не все дома...»

– Говоришь, Бог ведет? Так почему же он привел тебя к разбойникам?

– Но ведь и спас от них, монсеньор, – возразил ему старик.

– Верно, спас... Гм. С моей помощью.

– Ну да, монсеньор, с помощью вашей светлости. И это большая честь для меня.