ГЛАВА X. ДОН ФИЛИПП, ПРИНЦ БЕАРНСКИЙ

В воскресенье 15 мая 1452 года, спустя ровно три недели после возвращения Филиппа домой, с раннего утра гудели все колокола кафедрального собора викариальной епархии Фуа, что в десяти милях от Тараскона. Сегодняшний выходной был необычным выходным, и месса в аббатстве Святого Бенедикта не была обычной воскресной мессой. Просторное помещение храма, освещенное сотнями зажженных свечей, было заполнено празднично наряженными сеньорами и разодетыми в пух и прах дамами и девицами, представлявшими сливки гасконского и каталонского дворянства. Все они мигом слетелись в Тараскон, едва лишь прослышав о намечаемых герцогом торжествах по случаю возвращения его младшего сына и наследника.

Отдельно от прочих господ и дам расположилась группа из десяти вельмож. Один из них был Эрнан де Шатофьер, которому отводилась особая роль в предстоящей церемонии. Остальные девять были самыми могущественными сеньорами Беарна. Сегодня должна состояться коронация их нового государя, принца Беарнского – уже шестого по счету с тех пор, как в середине прошлого столетия маркграф Филипп Воитель заключил с престарелым римским наместником Беарна Умберто Конти союз, женившись на его единственной дочери Валентине, и отобрал у Италии эту последнюю, еще остававшуюся под властью Рима, галльскую провинцию.

Обретя независимость от римской короны и находясь лишь номинально под патронажем императора, Беарн с присоединенными к нему Балеарскими островами, которые маркграф освободил от мавров, не вошел в состав союза галльских княжеств, именуемого королевством Галлия, а так и остался независимым государством. И хотя властители Беарна не смогли добиться от Святого Престола и Палатинского Холма[2] придания их владениям статуса королевства, сама процедура восшествия на княжеский престол была сродни королевской.

Первый принц Беарнский, Филипп Воитель, был коронован здесь, в аббатстве Святого Бенедикта. Следующие четыре коронации состоялись уже в Бордо, столице всей Гаскони; но вот, спустя девяносто восемь лет эти древние стены собора вновь стали свидетелями торжественного ритуала облечения божественной властью потомка славного маркграфа, шестого принца Беарнского, Филиппа Красивого.

Кроме места коронации, обоих Филиппов роднило еще одно немаловажное обстоятельство. И тот, и другой вступали на княжеский престол при жизни своих отцов – и Карл, по прозвищу Бастард, и Филипп, по прозвищу Справедливый, присутствовали в этом соборе на коронации своих сыновей и разделяли с ними радость этого торжественного момента.

Герцог Аквитанский, облаченный в новую шитую золотом мантию и увенчанный герцогской короной, стоял на видном месте слева от алтаря и, пока его первый дворянин, г-н де Мирадо, оглашал акт передачи Беарна и Балеар, гордо смотрел на обоих своих детей, стоявших рядом у подножия алтаря. Да, да, их было двое – князь светский и князь духовный, двадцатилетний Филипп Аквитанский и тридцатипятилетний Марк де Филиппо, архиепископ Тулузский, примас Галлии и Наварры, который вскоре должен был венчать своего единокровного брата на княжение.

Как и Филипп, в детстве Марк испытал много страданий по вине отца – человека, которого современники называли Справедливым. Мать Марка, дочь одного обнищавшего каталонского дворянина, днем прилежно исполняла обязанности фрейлины герцогини Шарлотты, а большинство ночей (и, надо сказать, с большей охотой) проводила в постели его сына. Родился Марк уже в Италии, куда герцог (тогда еще будущий герцог) отправил свою любовницу, как только прознал о ее беременности. Поступил он так из малодушия, из страха перед отцом, герцогом Робером, который осуждал сына за его легкомыслие и беспутность и знай угрожал лишить его наследства.

После смерти отца молодой герцог и дальше скрывал существование внебрачного сына, так как влюбился в Изабеллу Галльскую. А потом, потеряв ее, он возненавидел весь мир. Стремясь забыться и унять свою боль, он с головой погрузился в государственные заботы, и его нисколько не трогала судьба Марка. К счастью, мать герцога, женщина благородная, чуткая и сердечная, лишь на два года пережившая своего мужа, все-таки успела позаботиться о внуке. Только благодаря ей Марк с малых лет жил в достатке, воспитывался как настоящий вельможа, а впоследствии получил образование в самом престижном во всей Европе учебном заведении – университете Святого Павла в Риме. Правду о своем происхождении Марк узнал лишь на двадцать втором году жизни, а впервые увидел отца еще через семь лет, когда, получив степень магистра теологии, был назначен младшим викарием тулузской архиепархии и приехал в Галлию.

Понятно, что никаких сыновних чувств к герцогу Марк не испытывал, зато в их отношениях было уважение и взаимопонимание, а со временем между ними возникло что-то вроде дружбы. Почувствовав запоздалое раскаяние, герцог посодействовал головокружительной карьере сына. За неполные пять лет тот из младшего викария стал коадъютором архиепископа, а еще год спустя, когда монсеньор Бартоломео Гаэтани был отозван в Рим, чтобы занять в Курии пост камерлинга, папа Павел VII, уважив просьбу герцога Аквитанского, назначил Марка де Филиппо новым архиепископом Тулузским и посвятил его в ранг кардинала.

Помощь отца Марк принимал с благодарностью и пониманием, но так и не смог до конца простить ему свое полное обид и унижений детство безотцовщины. Не мог забыть он горькие слезы матери, которой за самоотверженную любовь было заплачено изгнанием и забвением, и которая умерла на чужбине, вдали от родины, снедаемая одиночеством и тоской... И может быть, именно та неосознанная враждебность, то откровенное осуждение, что иной раз появлялись во взгляде Марка в первые годы их знакомства, побудили герцога оглянуться назад, переосмыслить прошлое, по-новому оценить свои прежние поступки, свое отношение к Филиппу...

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – между тем читал г-н де Мирадо. – Мы, Филипп, милостью Божьей герцог Аквитании, принц Беарна и верховный сюзерен Мальорки и Минорки, маркграф Испанский, князь-протектор Гаскони и Каталонии, пэр Галлии, объявляем во всеуслышание, дабы сие стало известно всякому подданному нашему и всем нашим родичам, владыкам христианским, а также князьям неверным, что, признав сына нашего Филиппа, графа Кантабрии и Андорры, своим наследником и завещав ему все титулы, владения и полномочия, ныне принадлежащие нам, вместе с тем, дня сего, 15-го мая, года 1452-го от Рождества Христова, с согласия и одобрения его святейшества папы Павла Седьмого, его императорского величества Августа Двенадцатого, могущественных беарнских и балеарских сеньоров и Сената, мы отрекаемся от титула принца Беарна и верховного сюзерена Мальорки и Минорки со всем ему принадлежащим в пользу вышеупомянутого сеньора Филиппа, сына нашего, дабы правил он сими владениями, руководствуясь волей своею, по велению совести своей и с согласия подданных своих; правил мудро и грозно, достойно памяти славных предков наших и их деяний, для вящей славы всего рода нашего. Да пребудет с ним всегда и во всем помощь Божья и Его благодать. Аминь!

Огласив акт, г-н де Мирадо вручил символическую связку ключей министра княжеского двора своему преемнику на этом посту – невысокому худощавому юноше восемнадцати лет со светло-каштановыми волосами, первому дворянину нового принца, Габриелю де Шеверни.

Архиепископ подвел Филиппа к алтарю, поднял свой пасторальный желз и произнес:

– Я, Марк, архиепископ Тулузский, милостью Божьей и папой Павлом уполномочен короновать присутствующего здесь Филиппа на княжение. И согласно моим полномочиям я провозглашаю его принцем Беарна и верховным сюзереном Мальорки и Минорки.

– Да будет так! – воскликнули вельможи.

За сим архиепископ отправил торжественную мессу во здравие нового принца. Сам Филипп не слышал ни единого слова молитвы, которую машинально произносили его уста вместе со всей паствой. Стоя на коленях у подножия алтаря, он весь ушел в себя, внутренне готовясь к предстоящей церемонии – коронации.

Но вот литургия подошла к концу и началось долгожданное действо. Камергеры сняли с Филиппа всю верхнюю одежду за исключением штанов и башмаков, после чего принялись облекать его в тяжелые от многочисленных украшений церемониальные княжеские одежды, которые вместе с другими атрибутами власти были разложены на аналое. Епископ Фуа прикрепил к его ногам золотые шпоры и тут же снял их, а епископ Ортезский повесил ему на шею массивную золотую цепь с усыпанным драгоценными камнями крестом. Архиепископ благословил меч – символ военного могущества, некогда принадлежавший Филиппу Воителю, и обратился к его потомку со следующими словами:

– Вручаю тебе меч сей с благословением Господним, дабы защищал ты имя Христово от неверных, еретиков и осквернителей, охранял свою страну, власть в которой дана тебе Богом, от внутренних и внешних врагов и поддерживал мир среди своих подданных.

Накануне Филипп недолго думал, кому быть новым главнокомандующим беарнского войска. Да тут, собственно, и думать было нечего.

– Великолепный и грозный сеньор Эрнан де Шатофьер, граф Капсирский, коннетабль Беарна! – объявил Габриель.

Важной походкой Эрнан приблизился к алтарю, принял из рук Филиппа меч, поцеловал головку его эфеса и, преклонив колени, положил его на престол.

Преподобный отец Антонио, который участвовал в церемонии коронации как новый канцлер Беарна, достал из инкрустированной шкатулки княжеский перстень с печаткой и передал его архиепископу. Марк надел этот перстень на палец Филиппу, затем вложил в его правую руку скипетр суверена, а в левую – жезл правосудия. Филипп опустился на колени перед алтарем.

Также преклонив колени, архиепископ взял из дарохранительницы золотую княжескую корону, увенчанную большим рубином, а Габриель де Шеверни тем временем начал вызывать могущественных вельмож Беарна:

– Великолепный и грозный сеньор Гастон, граф д’Альбре!

К Филиппу подошел самый влиятельный из его подданных и его двоюродный брат.

– Великолепный и грозный сеньор Робер, виконт де Бигор!

Это был отец его друга, Симона де Бигора. Сам же Симон стоял поодаль и только тем и занимался, что исподтишка толкал локтем свою жену, г-жу Амелию д’Альбре де Бигор, которая не отводила от Филиппа сияющих глаз.

– Великолепный и грозный сеньор Филипп, граф д’Армандьяк! – продолжал вызывать Габриель. – Великолепный и грозный сеньор...

Девять могущественных беарнских вельмож стали полукругом перед алтарем, и тогда архиепископ возложил корону на чело Филиппа.

– Венчает тебя Господь! – раздались под сводами древнего собора слова прелата.

Девять вельмож по очереди прикоснулись к короне, присягнув на верность своему новому государю. Архиепископ помог Филиппу подняться с колен, повернулся с ним к пастве и торжественно провозгласил:

– Господа! Перед вами ваш принц Филипп, законный правитель Беарна и Балеарских островов, венчанный на княжение Господом Богом нашим. Да здравствует принц!

– Да здравствует принц! – хором повторили девять вельмож.

– Да здравствует принц! – подхватили остальные подданные Филиппа-старшего и Филиппа-младшего.

Вновь загудели колокола собора, и их медный перезвон, подхваченный колокольнями окрестных замков и сел, понесся все дальше и дальше, распространяясь, казалось, на весь мир.

В сопровождении прелатов, могущественных вельмож и свиты своих дворян Филипп направился к выходу из собора, где его ждала ликующая толпа простонародья и мелкопоместного дворянства. Церемония коронации порядком утомила его, тяжелые княжеские одежды давили на плечи, однако держался он гордо и величественно. Это был день его торжества, день его победы: за полмесяца до исполнения ему двадцати одного года Филипп Аквитанский, прозванный Красивым, третий сын герцога, стал не просто владетельным князем – но и суверенным государем.

На полпути к выходу взгляд Филиппа случайно... впрочем, не так уж и случайно, встретился с ясным взглядом самой прекрасной из всех присутствовавших в соборе женщин – Амелины. Он украдкой улыбнулся ей, а в голову ему пришло несколько ну совсем неуместных в этом святом месте мыслей...

ГЛАВА XI. НЕПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ

В толпе придворных и слуг, встречавших праздничную процессию на площади перед дворцом, Филипп сразу заприметил человека, чье помятое, забрызганное грязью платье неприятно контрастировало с нарядными одеждами остальных присутствующих. На груди его ливреи были вышиты геральдические замки Кастилии и львы Леона. Присмотревшись внимательнее, Филипп признал в нем одного из штатных гонцов кастильского королевского двора.

«Так, так, – подумал он. – Значит, это случилось...»

В ответ на пытливый взгляд гонца Филипп утвердительно кивнул и спешился. Гонец подошел к нему, снял шляпу и опустился на одно колено. В руке он держал внушительных размеров пакет, скрепленный пятью королевскими печатями – четырьмя малыми в углах и большой гербовой посередине. Это была официальная депеша.

– Монсеньор, – произнес гонец. – Его величество король Кастилии и Леона Альфонсо Тринадцатый с прискорбием извещает ваше высочество о смерти своего августейшего отца, нашего возлюбленного государя дона Фернандо.

Филипп молча взял пакет, сломал печати, извлек письмо и бегло ознакомился с его содержанием, которое, если отбросить всю словесную шелуху, сводилось к нескольким лаконичным фразам. Филиппу, конечно, было жаль покойного короля, но нельзя сказать, что это известие слишком огорчило его. Он никогда не питал особой симпатии к Фернандо IV, а с некоторых пор перестал и уважать его.

Тем временем к Филиппу подошли отец с архиепископом. Он отдал Габриелю прочитанное письмо и сдержанно сообщил:

– Неделю назад умер король Кастилии.

Все присутствующие перекрестились.

– Это был выдающийся государь, – произнес герцог с неожиданной грустью в голосе. Он подумал о том, что покойный дон Фернандо был всего лишь на четыре года старше его.

– Да, – без особого энтузиазма кивнул Филипп. – Это большая потеря для всего христианства. Мир праху его.

– Вечный покой даруй ему, Господи, – добавил архиепископ.

– Дон Альфонсо опять вынужден воевать, – сказал Филипп. – Теперь с Португалией. Еще зимой граф Хуан отказался платить налоги в королевскую казну и не предоставил свое войско для похода против эмирата. А совсем недавно провозгласил Португалию независимым от Кастилии королевством. Себя он, понятное дело, назначил королем, правда, так и не нашел епископа, который согласился бы его короновать.

– Об этом конфликте я слыхал, – сказал герцог. – Португалии не терпится последовать примеру Нормандии. Но дон Хуан не учел одного – Кастилия Фернандо Четвертого, это не Франция Филиппа-Августа Третьего. Так что же намерен предпринять новый король, Альфонсо Тринадцатый?

– Он собирается подавить мятеж, пока он не перерос в гражданскую войну и...

– И пока на сторону графа не встали иезуиты, – понял герцог. – Дон Альфонсо обратился к тебе за поддержкой?

– Самое странное, что нет. Он лишь сообщает о смерти дона Фернандо и о своем решении навести в Португалии порядок, а также высказывает пожелание, чтобы в случае необходимости рыцари Кантабрии немедленно собрались под знамена Леона.

– Вполне законное желание, – признал герцог. – Видно, дон Альфонсо уверен в собственных силах и не хочет вовлекать в конфликт третью сторону. Что ж, тем лучше для нас.

Филипп кивнул, хотя сам сомневался в этом.

– Король просит дать письменное распоряжение сенешалю Кантабрии вновь снарядить войско, что я сейчас и сделаю.

Герцог одобрил решение сына и вместе с архиепископом и падре Антонио поспешил встречать папского легата, кардинала Энцо Манчини, который как раз выходил из носилок.

– Любезный, – обратился Филипп к гонцу. – Когда ты будешь готов отправиться обратно?

– Уже завтра на рассвете, монсеньор. Меня предупредили, что дело не терпит отлагательства. – И перейдя на арабский язык, который Филипп выучил в Кастилии, он добавил: – У меня есть еще одно поручение, господин. Неофициальное.

– Какое?

– Письмо от известного вам лица. Король об этом ничего не знает.

Филипп настороженно огляделся вокруг себя. Отец стоял поодаль и разговаривал с папским легатом, но время от времени искоса посматривал на него. Дворяне и слуги, мигом сообразив, что речь идет о чем-то сугубо конфиденциальном, деликатно отступили на несколько шагов. Зато Эрнан, который, проходя мимо, расслышал последние слова гонца, тотчас оказался рядом с Филиппом.

– Так, так, так! – произнес он по-арабски, и губы его растянулись в хитрой усмешке. – Тайный сговор с эмиром?

– Не паясничай, дружище! – огрызнулся Филипп, невольно краснея; он догадывался, от кого было письмо. И к гонцу: – Ну, давай, любезный!

Тот ловко извлек из-за отворота ливреи небольшой пакет, который Филипп сразу же спрятал в пышных складках своей мантии, даже не взглянув на него. Проверив на ощупь рельефные очертания печати, он убедился, что его догадка верна.

Филипп поманил к себе Габриеля и поручил его заботам гонца. Первый дворянин принца пригласил своего подопечного следовать за ним. К их компании присоединился Эрнан с явным намерением взять кастильца в оборот и выведать у него самые свежие толедские сплетни. А Филипп подошел к отцу и группе прелатов.

– Милостивые государи, – сказал он. – Прошу великодушно простить меня, но я вынужден покинуть вас – имею неотложную корреспонденцию.

– О да, конечно, – согласился герцог, отойдя с Филиппом в сторону. – Государственные дела не дают нам покоя ни днем, ни ночью... Гм. Это в равной степени относится и к делам любовным... Да что ты смущаешься, словно невинная девица! – добавил он с понимающей улыбкой. – Вот уж не думал, что знаменитого сердцееда дона Фелипе из Кантабрии так легко привести в замешательство... Ну, ладно, ступай разбирайся со своей корреспонденцией, а я тем временем немного отдохну. Когда же освободишься, непременно зайди ко мне. Есть одно дело, также не терпящее проволочек, а в следующие несколько дней нам вряд ли представится случай спокойно поговорить. Там, – герцог неопределенно махнул рукой, имея в виду город за внутренними стенами замка, – уже начались оргии. У нас вскоре будет то же самое.