ГЛАВА IX. БЛАНКА КАСТИЛЬСКАЯ

Между событиями, описанными в двух предыдущих главах, лежит отрезок времени длиной почти в семь лет. О любви Филиппа к Луизе можно сочинить мелодраматическую историю с душещипательным финалом, а о его похождениях в Толедо – внушительный сборник новелл в жанре крутой эротики, но это завело бы нас далеко в сторону. Посему мы, не мудрствуя лукаво, сделали то, что сделали – одним махом перешагнули через семь лет и... остановились в растерянности. Жизнь – это песня, а из песни слов не выкинешь; так и прожитые Филиппом годы на чужбине нельзя просто вычеркнуть из его биографии. И уж тем более, что при кастильском дворе его судьба тесно переплелась с судьбой другого героя нашей повести, вернее, героини, о которой сейчас и пойдет речь...

В разговоре герцога с Эрнаном де Шатофьером уже упоминалось о принцессе Бланке, старшей дочери кастильского короля, и о ее предполагаемой любовной связи с Филиппом. Мы намерены приподнять завесу таинственности над их отношениями, и тогда нашему взору откроется нечто весьма любопытное, совершенно неожиданное и даже курьезное. Вкратце, это сказ о том, как людской молвой было очернено доброе имя Бланки и как из невесты императора Римского она стала женой графа Бискайского.

Отношение Филиппа к Бланке с самого момента их знакомства было особенным, отличным от его отношения ко всем прочим женщинам – и не только потому, что их дружба носила крайне целомудренный характер, но еще и потому, что сама Бланка была необыкновенной девушкой. Когда весной 1447 года Филипп, извлеченный Альфонсо из кантабрийской глуши, приехал в Толедо, Бланке едва лишь исполнилось одиннадцать, и она только-только стала девушкой в полном смысле этого слова, но уже тогда она была необычайно привлекательна и желанна. Невысокая, хрупкая, изящная шатенка с большими темно-карими глазами, Бланка пленила Филиппа не так своей внешностью (которая была у нее вполне заурядной), как красотой своей внутренней, острым и гибким умом, кротостью и мягкостью в обхождении с людьми, умением понимать других и сопереживать, что непостижимым образом сочеталось в ней с властностью и высокомерием, а также некоторой язвительностью. Филипп избегал называть ее красавицей (что, по большому счету, было бы неправдой), но он считал ее прекрасной. Вскоре после их знакомства Бланка и Филипп стали закадычными друзьями, и это давало сплетникам обильную пищу для досужих домыслов, а у Альфонсо иной раз вызывало приступы ревности: он был очень привязан к старшей из своих сестер, а в глубине души – безнадежно влюблен в нее.

Взрослея, Бланка все больше привлекала Филиппа, и все чаще его посещали мысли о женитьбе на ней, но поначалу он решительно гнал их прочь, потому как страшился одного этого слова – женитьба. Смерть Луизы сокрушила его наивные детские мечты о счастливом браке, об уютном семейном очаге, и впоследствии, даже смирившись с потерей любимой, он не подпускал ни одну женщину слишком близко к своему сердцу, панически боясь снова испытать горечь утраты. Впервые Филипп допустил для себя возможность новой женитьбы лишь в конце второго года своего пребывания в Толедо, когда он в очередной раз предпринял попытку наполнить свою старую дружбу с Бланкой новым содержанием и для начала решил запечатлеть на ее губах совсем невинный поцелуй. Как и во всех предыдущих случаях, ничем хорошим это не кончилось – Филипп в очередной раз получил от ворот поворот, а вдобавок пощечину, в награду за настырность. И именно тогда он раздосадовано подумал:

«Похоже, она станет моей женщиной не раньше, чем станет моей женой».

Эта мысль не на шутку испугала Филиппа, но и отделаться от нее было не так-то легко. Чем дальше, тем милее становилась ему Бланка, он уже безоговорочно признал, что она лучше всех на свете, и просто сгорал от желания обладать ею. Вместе с тем, его подозрения, что Бланка будет принадлежать ему только на брачном ложе, росли и крепли изо дня в день и постепенно превратились в уверенность, а затем – и в твердую убежденность.

В отличие от своих братьев Альфонсо и Фернандо, обе кастильские принцессы, Бланка и Элеонора, были воспитаны в духе строгой пуританской морали, исповедуемой их отцом, королем Фернандо IV, которого за чрезмерное ханжество современники прозвали Святошей. Особенно сильно это воспитание сказалось на Бланке: она с малых лет страшилась гнева Господнего, трепетала перед дьяволом и искренне считала слова «грех» и «преступление» синонимами. Хоть как ей ни нравился Филипп, хоть как он ее ни привлекал, она не допускала даже мысли о возможной близости с ним вне брака. Правда, временами ей приходилось несладко от обуревавших ее «греховных желаний», но Бланка была девушка исключительной силы воли, и всякий раз ей удавалось преодолеть свою минутную слабость. Филипп все больше запутывался в ее сетях, и хотя он по-прежнему пускался в загулы и заслуженно пользовался репутацией опасного сердцееда, дело явно шло к тому, что рано или поздно он обратится к королю с просьбой руки его старшей дочери. А что касается Бланки, то она стала своего рода живой легендой кастильского двора, и многие отцы ставили ее в пример своим беспутным дочерям, которые не сумели устоять перед чарами Филиппа.

Однако в конце лета 1451 года положение резко изменилось. Вначале придворные обратили внимание, что Бланка, находясь на людях в обществе Филиппа, чувствует себя несколько скованно, держится с ним чересчур сухо и официально, а всякий раз при упоминании его имени почему-то смущается и тотчас переводит разговор на другую тему. Чуть позже было замечено, что Филипп, который сразу по переезде в Толедо приобрел себе роскошный особняк, вежливо отвергнув предложение Альфонсо поселиться во дворце, в последнее время вроде бы умерил свою гордыню и частенько оставался на ночь в покоях, отведенных ему на половине наследника престола. От вездесущих глаз двора не укрылись и загадочные ночные рейды Филиппа: поздно вечером он тайком прокрадывался к апартаментам принцесс, а на рассвете возвращался к себе, причем делал это с завидным постоянством. И тогда по дворцу, затем по всему городу, а вскоре и по всей Испании поползли упорные слухи о падении последней твердыни женской добродетели – принцессы Бланки Кастильской. Никому даже в голову не приходило, что очередной жертвой Филиппа стала вовсе не она, а ее младшая сестра, двенадцатилетняя крошка Элеонора, которую чаще называли просто Норой.

По правде говоря, Филипп и не думал соблазнять Нору, это получилось как-то само собой, без всякого умысла с его стороны. Он изо всех сил старался покорить неуступчивую Бланку, пуская в ход все свои чары, прибегая к всевозможным ухищрениям и уловкам из своего богатого арсенала соблазнителя, и совершенно нечаянно, как бы мимоходом, влюбил в себя ее сестру. Для самого Филиппа это явилось полнейшей неожиданностью, поскольку он всегда смотрел на Нору, как на малое дитя.

Однако страсть Норы оказалась совсем не детской, во всяком случае, не по-детски самоотверженной. Не в пример Бланке, она с легкостью переступила через свое воспитание и принялась терроризировать Филиппа, беззастенчиво предлагая ему себя. В конце концов, он уступил ее домогательствам и сделал это по двум причинам: во-первых, назло Бланке, а во-вторых, потому что не смог устоять. Детская непосредственность Норы, ее веселый, жизнерадостный нрав очаровывали Филиппа; а кроме того, она была необыкновенно красива – той яркой, броской красотой, которой отличались многие представители дома Аквитанских. В третьем поколении в ней проявились фамильные черты ее родни по материнской линии, чем-то она живо напоминала Филиппу его милую сестренку Амелину – и в конечном итоге это решило исход дела.

Впрочем, к чести Филиппа надо сказать, что он до последнего боролся с искушением, и его первая близость с Норой произошла по ее инициативе и, в определенном смысле, против его воли. Бланка же, потеряв надежду образумить сестру и отговорить Филиппа от ночных свиданий с нею, стала как бы поверенной их любви, устраивала их встречи, ограждала Нору от любопытства придворных и слуг – да так рьяно, что в результате навлекла все подозрения на себя.

Король был, наверное, последним из вельмож Кастилии и Леона, до которого дошли слухи о якобы имеющей место любовной связи между Филиппом и Бланкой. Этот, на первый взгляд весьма странный факт в действительности объяснялся очень просто. Дон Фернандо был государем крутого нрава, и его поступки подчас были непредсказуемы; даже приближенные короля, пользовавшиеся его безграничным доверием, и те не решались хотя бы намеком сообщить ему о грехопадении дочери, не без оснований опасаясь, что первый и самый мощный шквал королевского гнева обрушится на голову того, кто принесет ему эту дурную весть. Альфонсо же, единственный, кто не боялся отца, предпочитал держать язык за зубами. Подобно всем остальным, он заблуждался насчет предмета увлечения своего друга и втайне надеялся, что рано или поздно Бланка забеременеет от Филиппа, и тот будет вынужден жениться на ней.

Заговор молчания вокруг короля длился без малого три месяца. Наконец его младший сын, Фернандо де Уэльва, всеми фибрами души ненавидевший Бланку (а заодно и Филиппа, поскольку он действительно крутил любовь с его женой), преодолел свой страх перед отцом и наябедничал на сестру. Но об этом Филипп узнал позже. А в тот день, ближе к вечеру, в его особняк явился посланец от короля с приглашением незамедлительно прибыть во дворец. От себя лично посланец добавил, что королю обо всем известно, и он, дескать, «спокоен, как перед казнью», что было очень плохим предзнаменованием.

– Может, тебе лучше не ехать? – спросил у Филиппа падре Антонио. – Садись на лошадь и отправляйся в Сарагосу или Памплону. Погостишь там месяц-полтора, а тем временем тут все утрясется, король умерит свой гнев...

– То есть, вы предлагаете мне бежать, – невесело усмехнулся Филипп. – И тем самым признать свою вину.

– А разве ты не виновен? Пусть ты не соблазнял Бланку, но принцесса Нора на твоей совести.

– Да, на моей. И мне совестно, вы же знаете. Но, последовав вашему совету, я признаю за кастильским королем право судить меня как своего подданного. Меня – первого принца Галлии! Не забывайте, что я все еще остаюсь наследником престола. – (Филипп взял себе в привычку постоянно напоминать об этом, с тех пор как три года назад жена Робера III, Мария Фарнезе, разрешилась мертвым ребенком). – И я не намерен ронять свое достоинство позорным бегством.

– Ты подменяешь понятия, сын мой, – предостерег его преподобный отец. – Сейчас в тебе говорит не достоинство, а гордыня. К тому же дон Фернандо ослеплен гневом и способен порешить тебя, будь ты хоть императором. Ты же знаешь, что он за человек. Потом он, конечно, будет сожалеть о своем поступке... – Дон Антонио тяжело вздохнул. – Но это будет потом.

– Я уже все решил, падре, – упрямо сказал Филипп. – Даже вы меня не переубедите. Лучше отпустите мне грехи... на всякий случай.

Фернандо IV принял Филиппа в своем рабочем кабинете и, едва заметным кивком головы ответив на приветствие, устремил на него жесткий, колючий, пронзительный взгляд своих холодных серых глаз. Филипп не смог удержаться от облегченного вздоха: судя по всему, дела обстояли не так плохо, как он полагал. Обычно, когда дон Фернандо был вне себя от злости, он выглядел спокойным и даже ласковым. Но сейчас его гнев выплескивался наружу – а это значило, что внутри он уже перебесился и самое худшее осталось позади.

«На ком же он отыгрался? – размышлял Филипп, постепенно успокаиваясь. – Неужели на Бланке? Задрал ей юбчонки и надавал по попке? С него станется... Бедняжка! Теперь она долго не сможет сидеть...»

(На самом деле следующие несколько дней не сиделось принцу Фернандо. Отец лупил его пониже спины, приговаривая: «Теперь будешь знать, как доносить на родную сестру!» Король Кастилии был человек воистину непредсказуемый).

Филипп стойко выдержал суровый взгляд и глаз не отвел, а смотрел в ответ кротко и доверчиво, и ласковая синева его глаз вскоре растопила лед в королевских глазах. Дон Фернандо тихо застонал и опустился в кресло за письменным столом.

– Прошу садиться, племянник.

Филипп устроился напротив короля и начал говорить:

– Государь мой дядя, я...

Тут дон Фернандо грохнул кулаком по столу, да так сильно, что опрокинул одну из чернильниц.

– Извольте не смотреть на меня с таким видом, будто ничего не понимаете! Вы прекрасно знаете, зачем я вас вызвал, посему прекратите строить мне глазки и изображать из себя саму невинность.

– Боюсь, дядя, – заметил Филипп, – вы превратно истолковали мой взгляд. Я и не думал притворяться перед вами. Я лишь набирался смелости, чтобы попросить руки вашей дочери.

Эти слова мигом разрядили напряженную обстановку. Дон Фернандо откинулся на спинку кресла и удовлетворенно молвил:

– Ага!

– Я признаю свою вину, что так долго медлил, – продолжал Филипп. – Мне следовало раньше обратиться к вам с этой просьбой, но я никак не решался, хотя давно хотел, чтобы Бланка стала моей женой. И вот сейчас я офици... – Он осекся на полуслове, так как глаза короля, за секунду до этого излучавшие умиротворение, вдруг стали бычьими и налились кровью.

Мгновение спустя дон Фернандо хищно зарычал, рывком вскочил на ноги, схватил со стола опрокинутую чернильницу и запустил ее в Филиппа. Только чудом Филиппу удалось уклониться от броска – чернильница пролетела возле его виска и разбилась, ударившись о каменный пол.

Дон Фернандо тяжело рухнул в кресло. Несколько минут они молчали, потрясенно глядя друг на друга, наконец король глухо проговорил:

– Я не извиняюсь за свою вспышку, ибо вы сами ее спровоцировали. Вы – дерзкий, развратный... – Он сделал паузу, успокаиваясь. – Вы что, племянник, держите меня за дурака? Думаете, я не знаю, которую из моих дочерей вы соблазнили?

Это был удар! Филипп даже хрюкнул от досады и огорчения. Он был уверен, что Бланка не предаст сестру и возьмет всю вину на себя.

«Что ты наделала, милочка?! – в отчаянии подумал он. – Что ты наделала...»

– А следовательно, – между тем продолжал король, – речь идет о вашем браке с Элеонорой.

– Однако, – осторожно возразил Филипп. – Осмелюсь заметить, дядя, что насчет Норы ни у кого нет никаких подозрений, тогда как Бланка...

Дон Фернандо заскрежетал зубами. Филипп скользнул взглядом по столу в поисках других чернильниц и с облегчением отметил, что все они находятся вне пределов досягаемости рук короля... Зато массивный серебряный подсвечник был совсем рядом!

– Ах да! – угрюмо произнес дон Фернандо. – Хорошо, что напомнили. Ведь вы не только соблазнили мою младшую дочь, но и опозорили в глазах всего света старшую. И что прикажете с вами делать?

– Понятно что. Женить меня на Бланке.

– А как же Элеонора?

– Про нее никто ничего не знает. Она еще юна, в глазах света не скомпрометирована и сможет подождать, пока император не разведется с Изабеллой Французской.

Дон Фернандо издал короткий нервный смешок. Филипп понял, что затронул еще одну болезненную для короля тему.

– Вы считаете меня таким наивным? Думаете, я еще надеюсь, что Августу Юлию удастся получить развод? Кабы не так! Дудки он его получит! Эта канитель с консилиумами длится уже четыре года и конца-краю ей не видно. Валерий Юлий и Гвидо Конти ни за что не позволят императору заиметь наследника престола.

– Тем более, – сказал Филипп. – Коль скоро Бланка осталась без жениха, позвольте мне жениться на ней. А что касается Норы, то ей это не к спеху. У вас будет достаточно времени, чтобы подыскать ей подходящую партию. К примеру, чем плох тот же Педро Арагонский?

Король гадко ухмыльнулся:

– Так вы, оказывается, печетесь про моих дочерей, словно отец родной!

– Я пекусь прежде всего о себе. Но в данном случае наши интересы совпадают: вы хотите уладить скандал с наименьшим уроном для вашей семьи, а я хочу жениться на Бланке. Не стану утверждать, что безумно люблю ее, но лучшей спутницы жизни мне не найти. Осмелюсь предположить, что она обо мне такого же мнения.

Дон Фернандо утвердительно кивнул:

– И не ошибетесь. Когда я прослышал об этих сплетнях и вызвал Бланку к себе, она заявила, что вы соблазнили ее, и потребовала, чтобы я заставил вас жениться на ней.

– Тогда как же...

– Элеонора во всем созналась. Она обозвала Бланку обманщицей, обвинила ее в намерении увести чужого жениха и тоже потребовала... – Король умолк и сокрушенно покачал головой. – Нет, определенно, вы негодяй! Я слыхивал, что порой женщины из-за вас дерутся, но если бы мне кото-то сказал, что мои собственные дочери повздорят между собой, выясняя, кого же из них вы на самом деле соблазнили... – Он вздохнул. – Ладно, сантименты в сторону. Значит, вы хотите жениться на Бланке?

– Да, дядя. Относительно нее у меня вполне серьезные намерения. Я считаю, что лучшей королевы для Галлии не сыскать.

– Ого! Стало быть, вы метите на галльскую корону? А не слишком ли опережаете события? Король Робер не намного старше вас. К тому же ни он, ни королева Мария не бесплодны, и дети у них, возможно, еще будут.

Филипп покачал головой:

– Это несущественно. Тулузская династия изжила себя, и Робер Третий – последний из Каролингов на галльском престоле, независимо от того, будут у него дети или нет. Вскоре молодой Людовик Прованский станет совершеннолетним, уже сейчас он злобен, жесток и жаден к власти, так что волей-неволей лангедокским графствам и Савойе придется сплотиться вокруг Гаскони. Вот тогда пробьет мой час. Мой и Бланки.

– А вы уверены, что в ближайшем будущем ваши отношения с отцом наладятся?

– Мой брак с вашей дочерью заставит его смириться с неизбежным. Добрыми друзьями мы вряд ли станем, но своим наследником он меня признает.

– Та-ак, понятно. Вы меня убедили. Однако... – Дон Фернандо пришел в легкое замешательство. Филипп понял, что сейчас речь пойдет о весьма щекотливых для ханжи-короля аспектах его отношений с Норой. – Знаете, племянник, на мой взгляд, ваши поступки отличаются крайней непоследовательностью. Вы собирались жениться на Бланке, но не просили ее руки, а сперва пытались соблазнить ее. Когда же у вас это не получилось, вы совратили с пути истинного мою младшую дочь. Зачем, спрашивается?

– Поверьте, дядя, я глубоко сожалею...

– Ах, вы сожалеете! Хоть это отрадно. Но никакие сожаления и извинения с вашей стороны не вернут Элеоноре... э-э, беззаботного прошлого.

Когда до Филиппа дошло, что это – экспромтом придуманный королем эвфемизм, обозначающий девственность, он чуть не заржал от разобравшего его смеха. Впоследствии он нередко употреблял выражение «беззаботное прошлое» именно в таком смысле, но никому не говорил, ктоего настоящий автор.

– А ведь могло случиться и нечто похуже, – продолжал дон Фернандо. – Или еще может случиться. Посему вот мои условия – слушайте их внимательно.

– Я весь внимание, – заверил его Филипп.

– Прежде всего, ни о каких... э-э, свиданиях с Элеонорой отныне и речи быть не может.

– Само собой, дядя.

– Далее, с объявлением о вашей помолвке с Бланкой следует повременить, чтобы я мог убедиться... ну, что с Элеонорой не произошло ничего такого, что может исправить только немедленный брак. Надеюсь, вы понимаете меня?

– Да, разумеется, – ответил Филипп, мысленно покатываясь от хохота. – Если окажется, что Нора беременна, я женюсь на ней.

Король покраснел и, точно застенчивая барышня, потупил глаза.

– Для пущей верности, – сказал он, – подождем до начала весны. А пока что пообещайте держать нашу договоренность в секрете. От всех без исключения. Ни Альфонсо, ни Бланка, ни Элеонора не должны о ней знать. Пускай до поры до времени, пока все не прояснится и не улягутся страсти, это будет нашей маленькой тайной.

– Хорошо.

– Но вы должны обещать мне, что не передумаете. Теперь вы обязаны жениться на одной из моих дочерей – если не на Бланке, так на Элеоноре.

– Безусловно, – сказал Филипп. – Коль скоро я мечу на галльский престол, то поддержка Кастилии для меня очень важна. Если того потребуют обстоятельства, я женюсь на Норе... Хотя я предпочитаю Бланку.

Дон Фернандо кивнул:

– Да, я понимаю вас. Любой отец гордился бы такой дочерью, как Бланка, а любой муж – такой женой.

Пообещав королю хранить молчание и дав ему понять, насколько важен для него брачный союз с Кастилией, Филипп совершил роковую ошибку. Он не принял во внимание одно обстоятельство: Фернандо IV Кастильский был не только суров и крут нравом, но также на редкость коварен и вероломен. Гордясь своей старшей дочерью, он души не чаял в младшей и без колебаний решил принести в жертву Бланку ради счастья Норы. Последующие события наглядно показали Филиппу, как он был наивен и доверчив...

Это случилось в середине января 1452 года. Дон Фернандо отправил своего старшего сына Альфонсо в Сарагосу, к арагонскому королю Хайме III, якобы с тем, чтобы окончательно уладить пограничные споры и склонить Арагон к участию в весеннем походе против Гранадского эмирата. Ничего не заподозривший Филипп согласился сопровождать наследника престола, а когда оба принца, которые могли помешать планам дона Фернандо, достигли Сарагосы, в Толедо было объявлено о помолвке принцессы Бланки с племянником наваррского короля Александром Бискайским и о скорой их свадьбе.

Таинственность, с которой готовился этот брак, и неподобающая поспешность с его заключением немало удивили весь кастильский двор. Не меньшее удивление вызвал и сам факт этого союза, в определенном смысле походившего на мезальянс. Граф Бискайский уже много лет был в большой немилости у своего дяди, Александра Х Наваррского; он постоянно вздорил с ним, оспаривал у него корону, ссылаясь на свою принадлежность к старшей ветви, и плел против него всяческие интриги и заговоры. Король Наварры лишь по доброте душевной терпел выходки племянника, но порой его терпение иссякало, и тогда он отправлял графа в изгнание за пределы королевства. Во время последней из таких ссылок, находясь в Кастилии, Александр Бискайский, по-видимому, сумел уговорить дона Фернандо отдать за него Бланку, играя на том, что репутация старшей из кастильских принцесс здорово подмочена слухами о ее романе с Филиппом. Осведомленные лица из окружения короля Кастилии высказывали предположение, что дон Фернандо решил встать на сторону графа Бискайского в споре с его дядей и помочь ему заполучить наваррскую корону. А таинственность и поспешность эти самые осведомленные лица склонны были объяснять тем, что в противном случае наваррский король мог бы воспрепятствовать этому браку.

И только один человек, от которого Филипп не имел никаких секретов, разгадал истинные намерения дона Фернандо. Это был падре Антонио. Утром, на следующий день после объявления о помолвке он явился в королевский дворец и обратился к своему собрату падре Эстебану, духовнику Бланки, с просьбой как можно скорее устроить ему встречу с принцессой наедине.

Появление во дворце падре Антонио не вызвало никаких подозрений, поскольку он и преподобный Эстебан были очень дружны; а если кто-то и обратил внимание, что сразу вслед за этим Бланка пришла к своему духовнику, то, наверняка, счел это случайным совпадением. Бланка была девушка весьма набожная, чаще всех остальных посещала церковь, а нередко часами засиживалась у падре Эстебана, умного и образованного человека, всерьез занимавшегося теологическими изысканиями, и вела с ним длительные беседы на религиозную тематику.