ГЛАВА II. ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Хотя Филипп родился в богатой и знатной семье, даже слышком богатой и знатной, его детство не было безоблачным, и с малых лет ему пришлось испить горькую чашу несправедливости.

Он был единственным ребенком герцога от второго брака с Изабеллой Галльской, дочерью короля Робера II; единственным его ребенком, рожденным в любви. Однако появление на свет третьего сына не принесло радости в дом герцога – но только скорбь и печаль. Герцогиня была еще слишком юна для материнства, так что известие о ее беременности отнюдь не привело герцога в восторг, а главный придворный медик семьи Аквитанских с самого начала был полон дурных предчувствий. И предчувствия эти, как оказалось впоследствии, полностью оправдались.

Изабелла все же выносила дитя весь положенный срок и в надлежащее время разрешилась младенцем мужска пола – но это было все, на что ее хватило. При тяжелых и мучительных родах она скончалась и лишь каким-то невероятным чудом не забрала с собой в могилу ребенка. Новорожденного второпях окрестили, ибо боялись, что он не жилец на этом свете, и без ведома герцога нарекли в честь отца – Филиппом. Вопреки всем опасениям, ребенок выжил и рос, хоть и хрупким с виду, но к удивлению здоровым и крепким мальчуганом.

Случилось так, что с первых же дней жизни Филипп приобрел могущественного врага в лице собственного отца. Герцог так сильно любил свою вторую жену, так скорбел по ней, что люто возненавидел Филиппа, считая его виновником смерти Изабеллы. На первых порах он даже отказывался признавать своего младшего сына и приходил в дикую ярость при малейшем упоминании о нем. Вот так, в день своего рождения Филипп потерял не только мать, но и отца.

По счастью, Филипп не рос сиротой, лишенным материнской ласки. Отвергнутого отцом младенца взяла к себе, фактически усыновив, родная сестра герцога Амелия, графиня д’Альбре, у которой несколькими днями раньше родилась дочь. Девочку, как и мать, звали Амелия, но позже, чтобы избежать путаницы, все стали называть ее Амелиной.

В детстве Филипп и Амелина были поразительно похожи друг на дружку, как настоящие близнецы, и может быть поэтому Амелия Аквитанская не делала между ними никакого различия и относилась к своему племяннику с такой же нежностью и теплотой, как и к родной дочери. Филипп называл графиню мамой, любил ее как мать и долго не мог понять, почему окружающие считают его матерью другую женщину, которую, к тому же, он ни разу не видел. Немного повзрослев, Филипп во всем разобрался, но для него это ровным счетом ничего не меняло. Амелия все равно оставалась для него мамой, малышку Амелину он считал родной сестрой, а сын Амелии, Гастон, граф д’Альбре, заменил ему старшего брата.

Отец же и единокровные братья, Гийом и Робер, были для Филиппа чужими. Хотя с годами ненависть герцога к младшему сыну поутихла, боль за утратой жены не проходила, и он по-прежнему относился к Филиппу крайне враждебно. А что до братьев, то они ненавидели Филиппа за сам факт его существования, за то, что он был рожден другой женщиной и назван в честь отца, за то, что он был любимцем своего двора, за то, наконец, что герцог просто ненавидел его, тогда как их обоих презирал...

Если Филипп был горьким плодом несчастной любви, то Гийом и Робер родились в результате банального брака по расчету. Их мать Катарина де Марсан, последняя представительница угаснувшего рода графов Марсанских, умерла в 1427 году, еще при жизни своего свекра, герцога Робера Аквитанского. Эта красивая и невероятно безмозглая женщина, несшая на себе печать вырождения своего семейства, оставила мужу двух сыновей, которыми он, даже при всем желании, никак не мог гордиться.

Оба сына Катарины де Марсан унаследовали от матери ее непроходимую глупость, злобный нрав и патологическую жестокость ее предков. Особенно преуспел в последнем Гийом. С детства он просто обожал публичные наказания и казни, он умудрялся присутствовать при всех допросах с пристрастием – зрелище чужих страданий доставляло ему противоестественное удовольствие. Когда Гийому исполнилось шесть лет, он устроил в заброшенном флигеле бордоского замка, где тогда обитало семейство Аквитанских, камеру пыток и успел замучить и казнить дюжину кошек и собак, прежде чем его разоблачили. Эта история ужаснула даже старого герцога Робера – человека, хоть и не жестокого, но весьма далекого от сантиментов.

А два года спустя король Франции, Филипп-Август II, наслышанный о «детских шалостях» наследника Гаскони, расторг предварительную договоренность, согласно которой его внучка Агнесса должна была выйти замуж за Гийома Аквитанского. Так были похоронены надежды двух герцогов – Робера I и его сына Филиппа III – восстановить посредством брака дружественные отношения со своим северным соседом и мирным путем вернуть в состав Гаскони часть потерянных во время войны с Францией территорий. С тех пор герцог никак не мог подыскать для старшего сына подходящей партии, и Гийом Аквитанский дожил до двадцати пяти лет, не имея ни жены, ни детей, и даже ни с кем не помолвленный, что по тем временам было чем-то из ряда вон выходящим.

На девятом году жизни Филиппа постигла тяжелая утрата: умерла его тетка Амелия, женщина, заменившая ему мать, первая женщина, которую он любил, и единственная – которую он любил целомудренно. По прискорбному стечению обстоятельств, в это самое время Филипп находился в Шалоне, куда отправился вместе с Гастоном за его невестой, Клотильдой де Труа, племянницей графа Шампанского. А когда они вернулись домой, то застали траур во дворце и безутешно плачущую Амелину. В общем, невеселая получилась у Гастона свадьба, и тогда Филипп в первый и последний раз видел в глазах у кузена слезы. Сам же он никак не мог поверить в происшедшее, все это казалось ему каким-то кошмарным сном. И только на следующий день, проснувшись и не увидев склоненного над ним лица графини Амелии, которая обычно будила его по утрам, он наконец осознал страшную истину, понял, что больше никогда не увидит свою маму, и горько оттого разрыдался...

А год спустя ушел из жизни еще один близкий родственник Филиппа – родной брат его матери, Людовик VI Галльский. Король Людовик царствовал недолго и умер бездетным, и после его смерти Филипп, как единственный потомок Изабеллы Кантабрийской, первой жены короля Робера II, унаследовал графство своей бабки и стал одним из могущественнейших феодалов Испании. А кроме того, поскольку новый король Галлии, Робер III, был еще молод и не имел детей, Филипп, пусть и временно, получил титул первого принца королевства и наследника галльского престола. Придворные стали именовать его не иначе, как «ваше высочество», и делали это, несомненно, в пику Гийому и Роберу, к которым, несмотря на их титулы монсеньоров, обычно обращались просто «сударь». Старшие братья, понятно, неистовствовали, снедаемые завистью и досадой. Герцог же воспринял известие о том, что его семья обзавелась первым принцем Галлии, с полнейшим безразличием, как будто это его вовсе не касалось.

Со смертью дяди Филипп обрел материальную независимость от отца. Зная о враждебном отношении герцога к младшему сыну, Людовик VI назвал в числе своих душеприказчиков двадцатилетнего Гастона д’Альбре, поручив ему управление Кантабрией до совершеннолетия Филиппа. Гастон исполнял обязанности опекуна добросовестно и регулярно передавал в распоряжение своего подопечного часть прибыли от графства, а оставшиеся средства, все до единого динара, вкладывал в развитие хозяйства, по-братски оплачивая издержки из собственного кармана. Благодаря такой предусмотрительности со стороны покойного короля, Филипп уже в десять лет стал вполне самостоятельным человеком и даже смог организовать при дворе отца небольшой собственный двор. Это внесло заметное оживление в размеренную полусонную жизнь Тараскона – древнего родового гнезда маркграфов Испанских, куда герцог переселился из Бордо вскоре после смерти второй жены, надеясь укрыться здесь от жизненных невзгод, желая обрести покой и умиротворение.

А Филипп был юн, жизнь била из него ключом, он не любил уединения и большую часть своего времени проводил в обществе сверстников и молодых людей на несколько лет старше. У Филиппа было много друзей, но еще больше было у него подруг. С малых лет он, что называется, вертелся возле юбок – это была его страсть, его любимое развлечение. Разумеется, он также любил читать интересные книги, беседовать с умными, образованными людьми, заниматься музыкой, играть в разные спортивные игры – однако серьезную конкуренцию всему вышеперечисленному составляли девчонки. Какой-то могущественный инстинкт пробуждался в нем в присутствии этих удивительных созданий, до предела обострял его любознательность, призывал к активным исследованиям. Зачем, не единожды задавался он вопросом, Господь создал их такими отличными от мужчин? Почему в мире существует два столь разных типа людей? Наставники давали Филиппу хоть и докладные, но, по его мнению, слишком упрощенные разъяснения, большей частью акцентируя внимание на деторождении. Он этим не довольствовался и продолжал самостоятельные наблюдения.

Со временем все становилось на свои места, и к десяти годам Филипп в общих чертах получил представление, что такое женщины и с чем их едят, а чуть позже он почувствовал настоящее физическое влечение к противоположному полу. В свою очередь, и подружки Филиппа не оставались к нему равнодушными. Уже тогда он был писаным красавцем, выглядел старше своих лет, и многие барышни были чуточку влюблены в него, а некоторые – совсем не чуточку. Среди самых рьяных поклонниц Филиппа, как ни странно, оказалась Амелина д’Альбре. Едва лишь став девушкой, она напрочь позабыла, что росли и воспитывались они, как родные брат и сестра, и страстно возжелала стать его женой. Филипп был очень привязан к Амелине, она была его лучшей подругой, и он нежно любил ее – но только как сестру. Это обстоятельство, впрочем, не мешало ему хотеть ее как женщину и помышлять о близости с ней – и все же что-то в нем препятствовало осуществлению подобных желаний. Возможно, ему просто не хотелось терять в лице Амелины сестру, в которой он так нуждался.

Осенью 1444 года Гастон д’Альбре, крупно повздорив с герцогом, вынужден был покинуть Тараскон и переселился вместе со всей семьей в одно из своих беарнских поместий. За два месяца разлуки Филипп так сильно истосковался по Амелине, что в конце концов не выдержал и тоже приехал в Беарн, где приятно провел всю зиму и первый месяц весны в обществе кузины, кузена, его жены и двух его маленьких дочурок. Гастон почти не сомневался, что по ночам Филипп тайком спит с Амелиной, но не предпринимал никаких шагов, чтобы пресечь это. В мыслях он уже давно поженил их, однако, зная упрямый характер Филиппа, не пытался форсировать события и терпеливо выжидал. Кузен был уверен, что рано или поздно Филипп запутается в сетях Амелины и тогда уж нигде не денется – сам попросит ее руки.

Впрочем, не один только Гастон был таким умником. Немало вельмож, чьи дочери и сестры были сверстницами Филиппа или на год-другой моложе, мечтали породниться с герцогом – но отнюдь не через Гийома или Робера. Столь пренебрежительное отношение могущественных вассалов и соседей к старшим сыновьям герцога и их обостренное внимание к младшему, Филиппу, объяснялись тем, что именно его рассматривали как наиболее вероятного претендента на главное наследство – герцогский и княжеский титулы...

По мере того, как взрослели сыновья герцога, в среде гасконского и каталонского дворянства зрело недовольство двумя старшими, в особенности Гийомом, который был наследником родового майората – Аквитании, Беарна, графств Испанской Марки и Балеарских островов. Ранее мы уже упоминали о некоторых дурных наклонностях Гийома; а с годами они лишь усугублялись и преумножались, что не шутку тревожило здравомыслящих и рассудительных вельмож. Их отталкивали не столько его многочисленные пороки, как сочетавшаяся с ними умственная недоразвитость, граничащая с дебилизмом. Полная неспособность Гийома справляться с государственными делами была очевидна. То же самое относилось и к Роберу, который был не намного лучше старшего брата, а при своей бесхарактерности и склонности поддаваться дурному влиянию со стороны – пожалуй, еще хуже.

Разумеется, немало вассалов герцога были бы не прочь воспользоваться грядущими смутами и межусобицами для укрепления собственного могущества, но значительно больше было тех, кто не желал возврата мрачных времен правления герцога Карла III. Трудно сказать, когда и кому впервые пришла в голову мысль, что наследником Гаскони и Каталонии должен стать Филипп; но это не так уж важно. Главное, что ко времени, когда Филиппу исполнилось тринадцать лет, большинство гасконских и каталонских землевладельцев – кто сознательно, а кто по наитию, – видели в нем своего будущего сюзерена. Это относилось не только к подданным герцога, но и к его соседям. Так, например, король Хайме III Арагонский предложил герцогу обручить Филиппа со своей дочерью Изабеллой, однако получил категорический отказ. По всеобщему убеждению, герцог отверг это предложение вовсе не потому, что арагонская принцесса была старше Филиппа на два с половиной года. Скорее, он опасался, что, породнившись с арагонским королем, его младший сын, и без того весьма значительная персона, благодаря своему положению первого принца Галлии и гранда Кастилии, станет слишком опасным претендентом на родовой майорат.

В начале лета 1444 года группа молодых вельмож собралась обсудить сложившуюся ситуацию вокруг проблемы наследования. Инициаторами этого тайного собрания выступили Гастон д’Альбре и Эрнан де Шатофьер – два самых близких друга Филиппа, а Эрнан, к тому же, был его сверстником. Он очень рано потерял родителей и формально находился под опекой дяди, но уже в десятилетнем возрасте, проявив решительный характер, незаурядный ум и немалые организаторские способности, перенял все бразды правления графством на себя. По мужской линии род Шатофьеров происходил из Франции. От их прежнего родового гнезда, замка Шато-Фьер, остались одни лишь развалины где-то на востоке Шампани; в память о них прапрадед Эрнана, первый граф Капсирский из Шатофьеров, построил в Пиренеях новый замок, который, по его замыслу, должен был стать возрожденным Шато-Фьером и который его потомки не замедлили переименовать на галльский лад – Кастель-Фьеро, сохранив в неизменности свое родовое имя.

Вот в этом самом замке, недалеко от Тараскона, и держали свой тайный совет заговорщики. Единодушно согласившись с тем, что во избежание в будущем затяжной борьбы за наследство, необходимо действовать уже сейчас, молодые люди затем разошлись во мнениях, с чего же именно следует начинать. Горячие головы предлагали радикальное средство решения всех проблем – организовать убийство Гийома и Робера, и делу конец, однако большинство заговорщиков с этим не согласилось. Не отрицая в принципе, что старшие сыновья герцога вполне заслуживают смерти, они все же отдавали себе отчет в том, что на данном этапе предпочтительнее дипломатические средства. Бурные дискуссии продолжались целый день, только к вечеру молодые вельможи пришли к согласию по всем принципиальным моментам и разработали план дальнейших действий. Они выбрали из своего числа десятерых предводителей, среди которых естественным образом оказались Гастон д’Альбре с Эрнаном де Шатофьером, и возложили на них руководство заговором.

На следующий день все десять предводителей отправились в Тараскон. Накануне с подачи Эрнана было решено поставить Филиппа в известность о существовании планов по его возведению на герцогский престол, не раскрывая, впрочем, всех своих карт. Осведомленность Филиппа позволяла в случае необходимости выступать от его имени, что придавало заговору больший вес.

Филипп выслушал их, внешне сохраняя спокойствие и невозмутимость. За все время, пока Эрнан и Гастон попеременно говорили, излагая соображения заговорщиков, он ни взглядом, ни выражением лица не выдал своего внутреннего торжества. Наконец-то случилось то, о чем он так мечтал на протяжении нескольких последних лет, пряча эту самую сокровенную мечту глубоко в себе, не поверяя ее никому на свете...

Когда Эрнан и Гастон закончили, Филипп смерил всех собравшихся доброжелательным и вместе с тем горделивым взглядом и сказал:

– Друзья мои, я свято чту кровные узы, законы и обычаи наших предков, и считаю, что лишь исключительные обстоятельства могут оправдать их нарушение. К сожалению, сейчас в наличии эти самые исключительные обстоятельства. И если я окажусь перед выбором – мир, покой и справедливость на наших землях, или слепое следование устоявшимся нормам, то будьте уверены: я не колеблясь выберу первое. Думаю, и Бог, и люди одобрят мое решение.

Эти слова лишний раз убедили молодых людей, что они не ошиблись в выборе своего будущего сюзерена.

Когда все предводители, кроме Шатофьера и д’Альбре, ушли, Филипп покачал головой и задумчиво произнес:

– Ошибаются те, кто отказывает Гийому и Роберу в каких-либо талантах. В некотором смысле они даже гении. Ведь это еще надо суметь пасть так низко, чтобы настроить против себя решительно всех.

– Да уж, гении, – ухмыльнулся Гастон. – Но я предпочел бы не иметь таких гениев среди своих родственников. Перед людьми стыдно.

А Эрнан молча смотрел на друзей и думал о том, что воистину неисповедимы пути Господни, если от одного отца рождаются такие разные дети, как Филипп и Гийом.

Упомянутая выше ссора между герцогом и Гастоном д’Альбре имела самое непосредственное отношение к заговору молодых вельмож. Гастон однажды попытался прозондировать почву и намекнул герцогу, что, возможно, его подданные хотят видеть наследником Гаскони и Каталонии Филиппа. Герцог тотчас пришел в ярость и наговорил племяннику много обидных слов. Гастон тогда тоже вспылил, и после этого ему не оставалось ничего иного, как забрать с собой сестру, жену и дочерей и уехать из Тараскона. Позже, задумываясь над поведением герцога, Гастон находил этому только одно объяснение: он явно был не первый, кто намекал ему на такую возможность.