- О, да, теперь он на десятом. В гору пошел после своих "убийственных" репортажей. Первый заместитель теперь.
      Лифт остановился на пятом этаже, двери раздвинулись, и администратор шагнул первым.
      - Прошу вас. За мной. Не отставайте, можете заблудиться.
      Он засеменил вперед, но Нина осталась в лифте и быстро нажала кнопку десятого этажа. Двери захлопнулись. Нина достала телефон и набрала номер мобильника Ивана.
      - Слушаю, Бобровский.
      - Ты где? Это Нина.
      - Я занят, у меня съемка.
      "Спасибо", - чуть не сказала Нина. Теперь ей не придется его искать.
      Выйдя из лифта, она спросила у первого же сотрудника, который пробегал мимо с горой папок у груди:
      - У Бобровского где съемка?
      - Второй павильон, прямо по коридору.
      "Надо улыбаться, - приказала себе она. - Надо выглядеть уверенно и спокойно. Это обычный проход. Коридор, второй павильон. Улыбаться, улыбаться!"
      Никто не остановил ее. Вот и второй павильон. Серыми ширмами выгорожена студия. Выставлен свет, за двумя камерами сгорбились операторы. Иван, в фиолетовом костюме и розовой сорочке, сидит за столом. Гример стоит перед ним, припудривает ему нос.
      Все. Теперь он никуда не денется.
      Она уже не замечала ничего, кроме напудренного лица Ивана, на котором поблескивали тонкие очки. Его голос отдался в ушах, как будто прозвучал через мощный динамик:
      - Готово? - спросил он, победоносно оглядывая студию. - Поехали.
      Гример убежал, и Бобровский произнес вальяжно:
      - Здравствуйте, дорогие телезрители. В эфире новая аналитическая программа, которую веду я, известный вам Иван Бобровский.
      И тут он, наконец, заметил Нину.
      - Стоп! - раздраженно крикнул Иван. - Я тебе сказал, я занят! Кто ее пустил? Уберите эту девушку. Я с тобой потом поговорю, после...
      Нина открыла сумочку, вытащила пистолет и навела его на Ивана:
      - Да чего уж после...
      Иван, взвизгнув, неожиданно быстро нырнул под стол. Нина нажала на крючок, и пистолет дернулся в ее руке. Она невольно зажмурилась от грохота, а когда раскрыла глаза, то увидела, что Иван бежит от нее. Она видела его фиолетовый пиджак и пистолет в своей руке. Она снова и снова давила на спуск, и пистолет с каждым выстрелом дергался, словно пытался вырваться из ладони. Но Бобровский не падал, не останавливался, а, наоборот, убегал все быстрее, крича и расталкивая на пути стулья, ширмы, стойки. Он повалил прожектор и взбежал на железную лестницу. Нина схватила свой пистолет двумя руками и тщательно, как в тире, прицелилась. Но выстрелить уже не успела. Что-то со страшной силой ударило ее по затылку, и Нина повалилась на грязный линолеум, выронив пистолет...
      12
      Нина пришла в себя в тесной комнатке с наклонным потолком. Она лежала на дермантиновой кушетке. Руки ее были больно сжаты наручниками.
      Повернув голову, она увидела стол со стареньким телевизором. В пустой стеклянной банке стоял кипятильник. Рядом, на расстеленной газетке, высилась гора рыбьей чешуи и костей. Две пустые пивные бутылки и полная пепельница папиросных окурков. И черный телефон.
      - Чего зыришь? - раздался грубый голос, и Нина увидела охранника в синей униформе. - Оклемалась? Живучая, сука. Надо было сильнее тебе по башке треснуть.
      Нина села на кушетке, прикрывая руками разорванную блузку.
      - Лежи, выдра, не дергайся, - сказал охранник, поднимая трубку и стуча пальцем по рычажкам. - Сиськи прячешь? Не прячь, тебя тут уже все рассмотрели. Такое сокровище никому на хрен не нужно. Тоже мне модель. Кошка драная.
      Он заговорил в трубку:
      - Васильич, это я, с первого поста. Передай шефу, эта выдра очухалась. А менты скоро там? Ну, давай.
      В приоткрытую дверь Нина увидела, как по коридору в сопровождении врачей "скорой помощи" и нескольких сотрудников проходит Иван. Размахивая перебинтованной рукой, Бобровский отдавал распоряжения на ходу:
      - Да, не забудь взять со всех подписку о неразглашении. Под угрозой немедленного увольнения. Если хоть один звук, если хоть кто-нибудь пикнет... хоть в одной газете, хоть на заборе... Уволю без разговоров, всех подряд!
      "Живой, - подумала Нина. - Не может такого быть. Я стреляла в него с пяти шагов. А он живой".
      В охранницкую, громко стуча каблуками, ворвались двое милиционеров в бронежилетах с автоматами.
      - Эта, что ли, стреляла?
      Нина встала им навстречу и хотела выйти. Но они подхватили ее под руки и поволокли за собой так быстро, что она едва успевала переставлять ноги.
      У проходной стоял милицейский "уазик", задом к дверям. Его дверца с зарешеченным окном была откинута, и Нину втолкнули внутрь. Она села на узкое сиденье, прислонившись к стене, и дверца с лязгом захлопнулась.
      Раскачиваясь и переваливаясь, "уазик" развернулся и отъехал от здания телекомпании. Глядя сквозь решетку, Нина видела Ивана Бобровского, который в окружении своих сотрудников садился в "скорую помощь".
      "Живой", - снова подумала Нина, но на этот раз почему-то с облегчением.
      "Только рука перевязана. Наверно, пиджак ему испортила. А почему он в джинсах? Он же был в костюме? Успел переодеться. Значит, ему пришлось сменить брюки. Обделался Бобровский", - со злорадством заключила Нина и закрыла глаза, опустив голову на скрещенные руки.
      В кабинете, куда ее ввели, было очень накурено. Нина едва различала лица милиционеров, да ей и не хотелось на них смотреть. Но опустить перед ними глаза она тоже не могла, и стояла, гордо подняв подбородок и равнодушно глядя поверх их голов.
      - Принимай груз. По вызову с телевидения.
      - Что за прошмандовка? Проститутка?
      - Типа того. Манекенщица. Крыша у бабы поехала. Стрельба, покушение на убийство, оружие, сопротивление сотрудникам при задержании. В общем, по полной программе приказано оформить.
      Милиционеры уважительно присвистнули.
      - Оформляй задержание.
      Автоматчики ушли, и в кабинете остались два сержанта. Толстый сидел за столом, разгребая бумаги, чтобы освободить место для нового листка. Второй, прыщавый, ходил вокруг Нины, со всех сторон оглядывая ее.
      - Прокудин, сблочь ей браслеты.
      Прыщавый сержант снял с Нины наручники, при этом он задержал ее кисть в своей потной ладони, разглядывая обручальное колечко.
      Положив перед собой чистый бланк, толстый сержант глянул на Нину:
      - Члено-раздельно. Фамилия, имя, отчество.
      - Силакова Нина Ивановна.
      - Деньги, ценности - на стол.
      Нина вытряхнула из сумочки все, что в ней было. Увидев несколько долларовых бумажек, подумала: "Надо было все отдать священнику. Жалко, не разглядела".
      - Кольца, часы, - подсказал толстый.
      Она с трудом стянула с пальца колечко, которое никогда не снимала.
      - Отлично. Подпишись вот тут.
      Как только Нина, не читая, поставила свою подпись, толстяк одним движением смахнул деньги, кольцо и часы в ящик стола и сказал удовлетворенно:
      - Значит, денег и ценностей нету? Ну ладно. Ставим прочерк.
      Прыщавый сержант протянул руку к ее шее, откинул волосы и резко сорвал с нее золотую цепочку с крестиком.
      Нина поморщилась от боли и отвращения, но все же пересилила себя и попросила:
      - Крест отдайте.
      - А ты что, верующая? Богомолка?
      - Отдайте.
      - Отсосешь, отдам.
      - Прокудин, Прокудин! - укоризненно протянул толстяк. - Что за речи! Здесь, между прочим, присутствуют более старшие по званию.
      "Почему они издеваются надо мной? - подумала Нина. - Я им ничего плохого не сделала. Я не бомжиха, не воровка, не наркоманка. За что же они так ненавидят меня?"
      Прыщавый Прокудин, ухмыляясь, за плечи развернул Нину лицом к стене и подтолкнул вперед:
      - Руки на стенку, наклониться! Начинаем осмотр задержанного. Ноги шире. Еще шире, вот так...
      Упираясь ладонями в грязную стену, Нина почувствовала, как потные руки обхватили ее за талию.
      - Осмотр проведем по полной программе, - мечтательно протянул Прокудин, и его руки скользнули выше, по ребрам Нины, и схватили ее за грудь.
      - Худая-худая, а станочек что надо, - прокомментировал из-за стола толстяк.
      Прокудин вдруг прижался к Нине сзади, и она с отвращением заметила, что он уже возбудился. Дальше терпеть это не было сил.
      Она подалась животом вперед и тут же резко согнулась, изо всех сил ударив тазом в пах Прокудина. Тот крякнул и отпустил ее. Нина развернулась и, соединив ладони, с размаху врезала обеими руками в ухо насильнику. Сержант повалился на пол.
      - Ты что, сука!
      Толстый сержант выскочил из-за стола, в руке его была резиновая дубинка, и он, без замаха, снизу, рубанул Нину поперек живота. Она задохнулась от боли и так и застыла, согнувшись пополам. А толстяк еще звонко залепил ей затрещину по уху, и Нина отлетела к стене.
      Прыщавый, матерясь, поднялся с пола и пнул Нину сапогом. Толстяк надел на ее запястья наручники и приказал:
      - Тащи ее, Прокудин, в обезьянник. Не хотела по-хорошему, пусть мандавошек наберется. К бомжам ее.
      Нина все еще не могла вздохнуть после страшного удара дубинкой, а Прокудин уже волок ее за собой по грязному коридору к какой-то темной комнате за решеткой. Оттуда несло густой вонью мочи и застарелых грязных волос.
      Он отпер решетчатую дверь и, сняв один наручник с руки Нины, толкнул ее внутрь.
      - Руки! Руки наружу! - прорычал Прокудин, и Нина просунула руки между прутьями решетки.
      Он быстро защелкнул наручники на запястьях так, что Нина осталась стоять лицом к коридору, прикованная к решетке.
      - Эй, половые гиганты, - обратился прыщавый к тем, кто зашевелился за спиной Нины в темной камере. - Даю вам полчаса на все удовольствия. В порядке живой очереди.
      Он присел и расстегнул молнию на джинсах Нины. Джинсы опустились до колен, и Нина с ужасом оглянулась. Из темноты на нее смотрели несколько пар блестящих глаз. Она разглядела небритые грязные физиономии, подбитые глаза и расквашенные губы, засаленные волосы - и что было сил стиснула бедра и прижалась животом к ледяной решетке.
      Прокудин похлопал ее по щеке и ухмыльнулся:
      - Не скучай тут.
      Один из бомжей уже приближался к ней, почесывая живот. Он был огромный, бородатый и плешивый. Остальные бомжи хихикали, глядя, как Нина беспомощно оглядывается и пытается подтянуть джинсы. И вдруг один из них, сидевший в самом темном углу, поднялся и вышел на середину камеры. Его голос прозвучал спокойно, но требовательно:
      - Отойди от человека, гнус немытый.
      Бородач развернулся и двинулся на него, сжимая кулаки. Но его противник, на голову ниже ростом, не испугался, не отступил. Наоборот, он шагнул к бородатому и сделал неуловимо быстрое движение рукой, в которой что-то сверкнуло. Бородач остановился и с изумлением уставился на свой живот, который вдруг обнажился из-под разрезанной поперек рубахи.
      - Толян, ты чего, в натуре? - обиженно промычал бородач, прикладывая отвисающий лоскут на место. - Первым хочешь, так и сказал бы. А то сразу бритвой махать.
      Недовольно бурча, он уселся обратно на широкую скамейку, распихав своих соседей. А бомж, которого он назвал Толяном, обратился к присутствующим с короткой речью:
      - Милостивые государи. Отодвиньтесь на хрен в самый дальний угол, по причине вашей невыносимой вонючести и вшивости. А кто прыгнет на девушку, я того попишу.
      Он скрестил руки на груди и обвел публику надменным взглядом. Бомжи, ворча, сдвинулись плотнее и забились в угол, освободив на скамейке место. Толян закашлялся, вытер губы рукавом и повернулся к Нине. Он, не прикасаясь к ней, ловко подтянул джинсы и застегнул молнию.
      - Садись, Снегурочка с третьего этажа.
      Нина села на уголок скамейки, неловко вывернув руки, прикованные к решетке.
      - Тебя за что, Снегурочка?
      - Долго говорить.
      - А сидеть долго?
      - Все равно...
      - Ну, что за мотивы безысходности! Вот я, со всей своей эрудицией и тонким художественным вкусом, сижу на нарах, как мелкий хулиган. Но я и есть мелкий хулиган. А ты - птица высокого полета. Ты в этой клетке не задержишься.
      Он осторожно погладил ее по руке, и Нина вдруг разрыдалась. Она стонала и вздрагивала всем телом, но слезы не текли из ее глаз, и от этого ей становилось все хуже и хуже. Пережитый страх, боль в груди, мерзкие лапы сержанта... Она чувствовала, что ее страдания только начинаются. "За что, за что?" - с отчаянием повторяла она.
      - Ты не убивайся так, - посоветовал Толян. - Им твои слезы в радость. Держись как в больнице. Спокойно, вежливо. Не спорь с ними. Ничему не верь, ни одному слову. И жди, когда все кончится. Все пройдет. Самое тяжкое - это здесь, в изоляторе. А после суда просто райская жизнь наступает. Люди и по сорок лет сидят - и ничего.
      Его ровный голос помог ей если и не успокоиться, то, по крайней мере, справиться с рыданиями. Она понемногу распрямилась и смогла, наконец, вдохнуть полной грудью.
      - Вот, уже веселее, - сказал мелкий хулиган. - Надо же, Снегурочка, где встретились. Я тебя знаю, ты Колькина соседка. Думаешь, Колян не сидел? И он от звонка до звонка отпахал свое. И Достоевский, и О Генри, все сидели.
      "Что теперь со мной будет? - думала Нина, слушая своего спасителя. Буду сидеть в тюрьме? Валить лес? Нет, женщины, наверно, на других работах. Сколько лет мне дадут? А Петенька, как он вырастет без меня? Поймет ли он меня когда-нибудь, простит ли? Мама, мама, молись за меня..."
      Она прислонилась к стене и опустила голову на скованные руки.
      - Вот так, хорошо, - одобрил Толян. - Сил тебе много потребуется. Отдохни, вздремни. Полчаса, а твои. А я рядом, я постерегу. Не бойся ничего.
      13
      Первый допрос проходил в том же кабинете, где Нина билась с двумя сержантами. Но на этот раз за столом сидел седой мужчина в штатском, в толстых очках. Нина узнала его. Это он расспрашивал ее о Саше.
      - Вы должны честно рассказать нам о своем муже, - говорил следователь. - Все, что знаете.
      - Я знаю, что мой муж прекрасный человек. Он ни в чем не виноват.
      - Какие планы были у вашего мужа?
      - Завести второго ребенка.
      - Куда он планировал поехать? Кто приходил к нему? О чем велись беседы?
      - Мой муж погиб. Вы убили его.
      Следователь оторвал взгляд от бумаги:
      - Опять вы за свое... Я вам очень сочувствую, но боюсь, дело так не пойдет. Нина Ивановна, вы же умный человек. Зачем вам губить себя?
      Он попытался заглянуть в ее глаза, но Нина отвернулась, глядя в стену.
      - Поймите, Нина Ивановна, все очень просто. Ваш муж погиб. А вы живы. И жизнь будет еще долгой. Но сломать ее очень легко. Первый колоссальный шаг к этому вы уже сделали. Теперь так. Если вы нам поможете, мы попробуем спустить дело на тормозах. В состоянии аффекта после гибели мужа... и прочее. Получите условно, амнистия, и все. Будете упорствовать будет на всю катушку. Не потому, что я - сволочь. Таковы правила. Вы нам мы вам. Утром деньги, вечером стулья. И лучше вам согласиться.
      - Я памятью не торгую.
      Следователь раздраженно отодвинул листок.
      - Да разве речь о памяти? Речь идет о вашей дальнейшей жизни. Ведь вы нужны вашему сыну, вашей матери. Вы нужны обществу. Да-да, это не демагогия. Если мы будем истреблять вот таких, как вы, то с кем мы останемся? С проститутками и наркоманками, которые могут откупиться от любого суда? Я спасти вас хочу, а вы...
      Он встал и прошелся по кабинету, постукивая авторучкой по ладони.
      - Вы убили моего мужа, а меня хотите спасти? Довольно странная логика, - сказала Нина. - Вы привезли меня в тюрьму, меня тут избили, чуть не изнасиловали, да еще и ограбили. Вот как вы меня спасаете. Огромное спасибо.
      - Вас ограбили? - он остановился.
      Она махнула рукой.
      - Да пусть подавятся. Вот только крестик жалко.
      - Я разберусь.
      Он поднес к лицу заполненный бланк.
      - В протоколе задержания записано, что денег и ценностей при вас не обнаружено. Про крестик ни слова. У вас точно был крестик, вы не путаете? На золотой цепочке, наверное?
      Нина не сочла нужным отвечать, молча уставившись на стену перед собой. А следователь выдвинул ящик стола, порылся там и наконец достал картонную коробку из-под презервативов. Он высыпал из нее на стол что-то звонкое и блестящее. Нина невольно наклонилась к столу, чтобы разглядеть эту горку.
      - Посмотрите, Нина Ивановна, здесь его нет?
      Перед ней на исцарапанной столешнице лежала россыпь нательных крестов. Большие и маленькие, белые и желтые, один деревянный, а один - черный, из полированного камня. Нина догадалась, что все они когда-то висели на золотых цепочках, как и ее крест. Цепочки исчезли, а вот крестики забрать милиционеры почему-то не решились. Хотя среди них были и серебряные и даже пара золотых.
      И вдруг она узнала свой крестик. Он был совсем простенький, но другого такого в этой коробке не оказалось.
      - Вот он, - Нина осторожно отодвинула его пальцем от общей кучи.
      - Вы уверены? Это же обычная штамповка, алюминий. Смотрите, ошибка может иметь самые катастрофические последствия, - серьезно предупредил следователь. - Вы знаете, что вместе с чужим крестом человеку передается чужая судьба? У меня был интересный случай. Один подследственный на свободе был обычным человеком, таксистом. Однажды он вез пьяного, тот загадил ему всю машину, но расплатился долларами. Во время уборки таксист подобрал в салоне своей "Волги" потерянный золотой крест. Тогда, в восьмидесятые, это была ценная находка. Но он не продал его, а стал носить сам. Через неделю или две его начали таскать в убойный отдел, допрашивать по поводу того самого пьяного. Оказалось, наш таксист подвез серийного убийцу. Так вы знаете, что случилось потом с этим таксистом? Прошло время, и я снова встретился с ним. Но он был уже не свидетелем, а обвиняемым. И обвинялся по сто пятой статье!1 Представляете?
      - Я могу его забрать? - спросила Нина, зажав свой крестик в кулаке.
      - Пожалуйста, - следователь снял очки и протер стекла носовым платком. - Вот видите, Нина Ивановна, мы же можем установить взаимопонимание. Давайте продолжим. Итак, с кем встречался ваш муж...
      Нина не отвечала, да она уже и не слышала никаких вопросов. Странное оцепенение охватило ее. "Пусть будет что будет, - мысленно повторяла она. Все равно это когда-нибудь кончится. Пусть будет что будет".
      Видимо, такое поведение не понравилось следователю. Возможно, он ожидал какой-то благодарности. Но не дождался. И, когда он ушел, Нину отвели в карцер.
      Она устало прислонилась к сырой кирпичной стене, но из-за железной двери последовал окрик:
      - Не опираться!
      Стоило ей присесть на железную скамейку, как окрик раздался с новой силой:
      - Встать! Садиться до отбоя запрещено.
      Нина послушно встала. Она поняла, что теперь не сможет сделать ни одного свободного движения. Лишение свободы, вот как это называется. Лишение свободы.
      14
      В карцер Нину отправили не из-за того, что она молчала. Следователь, закончив допрос, переговорил с оперативным дежурным насчет некоторых особенностей оформления задержанных и ушел. Оперативный дежурный вызвал обоих сержантов, и толстого, и прыщавого, и устроил им разнос с выволочкой и особо жестокими обещаниями. После чего ушел. А сержанты, вернувшись к себе, отправили вредную задержанную в карцер. Просто так, для "воспитательной профилактики правосознания", как выразился младший сержант Прокудин, разглядывая в зеркале свое травмированное распухшее ухо.
      Так уж устроен этот мир. Сержанты мучают задержанных, капитаны орут на сержантов, полковники обещают вывернуть матку капитанам, а генералы тихо-спокойно, одним росчерком пера превращают полковников в отставников, что и является самой страшной карой. И только генералов никто не гонит в три шеи, никто им матку не выворачивает, никто не обещает сгноить их в круглосуточных нарядах, и уж тем более никто не посадит генерала в карцер.
      Потому что генерал должен сидеть в своем кабинете, в кожаном кресле, и спокойно работать с документами.
      Один такой генерал как раз задумался над очередным документом, когда его побеспокоил вкрадчивый голос из селектора:
      - Владимир Макарович, к вам заместитель генерального директора телекомпании "Медведь".
      - Кто это? - нахмурился генерал, который терпеть не мог телевизионщиков, газетчиков и прочих журналюг.
      - Иван Ефимович Бобровский.
      - Да-а? - сразу оттаял генерал. - Пусть заходит.
      Этого репортера генерал помнил еще по своей старой работе. Хороший репортер, сообразительный. Всегда все согласовывал, акценты расставлял верные, в духе требований. Таких репортеров сейчас мало, все нынче с норовом.
      Бобровский вошел в кабинет, приветливо улыбаясь и держа одну руку за спиной.
      - Что прячешь? Гранату? - спросил генерал, вставая навстречу гостю и протягивая ему руку. - Мне докладывают, ты растешь.
      - Исключительно благодаря сотрудничеству с вами, товарищ генерал-полковник, - ответил журналист и ловким движением поставил на стол плоскую бутылку зеленого матового стекла.
      - Реми Мартин! - уважительно произнес генерал. - Растешь, я вижу, растешь стремительно!
      В прежние времена генералу случалось выпивать с Бобровским. Под рюмочку хорошего коньячка решались любые вопросы. Пили они армянский и дагестанский, позже - "наполеон" польского разлива. А нынче - пожалуйста, французский.
      Генерал не стал откладывать дегустацию и выставил на стол две дежурные рюмки.
      - Давай, Ванюша. За твой успех.
      - За наш, - многозначительно поправил Бобровский.
      - Значит, заместителем генерального стал? Как это ты вовремя подгадал. Как раз к предвыборной кампании.
      - В жизни, товарищ генерал, самое главное - это в нужный момент оказаться в нужном месте.
      - Что же, место твое очень даже нужное. Хорошо, что старых друзей не забываешь. Как говорится, будем действовать согласованно. Правильно я понимаю? Хорошие люди должны помогать друг другу.
      Бобровский кивнул:
      - Для ваших хороших людей, Владимир Макарович, у меня всегда найдется эфирное время.
      Генерал понял, что сейчас журналист чего-то попросит. Недаром он так легко пообещал свое содействие.
      - Как здоровье после покушения? - запоздало поинтересовался генерал. Болит рука-то?
      - Ерунда, элементарный ушиб. Задел локтем об лестницу. Я, кстати, хотел с вами об этом поговорить. В отношении этой стрелявшей. Нины Силаковой. Вдовы Ветра.
      - Давай.
      Бобровский крутил между пальцами тонкую ножку рюмки, разглядывая на свет остатки коньяка.
      - Тут вот какое дело... деликатное, Владимир Макарович. Я заявление по этому случаю не писал. Вы понимаете, я ее знаю очень давно. Эту Силакову. Мы даже дружили... Она баба всегда была на нервах, с придурью...
      - По ней и видно. Нормальные бабы за киллеров замуж не выходят.
      - Да, это тоже еще, Ветер этот... Она его любила без памяти, всегда ждала, верила и ни о чем таком не подозревала. Он от нее все успешно скрывал. Она ему только в рот смотрела.
      - Ну да, артист известный, - мрачно кивнул генерал и налил еще по половине рюмки.
      О делах убитого киллера он знал побольше Бобровского, но не счел нужным вставлять свои комментарии. Пусть журналист свободно выскажется, сформулирует задачу, а там видно будет. Если он, скажем, потребует доступа к каким-то уголовным делам, это одно. А если захочет копнуть биографию Саши Ветра, то это совсем другое. Тут никакой коньяк не поможет, подумал генерал.
      - Я думаю, у нее от всех переживаний натурально крыша поехала, говорил Бобровский. - Жалко мне ее. У нее ребенок остался маленький. Если бы можно, Владимир Макарович, это дело замять... И нам с вами эта история, честно говоря, совсем ни к чему. Начнутся всякие разговоры: "Какая такая компания "Медведь"? Это где баба в студии перестрелку устроила?" А ведь так и начнут болтать. А рейтинг от таких разговоров, как вы сами понимаете, не подскочит. Баба отсидит, пойдет языком молоть, еще наврет с три короба. Зачем нам эти лишние слухи и сплетни?
      - Лишних не надо, нам и старых хватает, - генерал отмахнулся. Так-так, я тебя понял. Ну, и что ты предлагаешь?
      - Ну, она же с придурью. А с больной какой спрос? Ее лечить надо, а не судить. Владимир Макарыч? За мной ведь не заржавеет. Я на добро памятливый.
      - Лечить, говоришь? Ладно. Вопрос порешаем, - генерал нажал кнопку селектора. - Оленька, по делу Нины Силаковой, кто там, завтра ко мне, к восьми утра.
      - Так точно, Владимир Макарович.
      Генерал поднял рюмку.
      - Должок за тобой, Ванюша.
      - Базара нет, - Бобровский понятливо улыбнулся.
      15
      Нина всегда была способной ученицей. Может быть, до отличницы она и не дотягивала, но учителя ее хвалили. Старательная девочка, говорили они, все на лету схватывает. Правда, знания, схваченные впопыхах, так же легко и покидали ее голову сразу после очередной хорошей оценки. Нину это не особенно расстраивало, потому что в жизни было множество вещей поинтереснее школьной программы. Но она всегда успевала понять, чего от нее хочет тот или иной преподаватель, и всегда выдавала правильные ответы.