Детскому сознанию, по мнению Короленко, особенно близко ощущение таинственности, загадочности мира и жизни, и потому дети уже по самой своей природе поэты, художники, часто интуитивно угадывающие то, к чему еще только идет наука. Таков фантазер Голован из очерка "Ночью" (1888), задумывающийся над проблемами жизни и смерти.
      Пытаясь уловить таинственную, но несомненно существующую для него "связь между глубинами природы и глубинами человеческой совести", Короленко обращался к трудам физиологов, биологов, психологов. Что же искал писатель в этих трудах?
      В письме 1888 года к начинающему автору К.К.Сарханову Короленко рекомендовал ему, для того чтобы понять, что такое тенденция и что такое идея, "поработать над физиологией, психологией и психологическими критиками", у которых он найдет "положительные доказательства того, что громадная часть наших умственных процессов имеет характер "рефлексов" и может совершаться с замечательной стройностью помимо сознания", и что "бессознательность даже и намерения не такое уж недоразумение" (X, 102).
      В этом высказывании Короленко уже намечается путь, по которому писатель придет к пониманию соотношения в человеке биологического и социального начал. Оказывается, что действия, намерения и поступки, к которым приходит человек как бы инстинктивно, подсознательно, стихийно, могут быть выражением не только природы человека, но и являться результатом глубоко вошедших в его сознание принципов, правил, представлений, заданных тем или иным социальным слоем.
      Так, например, когда Короленко говорит в "Слепом музыканте", что матери Петра Попельского "как-то инстинктивно не нравились музыкальные сеансы" кучера Иохима, то это совсем не значит, что есть такой "инстинкт", по которому человеку с хорошо развитым музыкальным слухом, должно обязательно не нравиться талантливое исполнение на простом народном инструменте. Просто в Анне Попельской заговорили ее сословные предрассудки, представления. Как "ей, "милостивой пани" Попельской, слышавшей гром рукоплесканий "избранной публики", сознавать себя так жестоко пораженной, и кем же? - простым конюхом Иохимом с его глупою свистелкой!" Но красота ее внутреннего облика в том и заключается, что она сумела заставить себя вслушаться в музыку своего конюха, так сказать встать на его точку зрения, отбросив воспитанные в ней средой взгляды. И тогда "...она открывала окно, облокачивалась на него и жадно прислушивалась. Сначала слушала она с чувством гневного пренебрежения, стараясь уловить смешные стороны в этом "глупом чириканье"; но мало-помалу, - она и сама не отдавала себе отчета, как это могло случиться, - глупое чириканье стало овладевать ее вниманием, и она уже с жадностью ловила задумчиво-грустные напевы".
      Подобное, социологическое понимание непосредственного, инстинктивное, стихийного Короленко мог почерпнуть и у своих идейных предшественников и наставников. Так, еще Белинский в статье 1841 года "Идея искусства" писал: "...непосредственность, составляющая такое важное условие личности всякого человека, является и в действии человека. Бывают случаи, в которых наша натура как бы действует за нас, не ожидая посредничества нашей мысли или нашего сознания, - и мы как бы инстинктивно поступаем там, где, по-видимому, невозможно действовать без сознательного соображения. Так, например, случается, что человек, сильно ушибшись... о какой-нибудь... предмет, всякий раз, как проходит мимо того места... наклоняется бессознательно. Но гораздо выше и поразительнее те непосредственные действия человеческого духа, в которых проявляется его высшая жизнь. Как бы ни было свято и истинно убеждение человека, как бы ни были благородны и чисты его намерения, но чтобы высказать или привести их в исполнение... необходим тот вдохновенный порыв, в котором сливаются воедино все силы человека, физическая природа его проникает собою духовную его сущность... разумное действие становится инстинктивным движением" .
      Тот же смысл вкладывает П.Лавров в термин "зоологический культурный элемент", которым он пользуется, в частности, в своих "Исторических письмах", очень хорошо известных Короленко. По Лаврову, целая группа влечений и потребностей усваивается человеком "бессознательно", "от общественной среды", и хотя смысл этих влечений и потребностей люди "отыскивают и угадывают", но для каждой личности, живущей в данную эпоху, в данных формах культуры, он есть нечто внешнее, независимое от ее сознания.
      В повести "Слепой музыкант", которую сам Короленко назвал "этюдом", тем самым как бы подчеркивая ее научный, исследовательский характер, и очерке "Мгновение" Короленко ближе всего подходит к органическому, непротиворечивому соединению социального и биологического начал при объяснении человека. Если в рассказах "Яшка", "Убивец", "В дурном обществе", "Соколинец" автор выступает прежде всего как исследователь общественных отношений, проявление "природных" качеств человека внешне воспринимается как нечто "нелогичное", "безумное", то в "Слепом музыканте" и "Мгновении" все как бы переворачивается, и, казалось бы, неестественное стремление к свету слепорожденного мальчика Петра Попельского или пробуждение к активной деятельности "забывшего себя" в одиночной камере испанского инсургента Диаца Короленко раскрывает как естественное, логичное, закономерное.
      Так, например, для начальных глав повести "Слепой музыкант" социальное происхождение Петра Попельского не играет определяющей роли. Важно, что он человек, а значит, "звено в бесконечной цепи жизней, которая тянется через него из глубины прошедшего к бесконечному будущему". В качестве частицы бесконечной природы он наследует "представления, которые не могли быть приобретены личным опытом", и "могучие побуждения", заложенные в нем "самою природою". Но этот "внеличный опыт" и эти побуждения не могут быть реализованы Петром Попельским, так как из-за трагического стечения обстоятельств он лишен возможности удовлетворить одну из важнейших потребностей человека - потребность видеть. Для того-то и исследует Короленко патологический случай, чтобы показать, как природа подымается "бессознательным протестом против индивидуального "случая" за нарушенный общий закон". Один из важных аспектов этого "общего закона" для Короленко заключается в том, что всякая способность, присущая человеку как биологическому виду, "носит в самой себе стремление к удовлетворению", и потому слепорожденный мальчик будет стремиться видеть, побуждаемый инстинктами, неясными "толчками природы", "бессознательными желаниями", смутными стремлениями. Эти "толчки природы" и "бессознательные желания" и анализирует Короленко в повести "Слепой музыкант", которая местами напоминает исследование по биологии и психологии.
      Та же тема и в небольшом очерке Короленко "Мгновение", работу над которым он начал, как и над повестью "Слепой музыкант", в 1886 году. Но в очерке "Мгновение" мы не найдем ни биологических терминов, ни анализа "наследственных представлений", ни попытки с помощью логических категорий сформулировать "общий закон" жизни. Все то, что пытался доказать и объяснить Короленко в "Слепом музыканте", сконцентрировалось в "Мгновении" в конкретном, зримом образе-метафоре - образе морских камней, символизирующих подспудные, инстинктивные, бессознательные, данные человеку от природы качества, порывы, стремления, скрытые в его душе, как камни на дне моря, но проявляющиеся в минуты крайнего напряжения.
      В первой главке очерка "Мгновение" появление этого образа как бы подготовляется описанием начала шторма на море: "Кое-где темную поверхность его (моря. - Б.А.) уже прорезали белые гребни валов, и тогда казалось, что это таинственная глубь океана пытается выглянуть наружу, зловещая и бледная от долго сдержанного гнева". Атмосфера, насыщенная грозой, возбуждает узника, вызывая в его душе давно забытые порывы, "темное волнение" и "неясную тоску". Тогда и появляется в третьей главе очерка образ морских камней, ранее неподвижно лежащих на дне моря, но теперь пришедших в движение: "Только когда поднимался восточный ветер, особенно сильный в этих местах, и волны начинали шевелить камнями на откосе маленького острова, - в глубине его души, как эти камни на дне моря, начинала глухо шевелиться тоска, неясная и тупая". Шторм надвигался, и уже стало слышно, "как камни лезут со дна на откосы берега". Испанский инсургент, сознание которого едва брезжит, а душа "уснула", сопротивляется воздействию природных сил: "Диац только повел плечами и решил лечь пораньше. Пусть море говорит, что хочет... Ему нет дела... до голосов моря". Но он не в силах противостоять воздействию стихии: "...по временам брови его сжимались и по лицу проходило выражение тупого страданья, как будто в глубине усыпленного сознания шевелилось что-то глухо и тяжко, как эти прибрежные камни в морской глубине..." Душа героя очерка "Мгновение" просыпается от долгого сна, его сознание "проясняется", и "оживают давно угасшие желания", и он взламывает решетку камеры как раз в тот момент, когда "со дна, как бледные призраки, лезли на откосы огромные камни, целыми годами, лежавшие в глубине". Как мы видим, Короленко очень важно подчеркнуть связь духовных и естественных, природных процессов (для чего он и пользуется аллегорией - "подспудные", "инстинктивные", "природные" свойства души - "камни на дне моря"), ибо, как писал он в "Слепом музыканте", человек есть частица бесконечной природы, а значит, включен в "неразрывную связь жизненных явлений, которая проходит, дробясь, в тысяче процессов..." Само же море в очерке "Мгновение" символизирует силу и мощь природных стихий, и именно на его "дико сознательный" шум отвечает Диац криком "неудержимой радости, безграничного восторга, пробудившейся и сознавшей себя жизни".
      Но само стремление познать "неразрывную связь жизненных явлений" или "взаимную связь существ" не позволяло писателю ограничиться только анализом инстинктивных, стихийных, подсознательных порывов, роднящих человека с природой, а вело его к открытию того, что непосредственные, стихийные движения человеческой души связаны также с воздействием общества на человека.
      "Прозрение" Петра Попельского заключается в том, что он сумел преодолеть эгоистическую сосредоточенность на собственном страдании и, окунувшись в ранее неведомый ему мир нищеты, горя и слез, сумел почувствовать страдание обездоленных, как свое собственное. Тогда он научился отдавать людям накопленные им богатства души и сердца. И он стал делать это не только по велению разума или долга, а повинуясь искреннему, непосредственному порыву.
      И "пробуждение" Диаца, вероятно, не состоялось бы, если бы в призывный рев моря не вторгся бы звук повстанческих, выстрелов на берегу.
      Точно так же редкая доброта, мягкость, умение увидеть мир глазами другого человека, понять и простить его, сочетались у Короленко с решительностью и неколебимостью борца и гражданина. Ибо он твердо знал, что в обществе должна быть такая "температура", которая способствовала бы "затвердеванию" добродетели и возможности для человека проявить все свои природные способности. И когда Короленко видел, что атмосфера в обществе сгущалась от несправедливости, злобы, беззакония или равнодушия, он не колебался, а, повинуясь непосредственному душевному порыву, шел к голодающим крестьянам и писал потрясавшие Россию очерки "В голодный год", отправлялся на улицы и площади во время еврейских погромов и, рискуя жизнью, требовал прекратить братоубийственную рознь, разоблачал тайны министерства внутренних дел и клеймил позором "героя" русско-японской войны генерала Куропаткина или просто хватал за руку зарвавшегося грабителя.

Примечания
 
1

2

3

4

5

6

7