Благородная девушка

Аверченко Аркадий
Благородная девушка

      Аверченко Аркадий
      Благородная девушка
      Самым серьезным человеком в свете я считаю своего друга Степана Фолиантова.
      Даже в имени его и фамилии - есть что-то солидное, несокрушимое...
      Поэтому я имел полное право окаменеть от изумления, когда одним весенним вечером он, как экваториальная буря, ворвался ко мне и сообщил, изнемогая на каждом слоге:
      - Ну, конец, брат! Поздравь меня - я влюблен.
      Если бы дьякон соборной церкви остриг волосы, вымазал лицо жженой пробкой и, надев красный фрак, выступил в кафе-концерте на эстраде в качестве негра, исполняющего кика-пу, - это было бы более подходящее, чем то, что сообщил мне Фолиантов.
      - С ума ты сошел? - недоверчиво ахнул я.
      - Ну, конечно! Я об этом же и говорю. Ах, какая женщина! Понимаешь: ручки, ножки и губки такие маленькие, что... что...
      - Что их совсем не видно? - подсказал я.
      - А?.. Ну, это ты уж хватил. Нет, их видно, но они просто крохотные. А глаза, наоборот, такие огромные, что...
      - Что занимают территорию всего лица?!
      - А? Ну, ты скажешь тоже. Просто огромные глаза. И красивые до безобразия!.. Носик...
      - Выпей вина и расскажи лучше о характере.
      - Характер? Ангельский. Бескорыстие? Дьявольское! Достаточно сказать, что, когда мы бываем в кафе, - она всегда платит свою треть. Идем в театры - она за билеты платит треть. Садимся на извозчика...
      - Почему же такая странная дробь - треть?
      - А брат же с нами всегда.
      - Чей?
      - Странный вопрос: ее! Он ко мне очень привязался... Светлая личность! Бываем втроем. Ой, опоздал! Уж ждут.
      И умчался этот странный Фолиантов - так же бурно, как и появился.
      * * *
      На другой день появился расстроенный.
      - Выгнала.
      - Вот тебе раз. За что?
      - Я сдуру предложил денег. У них ведь не густо. И брат кричал тоже. Обиделся. Вот тебе и Константинополь! А говорят - город продажных женщин и торгующих женщинами мужчин.
      Он вынул портрет прехорошенькой девушки и принялся жадно целовать его.
      - Дай и я поцелую, - попросил я, - глубоко растроганный.
      - На. Ты ее тоже полюбишь, когда узнаешь.
      Мы долго по очереди целовали портрет и потом сидели, глядя друг на друга со слезами на глазах...
      - Ты, наверное, грубо предложил ей деньги, - укоризненно сказал я. Вот она тебя и выгнала. А ты сделай как-нибудь деликатнее...
      - Ну? Как же?
      - Выдай ей вексель на круглую сумму и объясни, что все мы, мол, под Богом ходим, что мало ли что может случиться и что, если ты умрешь, для тебя будет невыносимой мысль, что любимый человек бедствует. Сколько ты ей, дурья голова, предложил?
      - 500 лир.
      - Ну, вот и напиши на эту сумму. Да вложи в коробку с шоколадом. Все-таки вексель в шоколаде - это не грубые материальные деньги в кулаке.
      - А если совсем выгонит?
      - В Константинополе-то? Не выгонит.
      Умчался Фолиантов.
      * * *
      Примчался Фолиантов:
      - Что было! Слезы, истерика. "Так ты, говорит, думаешь, что я тебя из-за денег люблю?! Уходи!" Два часа на коленках стоял. Сказал, что, если не возьмет, - пойду и утоплюсь в Босфоре. Она страшно испугалась, заплакала еще раз и взяла. Просила только брату не говорить.
      - Вот видишь, как все хорошо.
      Через два дня случилось происшествие, которое потрясло не только Фолиантова, но и меня.
      - Понимаешь, - рассказывал он. - Все началось из-за того, что в театре она на кого-то посмотрела, а я приревновал... Вернулись к ней домой, я наговорил ей разных слов и, в конце концов, сказал, что она меня совершенно не любит. Она заплакала, потом спросила: "Значит, выходит, если я тебя не люблю, то встречаюсь с тобой только из-за материальных интересов?! Так смотри же!" Вскочила, вынула из шкатулки мой злополучный вексель, нарвала на клочки и бросила к моим ногам.
      Я ахнул:
      - Вот это женщина! Прямо-таки Настасья Филипповна из ж ты думаешь теперь делать?
      - Написал уже другой. Так или иначе - всучу ей.
      - Вот тебе и Константинополь... - покачал я головой. - Встречусь с ней - в ножки поклонюсь.
      Мы оба сияли, как солнце. Два солнца в одной комнате - это была редкая астрономическая комбинация.
      * * *
      - Помирились! - радостно крикнул мне с извозчика Фолиантов. Уговорил принять новый. Ну, характер же! Порох.
      На Пере, когда один человек едет на извозчике, а другой плетется по мостовой, - трудно разговаривать. Потому я не добился подробностей.
      На другой день произошли новые события.
      - Это огонь, а не женщина, - кричал мне с порога Фолиантов. - Теперь уже не я ее, а она меня приревновала!..
      - Ну, и...
      - И порвала в клочья второй вексель!
      - Третий дай! - кричал я в экстазе.
      * * *
      С тех пор события приняли более или менее ритмичный характер...
      При малейшем поводе эта странная бескорыстная девушка выхватывала из шкатулки пошлейший документ моего друга и тут же в бешенстве ревности или незаслуженной обиды - разрывала его в мелкие клочья.
      Друг прибегал ко мне, мы оба долго сидели, растроганные, а потом, как два упорных осла, решали, что это девушке не поможет: она все равно получит новый вексель...
      Я помню точно: эта борьба великодуший случалась ровно шесть раз. Шесть векселей было подписано, шесть было выхвачено из шкатулки, шесть, в безумном порыве, было разорвано на глазах друга, шесть раз мы, растроганные, тихо плакали на груди друг у друга...
      * * *
      А сегодня мой друг Фолиантов явился таким расстроенным, каким я его никогда не видел.
      - Шестой изорвала? - догадался я.
      Он сидел молча, яростно покусывая головку трости.
      - Что ж ты молчишь?.. Как поживает наш цветочек, наше ясное солнышко?..
      - Чтоб оно лопнуло, это твое солнышко! - заревел мой друг, стуча тростью по дивану, как по злейшему врагу. - Если бы эту кобылу повесили я с удовольствием дал бы намыленную веревку!..
      - Послушай, Фолиантов... Есть такие границы, которые...
      - Нет! Нет никаких границ - понимаешь ты это?! За что я теперь должен платить три тысячи лир или садиться в тюрьму?! А?
      - Опомнись, какие три тысячи?!
      - Да по векселям, которые я, по твоему же совету, на коленках преподносил этой жадной константинопольской собаке!
      - Постой, постой... Об остальном я пока не спрашиваю... Но у нее же был только один твой вексель?..
      - Черта с два! Все шесть - целехоньки.
      - Да ведь она же их рвала?
      - Поддельные рвала! Этот ее альфонс и подделывал под мой почерк.
      - Светлая личность?! Ее брат?!
      - Брат?! Такой же он ей брат, как ты мне падчерица! Полетел я к ней объясняться, а он выходит и говорит: "Если вы не оставите в покое мою жену и не прекратите преследовать ее своей любовью - я заявлю в английскую полицию!" - "А мои векселя?!" - "Это ваши отношения - меня они не касаются. Если вы ей дали шесть векселей за проданную вам каустическую соду или подошвенную кожу - кому какое до этого дело? Ведь подпись на векселях ваша?" А?! как тебе это понравится? каустическая сода!!! подошвенная кожа?!!
      - Признаться, - примирительно сказал я, - во всей этой истории я не узнавал до сих пор Константинополя, и это меня втайне немного тревожило. Теперь я снова узнаю его неизменяемое вечное лицо, и это меня успокаивает.
      - То есть?!
      - Раз девушка оказалась не девушкой, брат не братом, порванные векселя - не порванными и любовь - не любовью, а подошвенным товаром все в полном порядке... Приветствую тебя, старый изможденный развратный мошенник - Константинополь!
      - А как же векселя?..
      - Есть деньги?
      - Последние три тысячи лир были. Кое-как наскребу.
      - Плати. Там заранее рассчитано.