Рассказы о наших современниках

      — Как я сюда... попал? — спросил он, когда она наклонилась над его кроватью.
      — Очнулись? Вас привезли при занятии города нашими войсками. Вы не волнуйтесь, больной, у вас все в порядке, рана не опасна,
      — Давно... тут... — силы вновь оставили Вячеслава, и он глазами досказал то, что не мог докончить словами.
      Медсестра его поняла,
      — Вам нельзя много разговаривать, больной, отдыхайте, отдыхайте. Скоро будет обход врача, перевязку вам сделают.
      И, привычно подоткнув ему одеяло и уже не слушая, что он еще пытался сказать, она уплыла в другой конец палаты.
      С этого дня здоровье Вячеслава пошло на поправку, и, наконец, ему разрешили свидание с матерью. Людмила Николаевна пришла покрытая пуховым платком, с вытертой плюшевой муфтой. Она принесла сыну два больших зелено-янтарных антоновских яблока. Когда мать немного успокоилась после первых поцелуев, восклицаний и слез, сын спросил:
      — Мама, как же все-таки там это кончилось? Людмила Николаевна нервно комкала мокрый носовой платочек:
      — Ну, ты, помнишь, Славочка, как тебя... Когда я услышала борьбу в передней, рычание Налика, я сразу выскочила. Тут как раз этот ужасный нацист и... ударил тебя кинжалом. Я сразу все поняла и вскрикнула; не знаю, слышал ты мой крик или нет? Конечно, я... ну... было ясно, что ты погиб. Что могло тебя спасти? Фашист опустился на колено, стал рвать твой полушубок на шее. Он был как мясник, он искал твое горло, ты застонал, а этот подонок, собачий дрессировщик, несколько раз ударил тебя кулаком по лицу. О, мне даже страшно вспомнить! На меня тогда напал какой-то столбняк, и я не могла пошевелиться.

      Людмила Николаевна снова поднесла платок к глазам.
      — И тут вдруг послышался прямо какой-то рев: это Наль кинулся на обера и вцепился ему вот сюда, прямо в загривок. Перед этим Наль растерянно переводил взгляд с тебя на эсэсовца, с эсэсовца на тебя. Понимаешь, он сперва был в затруднении и все решал, кто же настоящий хозяин, а уже решив... Ведь к тебе он привык с щенячьего возраста, любил, а этому чужаку... просто временно подчинялся. Ох, как они боролись, катались по полу! Вопли, рычание, проклятия. Обер несколько раз пытался встать и все не мог. Он исколол кинжалом всего Налика, но тот так и не разжал челюстей. И тогда я пришла в себя. Я схватила в кухне топор и... у нас в квартире сразу стало тихо, тихо... только ты один стонал. На шум пришел наш сосед Веденеев, помнишь? Старик водопроводчик. С ним мы и спрятали труп фашиста в помойную яму. Он же помог мне дворами перенести тебя к тете Лизе. Домой в квартиру я уже вернулась лишь неделю спустя, когда наша армия вступила в город. Налик так и лежал в холодной ванне. У него было одиннадцать ран: я сосчитала. Похоронила я его в нашем садике под березой… как раз против твоего окна.

«СЕМЕЙНЫЙ ЭКИПАЖ»

I

      ГРУЗОВАЯ автомашина затормозила перед крыльцом правления колхоза «Заветы Ильича». Шофер Марфа Солоухина, небольшая, плотная, в опрятном комбинезоне, застегнутом на груди «молнией», открыла капот грузовика, проверила масло в картере. Валерий, парень лет семнадцати, с румянцем на пушистых щеках, весь в мать, стоя на подножке, ловко вытирал запылившееся в дороге смотровое стекло. Вокруг «ЗИСа» стал собираться народ, из конторы вышел и сам председатель.
      — Хлеб наш возить? — весело сказал он Солоухиной, ознакомясь с путевкой. — Дело. Общежитие подготовлено, там уже живут шоферы из автороты. А это что с тобой за молодой кавалер? Неужто сын?
 

      — Старший, — ответила Марфа и с улыбкой посмотрела на покрасневшего Валерия. Вокруг ее спокойных зеленоватых глаз заиграли морщинки.— Отец на фронте погиб, так он все со мною.
      — Поработать захотел?
      — После десятилетки собирается в автодорожный институт. В летние каникулы просится в напарники, и едем вместе в командировку. Курсы окончил, имеет любительские права, мотор знает не хуже бывалого водителя.
      — Молодец! Из такого инженер получится. Ну, а как ваш «конь»? Хорошо подкован, не хворый? А то знаете старую поговорку: конь бежит — земля дрожит, упадет — три дня лежит. Государству ж, сама знаешь, хлебец нельзя задерживать.
      Председатель обошел вокруг грузовика. Белоглазый мощный «ЗИС-150», с огромными, словно литыми из чугуна скатами, с красным флажком на высоко поднятой кабине, с окованными, закрытыми бортами, не имел ни одной вмятины и, несмотря на густой слой пыли, казался новым.
      — Так эта поговорка про старорежимного коня сложена! — засмеялась Марфа Солоухина. — А наш восемьдесят шесть тысяч километров набегал, и еще в «кузню» не заводили. Смотрите, председатель, извиняюсь, не знакома с фамилией... Петёлкин? Как бы, товарищ Петёлкин, не пришлось, наоборот, нам тут загорать... В колхозах ведь зачастую как бывает. То зерна нет кондиционного, то мешков, то грузчиков — машины и простаивают.
      Председатель сбил на затылок выгоревший картуз с артиллерийским околышем, шире расставил длинные крепкие ногн в парусиновых сапогах. Лоб у него был выпуклый, с большой залысиной, а глаза совсем молодые, горячие, со смешинкой.
      — Видали? — обернулся он к своим колхозникам. — Такие шоферы еше драться полезут! — И вдруг улыбнулся во весь рот, показав крупные зубы. — Комбайнеры не подведут — одной рожью вас засыплем, а там и пшеничка подходит. Заметили, какой урожай вымахал? Айда, начинайте вывозку.
      Из конторы вышла  миловидная беловолосая девушка, одетая в красное с белым горошком платье городского покроя, с красивыми, ровно загоревшими босыми ногами. Черты лица ее еше хранили что-то детское, фигура не совсем сформировалась, но чувствовалось, что она уже знает себе цену и любит покомандовать.
      — Папа, — обратилась она к председателю колхоза, — иди к телефону, Омшаны вызывают.
      — Райпотребсоюз? — спросил Петёлкин и, неторопясь, стал завертывать цигарку.
      — Возьмешь трубку, узнаешь.
      — Вишь, бойкая! — усмехнулся председатель. — Ты вот что лучше, Нютка, поезжай с шоферами, покажи общежитие.
      Девушка вскинула выгоревшие белесые ресницы, как бы мимоходом, но внимательно скользнула взглядом по Валерию и с важностью, не говоря лишнего слова, села в кабину. Валерий вспыхнул — уши его стали маковыми — и, стараясь быть особенно ловким, легко, по-спортсменски влез в кузов. Солоухина повела «ЗИС» по узкой кривой улице — между белеными избами с надвинутыми соломенными козырьками и вишневыми садочками; между дуплистыми вербами и ярко-желтыми картузами подсолнухов, вытянувших из-за плетня тонкие шеи; между палисадниками с красными, белыми мальвами и целыми стадами гусей, что возмущенно гагакали на машину и никак не хотели уступать дорогу.
      — Учитесь? — спросила она девушку. Нюта Петёлкина, видимо, не собиралась вступать в длительный разговор и лишь кивнула.
      — Учусь.
      — В каком классе?
      — Перешла в девятый.
      Здесь и в голосе ее проступила важность.
      — А насчет отметок? Троек нету? Нюта покосилась на водительницу, молча поправила прядь волос за маленьким розовым ухом.
      — Мой молодцом, — с простодушной гордостью сказала Марфа. — Отличник.
      Показав общежитие, Нюта сразу ушла, вдруг надменно сдвинув белесые брови и бросив короткое:
      — До свидания.
      А Валерик, опять стараясь быть особенно ловким, спрыгнул на землю прямо с борта кузова, поспешно оправил рубаху под ремнем и украдкой посмотрел девушке вслед.
      Молча откинул борт, снял с автомашины свой облезлый велосипед и прислонил к завалинке избы. Сел в кабину «ЗИСа» и ходко поехал на главный ток за рожью.
      У Солоухиных еще весной было условлено: если Валерий перейдет в десятый класс на круглых пятерках, первый рейс на элеватор — его. Оставшись в Костраве одна, Марфа разволновалась. То ей казалось, будто в пути у мальчика случилась поломка и он растерялся; то мерещилось, что в Омшанах к нему придерется автоинспектор: права любительские, а почему на грузовике? Марфа накачала шины велосипеда и поехала по колхозным полям: авось незаметнее время пройдет.
      За деревней стеной встала рожь — налитая, желтовато-белая. День развернулся жаркий, солнечный; колосья под ветром тихо звенели и, казалось, просили: «Ой, косите нас — осыплемся». Марфа пригнулась к рулю, быстро крутила педали, названивала на поворотах, и у нее действительно отлегло от души.
      Вспомнился отъезд из родного городка сюда в командировку. Когда в диспетчерской она получила наряд, к ней подошел профорг автоколонны Симуков.
      — Теперь небось месяца полтора не увидимся, — сказал он. — Едешь за семьдесят километров. Ты, Павловна, сама знаешь, Косоголов стотысячник, шофер первого класса, соревноваться с ним — не морс пить. Так что поднажми.
      Работал Симуков ремонтным механиком. Собой он был невзрачный, с ожогом на левой щеке — горел в танке, а голос имел басовитый, словно крупный, широкогрудый мужчина.
      — Учтем, — весело сказала ему тогда Марфа, пряча в карман командировочное удостоверение.
      Теперь отсюда, из Омшанского района, надо тягаться с Косоголовым, который делает рейсы где-то под Белгородом. Эх, хорошо бы обойти его, вывезти зерна больше, да куда уж ей! Баба! Всего четыре класса кончила да на шоферские курсы поступила в середине войны.
      ...Недалеко от дорожки трактор, похожий на сказочного Конька-Горбунка, легко тащил громоздкий серо-голубой комбайн. Быстро вертелось мотовило, пригибая тучные ржаные колосья, властно заставляя себе кланяться, острый нож, словно под машинку, стриг лохматые вихры озимого поля. За бугром показался полевой точок, янтарный ворох намолоченного зерна, красная сортировка. Марфа вдруг свернула на проселок в Омшаны, навстречу Валерику: не смогла побороть тревоги. Может, его выручить надо?
      Хороший у нее парень. Отказался от отдыха на хуторе у деда бахчевника только бы помочь ей работать. С журналом «Автомобиль» и не расстается, на языке одни разговоры о разных марках легковых и грузовых машин. Однако как он держал себя сегодня с председателевой дочкой: и в самом деле кавалер! Оказывается, не такой уж он и «маленький»! А давно ли сидел под столом в рубашонке до пупка, колупал стенку и грыз мел?
      Показались Омшаны: каменные дома на взгорье, кирпичная труба взорванной немцами паровой мельницы. Городок огибала светлая, заросшая кувшинками река Сейм, перед деревянным мостом с расшатанным настилом стоял полосатый шлагбаум, его длинный палеи был высоко поднят в небо, точно предостерегал: здесь ехать тише. Возле будки сидел сторож, хмурый старик в подшитых валенках.
      Сына Марфа встретила возле элеватора у порожней машины,
      — Чего приехала? — сказал он негромко, конфузливо косясь на соседние грузовики. — Когда ты оставишь свою опеку?
      — Видно, уж все матери такие, — сказала Марфа с усталой улыбкой. — Вот ты через месяц поедешь к деду на арбузы: думаешь, я тогда буду спокойна? И женишься — не перестану заботиться... Ну, давай клади велосипед в кузов, поехали обратно.

II

      В начале второй недели в «Заветах Ильича» вдруг встала молотилка: сорвало барабан. Когда Солоухина подогнала грузовик, в деревне не оказалось зерна. Вот досада! Марфа поехала на полевой ток к Попову хутору. Она стала тревожно вглядываться еще издали. Фу, от души отлегло: вон какие вороха зерна желтеют, и мешки насыпаны, подготовлены.
      — Богато живете, — весело сказала Солоухина, выходя из машины у весов.
      — Не жалуемся, — улыбнулся длинный весовщик и победно разгладил жиденький тараканий ус. Карман его брюк оттопыривала квитанционная книжка, из-под кепки на висок спускался засунутый химический карандаш. — Тут за бугром комбайн работает, прямо засыпал рожью. За один вчерашний день до трехсот центнеров намолотил. Забирай, бабочка, зерно кондиционное... А где ж твои грузчики?
      От досады, обиды у Марфы перехватило дыхание.
      — Да разве у вас своих нету?
      — Вчера отказались, говорят, тяжело. Известно— девчата. Новых бригадир покуда не прислал.
      Этого еще недоставало! На главном току зерна нет, здесь — грузчиков, а на третьем, глядишь, и зерна полно, и грузчики есть — мешкотары не окажется, К глазам Марфы подступили злые слезы. Что делать? Пока съездишь в «Заветы Ильича», найдешь предcедателя или в Лоновом хуторе бригадира, а те подберут артель — сколько времени пройдет? Вдобавок потом возвращаться порожняком сюда обратно? Марфа почувствовала слабость в ногах, присела на подножку «ЗИСа».
      Вздрагивая от оборотов мотора, неутомимо работал садово-огородный трактор, с шелестом бежал приводной ремень, грохотали решета двух сортировок, %сыпучими цевками било зерно. Душное облако пыли летело по ветру далеко через дорогу, проворно двигались белые, желтые кофты колхозниц, слышалась звонкая речь, смех. А над расчищенным током, над рыжим колосистым полем поднималось необъятное, мутное от зноя небо, и в стороне невысоко плавал коршун.
      Неожиданно Марфа вскочила, с грохотом открыла задний борт автомашины.
      — Весовщик! — громко окликнула она. — Ты заменяешь завтоком? А ну-ка, организуй колхозниц на погрузку, да живенько. Берись сам с того конца за мешок, давай понесем зерно.
      Весовщик изумленно округлил редкие брови.
      — Да... мое это дело?
      — Может, мое? — вспыхнула Марфа.
      — Оно действительно тебе вроде еще меньше... — Весовщик вынул из-под кепки карандаш, раздумчиво почесал голову. — Вон две бестарки от комбайна рожь везут. Кто ее примет, коли я мешки начну таскать?
      К разговору шофера и весовщика давно прислушивалась босая ладная девушка в голубеньком выцветшем сарафане. Она проворно подошла к грузовику, с живостью сказала:
      — Я приму. И запишу правильно.
      В этой девушке Марфа с удивлением узнала Нюту Петёлкину. Волосы у Нюты были повязаны косынкой, а брови, лицо покрывал густой слой пыли, только блестели глаза да зубы. Она улыбнулась Солоухиной как старой знакомой — очень просто, уважительно и несколько даже застенчиво. Куда девался ее недавний гонор? Марфа отмякла, хотела сказать: «Значит, и ты тут работаешь?» Но в это время весовщик усмехнулся, передал карандаш девушке.
      — Держи, Нютка. Придется, видно, грузить, не то вы с этой шоферкой еще в усы мне вцепитесь.
      И бережно разгладил реденький, будто выщипанный ус.
      Когда уже взвешивали последние мешки, к току на гладком взмыленном караковом жеребце, запряженном в дрожки-бегунцы, подъехал Петёлкин. Офицерские галифе его и щегольские брезентовые сапоги были в ржаной мякине и пыли. Марфа расправила натруженные плечи, насмешливо проговорила:
      — Все-таки, председатель, подвели-то вы?
      Петёлкин удивленно нахмурил большой, с залысиной, медный от загара лоб.
      — Чем?
      — Помните, поговорку мне сказали: «Конь бежит, а потом лежит».— Марфа кивнула на свой грузовик.— Вот он, мой конь. Могу и вас прокатить... хоть до самого «Заготзерна». А вот грузчики где? Ваш колхоз соревнуется с «Чапаевым», а может, и я с каким шофером соревнуюсь? А? По часовому графику я уже должна сейчас к омшанскому элеватору подрулять, а я еще и в рейс не отправлялась. Мешки сама таскаю. Что, порядок? На чей счет простой машины запишется?
      — Так его! Покрепче! — сказала Нюта, весело глядя на отца.
      Председатель погрозился дочке, соскочил с дрожек и поручил ей подержать каракового жеребца. Петёлкин расстегнул верхние пуговицы кителя, бодро, крепко потер ладонями щеки и сказал: «Бр-р», точно хотел встряхнуться. А лицо у него было невыспавшееся, морщинистые веки набрякли, покраснели, и всем стало видно, что держится он только усилием воли.
      — Вот что, Солоухина, — решительно и сердечно сказал Петёлкин, — машину грузила — за это спасибо. Колхоз в долгу не останется: яблочками отблагодарим. А насчет простоя — видишь, с молотилкой зашились. Бригадир и сейчас в МТС сидит, торопит с ремонтом. Так что не будь мелочной. Грузчиков я тебе сам организую через двадцать минут. Закрепим их до конца хлебопоставок. Договорились?
      Он хотел весело подмигнуть, да вдруг широко и смачно зевнул. Марфа лишь улыбнулась.
      Перед обедом, сдавая сыну машину, она рассказала о задержке с зерном. «ЗИС» стоял на траве перед беленой избой, отведенной шоферам под квартиру. Среди вишенника в хозяйском саду виднелись две колодки, и пчелы часто залетали за плетень. Валерий шприцевал солидолом шкворни переднего моста.
      — Мам! — вдруг радостно воскликнул он и выпрямился. — Я нашел выход.
      — Какой?
      Он показал на свой облезлый велосипед, прислоненный к завалинке и ярко блестевший спицами в прямых лучах солнца.
      — «Жеребенок» мой. Пока ты будешь возить мешки на «Заготзерно», я с утра стану объезжать тока, узнавать, где есть хлеб к отправке. А в мою смену ты будешь ходить в разведку. Вот и не придется впустую гонять машину по дорогам.
      Марфа засмеялась, ласково поерошила сыну курчавый чубчик.
      — Ловок ты, Валерка, на выдумку. Что я без тебя делать стану, как уедешь к деду!
      Парень уклонился от ласки и промолчал в ответ.

III

      Погода испортилась: духоту сменили дожди. То день стоял погожий, с высокими сахарными облаками, а к вечеру небо затягивало и дождь лил всю ночь; то ночь выдавалась жаркая, сухая, утро наступало без росы, и вскоре горизонт крестили молнии, начинало погромыхивать, и лохматые черные тучи надвигались, как чьи-то огромные, грозно насупленные брови. Не успеют дороги провянуть, не успеет их обдуть ветром, как вновь замешивается жирная мазутная грязь.
      В уборке и вывозке хлеба наступили перебои.
      Марфа не забывала про Косоголова. Пока она здесь, в омшанских хлябях, будет делать простои, он там, в Белгородском районе, гонит рейс за рейсом и набирает тонна-километраж. В одну из поездок, пока в лаборатории брали зерно на анализ, оформляли документы, Марфа позвонила на базу. Там, далеко, за семьдесят километров, в Фетяже к проводу подошел профорг Симуков. Она узнала его по басовитому голосу.
      — Иван Филимоныч?
      Он тоже узнал водительницу.
      — Павловна? Алло! Какие успехи?..
      — Чем мне хвалиться? — сказала Марфа в трубку. — Работаем.
      Она помолчала: не скажет ли что Симуков про Косоголова? Они с Валерием поставили рекорд: за рабочий день перевезли двадцать девять тонн зерна. Председатель колхоза похвалил их при народе.
      Симуков понял ее:
      — Косоголов тут перебросил за сутки тридцать четыре тонны. Дает жизни!
      Горло у Марфы пересохло, трубка отяжелела в руке.
      — Это совсем отлично, — тихо выговорила она.
      — Что? — переспросил Симуков. — Павловна! Ты чего сказала? Алло! В общем учить тебя нечего, Павловна, жми. Видишь, дожди начали высевать, а нам еще подсолнух возить, сахарную свеклу, осенью по таким трассам труднее будет. А за дом не беспокойся. Вчера после работы специально заходил. Второй твой малыш совсем богатырь: букварь читает, бабка с ним ног лишилась: все таскает ее в лес по ягоды.
      Отъезжая порожняком от элеватора, Марфа с тревогой думала: «Отстала. Тянуться надо. А как догонишь этого чертушку Косоголова, когда у него стаж двадцать лет и сам двужильный?»
      По ту сторону светлой тихой речки, заросшей кувшинками, у поднятого шлагбаума сидел носатый дед сторож в подшитых валенках и сосал трубку. «Есть же счастливые люди, которых ничто не беспокоит»,— позавидовала Марфа.
      В Костраве на главном току в ожидании, пока нагрузят машину, она прилегла на душистый, свежий ворох соломы. Обычно шоферы так урывками дремали, наверстывая ночной сон.
      Солнце палило нещадно, как это бывает перед ливнем, потный ветерок, касаясь кожи, словно лизал ее горячим языком, в стерне за огромным золотым ометом звонко трещали кузнечики, бродили гуси, собирая колоски. Был обеденный перерыв, молотилка и сортировки стояли, колхозники полудневали, и непривычная тишина обнимала окрестность. В полове с азартом чирикала воробьиная стайка — словно они здесь были полные хозяева. Марфа потянулась, легла на спину, заложила руки за голову, бездумно глядя на серебристо-лиловые дождевые облака, что низко плыли в синем промытом небе.
      И тут с другой стороны соломенного вороха к ней донеслись знакомые голоса, негромкий воркующий девичий смех. Марфа осторожно выглянула. В короткой лиловой тени, отбрасываемой ворохом, сидела Нюта Петёлкина, умытая, чистенькая, с красным гребешком в белесых волосах... и ее Валерик. На коленях у девушки был разостлан клетчатый платочек, а на нем разложены кусок сала, два сваренных вкрутую яичка, огурцы, ржаной хлеб. Нюта усиленно приглашала Валерия «закусить», а тот, видно, стеснялся и все проводил пальцем по горлу: мол, сыт, некуда.
      — Вы учитесь в Омшанах? — спросил он, смотря на ее полный рот.
      Она отрицательно качнула головой, с трудом проглотила и улыбнулась.
      — Нет. Ой, чуть не подавилась!.. В Милечкине. Вы ж через Милечкино хлеб на элеватор возите — разве не видели там нашу десятилетку?
      Несмотря на улыбку, и голос и вся поза Нюты опять выражали важность, сознание своего обаяния. Марфа усмехнулась: «Ах, девчонка, девчонка, уже пробует на парнях коготки, а у самой небось сердчишко бьется, как перепелка в силке. Но Валерик-то! Даже баском заговорил. А ведь у него и в самом деле голос ломается, эвон пушок какой темный на верхней губе. Вот так профилем он на отца похож. Эх, посмотрел бы на него сейчас покойник гвардеец!..»
      — У вас большая библиотека в школе? — спросила Нюта, беря с бумажки щепотку соли и посыпая облупленное яичко.
      — Хорошая. Весь Чехов, Алексей Толстой. И Жюль Верн есть. Только меня больше техническая литература интересует. Я выписываю журнал «Автомобиль». Сам, на дом.
      — А у нас читать нечего, — чуть вздернула она плечом. — Зато очень сильный драмкружок. В клубе есть декорации, костюмы. Я играю. Вы любите постановки?
      — Я? Не осо... в общем, конечно, конечно!
      Нюта подарила Валерия взглядом. В повороте ее шеи, в движениях, с какими она резала огурец, в манере смеяться, чуть запрокинув голову сквозило чувство внутренней красоты, свойственное девушкам, знающим, что они нравятся.
      — Вы, наверно, Валерий, все с этими… с машинами своими возитесь?
      — Отечественные марки я действительно изучил не плохо, — он покраснел от удовольствия. — Знаете, Нюта, если бы меня спросили, какую я хочу иметь машину, я бы выбрал только «ГАЗ-57». И знаете почему? У него обе оси ведущие. Этот «козел» куда лучше нашей «Победы», американских «ролл-ройсов», разных «оппель-капитанов...».
      Солома зашуршала под локтем у Марфы, она осторожно встала с вороха и отошла к машине. А то еще спугнешь или подумают, что подслушивала. Но ее мальчик-то, а? Неужели становится взрослым? Вот заговаривает с девушкой, может уже считает, что и влюбился? А еще в прошлом году заявил: «Девчонки? По-ду-маешь! Позавиваются и лезут на площадку, когда мы играем в футбол... а сами и ударить не умеют». Скажи на милость, один сын подрос, оперяется? Не заметишь, как и младший пионерский галстук заменит комсомольским значком.
      Значит, воспитала? Сама! А, овдовев семь лет назад, боялась, что не вытянет, пропадет. Спасибо, что в горе помогли товарищи по работе. До чего же летит жизнь! И жалко ее и радостно: все вокруг растет, наливается соком.

IV

      В конце июля, вернувшись вечером из рейса, Марфа нашла в общежитии записку: «Ребята утащили в клуб на самодеятельность. Отдохни и ты, мамочка». Марфа весело усмехнулась: знает она, какие «ребята»: в юбке и с красным гребешком в белесых волосах. Ну что ж, она рада, пусть Валерик повеселится с молодежью.
      За рулем Марфа провела три четверти суток,
      Можно бы действительно вздремнуть часок, но тогда Косоголов еще дальше оторвется.
      Теплый ветерок июльской ночи обвевал щеки Марфы, шею, когда она выехала в шестой рейс.
      Вон далеко в хлебах ползет молочная полоска света: с фонарями работает комбайн. За болотом в смутном зареве желтеет небо: наверно, в Поновом хуторе на току идет молотьба.
      Под круглым посветлевшим месяцем смутно забелели избы, встали два черных тополя на въезде: деревня Милечкино. Пустую улицу перерезали резкие тени, от ворот негромко тявкнула одинокая собачонка и словно задремала. Темные подсолнухи за сохами плетней закрылись лепестками, низко свесили головы — будто стоя спали. Марфа секунду подумала и решительно свернула с мощенной булыжником трассы в тихий проулок. Возле кирпичного, ярко освещенного клуба затормозила машину, выключила мотор.
      «Ну-ну, что там у них?»
      С балкончика в открытое окно Марфа увидела разукрашенный плакатами зал, скамьи, заполненные молодежью, сцену и «оркестр»: аккордеон и гармошку. Концерт самодеятельности был в полном разгаре: исполнялся народный танец. Девушка в нарядном фартуке и на высоких каблучках лебедью плавала по дощатым мосткам, а вокруг нее вприсядку вился парень в расшитой рубахе с шелковым пояском и стриженный под бокс.
      Сколько Марфа ни вглядывалась, она никак не могла найти сына: окно изнутри наполовину заслоняли девушки. Вот со скамей послышались шумные аплодисменты; танцоры раскланялись и убежали за кулисы. Гармонист рукавом вытер вспотевшее лицо; обмахивались платочками, кепками и многие зрители: видно, в зале стояла изрядная духота.
      Конферансье, прилизанный парень без переднего зуба, с огромным красным бантом на груди, развязно объявил следующий номер:
      — Сейчас ученица девятого класса Милечкинской средней школы Аня Петёлкина исполнит колхозные частушки. Прос-сим!..
      И похлопал кончиками пальцев.
      На сцену вышла Нюта — густо нарумяненная, с подведенными ресницами, в крупных красных бусах, сделанных под коралл, и в длинном цветастом сарафане, каких теперь никто не носит. Марфе она показалась выше ростом, полнее — совсем сложившаяся девушка. Улыбаясь на все стороны, Нюта притопнула, еле заметно игриво повела плечом, завела сильно, звонко, с озорным вызовом:
 
Я девчонка боевая,
Я на тракторе пашу.
Как отпашемся, отсеемся,
Любого запляшу.
 
      Нюта ступила шаг к рампе, жарко, лукаво блеснула глазами куда-то в зал.
 
Мой миленочек в Омшанах
В техникуме учится.
Ой, хороший инженер
Из него получится!
 
      И тут Марфа увидела Валерия: курчавый затылок, красное, горевшее ухо, спину в чистой праздничной рубахе. По напряженной позе сына она почувствовала, что парень сейчас весь обращен во внимание. Марфа тихонько засмеялась, вздохнула, медленно сошла с балкончика, и, пока вынимала из сиденья кабины ручку, заводила автомашину, ее провожала песня:
 
Лети, голубь, через прорубь,
Через дальнее село...
 
      Солоухина вновь вывела «ЗИС» на главную мощеную улицу деревни и продолжала рейс на элеватор. Ярко освещенные окна клуба, сонные избы Милечкина, глухие сады — все потонуло сзади во тьме. Зорко вглядываясь в лунную дорогу, Марфа думала:
      «Ночь, самое бы отдохнуть, а Валерику, Нюте всей этой колхозной молодежи веселье. У них своя жизнь. Завтра чуть свет в поле». Ну и что? Не такой ли она была в девках? Только жизнь тогда не баловала. На посиделках от махорочного дыма хоть коромысло вешай, развлечения — одни семечки.
      Восток уже начал светлеть — коротка июльская ночь, заря с зарей сходятся, — когда автомашина подошла к деревянному мосту через реку Сейм, задернутую предутренним туманом. Неожиданно злой красный огонек, словно вывороченный глаз, перегородил грузовику путь. Глаз оказался фонарем, подвешенным на шлагбаум. Проезд был закрыт.
      От будки не спеша подошел седобородый сторож в телогрейке, валенках.
      — Заворачивай! Ай не видишь? Пруться на запретный свет, чисто мотыли.
      — Отец, — озадаченно сказала Марфа, — чего мост-то закрыли?
      — Тебя забыли спросить.
      Старик зевнул. Голос у него спросонок был сердитый.
      — Куда же теперь мне объезжать?
      — Грамотная? Читай, вон для этого указка выставлена. На старый переезд, вот куда. Что я вам, докладчик, всем докладывать? Аль ты нездешняя, с планеты Улан? Погоняй, погоняй, тут всего три километра. Пруться, как мотыли...
      Выйдя из машины, Марфа ухватилась крепкой рукой за окованный борт, поставила ногу на скат и, поднявшись, стала толкать крайнего молоденького грузчика в кепке и резиновых сапогах.
      — Ребята! Слышь? Ребята! Элеватор скоро. Давай готовь мешки.
      Грузчики зашевелились. Сторож неожиданно спросил:
      — Ты, девка, чего везешь-то. Не хлеб?
      — Хлеб, — неохотно отозвалась Марфа. У нее такое хорошее настроение было и вот испортили с этим объездом.
      — То-то я слышу: «на элеватор». Так бы и сказала: «Хлеб, дед, везу». Хлеб — это совсем иной разрез. Сейчас подыму шлагбаум. Только ты, девка, держись середкой моста, к левому краю не правь, там выбоина и перилки завалились. Завтра ремонтники скорой руки залатают, опять поедете. Так бы и сказала: мол, зерно, дед, на ссыпку, — это совсем другой лозунг.
      Бормочущий голос старика удалился. Красный, повисший во тьме глаз медленно стал подниматься, и теперь он уже не казался злым, а наоборот, даже приветственно взмахнул на прощанье и забрался повыше, чтобы лучше светить.
      Автомашина с ревом стала подниматься по взгорью спящего городка. Едва «ЗИС» затормозил у «Заготзерна», как возле него очутилась совсем юная визировщица со щупом.
      — Кто это приехал? — сказала она, заглядывая в кабину. — Марфа Павловна? Салют! Какую сейчас Москва музыку передавала по радио!

V

      «Семейный экипаж» крупно поссорился. Прошел месяц с начала работы в Костраве, и Марфа собрала сына в колхоз к деду бахчевнику: пора отдохнуть перед учебой. Неожиданно Валерий наотрез отказался ехать на хутор. Впервые он «показал характер». Мать накричала на него, обозвала «упрямым козлом» и пригрозила с первой попутной машиной отослать домой, в Фетяж.
      Весь этот день она тайком приглядывалась к сыну, наблюдала.