Севастопольская арифметика

У нас не хватало ни машин, ни людей, но мы старались действовать по принципу завещанному нам Нахимовым: «В случае встречи с неприятелем, превышающим нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело».

Сквозь сплошной грохот рвущихся бомб и рев моторов дико выли сирены на пикирующих бомбардировщиках. Перед уходом в блиндаж Бабаев насчитал на подходе к Херсонесскому маяку до тридцати Ю-87 и столько же «мессершмиттов». Земля в блиндаже ходила ходуном, с потолка сквозь щели между бетонными плитами сыпался мелкий песок. Летчики сидели на нарах, нещадно дымили. В углу на столе адъютанта подрагивало пламя коптилки.

Стараюсь уловить что делается там, наверху. Бомбежка вроде несколько стихает: стали слышны жидкие залпы изувеченной бомбами плавучей батареи «Не тронь меня». Батько Ныч, дымя трубкой, плечом подпирал дверной косяк, как-то сразу, вдруг, наступила тишина. Значит, «Юнкерсы» улетели.

– Приготовиться к вылету. Всем.

А «всех» – то осталось – шестеро: три боевые пары Авдеев-Катров, Бабаев-Акулов, Макеев-Протасов. И еще – на правах заместителя командира эскадрильи «безлошадный» капитан Сапрыкин. Адъютант позвонил инженеру: «яки» при налете не пострадали. Значит, на задание пойдут все.

– Идем на сопровождение штурмовиков!.. В район Балаклавы.

Ребята засуетились – пока молчат дальнобойные орудия, нужно успеть к самолетам.

– Посмотрю обстановку, – сказал Ныч. Мы пошли к выходу.

От густой пыли и дыма померкло клонившееся к морю солнце. Когда ветер отогнал пыль за Казачью бухту, Ныч увидел возле летного поля изуродованный трактор и отброшенный в сторону каток. «Пропал Падалкин», – подумал с сожалением комиссар. А краснофлотцы аэродромной команды уже засыпали щебенкой воронки. Поперечная полоса на крутой обрыв берега, кажется, особо не пострадала.

Из блиндажа один за другим стремительно выскакивали летчики.

Быстрее всех достиг своего самолета Бабаев. Остальных застал в пути очередной «сеанс» дальнобойной батареи. Снаряды разрывались не все, некоторые со свистом проходили над головой. Таким обычно не кланялись: они ложились с большим перелетом на другой стороне мыса, в камнях. Немцы думали, что там – наши подземные ангары.

– Ну, Иван Константинович, с твоего благословения, – сказал я. Командуй тут.

– Счастливо, – пожелал Ныч. Подбежал Марченко.

– Куда?

– Где тебя черт носит? Срочно. На старт! Вместе все трое побежали к маленькому капониру гаражу, влезли в эмку. Марченко рванул с места и, виляя между воронками, помчался на старт. Наперерез пыхтел трактор. Подъехали ближе. На сиденье был все тот же Вася Падалкин с орденом Красной Звезды на груди. – Притормози, – сказал Ныч и, высунувшись из рамы ветрового стекла, крикнул трактористу. – Что случилось?

Падалкин остановил трактор, сбросил обороты двигателя.

– Бомба в трактор попала, товарищ комиссар, – пояснил Падалкин. – Пришлось за другим сбегать.

– А ты ж где был?

– В катке прятался. Я завсегда так при бомбежках. На этот раз швырнуло, синяков малость досталось, а так ничего…

На старте руководитель полетов и команда были уже в сборе. Ныч выбрался из эмки, поинтересовался, как руководитель полетов будет выпускать самолеты. И пока они говорили, Марченко поставил свою эмку в один ряд с санитарной машиной и полуторкой с хоботом-стартером, крикнул стоявшему у стартера водителю в армейской форме.

– Эй, старина! Привет!..

Метрах в пятидесяти вздыбилась земля, сверкнуло огнем. Марченко крикнул: «Ложись!» – упал оглушенный на землю. Следующий снаряд разорвется где-то точно через сорок секунд. Марченко поднялся на руках, сплюнул скрипевший на зубах песок.

– С тобой, старина, скорей в домовыну попадешь, чем домой, – сказал он водителю стартера. – Вставай, успеем по цигарке скрутить– сейчас прикурить даст.

Водитель стартера не шелохнулся. Марченко тронул его за плечо.

– Слышь? Развалился, будто на своей печи.

Но тот не отозвался. И тогда Марченко увидел за его ухом тоненькую струйку крови…

Я был уже в кабине. На плоскости стоял техник– Петр Петрович Бурлаков. Ныч подбежал, прокричал, что взлетать придется перед стоянками под обрыв.

Я первым ушел на взлет – рванул на всех газах из Капонира и с ходу, не задерживаясь на старте, начал разбег. Оглянулся – к старту уже спешно рулил Катров.

С напряжением ожидая, когда машина оторвется от земли, я не заметил невесть откуда появившихся «мессершмиттов». Самолет наконец убрал над самым обрывом шасси, и тут я увидел протянувшиеся к нему дымовые трассы и два пикирующих «мессершмитта». Машина резко перевернулась через крыло и провалилась за обрыв морского берега. Все произошло так неожиданно и быстро, что многие, как мне рассказали потом, не успели даже среагировать или не поняли, что случилось. Решили, что меня сбили. Я же пошел на этот маневр, чтобы обмануть преследователей.

Рывок – и самолет резко идет в высоту.

Пока «мессершмитты» развернулись, Катров тоже взлетел и был уже рядом со мной. Теперь прикрытие аэродрома обеспечено. Одна за другой поднялись в воздух пары Бабаева и Макеева. «Мессершмитты» держались в стороне. Мы не сомневались, что они вызвали по радио бомбардировщиков. Так и есть-«Юнкерсы» не заставили себя ждать, но до их прихода Губрий успел выпустить эскадрилью штурмовиков. За ними поднялись остатки И-16.

Сопровождать штурмовики до цели нам помешали «мессеры». Над балаклавской долиной их оказалось более тридцати штук. Чтобы отвлечь внимание противника от штурмовиков, пришлось вступить в неравный бой. Сразу же закрутилась карусель. «Илы» прижались к земле и под прикрытием «ишачков» ушли на передний край.

Мы попробовали втянуть «мессеров» в бой на вертикалях, но их было во много раз больше и они не приняли такого боя. Борис Бабаев удачно пристроился к одному «мессершмитту», открыл огонь. Гитлеровец загорелся, начал падать. Но и Бабаев, как мы узнали потом, тут же почувствовал запах гари в своей кабине и увидел выбивавшееся из-под приборной доски пламя.

Он дал едва уловимое для атакующего скольжение на крыло, оглянулся. Стрелявший по нему «мессершмитт» тоже горел и неуклюже зарывался носом, а сзади сверху от самолета Акулова еще тянулись к нему огненные нити. «Мессершмитт» будто висел на них, на этих тоненьких светящихся нитях, и, как только они оборвались, рухнул вниз.

А в кабине уже нечем было дышать. Бабаев сдвинул назад фонарь-пламя тягой метнулось вверх, лизнуло лицо. Фонарь пришлось закрыть. Пламя снова спряталось под приборную доску.

Припекало ноги, ежились от близкого огня полы реглана, жарились в кожаных перчатках руки. А из боя выходить нельзя-очень невыгодное положение, чтобы стремительно уйти вниз или выброситься на парашюте. Нужно как-то предупредить Акулова, пусть пристроится к паре командира эскадрильи или «короля» воздуха. Одного сразу собьют. Но как предупредить: радиопередатчик уже не работал. Кабина наполнилась дымом– через стекла ничего не видно. Пламя ударило в лицо. Пришлось снова сдвинуть назад фонарь. От сильной тяги воздуха огонь метнулся вверх, охватил Бабаева. Ремни сиденья были заранее отстегнуты. Бабаев сделал горку, толкнул ручку от себя.

Его выкинуло из пылающей кабины, бедром ударило! о стабилизатор. «Надо бы резче отдать ручку, – подумал он. – Только бы не прогорел парашют». Но раскрывать его не спешил – вокруг бешено носились десятки самолетов, где свои, где чужие, сразу не разобрать. Дернул за кольцо, когда земля была уже близко.

Приземлился Бабаев неудачно. Нога запуталась в стропе, и, когда он коснулся земли совхозных огородов, купол парашюта потянуло ветром, стропа подсекла ногу и летчик упал лицом вниз, выбил передние зубы и рассек верхнюю губу. Обожженными руками освободился он от парашюта, с трудом поднялся на ноги, недалеко увидел свой самолет, вернее, догорающие груды обломков. Несколько западней виднелись рядом еще два костра– сбитые им и Акуловым «мессершмитты».

В той же стороне приземлялся парашютист. К нему бежали с разных сторон люди. Бабаев тоже хотел бежать, но не смог. С трудом отошел от раздуваемого ветром купола в сторону. Посмотрел вверх-чего доброго взбредет какому-нибудь фашисту добивать его на земле, лежачего, как осенью прошлого года под Перекопом Любимова.

А небо осатанело ревело десятками моторов, лаяло пулеметными очередями, рычало пушками. Где же командир эскадрильи? Вон, левей. И Катров с ним, оттягивают бой к зенитной батарее.

– Товарищ капитан, горите! Вы горите, товарищ капитан, – женский голос вернул Бабаева к действительности. Обернувшись он увидел фельдшера Веру и санитарную машину. «Как вы сюда попали?» – хотел спросить он, не подумав, что не успел далеко уйти от аэродрома. Вера и выскочивший из кабины молоденький водитель-моряк помогли ему снять парашютные ремни и дымящийся реглан с выгоревшими на съежившихся полах дырами. Он стянул с головы шлемофон, обнажив взмокшие, запекшиеся кровью светлые волосы.

Вера быстро перевязала капитану голову и принялась колдовать над его лицом, чем-то смазывала ожоги, а он непокорно задирая голову, следил за воздушным боем, что-то выкрикивал, давал советы, которые никто, кроме фельдшерицы и водителя, не мог слышать.

Из карусели вывалился один подбитый «мессершмитт» и потянул жиденький хвост дыма в сторону Балаклавы. Тут же большая часть «мессеров», одновременно пикируя, вышла из боя и стала уходить на большой скорости к линии фронта. Бабаев посмотрел туда. Ясно в чем дело: от передовой под прикрытием звена И-16 на бреющем возвращались домой «илы».

– Держись, ребята! – крикнул Бабаев. – Товарищ капитан, в машину, – требовательно сказала Вера. – Быстренько.

– Одну минутку, доктор. Одну минутку, – бормотал летчик, не отрывая взгляд от самолетов. – Да что же это, что делается! Они не видят, доктор.

И ребята, будто услышав его голос, выдвинулись вперед и пошли навстречу врагу. Истребители встретились в лобовую на очень малой высоте. Два «мессершмитта», не выходя из пике, ударились о землю и взорвались.

– Так их. Молодцы, – шептал Бабаев, – молодцы. Верткие И-16 проскочили сквозь строй в шесть раз превосходящего противника и оказались выше его, в более выгодной позиции. Но преимущество это было коротким, «мессершмитты» набирают высоту быстрее.

– Поехали, товарищ капитан, – настаивала Вера. Он порывисто шагнул к машине и от боли в бедре замер. Еще раз глянул, как дерутся И-16, Один весь в огне шел на посадку, другой падал, видимо, убило летчика, а третий еще держался. А где же «яки»? Бабаев напряженно оглядывал небо. Вот они! Нашим удалось оттянуть бой к 35-й батарее. Борис без труда отыскал три «яка» и отдельно два. Сосчитал «мессершмиттов» – одиннадцать Командир атакует одного снизу. За ним разворачивается с набором высоты Катров. Выше Катрова идет сбоку «мессершмитт». А Катров плавно описывает дугу-не видит.

– Сашка-а! – заорал Бабаев.

«Мессершмитт» проскочил, а самолет Катрова будто придержали за хвост-из мотора-пар. От самолета отделился комочек.

– Жив Сашка, – обрадовался Бабаев.

Командир прекратил атаку, стал прикрывать Катрова, а тот падает и падает. Наверное решил затяжным. Когда до земли осталось совсем ничего, Бабаев отвернулся. За спиной вскрикнула Вера…

В укреплениях 35-й батареи было совсем безопасно. Ни бомбы, ни снаряды не могли пробить массивных перекрытий. Под их защиту и поместили Бабаева в комнату, где в полумраке лежали подготовленные к эвакуации раненые летчики.

– Боря! – услышал он голос замкомэска Алексеева, – Ну что там? Что с тобой?

– Не спрашивай… не могу, сейчас, – Бабаев тяжело дыша, – отвернулся. Катров разбился, – выдавил он через силу.

– Саша!?

– Парашют не раскрылся.

Алексеев больше ничего не спрашивал. Раненые перешептывались между собой, говорили о Катрове – его знали на Херсонесе все. Я зашел к Бабаеву вечером.

– Почему у него парашют не раскрылся? – спросил он.

– Вытяжной тросик перебило пулей. Помолчали.

Похоронили Катрова в одном ряду с Мининым, Платоновым и Рыбалко.

– Штурмовики вернулись? – спросил Бабаев.

– Все сели… И один и-шестнадцатый.

– Ну? – удивился Борис. – Как же он выкрутился? Не знаешь кто?

– Не слыхал.

– Говорят, Коля Сиков, – вставил Акулов. Заговорили о старшем лейтенанте Сикове – лучшем воздушном разведчике в Севастополе, и о его женитьбе с «благословения» командующего на красавице журналистке из Севастопольского радио, об их свадьбе на огненном аэродроме Херсонеса. Жизнь везде есть жизнь. Это тут же подтвердил и Бабаев.

– Если ночью нас не отправят, Миша, – сказал он, – пусть кто-нибудь принесет мои вещички. А то и переодеться не во что.

– Ладно, – я горько улыбнулся. – Нашел, о чем беспокоиться. А тебе, Костя, что-нибудь нужно? Нет? Ну, ребята, выздоравливайте.

Батько просил: поклонитесь за нас Большой земле. Увидите Гриба или еще кого из наших – привет им.

На всякий случай расцеловались – кто знает, удастся ли свидеться.

Выручай, земля!

А потом был бой, в котором я до сих пор не могу объяснить себе– как мы выжили. Во всяком случае, сто шансов из ста были за то, чтобы мы свернули тогда себе голову.

Когда меня спрашивают-«Какой бой был у вас самым тяжелым» – я в мельчайших подробностях вспоминаю все это…

В эскадрилью приехал генерал Ермаченков. Снял фуражку, вытер скомканным платком пот.

– У вас тут хоть дышать можно, с моря продувает. А в городе все горит-пыль, дым и жара-сдохнуть можно. Водичка есть?

Ему дали напиться;

– Раненых увезли ночью на подводной лодке В Сочи. А теперь потолковать надо. Сколько у тебя летчиков осталось? – спросил он меня, хотя без доклада знал, все знал отлично.

– Вот все перед вами, товарищ генерал. Командир звена гвардии лейтенант Яков Макеев…

– «Король» воздуха?

– «Король» воздуха.

– Ты смотри… – Ермаченков смотрел на Макеева с нескрываемым любопытством, – маленький, а поди ж ты, ни одному асу немецкому не уступает.

Яша густо покраснел.

– Его ведомый – гвардии лейтенант Протасов. Командующий снова прервал.

– Иван Иванович?

– Я, товарищ генерал, – отозвался Протасов.

– Я же тебя сержантом помню.

– Мой ведомый гвардии лейтенант Афанасий Акулов, – представил я Петю. – И я.

– Небогато! – Ермаченков задумался. – Не густо. – Он потер кулаком свой круглый подбородок и, как бы подводя итог разговору, сказал. – Завтра подброшу тебе целую эскадрилью на «яках», в полном составе.

На другой день в условленное время я вылетел со своими ребятами встречать пополнение. Отбились от круживших над Херсонесом «мессершмиттов» и ушли на траверзу Балаклавы. «Яков» с Большой земли оказалось в строю не восемь, как сказал по телефону Василий Васильевич, а семь. Потом на земле выяснилось, что одного успели утопить два Me-109-охотники. С трудом удалось избежать потерь новичков и при посадке на нашем перепаханном снарядами и бомбами «аэродроме».

Командующий прислал, как и обещал, эскадрилью на новеньких самолетах во главе с командиром-майором и комиссаром – капитаном.

Меня немного смутило, что командир был старше по воинскому званию и с академическим образованием. Но тут своя академия, херсонесская. Майор стал моим заместителем. А как быть с новым комиссаром, я не знал. Предложил выход он сам:

– Я прибыл сюда воевать и это главное, – сказал капитан. – Кем назначите меня для пользы дела, тем и буду: командиром звена, рядовым летчиком – мне все равно…

– Придется побыть день-другой без портфеля…

Командир и комиссар понравились. Хорошие парни– молодые, рвутся в бой. В глубине души мне вдруг стало жалко их всех: как они с такого аэродрома, в таких адских условиях будут воевать? Привыкать здесь некогда – завтра в бой.

Все, что можно было рассказать новичкам о работе истребителей на Херсонесском аэродроме, о задачах и особенностях воздушной войны под Севастополем, мы рассказали. Посоветовал пока посмотреть, как это делается практически.

Мы вылетели на рассвете до бомбежки и артналета и показали, как нужно разгонять «мессершмитты», чтобы не мешать взлету штурмовиков. Потом снова поднялись четверкой после бомбежки и после артналета. И взлет, и воздушный бой, и посадка выполнялись нами привычно: со стороны все это казалось необычайно просто. На третий вылет взяли с собой командира и комиссара. И они справились, хотя нам пришлось не столько вести бой, сколько оберегать их.

Среди дня выпала небольшая передышка. Пообедали. В блиндаж вбежал побывавший на КП группы Ныч и звонко, прямо с порога, потрясая бумажкой:

– Товарищи! Телеграмма Верховного Главнокомандования защитникам Севастополя. Все вскочили: где, что?

– Слушайте, – сказал Ныч и начал читать.

Неожиданно майор повернулся ко мне.

– Товарищ капитан, разрешите, нам самостоятельный вылет, – попросил он. – Я сам поведу эскадрилью на сопровождение штурмовиков.

– А почему не со мной? – удивился было я. Но все сразу понял: после чтения телеграммы нетрудно было догадаться, что у каждого на душе.

Но, пожалуй, наш совет будет им не лишним.

– Хорошо! Только учтите, что неразрывность пары и взаимная выручка в бою, если на первый раз и не принесут вам победы, то спасут от многих неожиданностей. И еще – не гонитесь за количеством сбитых истребителей.

На всякий случаи я все же послал с новой эскадрильей Макеева и Протасова и велел им держаться сзади эскадрилья метров на пятьсот и настолько же выше, чтобы сковывать в случае чего прорвавшихся «мессеров».

Сам же я взлетел парой вслед за штурмовикам и, набирая высоту, наблюдал за боевым порядком новичков. Майор был ведущий всей группы. Его заместителем-комиссар. Строй был боевой, но седьмой оказывался как бы лишним. То туда, то сюда ткнется.

«Пропадет сержант», подумал я тогда. Догнал его, показал: иди, мол, ведущим. Сержант кивнул головой, понял, Я и Акулов завяли места двух ведомых – появилось в строю третье полноценное звено. Давно не приходилось летать мне ведомым. Тут обязанностей – смотри в оба. да еще бы запасные глаза не мешало иметь на затылке. Осмотрелся. Опасности вроде бы близко нет. Все на своих местах. Глянул вниз – вздыбленная от множества взрывов, вся в дыму Бельбекская долина. Штурмовики начали свою работу. Значит – жди гостей.

И как-то сразу появилась небольшая группа «мессеров». Майор дал команду по радио и повел всю группу в лобовую атаку. Карусель закрутилась.

Пока штурмовикам ничего не угрожало, я не вмешивался в управление боем. Но вот показалась другая группа Me-109-шесть штук. Их отсекает от «илов» пара Макеева. Она ведет бой в бешеном темпе. Немцы, с которыми кружилась в карусели группа майора, стали оттягивать бой на свою сторону. Тогда я дал сержанту команду поменяться местами, разогнал карусель, но оторваться от этой группы «мессершмиттов» не удалось. Немецкие истребители прибывали небольшими группами и со всех сторон «облепляли» девятку «яков». У комиссара сбили ведомого. Бросаюсь на выручку майору. Потом вдвоем с Акуловым спасаем сержанта. А в это время сбили майора и ведомого его звена. Второй ведомый майора пристроился к комиссару.

Я вызвал комиссара по радио и приказал ему немедленно пикированием выйти со своими ведомыми из боя догнать штурмовики и прикрыть их на посадке.

Немного погодя, тоже самое приказал сделать Акулову и сержанту. Сам решил прикрыть их отход.

Вот здесь мне и досталось. Против меня шло сразу сорок самолетов противника.

Выполнение задачи и спасение было в одной– сбить их с толку сложными и стремительными маневрами, запутать, ошеломить.

Я не помню, что я выделывал тогда в самых фантастических каскадах фигур-пикировал, выходил в Лобовые атаки, проваливался вниз.

Скоро немцы поняли, что «скопом» ничего не добьешься в такой свалке только перебьешь своих. Часть «мессеров» отвалилась и пошла в догонку за «илами». Другая-решила взять меня в клещи.

Мне казалось тогда, что от адского каскада фигур, в которые я бросал самолет, он разлетится вдребезги. Не раз помянул я потом добрым словом наших конструкторов: машина выдержала все, не подвела, спасла мне жизнь.

Во время этой сумасшедшей карусели я и не заметил, как оказался над Севастополем. С тревогой смотрю на стрелки приборов – хватило бы бензина!

«Илы» ушли.

Теперь – моя очередь: глупо становиться мишенью, когда задание выполнено и победа одержана. Но как уходить? Разъяренные гитлеровцы не отстанут: если не в воздухе, так при посадке меня непременно собью г. Я вспомнил тогда Чкалова: пролетел же тот под речным мостом. В этом единственная возможность уйти.

Преследовавшие меня «мессеры» взмыли вверх. Вероятно, их летчики ошалело старались понять, что делает этот русский самоубийца?

Спасай, родная земля!

Я свалил свой самолет ниже севастопольских крыш и повел его в каких-то метрах над искореженным асфальтом. Преследовать такую машину, не рискуя врезаться в землю, невозможно, но улица не бесконечна: гитлеровцы ждали либо взрыва, либо моего появления. И я, действительно, появился над домами, чтобы через секунды снова провалиться вниз. Опять «мессеры» вынуждены были отвернуть от земли.

Вижу обалделые лица людей на улицах. Узнаю: вот– Большая Морская. Вновь делаю ложное движение: выравниваю машину в нескольких метрах от мостовой, несусь между скелетами зданий вдоль улицы. Проводов нет. Только бы не зацепиться консолями за столбы или уцелевшие стволы деревьев. Инстинктивно чувствую, что сверху настигают «сто девятые», сворачиваю в прогалину между разрушенными домами, выскакиваю на другую улицу и снова – на Большую Морскую. Потом – улица Фрунзе. Развернулся за Приморским бульваром, обогнул Константиновский равелин, взмыл вверх и над морем – домой.

Сесть удалось с ходу. У капонира инженер Макеев спросил:

– Как, товарищ капитан, двигатель? На задание выпускать можно?

– Чудесный мотор, инженер. Спасибо. Штурмовики все сели?

– Что с этими танками сделается? Но у нас беда – от новой эскадрильи всего трое осталось: комиссар и два сержанта. Одного тут, на виду, над аэродромом свалили…

А на следующий день не стало ни комиссара, ни его ведомых.

Раскаленное небо

Но чтобы понять все происходящее далее, нужно вернуться к некоторым более ранним событиям.

Дело в том, что еще задолго до этой заварухи, настроение мое было испорчено накрепко и, казалось, бесповоротно. Виной всему был таинственный «зет» – немецкий ас с черной латинской буквой «зет» на грязно-рыжем закамуфлированном фюзеляже истребителя.

«Зет» появлялся ежедневно. Всегда с истребителями охранения и прикрытия. Обычно он выбирал себе жертву, и редкая его атака была безуспешной. Не раз и не два я пытался преследовать гитлеровца, и всякий раз неудачно: заметив атакующий самолет, «мессеры» неизменно принимали удар на себя, чего бы это ни стоило, и давали возможность «зету» уйти.

Было ясно, что «зет» незаурядный летчик. Вероятно, кто-то из ближайшего окружения Рихтгофена, если не сам Рихтгофен.

Мы знали, что наш противник – 8-й авиационный корпус, которым командовал известный фашистский ас. Любимец Гитлера, летчик с огромным фронтовым опытом генерал фон Рихтгофен. Под его командованием удостаивались служить лишь опытнейшие и наиболее показавшие себя в бою летчики.

Фон Манштейн свидетельствует: «8-й авиационный корпус, которым располагало командование для поддержки операций сухопутных войск, имел в своем составе также большие силы зенитной артиллерии. Он был самым мощным соединением военно-воздушных сил, обладающим большой ударной мощью. Его командир барон фон Рихтгофен, можно с уверенностью сказать, был лучшим из авиационных командиров во второй мировой войне. Он не только предъявлял очень большие требования к подчиненным ему соединениям, но и лично наблюдал за их каждой важной операцией в воздухе».

Проклятый «зет» лишил нас сна и покоя. Он словно издевался над нами. Сотни раз перебирал я в голове варианты различных атак. Сверху и снизу. Из облаков и со стороны солнца.

Но, как известно, самые хитроумные теоретические положения рушатся на практике.

«Зет» был не из тех, кого можно было заманить в ловушку, испугать лобовой атакой, заставить нервничать.

Это был достойный противник.

Здесь было над чем поломать голову.

А началось все так.

Было это вечером. Солнце садилось. Черные бесконечно длинные тени на Херсонесе делали аэродром трудно просматриваемым со стороны позиций противника и его дальнобойная артиллерия умолкала. Наступало благодатное время для работы нашей бомбардировочной и штурмовой авиации.

Первыми поднялись в воздух истребители первой эскадрильи. Через три-четыре минуты появилась дюжина «мессершмиттов». Внизу в это время взлетали штурмовики майора Губрия.

Восьмерка «яков» встретила «мессеров» над морем. Наши быстрые, неожиданные атаки, точно рассчитанные маневры втянули немецких летчиков в бой и им стало не до штурмовиков. И тут откуда-то с большой высоты, в стороне от дерущихся, коршуном устремился к земле никем до этого не замеченный еще один Me-109. Он поджег взлетавший штурмовик и ушел на малой высоте в море. Я и Данилко попытались перехватить его на выходе из пике, но нас опередила вывалившаяся из боя четверка «мессершмиттов» и прикрыла своего охотника, на фюзеляже которого мы отчетливо рассмотрели черную букву «зет».

В эскадрилье, все, что происходило днем, по старой традиции обсуждалось за ужином. На этот раз предмет том разговора был «зет». Говорили пока как о случае. Капитан Алексеев сидел молча, задумавшись

– Что зажурывся, козаче? – спросил его батько Ныч.

– Да так, – отозвался Алексеев нехотя. Потом тронул меня за рукав, сказал: – Знаешь, этот «зет» украл мой фокус. Действовал точно так, как я отучал «мессеров» прочесывать наш аэродром…

На рассвете седьмого июня четыре капитана – Данилин, Алексеев, Катров и я сопровождали штурмовики в район Балаклавы. Только отошли в море, чтобы незамеченными подойти к позициям 30-го немецкого корпуса, как на наших глазах вся подкова линии фронта обозначилась со стороны противника вспышкой. Черные султаны взрывов поднялись на наших позициях. Артиллерийская канонада нарастала. Такой еще не было за всю оборону города. Над северным сектором фронта и над Севастополем большими стаями плыли гитлеровские бомбардировщики. В небе пестрели белые дымки от взрывов зенитных снарядов. Особенно сильная бомбардировка была у Камышлы и у Мекензиевых гор.