На это время они подвергались остракизму, и подобное проклятие довлело над каждой из женщин, потому что таинственная сила, превращавшая их в источник зарождения новой жизни, внушала мужчинам страх. Она наделяла тотем женщины невиданным могуществом и позволяла ему бороться с духом мужского тотема. Когда у женщины начиналось кровотечение, это означало, что ее дух одержал победу над тотемом мужчины, ранил его и вышвырнул прочь. Мужчины полагали, что, если дух их тотема ввяжется в борьбу в такое время, она не закончится ничем хорошим.

Когда Эйла перетащила Джондалара к себе в пещеру, она столкнулась с проблемой. У нее начались месячные, и стало ясно, что она никак не сможет держаться в стороне от мужчины, который находился на грани между жизнью и смертью и нуждался в постоянном уходе. Ей пришлось нарушить правила. Позднее она постаралась как можно реже сталкиваться с ним в такое время, но полностью избежать общения было невозможно, ведь они жили вдвоем в одной пещере. Согласно обычаям Клана, женщинам во время месячных следовало ограничиваться выполнением «женских» обязанностей, но и это оказалось невозможно, ведь заменить Эйлу было некому. Ей приходилось охотиться, добывая пропитание для мужчины, готовить еду, а вдобавок он всегда просил, чтобы она поела вместе с ним.

Ей оставалось лишь одно: ни словом не упоминать о том, что с ней происходит, и ухаживать за собой, удалившись в какое-нибудь укромное место, не привлекая внимания Джондалара. Как же ей теперь ответить на его вопрос?

Впрочем, он воспринял ее ответ как нечто само собой разумеющееся. Эйла не заметила ни малейших признаков недовольства в его лице.

— Многие из женщин делают такие пометки. Тебя научил этому Креб или Айза? — спросил он.

Эйла склонила голову, чтобы скрыть свое смущение.

— Нет, я стала делать это сама, чтобы знать, когда они начнутся. Было бы некстати оказаться вдалеке от пещеры в такое время.

К ее удивлению, Джондалар понимающе закивал головой.

— Наши женщины часто рассказывают историю о словах, предназначенных для счета, — сказал он. — Они уверяют, что Луми — месяц — всегда был любовником Великой Матери Земли. Но в те дни, когда у Дони бывает кровотечение, она отказывается поделиться с ним Радостью. Это ранит самолюбие Луми и вызывает у него злость, поэтому он отворачивается от Нее и перестает излучать свет. Но надолго его не хватает. Ему становится одиноко, он начинает тосковать, вспоминая о Ее пышном теле, и снова выглядывает в щелочку. Дони, успевшая обидеться на него, уже не желает его видеть. Но стоит ему засиять в полную силу, как она начинает тянуться к нему, и они вновь наслаждаются близостью друг друга. Поэтому большинство празднеств в честь Великой Матери проходят в полнолуние. Женщины говорят, что их циклы совпадают с циклами Великой Матери, они называют эти кровотечения месячными и определяют время их прихода, глядя на Луми. Они утверждают, будто Дони открыла им слова, предназначенные для счета, чтобы они могли узнать, когда у них начнутся месячные, даже если месяц спрятан за облаками, но эти слова применяют и для другого.

Эйлу смутило то, что мужчина заговорил с ней как ни в чем не бывало о сокровенных вещах, которые касаются лишь женщин, но его история очень ей понравилась.

— Иногда я слежу за луной, — сказала она, — но все равно делаю зарубки на палочках. А что такое слова для счета?

— Это… названия для пометок, которые ты делаешь на палочках, и для других вещей тоже. С их помощью можно обозначить количество любых предметов. Их применяют для того, чтобы сказать, сколько оленей видел следопыт и сколько дней пути до стада. Если стадо большое, например как у буйволов осенью, считать животных посылают Зеландонии, потому что ему известны особые методы обращения со словами для счета.

Эйла разволновалась, чувствуя, что ей вот-вот откроется нечто очень важное и она уловит смысл того, о чем он говорил, а вместе с тем получит ответы на вопросы, которые занимали ее с давних пор.

Высокий светловолосый мужчина взглянул на сложенные кучкой округлые камни для приготовления пищи, а затем принялся укладывать их в ряд.

— Сейчас я тебе покажу, — сказал он и начал считать, указывая по очереди на каждый из камней. — Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь…

Эйла следила за его действиями с растущим волнением.

Когда камней больше не осталось, Джондалар огляделся по сторонам и взял часть палочек с зарубками.

— Одна, — сказал он и положил на землю первую, — две, — и опустил на землю вторую, — три, четыре, пять…

Эйле вдруг вспомнилось, как Креб говорил ей: «Год рождения, год первого шага, год отнятия от груди…» — указывая при этом на пальцы руки. Она приподняла руку и заговорила, глядя на Джондалара и указывая поочередно на каждый из пальцев:

— Один, два, три, четыре, пять.

— Правильно! Я знал, что ты все поймешь, с тех пор как на глаза мне попались твои палочки.

Эйла торжествующе заулыбалась. Взяв одну из палочек, она принялась считать зарубки. Когда она исчерпала запас известных ей слов, Джондалар продолжил счет, но и ему пришлось остановиться, когда дело дошло до зарубок после второй особой метки. Он сосредоточился и нахмурил лоб.

— Ты провела здесь вот столько дней? — спросил он, указывая на те палочки, которые принесла Эйла.

— Нет, — ответила она и достала все остальные. Развязав каждую из палочек, она разложила палочки по земле.

Джондалар присмотрелся повнимательнее и побледнел, чувствуя, как внутри у него все сжалось. Судя по количеству пометок, она прожила в долине не один год! Он аккуратно разложил все палочки и задумался. Хотя Зеландонии научил его, как обращаться с большими числами, ему всякий раз приходилось прилагать немалые усилия.

И тут он улыбнулся. Не обязательно считать дни, он может определить количество особых меток, обозначающих не только начало месячных, но и лунные циклы. Он принялся считать вслух, одновременно чертя короткие линии на земле, располагая их в ряд друг за другом. Когда таких линий набралось тринадцать, он начал новый ряд, но, как учил его Зеландонии, пропустил первую из зарубок и провел всего двенадцать линий. Лунные циклы не совпадали с началом и концом года. Таким образом он сосчитал все зарубки, и на земле появилось три ряда коротких линий. Потрясенный Джондалар изумленно посмотрел на Эйлу.

— Три года! Ты провела здесь три года! Столько же продлилось и мое Путешествие. И все это время ты жила одна?

— Со мной была Уинни…

— Но ты ни разу не встречала людей?

— Ни разу с тех пор, как меня изгнали из Клана.

Эйла вспомнила о том, как она сама вела счет годам. Первый из них, в течение которого она покинула людей Клана, нашла долину и взяла к себе маленькую кобылку, она назвала годом Уинни. Следующей весной — в то время, когда все вновь пробуждается к жизни — она нашла маленького львенка, поэтому тот год стал для нее годом Вэбхья. Если считать так, как это делал Джондалар, год Уинни и год Вэбхья сольются в один. Следующим будет год гнедого жеребца — это уже два. А третий — год Джондалара и жеребенка. Эйле показалось, что так легче запоминать годы, но слова для счета пришлись ей по душе. Глядя на зарубки, Джондалар определил, сколько времени она прожила в долине. Ей очень хотелось бы научиться этому.

— Ты знаешь, сколько тебе лет, Эйла? Сколько лет прошло с твоего рождения? — внезапно спросил Джондалар.

— Дай-ка подумать, — ответила она и приподняла руку, растопырив пальцы. — Как говорил Креб, Айза решила, что мне было вот столько… пять лет… когда они нашли меня. — Джондалар начертил на земле пять линий. — Дарк родился весной того года, когда мы побывали на Сходбище Клана. Я брала его с собой. Креб говорил, что между Сходбищами Клана проходит вот столько лет. — Она вытянула все пальцы на одной руке и еще два на другой.

— То есть семь, — сказал Джондалар.

— Они нашли меня на следующее лето после того, как побывали на очередном Сходбище Клана.

— Одним годом меньше… Погоди, сейчас разберусь, — сказал он и снова принялся чертить линии на земле, а затем озадаченно покачал головой: — Ты не ошибаешься? Ведь тогда выходит, что ты родила сына в одиннадцать лет.

— Я уверена, Джондалар.

— Я слышал о том, что женщины рожают в таком возрасте, но крайне редко. Обычно у них появляются дети, когда им исполняется тринадцать или четырнадцать лет, но многие считают, что и это очень рано. Ты сама была тогда еще ребенком.

— Нет, я достигла зрелости за несколько лет до этого. Я успела вырасти и стала выше всех в Клане, включая мужчин. Все девушки Клана стали женщинами куда раньше моего. — Она негромко усмехнулась: — Мне и так пришлось очень долго ждать. Некоторые из членов Клана решили, что я никогда не стану женщиной, потому что у меня такой могущественный мужской тотем. Айза так обрадовалась, когда у меня… начались месячные. Я тоже обрадовалась, но потом… — Улыбка на ее лице померкла. — Тот год был годом Бруда. А следующий — годом Дарка.

— Это было за год до того, как у тебя родился сын. Тебе было десять лет, когда он тебя изнасиловал? И как он только мог!

— Я уже стала женщиной, как все другие. Я была выше Бруда.

— Но ведь рост не главное. Я видел плоскоголовых. Ростом они невелики, но у них могучее телосложение. Мне бы не хотелось сразиться с таким существом врукопашную.

— Это люди, Джондалар, — мягко поправила его Эйла. — Это не плоскоголовые существа, а люди, члены Клана.

Джондалар осекся, заметив на лице Эйлы упрямое выражение, говорившее о том, что она будет до конца настаивать на своем.

— Ты не считаешь его зверем? После всего, что случилось?

— Если то, что Бруд овладел мной против моего желания, позволяет считать его зверем, как следует называть мужчин, которые насилуют женщин из Клана?

Джондалар никогда прежде об этом не задумывался.

— Далеко не все мужчины такие, как Бруд, Джондалар. Многие из них не похожи на него. Например, Креб — он отличался добротой и мягкостью, хоть и был могущественным Мог-уром. И Бран, предводитель Клана, был другим, непреклонным, но справедливым. Он принял меня в члены Клана. Да, он придерживался обычаев Клана, но, выражая мне свою благодарность, он оказывал мне большую честь. Мужчины из Клана крайне редко выражают женщинам благодарность при всех. Он позволил мне охотиться, он принял Дарка в члены Клана. На прощание он пообещал мне, что будет заботиться о нем.

— Когда тебя изгнали из Клана?

Эйла попыталась прикинуть. Год рождения, год первого шага, год отнятия от груди.

— Дарку было тогда три года, — сказала она.

Джондалар начертил еще три линии.

— А тебе исполнилось четырнадцать лет? Всего четырнадцать? С тех пор ты осталась одна? И прожила здесь три года? — Он сосчитал все линии. — Тебе семнадцать лет, Эйла. И за это время ты пережила больше, чем кто-либо другой, — сказал он.

Эйла задумалась и ненадолго приумолкла, а затем сказала:

— Сейчас Дарку шесть лет. Скоро мужчины начнут учить его охотиться. Грод сделает ему небольшое копье, а Бран покажет, как с ним надо обращаться. Если, конечно, он жив. Старик Зуг научит его пользоваться пращой, и Дарк начнет охотиться на небольших зверьков вместе со своим другом, которого зовут Грев. Дарк моложе Грева, но он наверняка выше его. Он всегда был выше своих сверстников, в этом он пошел в меня. Он очень быстро бегает, никому за ним не угнаться. Он научится ловко обращаться с пращой. А Уба любит его, любит так же сильно, как я.

Эйла говорила, не замечая, как слезы катятся по ее щекам, а затем громко всхлипнула и неожиданно для себя оказалась в объятиях у Джондалара и застыла, уткнувшись носом ему в плечо.

— Ничего, Эйла, все будет хорошо, — проговорил он, ласково поглаживая ее. Она стала матерью в одиннадцатилетнем возрасте, а когда ей исполнилось четырнадцать, ей пришлось расстаться с сыном и жить, не видя, как он растет, не зная, не погиб ли он. Но она не сомневается в том, что другие люди любят его, заботятся о нем, учат его охотиться… как и всех других детей.

Выплакавшись на плече у Джондалара, Эйла притихла, но на душе у нее стало легче, как будто она избавилась от тяжкого груза. Впервые с тех пор, как ее изгнали из Клана, ей удалось поделиться с кем-то своими горестями и печалями. Она благодарно улыбнулась Джондалару.

Он улыбнулся в ответ, и в его лице она прочла следы сострадания, нежности и другого, глубоко затаенного чувства, наполнившего теплом взгляд его синих глаз. Сердце у Эйлы дрогнуло, и оба они застыли, глядя в глаза друг другу, осознав то, в чем ни один из них не решился бы признаться вслух.

Эйла не выдержала такого напряжения: она до сих пор еще не привыкла смотреть прямо в лицо мужчине. Она отвернулась и принялась собирать палочки с зарубками. Джондалару понадобилось время, чтобы прийти в себя. Он помог Эйле связать палочки в пучки, но, занимаясь этим, он ощутил близость ее пышного тела и его волнующий аромат куда острее, чем когда держал ее в объятиях, пытаясь утешить. А у Эйлы на губах остался солоноватый привкус его кожи, ставшей влажной от ее слез, и ей казалось, что тело до сих пор хранит следы его прикосновений.

Оба они вдруг ощутили, что им удалось прикоснуться друг к другу, преодолев все разделявшие их барьеры, но теперь они старались не встречаться взглядами, держаться на расстоянии, чтобы не омрачить неловким жестом волшебство пережитого ими мгновения.

Собрав палочки с зарубками, Эйла повернулась к нему лицом.

— А тебе сколько лет, Джондалар?

— Мне было восемнадцать, когда я отправился в Путешествие… а Тонолану пятнадцать. Он умер, не дожив до девятнадцати. Так рано. — Лицо его исказилось от боли. — Сейчас мне двадцать один год… но у меня нет пары. Многие мужчины обзаводятся парой и собственным очагом гораздо раньше. Тонолану было шестнадцать, когда он совершил брачный ритуал.

— Я видела в каньоне только вас двоих. Где же его женщина?

— Она погибла при родах. Ее сын тоже умер. — Эйла посмотрела на него с глубоким сочувствием. — Именно поэтому мы с ним вновь отправились в Путешествие. Он не смог там оставаться. Да и вообще вся эта затея с Путешествием принадлежала ему, а не мне. Его вечно тянуло на поиски приключений, опасностей. Он не боялся рисковать собой, но все относились к нему очень дружелюбно. А я просто сопровождал его. Тонолан был мне братом и самым лучшим другом на свете. После того как Джетамио умерла, я попытался уговорить его вернуться домой, но мне это не удалось. Он так сильно горевал, что хотел лишь одного: отправиться следом за ней в иной мир.

Эйла вспомнила, в какое отчаяние пришел Джондалар, узнав о гибели брата, и заметила, что боль в его душе еще не утихла.

— Возможно, теперь он счастлив, ведь его желание сбылось. Смириться с потерей дорогого тебе человека очень трудно, — негромко сказала она.

Джондалару вспомнилось то время, когда его брат горевал, не находя ни в чем утешения. Ему показалось, что теперь он начинает понимать, что произошло с Тоноланом. Видимо, Эйла права. Ей это близко и понятно, ведь она вынесла столько страданий. Но она выбрала жизнь. Отвага Тонолана толкала его на безрассудные поступки. Душевная стойкость помогла Эйле выдержать тяжелейшие испытания и превозмочь боль потерь.

В ту ночь Эйле плохо спалось. Она услышала, как Джондалар ворочается с боку на бок в углу за очагом, и подумала, что ему, наверное, тоже никак не уснуть. Ей захотелось встать и подойти к нему, но она побоялась разрушить драгоценную близость, возникшую между ними после того, как они поделились друг с другом своими горестями, — Джондалар сочтет ее притязания неуместными.

В неярком красноватом свете очага она различила очертания его тела, прикрытого шкурами, увидела обнаженную загорелую руку, мускулистую икру ноги и упирающуюся в землю пятку. Она видела лишь неясную фигуру за очагом, а воображение куда ярче рисовало ей облик Джондалара, его длинные золотистые волосы, перехваченные кожаным шнурком, курчавую бороду чуть более темного оттенка, удивительный взгляд, говоривший больше, чем слова, и чувствительные руки с длинными пальцами, — все это навсегда запечатлелось в ее памяти. «Ах, у него удивительные руки, и он так ловко все делает — и когда обрабатывает кремень, и когда ласкает жеребенка. Удалец — отличное имя. Джондалар все-таки дал имя жеребенку».

Откуда в этом высоком сильном мужчине такая мягкость? Когда Джондалар обнял Эйлу, утешая ее, она почувствовала, какие у него крепкие мускулы. Но он, не стыдясь, открыто проявляет свои чувства, не пытаясь скрыть ни доброту, ни печаль. Мужчины из Клана отличались большей сдержанностью. Даже Креб, который очень сильно любил ее, не выказывал своего отношения к ней чересчур явно, хотя они были отделены грядой камней от обитателей других очагов.

Эйле не хотелось думать о том, какой станет ее жизнь, когда Джондалар покинет пещеру. Но отмахнуться от этой мысли она не могла. Он сказал, что хочет подарить ей что-нибудь, пока он здесь, а значит, рано или поздно он уйдет.

Эйла крутилась с боку на бок всю ночь, порой поглядывая в ту сторону, где лежал Джондалар. Взгляду ее открывалась то его загорелая грудь, то широкие плечи и затылок, то правая нога с неровным шрамом на бедре. Зачем же он пришел сюда? Она узнала много новых слов, — может быть, затем, чтобы научить ее разговаривать? Он пообещал показать ей новый, более совершенный способ охоты на зверей. Кто бы мог подумать, что у мужчины вдруг возникнет желание научить ее охотиться? В этом Джондалар тоже отличается от членов Клана. Что бы такое сделать для него, что подарить ему на память?

Эйла задремала, думая о том, как ей хочется вновь оказаться у него в объятиях, ощутить тепло его обнаженного тела. Она проснулась еще до наступления рассвета. Ей приснился Джондалар, бредущий по заснеженным степям, и она поняла, что можно сделать для него. Одежду, которая будет его греть, чье прикосновение к коже он будет ощущать постоянно.

Эйла встала и, стараясь не шуметь, отыскала одежду, которую сняла с него в ту первую ночь, а затем принесла ее поближе к очагу. Она пропиталась кровью и стала жесткой, но если ее размочить, можно будет сообразить, как она сделана. «Пожалуй, рубашку с красивым рисунком удастся починить, — подумала она, — только придется заменить рукава. Штаны нужно будет делать заново, но часть парки можно сохранить. Чулки остались целыми, для них потребуются только новые шнурки».

Она склонилась над тлеющими угольями, рассматривая швы. По краям в коже проделаны маленькие дырочки, а через них продернуты жилы и тонкие полоски кожи. Она уже рассматривала их в ту ночь, когда пришлось распарывать одежду. Она не знала, получится ли у нее так же, но решила попытаться.

Джондалар заворочался, и Эйла замерла, затаив дыхание. Только бы он не увидел, что она достала его одежду: ей хотелось преподнести ему подарок, когда все уже будет готово. Джондалар снова затих, и по его дыханию Эйла поняла, что он крепко спит. Она сложила его одежду и убрала ее под подстилку, на которой спала. Потом она посмотрит, что у нее есть в запасе из кож и мехов, и выберет то, что нужно.

В пещеру начал проникать бледный свет. Джондалар стал дышать чаще, и Эйла догадалась, что вскоре он проснется. Она подбросила дров в огонь, положила в очаг камни и достала сосуд для заваривания чая. Вода в бурдюке почти иссякла, да и для чая лучше набрать свежей воды. Уинни с жеребенком стояли у себя в углу, и Эйла подошла к ним, услышав, как кобылка негромко фыркнула.

— Мне пришла в голову замечательная идея, — с улыбкой поведала она лошадям на языке жестов. — Я сделаю для Джондалара новую одежду, такую же, как та, что он привык носить. Как ты думаешь, он обрадуется?

Но тут улыбка сбежала с ее лица. Она положила одну руку на холку Уинни, другой обхватила за шею жеребенка и прижалась лбом к кобылке. «А потом он покинет меня, — подумала она. — Я не могу заставить его остаться здесь. Я могу лишь помочь ему собраться в дорогу».

В небе начинала разгораться заря. Эйла спустилась по тропинке, стараясь не думать о том, какой безрадостной будет ее жизнь без Джондалара, пытаясь утешиться мыслью, что сшитая ею одежда будет напоминать Джондалару о ней. Сбросив с себя шкуру, она быстренько выкупалась, затем нашла небольшой прутик для Джондалара и наполнила водой бурдюк.

«Заварю-ка я сегодня другие травки, — подумала она, — возьму немного донника и немного ромашки. — Она зачистила прутик, положила его рядом с чашкой и заварила чай. — Малина уже поспела. Надо бы собрать немного ягод».

Эйла приготовила горячий чай для Джондалара, взяла одну из корзинок и направилась к выходу из пещеры. Уинни и Удалец потянулись следом за ней и вышли попастись в поле, неподалеку от зарослей малиновых кустов. Эйла набрала ягод, накопала мелких светло-желтых морковок и белых земляных орехов, которые можно было есть и сырыми, хотя она больше любила жареные.

Возвращаясь, Эйла увидела, что Джондалар стоит на освещенном солнцем выступе у пещеры. Она помахала ему рукой. Вымыв корешки, она принесла их в пещеру и положила в бульон из сушеного мяса. Она попробовала, каков он на вкус, добавила в него сушеных трав, потом разложила ягоды в две миски и налила себе остывшего чаю.

— Там есть ромашка, — сказал Джондалар, — а что еще, не знаю.

— Это такая трава, она сладкая на вкус. Не знаю, как она называется на твоем языке. Когда-нибудь я покажу тебе это растение.

Эйла заметила, что Джондалар достал инструменты для изготовления орудий и несколько пластин, сделанных в прошлый раз.

— Я решил взяться за дело не мешкая, — сказал он, увидев, куда она смотрит. — Сначала мне придется изготовить кое-какие орудия.

— А мне пора отправиться на охоту. От сушеного мяса толку немного, а животные наверняка уже успели нагулять жирок. Мне хочется свежего жареного мяса, с которого капает сок.

Джондалар улыбнулся:

— Стоило тебе заговорить об этом, как у меня уже закапали слюнки. Правда, Эйла, ты просто замечательно готовишь.

Эйла покраснела и опустила голову. Конечно, приятно знать об этом, но все же странно, что он так хвалил ее за то, что ей положено уметь делать.

— Я не хотел тебя смутить.

— Айза говорила, что похвала вызывает зависть у духов. Каждый должен все делать как следует.

— Думаю, твоя Айза понравилась бы Мартоне. Она тоже не любит, когда ее хвалят и всегда говорит: «Знать, что ты хорошо делаешь свое дело, — само по себе награда». Наверное, все матери в чем-то одинаковы.

— Мартона — твоя мать?

— Да, разве я тебе об этом не говорил?

— Кажется, говорил, я спросила на всякий случай. А у тебя есть сестры .или братья? Кроме того, который погиб?

— У меня есть старший брат Джохарран. Теперь он глава Девятой Пещеры. Он был сыном очага Джоконана. После того как Джоконан умер, моя мать сошлась с Даланаром. Я родился у его очага. Потом Мартона и Даланар расстались, и она сошлась с Вилломаром. Тонолан, как и моя младшая сестра Фолара, родился у его очага.

— Ты жил вместе с Даланаром, да?

— Да, на протяжении трех лет. Он обучил меня изготавливать орудия — у меня был прекрасный учитель. Я поселился вместе с ним, когда мне исполнилось двенадцать лет, а за год до этого я уже стал мужчиной — довольно-таки рано, но я быстро рос. — По его лицу скользнуло странное, непонятное Эйле выражение. — Мне пришлось на время покинуть Пещеру матери, но так было лучше для всех.

Джондалар внезапно расплылся в улыбке.

— Тогда-то я и познакомился со своей двоюродной сестрой Джоплайей, дочерью Джерики, родившейся у очага Даланара. Она на два года моложе меня. Мы вместе учились у Даланара искусству обработки кремня, постоянно стараясь перещеголять друг друга, — поэтому я никогда не говорил ей, что она мастерски все делает. Но ей и так это известно. У нее твердая рука и меткий глаз — когда-нибудь она затмит самого Даланара.

Эйла ненадолго приумолкла, а затем сказала:

— Джондалар, мне кое-что непонятно. У вас с Фоларой одна и та же мать, значит, она тебе сестра?

—Да.

— Ты родился у очага Даланара, и Джоплайя родилась у очага Даланара. Она приходится тебе двоюродной сестрой. Какая разница между просто сестрой и двоюродной?

— Братья и сестры — дети одной и той же женщины. Двоюродные братья и сестры — более дальние родственники. Я родился у очага Даланара и скорей всего являюсь сыном его духа. Люди говорят, что я похож на него. Мне кажется, Джоплайя — тоже дитя его духа. Ее мать не вышла ростом, а Джоплайя высокая, как Даланар. Конечно, она пониже, чем он сам, но, пожалуй, повыше, чем ты. Нельзя знать наверное, чей дух Великая Мать пожелала смешать с духом женщины. Возможно, мы с Джоплайей — дети духа Даланара, а возможно, нет. Поэтому мы — брат и сестра, но двоюродные.

Эйла кивнула.

— Очевидно, мы с Убой двоюродные сестры, но она была мне как родная.

— Сестры?

— Да, но не по крови. Айза родила Убу после того, как они с Кребом нашли меня. Но Айза говорила, что мы обе ее дочери. — Эйла задумалась. — Парой для Убы стал не тот мужчина, которого ей хотелось бы выбрать. Но для того мужчины в Клане не нашлось пары, только его сестра, а такие отношения между родственниками запрещены.

— У нас тоже запрещены браки между братьями и сестрами, — сказал Джондалар. — И родственники редко сходятся друг с другом: это не то чтобы не дозволено, но не одобряется. Хотя браки между дальними родственниками приемлемы.

— А какие вообще бывают родственники?

— Ох, всякие, и близкие, и дальние. Дети сестры твоей матери — твои двоюродные братья и сестры, дети женщины брата твоей матери, дети…

Эйла замотала головой:

— До чего все это сложно! А как узнать, кто тебе родственник, а кто нет? Чуть ли не кто угодно может оказаться твоей родней… Как же люди подыскивают себе пару?

— В большинстве случаев обитатели одной Пещеры не сходятся между собой, а ищут себе пару во время Летних Сходов. Мне кажется, браки между дальними родственниками допускаются потому, что случается выбрать себе в пару дальнюю родню по неведению, и избежать этого можно, лишь если каждый назовет всех своих родных. Но люди, как правило, знают всех своих ближайших родственников, даже если те живут в другой Пещере.

— Как, например, Джоплайя?

Джондалар, у которого рот был набит малиной, кивнул в ответ.

— Джондалар, а что, если дети появляются на свет не от духов, а от мужчины? Тогда получается, что ребенок одинаково связан и с матерью, и с отцом.

— Ребенок вырастает в чреве женщины, Эйла. Он связан с ней.

— Тогда почему мужчинам и женщинам так нравится совокупляться?

— Почему Великая Мать ниспослала нам Дар Радости? С таким вопросом тебе следовало бы обратиться к Зеландонии.

— Почему ты называешь это «Даром Радости»? Есть масса вещей, благодаря которым люди чувствуют себя счастливыми и радуются. Неужели мужчина испытывает такое сильное наслаждение, когда его орган находится внутри женщины?

— Не только мужчина, но и женщина… но ты не знаешь об этом, верно? Никто не совершил над тобой Ритуал Первой Радости. Мужчина сделал тебя женщиной, но все происходило по-другому. Какой позор! И как только другие позволили ему это?

— Они не знали того, о чем ты говоришь. В том, что он сделал, не было ничего позорного, вся беда заключалась в его отношении ко мне. Он не пытался доставить мне Радость, ведь он меня ненавидел. Мне было больно, я разозлилась, но не почувствовала стыда. Но и удовольствия мне это не доставило. Джондалар, я не знаю, может быть, Бруд подарил мне ребенка, может быть, он сделал меня женщиной, чтобы я смогла родить, но появление сына сделало меня счастливой. Дарк — вот кто стал моей Радостью.

— Великая Мать ниспосылает женщинам Дар Новой Жизни, и это огромное счастье, но союз мужчины и женщины не менее прекрасен. Это один из Ее Даров, приносящих радость, и к нему следует относиться с благоговением.

«Возможно, есть вещи, о которых ты не знаешь», — подумала Эйла. Но Джондалар говорил с такой уверенностью. Может быть, он прав? И все же Эйла не до конца поверила ему.

Покончив с едой, Джондалар расположился на самой широкой части выступа, где уже лежали его инструменты. Эйла тоже вышла из пещеры и примостилась неподалеку. Он разложил заготовленные пластины, чтобы внимательно их осмотреть и определить, какая из них пригодна для того или иного орудия. Он приподнял одну из них, посмотрел сквозь нее на свет, а затем показал ее женщине.

По центру внешней поверхности пластины около четырех дюймов длиной и менее дюйма шириной проходило прямое, ровное ребро. Ее края были такими тонкими, что сквозь слой кремня проникал свет. Пластина имела выгнутую форму и гладкую внутреннюю поверхность. Лишь посмотрев сквозь нее на свет, Эйла заметила тоненькие линии, расходящиеся лучиками во все стороны от крайне незначительной ударной выпуклости. Пластина имела два ровных острых режущих края. Джондалар проверил, удастся ли ему срезать с помощью пластины волосок из бороды. Ему это с легкостью удалось. На редкость удачная пластина.

— Пожалуй, я оставлю ее для бритья, — сказал он.

Эйла не поняла, что он имеет в виду, но, наблюдая за Друком, она усвоила, что лучше не задавать лишних вопросов, которые мешают мастеру сосредоточиться. Отложив пластину в сторону, Джондалар взял другую, режущие края которой располагались под острым углом друг к другу, образуя вытянутый кончик. Джондалар потянулся за гладким камнем примерно в два раза больше, чем его кулак, приложил к нему пластину и с помощью рога придал ей форму треугольника, а затем, прижав кончик к каменной наковальне, стесал края треугольника. В результате у него получилась узкая пластина, заостренная к концу.

Он приподнял край своей набедренной повязки и проделал в ней крохотную дырочку.

— Это шило, — сказал он и показал его Эйле, — с его помощью в коже проделывают маленькие дырочки, сквозь которые продергивают жилки, когда шьют одежду.

Эйла забеспокоилась. Неужели он видел, как она рассматривала его одежду? Похоже, ему известно, что она задумала.

— Я сделаю и бурав тоже. Он похож на шило, но больше и крепче его. Он предназначен для того, чтобы проделывать отверстия в изделиях из дерева, рога или кости.

Эйла вздохнула с облегчением. Он просто рассказывает ей о разных орудиях.

— Я пользовалась шилом, чтобы проткнуть дырочки в мешочках, но не таким тонким.