День этот, самый долгий из всех дней его предшествующей жизни, закончился часам к четырем. Сил больше не было; втащив по ступенькам волоком последний короб, потный Ахмет сполз по закрытой двери на затоптанный пол прихожей. Жена, помня его бешенство по поводу малейших задержек во время разгрузок, предпочла на глаза не попадаться – отперев, сразу же вернулась в комнату разбирать добычу. Блин, совсем зашугал бедную бабу. Истыканное локтями сограждан, тело потихоньку освобождалось от адреналиновой узды, выпущенной, наконец, неумолимым и алчным Новым. Во как… Антиресные дела, товарищ Ахметзянов… Это сколько мы сегодня с вами перетаскали? Надо у бабы спросить. Позвал жену . Попить еще, да сигаретку…

– Воды кружку налей, да сигаретку прихвати. Че-то встать не могу.

– Забыл? Воду вчера допили. Вот тебе чай холодный.

– Хоть так… Ух, хорошо…

Жена присела на последний короб, по-деревенски сложив руки на коленях. Стерла пот с Ахметзяновского лба.

– Умаялся? Мокрый, как мышь…

– Да нормально. Руки только трясутся. Ха, как кур воровал.

– Как там, не убили никого? А то шум такой стоял, я в кладовку закрылась, думаю, ну как ворвутся… Трусиха я, да? И женщина страшно так кричала, у меня аж мурашки… Ее что – били там, что ли? Тебе-то не досталось? И милиция. Ты видел – милиция приезжала? Нет? Они вон там остановились, где остановка. Я думала, сейчас вас разгонят всех, смотрела – где ты там…

– Когда приехали? До того, как я первый раз пришел?

– Нет, когда ты уже второй раз ушел. Минут десять прошло, я как раз окно затыкала, как ты велел, смотрю – приехали, еще парни разбежались, как их увидели, вот тут на углу стояли, с сумками. А они постояли и уехали, я еще подумала…

– Ладно, нечего думать. Давай майку чистую, да штаны. Я пока отдохну малехо, щас еще сходить надо будет.

Скинув насквозь пропотевшие тряпки, Ахмет устроился на диване командовать разбором добычи, занявшей весь пол в единственной комнате. Да, маловато в однушке места. Надо тридцать четвертую будет приватизировать. Проснулся под вечер, вполнакала отругал жену: не разбудила. Вышел посмотреть – как там “Универмаг”, вдруг день еще не завершен… Возле “Универмага” стояли кучки народа, но какие-то не ТАКИЕ. Бесперспективные. Ради спортивного интереса подошел, поглядел, что творится. Оказалось, охранная контора запускает торговцев забирать из отделов товар… Че там на спинах написано, ну-ка ну-ка… Ага, точно, “Редут”. Ахмет хорошо знал хозяина этого агентства, бывшего офицера. …Ну, Маринин всегда отличался порядочностью, не удивлен. Так же не удивлюсь спецовкам “Кристалла” и “Дефендера” в первых рядах погромщиков: гнилое к гнилому, здоровое к здоровому. Ну что ж, “Универмаг” из списка вычеркиваем, а жаль. Много там полезного… Ну, что нам остается? Как проведем остаток вечера, товарищ Ахметзянов? Вообще-то, надо бы лом поискать… Простая вещь – лом, их везде как грязи. Ага, щас. Интересно, везде – это где конкретно? Ахметзянов стоял у ДК химзавода, задумчиво потирая репу. Ладно, щас закурим да пройдемся, авось чево надумается…

…Интересно, почему бы это? Не успели еще одичать, что ли? Да нет, с законопослушностью все нормально уже, продуктовые-то вон как быстро разнесли. Двинулся в сторону ЖЭКа, по ассоциации: дворники, метлы… Ломы. У почтамта стояло где-то с десяток хмурых мужиков среднего возраста, некоторые были смутно знакомы – видимо, живут совсем рядом, успели примелькаться. Одного даже видел у хлебного. Подошел, покурили. Ничего нового узнать не удалось – мужиков несло на патриотические темы, а что заводоуправление на казарменном положении, КГБейка[16] – ну так это и раньше знал. И что свет у них есть – чего удивительного, в таких заведениях генераторы положено иметь. Гаражи бомбят, владельцы их ночью охранять ходят – тоже понятно, как же иначе. Там и тачки, и бензин, и ларечники товар хранят. О! А не наведаться ли мне к нашему табачному олигарху? А то разбомбят его, и че я курить буду? Писю? Нетушки. Надо быстрее, может, хоть пару блоков удастся урвать. Что-то кажется мне, что курево еще не скоро в продаже появится, а гараж его удобно так стоит, на отшибе… Блин, опять-таки лом или еще что в этом роде надо! Не, сначала в ЖЭК. ЖЭК полностью оправдал ожидания – в столярной мастерской на первом этаже нашлось все. МТС бля Джинс – все и сразу! Хорошо, что первым сюда попал – радовался Ахмет, рысью возвращаясь с сумкой к высаженной двери ЖЭКа. – А вот без сумки из дому больше ни ногой. Тщательно обшарил мастерскую, собрал все ценное: инструмент, гвозди, почти новую телогрейку, пачку чая и начатую коробку рафинада. Особенно порадовал гвоздодер – с каким обычно рисовали на карикатурах взломщиков. И эту симпатичную штучку тоже надо бы всегда при себе держать. Насилу допер трофеи до дому, вернулся – а ЖЭК уже кишел народом. В окнах мелькали багровые сполохи, народ подсвечивал себе бумагой. Ну и хрен с ним, не больно и хотелось. Насколько помню, на втором делать нечего. Продолжайте, товарищи; вы идете верной дорогой. Вас ждут мощные и надежные первые пентиумы, папки со списками должников по квартплате и прекрасные фикусы в настоящих горшках. А мы пока двинем к ЗЭМу. О! Чуть не забыл! Тележка-то, за водой ходить! Пришлось вернуться еще раз, отогнать домой дворницкую тачку из сарая.

Бредя по вечерней Тридцатке, Ахмет не узнавал свой город. Не в смысле темных окон – к этому он почему-то очень быстро успел привыкнуть; дело было совсем в другом. По городу пошла движуха – народ потихоньку начал экспроприировать, сдуру мели все, что под руку попадалось… Днем, видимо, бомбить стесняются. Пока еще. Ничего, это ненадолго, магазины разбомбили – и никому ниче не было. Сечас осознают, и начне-е-ется. Добравшись, наконец, до заветного гаража, Ахмет насмотрелся такого, что в нетронутость гаража с табаком не верил уже совершенно. Однако тот стоял, белея в сгустившихся сумерках жестянкой номера. Поковырявшись новым гвоздодером, Ахмет убедился в бесполезности дилетантского подхода. Нет, все же с Новым было куда лучше – прежний Ахметзянов потоптался бы перед насмешливо молчащими воротами и поплелся бы восвояси. А у Нового пошел совсем иной коленкор: Не хочешь? Да без проблем! Постой-ка здесь минутку… Правда, с минуткой погорячился – запримеченный перед проходной ЗЭМа грузовик оказался слитым досуха. Так что пока нашлась сиська из-под пива и донорский автомобиль, прошло около часа. На поиск и доставку троса еще час; хорошо, что рядом, во дворе Энергопрома, стоял автокран. И вот, “…я снова здесь, я в бархатных штанах…”, у гаража затормозил мстительно ухмыляющийся Ахмет на грозно рычащем танке модели ЗиЛ-131. Дернул ворота – и малость обомлел. В гараже было чуть больше, чем пара блоков. Забил все – и будку, и даже кабину, добрался до дому без просшествий, с небольшим крюком, заодно забрав лекарства… Странно, почему их никто не нашел? Аптекой от будки на километр воняло… Блин, да че это я? Удача прет, а я еще сижу умничаю! Не нашли – значит, не судьба. Я вот нашел – значит, опять же судьба. Сдал жопой впритык к окну в комнату, забежал, вытащил нераспашные средние рамы. Убегая обратно на улицу, крикнул жене, перепугавшейся лезущего в окно грузовика:

– А теперь – быстро! Если кто заметит, нас с тобой завтра зарежут к ебени матери! От окна откидывай!

Но быстро не получилось, заканчивая, Ахмет замечал краем глаза вздрагивающие шторы и в своем, и в соседнем доме… У, суки, просекли. Лишь бы не дошло, что притащил. Тогда пиздец без вариантов. Все, последняя. Так, зилок еще. Куда бы его… А! Вот и мостки получатся, теперь не у берега мутную хрень набирать… Загнав зил в воду, вернулся – жить уже было просто негде, квартира забита полностью. А как воняло… Смешанный едкий дух табака и медикаментов выжил супругов из комнаты, и спать пришлось на кухне, с открытой форточкой и собранным ружьем.

Привезя тогда домой табак, Ахмет привез не только свой счастливый билет, как выяснилось позже, но и страх. Даже не страх, а Страх. Оказалось, что раньше он и понятия не имел, как можно так бояться – постоянно, не расслабляясь ни на минуту. Каждый шум во дворе бил его поддых, внутри все окатывало жгучей ледяной волной; просидев в обнимку со своим ижаком весь следующий день, к ночи взял-таки себя в руки.

…Не, херня все это. Придут, ствол наставят – и че? Дома держать все это – лажа. Надо б нычку соорудить… Ахмет нимало не сомневался, что и придут, и наставят. Вопрос времени… И чтоб баба не знала. А то бабу расколоть – говно вопрос. Так, буду приносить по чуть-чуть… Казалось бы пустячный вопрос вырастал по мере обдумывания в нешуточную проблему. И впрямь – как можно спрятать немалый объем лекарств, табака и продуктов, чтоб и условия подходили, и не примелькаться кому не надо, не подставить запас какому-нибудь ушлому гаду… По всему выходило, что нычку надо делать рядом с жильем, иначе шансы воспользоваться ею самому превращались в абстракцию… Тады так. Пробить пол в подвал и весь отсек под нашим подъездом отрезать от входа. Этим решатся почти все геморрои. Ага, а какие тогда предвидятся? Первое, да и главное. Соседи Тридцать четвертая отпадает, ее сдавали, пустая стоит. Надо, кстати, подождать, и, если че, стену в нее сломать – с БТИ уже не придут, хе-хе… Так, тридцать пятая… Хохол наверняка ломанется к своим в Хохляндию. С одной стороны жаль, вдвоем отмахиваться легче, мужик он нормальный, вроде. Для хохла, ессно. С другой – сало скоро будет дефицитом, а оно хохлам подороже семейника; опять же – двое пацанок у него. Вот и думай… Не, все к лучшему. Если уехал…

– Спишь, нет?

– Уснешь тут. Вонища такая, да еще ты куришь все время.

– Ты Любкиного когда видала последний раз? И вообще, видно их последнее время?

– Не, че-то как все это началось, так и не видно. А че тебе с нее надо?

– Ты это, как увидишь – поговори там, туда-сюда, ну че они делать-то собираются и вообще. Поняла?

– Так, может, я зайду просто?

– Не, специально не ходи, лучше при случае. А эта, ебнутая бабка-то, напротив?

– Нина Егоровна? Она сказала уже, что к дочке уйдет. Мы с ней разговаривали. Дочь же ты знаешь ее, зять еще на белой иномарке, приезжают-то к ней?

– А, ниссан этот белый, под кухонным окном нашим ставит все время?

– Ну да, они на ДОКе где-то живут, на Матросова, что ли. Мальчишка ихний в армии, вдвоем остались. Хорошо, Егоровне хоть есть где…

– Ладно, не трещи, тебя не переслушаешь. Спи давай.

Выше жили синяки, вся площадка второго, на третьем – один мужик с семьей нормальный, Витек, остальные тоже не разбери-поймешь. То ли синие, то ли нарики какие. Четвертый – семья приличная тоже одна, на зеленой старой двенашке ездят, две хаты сдаются, и еще одна – там вообще непонятно кто… ну, в принципе, никто особой угрозы не представляет. Витек разве с третьего – но нам именно с ним и надо кучковаться. Да, с ним, сам Бог велел. Алкашня если рыло подымет – я их заземлю влегкую. Да чего там – выгоню на хер, и весь базар. Хотя их так и так выгонять, не хуй здесь…

Раздумья о соседях привели его к ряду интересных выводов, надо сказать, впоследствии полностью подтвердившихся. Во-первых, соседей иметь не стоит. Ничем, кроме неприятностей, это не грозит. Если б он не успел затариться в первые дни неразберихи, то взаимодействие с окружающими было бы единственным способом как-то прожить, однако в его ситуации куда разумней было сохранять дистанцию. Во-вторых, отсутствие соседей сейчас еще неактуально. Ахмет совершенно справедливо предполагал, что люди без власти жить не могут – и обязательно найдутся умники, желающие извлечь из этого выгоду, на выходе в таких случаях обычно получается махновщина и беспредел. Не питая иллюзий по поводу рода людского, он представлял себе, чем и как занимаются голодные, и главное – почуявшие безнаказанность люди, собравшиеся в стаю… Одному пока жить не стоит, обязательно должна быть толпа, в которой можно затеряться: сейчас должно начаться время, когда все легкие на подъем, агрессивные и подвижные будут мочить друг друга. Это время надо тихо-тихо пересидеть, чем незаметнее – тем больше шансов. Если привяжутся – отмахаться не получится, что такое мой ижак против десятка. Да у них наверняка будет и что-нибудь посуровее. Не, пускать, и отдавать все, что на тот момент будет в хате, и еще не вякать при этом. Вот потом, когда они друг друга переколбасят – тогда и посмотрим. А пока – тариться всем, что еще плохо лежит.

К вечеру во дворе увязывалось уже машин двадцать. Уложившись, многие остались охранять свое добро – с темнотой появился один костер, потом сразу несколько. Выглядело это как-то по-степному диковато: среди ночи, посреди городского квартала мечутся по трепещущим багровым стенам домов длинные тени, звенит посуда, бегают визжащие дети – цыганский табор да и только. Именно эти костры посередь двора окончательно, на уровне ощущений, убедили Ахметзянова, что городскому, и даже шире – цивилизованному образу жизни пришел конец.

Естественно, уснуть не удалось: когда бесившихся детей наконец загнали спать, начались пьяные вопли – некоторым захотелось отметить крушение жизненного уклада. Нажравшиеся “беженцы” передали эстафету моторам, некоторые машины завелись еще затемно. Перед рассветом Ахмет понял – поспать не дадут; и отправился к одному из трех городских КПП[17], обращенному в сторону городка Хасли – там, по слухам, копилась толпа желающих стать “беженцами”. Он не пытался четко сформулировать, что же именно идет выяснять: оценить ли количество покидающих Тридцатку, или, может, посмотреть на то, как будут вести себя военные – его гнало вперед желание, что называется, “быть в курсе”.

Вереница машин, просевших под навьюченными тюками, началась еще до шестнадцатой фазанки. Сначала в два ряда, затем вся дорога превращалась в хаотичное скопище автомобилей. В самом хвосте очереди никто не выходил, а вот чем дальше – тем больше народу, отсидев задницу, выходило и толклось между машинами. Многим приперли двери соседние машины, и люди ругались. Ахмету не понравилось, как ругаются – в некоторых интонациях отчетливо слышалась не обычная для травоядных горожан нахрапистость, уверенная, что за базар никто не подтянет, а тихое, опасное шипение готовности к убийству. Добравшись до разнесенного магазина между заправкой и последними домами, Ахмет накинул капюшон надетой им молодежной курточки, отчего-то прозванной в честь зеркала русской революции. Ему не хотелось узнаваний, разговоров и прочих помех; как давно было им подмечено, больше всего можно понять, когда безмолвно скользишь между людьми, изгнав из головы мысли и превратившись в губку, отрешенно впитывающую все подряд. Такой губкой Он успешно добрался до площадки перед самым КПП, где бурлило настоящее море с островами пожитков на крышах автомобилей. Над толкучкой висело почти видимое облако нетерпения, гомона множества голосов, изредка прорезаемого истеричными взвизгами ссорящихся баб, страха, дыма костров; порой ветер доносил смрад от импровизированных полевых сортиров за рекламными щитами и в редких кустах поодаль. Видимо, толпа у КПП копилась со вчерашнего вечера, пытающиеся уехать жили прямо в машинах, ожидая открытия ворот.

Ахметзянов избрал в качестве НП[18] самое близкое к КПП строение – разграбленный павильончик, отделенный от забитой машинами площадки жидким рядком пыльных тополей. Дети уже успели капитально его засрать, и Ахметзянову с трудом удалось пробраться к разломанному на дрова стеллажу в глубине торгового зала. Выдернув из-под кучи хлама яркий пластиковый ящик, Ахмет забросил его на крышу павильончика, влез сам и довольно удобно устроился. Одно неудобство – через некоторое время за павильончик обильно потянулись на оправку граждане, и снизу-сзади поминутно доносилось то журчание, то пердеж. …Ох, и амбрэ тут будет к обеду. Хотя, скорее всего, к обеду будет дождь – вон как парит с утра самого. Интересно, и чего их не пускают? Кому они нужны?… – размышления прервал оклик снизу:

– О, Ахметзянов! Ты че здесь?

– Здорово, во-первых – чертыхнувшись про себя, хмуро ответил Ахметзянов. – Че, если конец света, то все – вежливость отменили? Можно старшим хамить, салабон? – Они с окликнувшим довольно давно вместе работали на химзаводе. Удивительно, но принятый в их бригаде тон подъебочек мгновенно нашелся, распаковался, установился и безотказно заработал – как и не было двадцати прошедших лет.

– Ну простите. Здравия желаю, товаришш татарской гвардии обозный ишак Ахметзян-бабай-оглы!

– Вольно, невежа. За ишака – три наряда. В сортире.

– Не, а че ты там делаешь? Че залез-то туда? Курить есть у тебя?

– Валек, ты сам не видишь? Сижу, парад отдельного дезертирского батальона принимаю. Курить есть, но особо не рассчитывай.

– Бля, хорошо, а то у меня уже уши завернулись. Я к тебе щас залезу.

– И на ящик не пущу, сидеть сам че-нибудь смекай.

Снизу послышалось сопенье, и через минуту на крышу вылез Валек – бывший бригадник Ахметзянова.

– Ты сам-то че, далеко собрался? – спросил Ахметзянов, протягивая пачку.

– Да никуда уже не собрался. Все, на хуй. Щас этих выпустят, развернуться можно будет – и поеду-ка я обратно. Пошли они на хуй все, шмары тупорогие! – было видно, что Валек в процессе отходняка после мощного стресса. – Прикинь, как эти черножопые по ящику объявили, так что теща, что моя дура – все, с катушек съехали полностью. “Мы тут подохнем все!”, “Надо что-то делать!” – пиздец полный, кругами бегают, кудахчут, тестя за вечер до того заебли, что мужик пошел и нажрался, а он ведь не пьет. А я, дурак, с ними остался, и мы собира-а-ались. – Валек так смачно это произнес, что у Ахметзянова мгновенно вылезла перед глазами картинка этих сборов, аж слегка передернуло от сострадания. – Я думал, к вечеру придушу обоих. Намылились ехать к ихним родственникам каким-то, в Самару…

– А с чего они так уверены, что доедут? – перебил Ахметзянов. – Далеко же.

– А хули нам далеко! Мы же как привыкши: жопы свои в машину затащили, скомандовали, по дороге мозги поебли – и все, приехамши! Мы уже планов настроили, как я говно вожу и поливаю, тесть продает, а мама с дочей своей солнечные ванны принимают. У-у, суки, столько лет терпел этих дур охуевших! И че, спрашивается, терпел?! “Валя, ну почему ты так плохо учил английский?! Как ты собираешься теперь содержать семью?”

– Какое говно, Валек? Ты о чем ваще?

– Как какое? Мы же фермерствовать собрались, понял? – заржал дурниной бывший член ячейки общества. – Экологические овощи выращивать, понял? “На Западе люди ценят натуральное…” Там, у родственников ихних, вроде как дом под Самарой, типа хозяйство держат, уток разводят или еще кого, и их типа там ждут-не дождутся. Слушай, дай еще цыгарку, че-то не накурился.

– Держи. А они че, им позвонить успели, пока связь была?

– Да на хуя! Это Ихнее Превосходительство будет еще сумлеваться – а примете ли меня, родственнички дорогие? У-у, Ахмет, это ты просто отсталый от жизни человек. Да чтоб сама Галина Александровна у кого-то о чем-то спрашивалась! Ты прикинь, она такая, садилась когда в машину, заявила – типа там у самарских кто-то “разболтался и не ценит”, типа что она приедет и выстроит, “при мне-то будет как шелковый”, нормально?!

– Да-а-а… Повезло тебе с родственничками, братан. А теперь, значит, и ты туда же – разболтался и не ценишь?

– Ага! – удовлетворенно, но еще несколько нервно хохотнул Валек. – Не оправдал, ептыть, высокого доверия. Блин, Ахметзяныч, ты бы ихние рожи видел! Сюда когда подъехали, эта сука меня доебала уже, я еще на свою смотрю – ехайдэ! А рожа-то у нее – как мамочкина стала! Тоже так же вылупилась и смотрит как прокурор. Я на своей буханке[19] первый встал, и мы с Василичем, тестем, вышли покурить, а эти обе у Василича в салоне сидят и умничают. И раз, эта дура такая – метнись, мол, зятек, узнай когда там пускать будут. Я ей вежливо сначала – когда пустят, типа, тогда и пустят; кто мне там докладывать будет? А эта сучара давай кочевряжиться, строить меня, прикинь? Ну, у меня сначала как обычно – стою, молчу, только злоба такая подымается, гружусь, короче… А потом как по башке ударило – я как типа не узнаю ниче вокруг – ну, знаешь, как с бодуна бывает, когда только проснешься, и не знаешь ни где ты, ни че ты. Зянов, дай-ка еще.

– Заебал ты, на; дальше свои ищи.

– Жмот был, жмот и остался…Вот, и со мной такая же хрень, только быстро как-то. И я такой уже стою, улыбаюсь, и меня весь этот ор – ващще не колышет. А там уже и моя подпрягается – “Че ты типа маму доводишь, че тебе трудно что ли”, сраная мамина доча. И прикинь – мне все ихние ужимки – по хую! Я смотрю – две какие-то бабы разоряются, слюнями брызжут. Потом так думаю – а че это они меня тут на подоконнике строят? Кто они такие, чтоб меня помоить, посылать куда-то, мозги мне ебать? И я такой говорю им, без криков, че-то спокойствие накатило какое-то, будто заморозка у зубного: “Вы че орете-то, кошелки?” Ты б тещину рожу видел! Жалко что сидела, а то бы с копыт навернулась. Моя тоже, сидит такая, шарами хлопает. Я им дальше, типа, если че-то не нравится – выгружайте свой триппер из моей машины, и катитесь к ебаной матери.

– И че?

– Ниче. Сказал да пошел. Они че-то там визжали, да я не слушал особо. Василича только жалко, теперь на нем будут отвязываться.

– Рисковый ты парень. Щас как твое все подметут.

– Ну-ну. Там моего-то ноль-ноль да хрен вдоль, зато прикинь, сраный “кинотеатр” взяли, микроволновку, пузырьки свои какие-то, морду мазать. “Это ж вешшь, деньжищи-то какие”… Ну давайте, засуньте теперь всю эту ебань в Василичеву семерку, дебилки. А сколько полезного дома бросили. Ну, нашим легче. Блин, я как знал – ключи от дома себе оставил. И бак на замке у меня, бензик не сольют. Хотя схожу-ка я, гляну, че там делается. Ты тут долго сидеть собрался?

– Да посижу, пока дождь не начался. И курево свое найди, а то лавочка все, закрыта.

Валек буркнул что-то насчет жадных чурок и тяжко спрыгнул на крыльцо павильона.

Солнце поднялось и немилосердно жгло вонючее месиво людей и машин. От этого странного стада несло немытыми несколько дней телами, подгоревшей едой, бензином, памперсами, асфальтом – и растущей паникой. Нет, никаких очевидных признаков не было – но Ахметзянов всей кожей чувствовал ворочающуюся перед ним призрачную тушу, слипшуюся из некогда отдельных людей. У туши еще не было ни рук, ни ног – пока она вырастила себе только мутный, расфокусированный, как у младенца, глаз и пыталась им пользоваться, с трудом ворочая непослушной линией прицеливания. Зная по опыту, как быстро учатся подобные штуки, Ахметзянов решил не дожидаться превращения этой аморфной квашни в стремительное и беспощадное имаго, однозначно реагирующее на посмевших оставаться отдельными, и установил себе срок. Если все останется по-прежнему, то через полчаса ноги его здесь не будет, да к тому же тучка с севера перспективная надвигается.

Снова приперся бывший глава семьи, дерганый и молчаливый. Достал сигарету из своей пачки, показал Ахметзянову – во, типа, понял?

– Че, салага, второй заход? С плачем, обыманием стоп и давленьем на совесть?

– Ну. Типа. – мрачно ответил Валек и дернулся от очередного хлопка за колючкой – с той стороны солдаты изредка стреляли в воздух, когда кто-нибудь из гражданских пытался трогать колючку или ворота.

– Ты это, слышь, Валек, не залазь пока. Там в павильоне к потолку полиэтилен на скобы приделан, оторви кусок полтора где-то на метр. Ну, и себе тоже можешь взять, только немного.

Валек все же хохотнул, несмотря на мрачность, и скрылся в павильоне. Влез, пыхтя на влажной жаре.

– Нате, ваш заказ. Карточка, наличные?

– Яичные. Если б не я, сидел бы ты минут через десять мокрый и псиной вонял. И пришлось бы тебя с трибуны попросить.

Дождь и вправду пошел, минут через двадцать. Ахметзянов из-под полиэтилена брезгливо наблюдал за метаниями людей между машин. …Бля, в натуре в толпе мозги вырубает. Ежу было ясно за час. Ха, а тупому ежу – за полчаса. Нет, дождемся, когда хлынет, и только тогда начнем метаться… Казалось, толпа не помещается обратно в автомобили, словно паста в тюбик. Последняя дверь хлопнула, когда обильный летний дождь уже выдыхался.

Сбросив пленку, Ахметзянов с наслаждением потянулся – облака еще закрывали солнце, воздух был непривычно свеж, пахло не дерьмом и духотой, а острой тополиной горечью.

– Ты заметил, майор-то, во-о-он тот, видишь? Который у них старший. Ему трубку давали от Грота[20], кажется, новости какие-то щас будут.

– Бля, скорей бы. Эти выедут, я развернусь – и домой. Посижу, тяпну от нервов. Эх, газа нет… О! Разведу костер на балконе! С детства, бля, мечтал! И спалю эти ебаные тещины часы с кухни, во! Зянов, поедешь ко мне? Накатим по грамм двести – семьсот, я тебе морду набью. Или ты мне. Хотя вряд ли, я поздоровше буду.

– Погоди, Валь, парад еще не окончен. А к тебе мы поедем, только деху попозже и не арак ашать. У меня к тебе есть коммерческое предложение. О, смотри, уазик!

– Зяныч, сто пудов – начальство едет. Вишь, солдатики-то застегиваются.

В самом деле, стоявшие в цепи солдаты подорвались от чьего-то окрика и кинулись приводить себя в порядок.

Было видно, что солдатам очень хочется потихоньку смыться в общей суматохе, но повсюду сновали офицеры, и каждый из них едва держался – висевшее в воздухе напряжение только усиливалось, хотя вроде дальше и некуда. Всем давно стало ясно, что это стояние кончится очень, очень плохо.

Из УАЗика вывалился здоровенный полковник, с двумя прапорщиками, видимо охраной, взобрался в майоров кунг. Практически без паузы раздался надрывный армейский мат на два голоса. Из долетавших обрывков толпа поняла – полковник хочет, разгона ее, толпы – и даже со стрельбой, если понадобится. Что понадобится – никто не сомневался, все почему-то страстно хотели покинуть Тридцатку и отступать не собирались. Вдруг ор затих. Дверь кунга распахнулась от мощного пинка, показался мордатый полковник, рявкнул что-то ждавшим его прапорам и заскользил по грязи к своему уазику походкой совершенно взбешенного человека. Майор спустился, устало присел на нижнюю ступеньку, достал грача и что-то тихо сказал в спину полковнику. Тот раздраженно отмахнулся на ходу. Тогда майор, помедлив пару секунд, скучно, словно исполняя давно надоевший ритуал, выстрелил в полковника. Пшикнула в грязи гильза, сразу стало слышно, что все происходило в непривычной уже тишине. Полковник, выпустив изо лба комковатый вишневый фонтан, во весь рост вытянулся в грязи, мелко заскреб начищенными сапогами. Охранники дернулись было, но тут же бросили свои АК, оценив количество смотревших на них стволов. Их тут же без особой злобы покрутили и загнали в кузов "Урала".

Майор хрипло каркнул что-то матерное, видимо скомандовал строиться. Солдаты и офицеры образовали подобие строя и притихли, косясь на толпу за колючкой. Майор довольно долго что-то им объяснял, затем скомандовал посадку, и через примерно десять минут быстрых сборов оба "Урала" с УАЗиком скрылись за поворотом на Вениково. Проводив их безразличным взглядом, майор обернулся к замершей по эту сторону колючки толпе. Снова вытащил из кобуры пистолет, пошел к воротам. Толпа отпрянула, но майор только забрался на досмотровую площадку и сделал жест типа потише там. Разговорчивых быстро зашикали, над толпой разносился один детский плач.

– Короче так, мужики. Если до вас еще не довели – довожу. Пиздец, бля, полный. Государство – все, нет его больше, эти пидарасы в Москве все продали. Совсем, понятно? Связи нет. Обстановку я точно не знаю, но в Свердловске позавчера разгрузилась натовская бля дивизия, и эти бля с ними, менты там и прочая пиздобратия. Заодно бля, поняли? Даже с нашей дивизии, тоже бля вон, некоторые… – тут майор ткнул стволом в сторону мертвого полковника, – от новых хозяев приказы получают. Сориентировались, пидарасы… Сейчас я вам открою, и можете выдвигаться куда знаете. Хотя мой вам совет – не дергайтесь ннах, на трассе блокпосты уже стоят, какой у них приказ неизвестно. Эти-то ничего, стрелять может и не будут, но от наших держитесь подальше. Мой вам совет. А сейчас от ворот отойдите. Отошли бля, сказал!

Закончив, майор спустился и несколько раз выстрелил по замку на цепи. Ворота открылись, и толпа, загомонив, начала помалу рассасываться, тяжело потянулась окутанная выхлопом череда навьюченных машин.

Добрался ли кто-нибудь из них до места назначения – история, как говорится, умалчивает; зато доподлинно известно, что никто не вернулся назад. Только через несколько лет торговцы из невообразимо далекого Ижевска принесли слухи о проходящей где-то за Сысертью лесной дороге, полностью забитой разграбленными и сожженными машинами. Якобы на всех были 74-е номера и на некоторых наклейки с надписью “Тридцатка”.

Народ тянулся целый час, и даже после того, как пробка рассосалась, поток не прекратился – снялись с места те, кто был поумнее и не стремился в первые ряды. Правил, конечно, никто не соблюдал, и Ахметзянов с Вальком долго сидели в накаленной буханке, пропуская уходящие из города машины. Представив новому подельнику свой план, Ахметзянов договорился о действиях на завтра. Работа Валька была простой – по сигналу выдвигаться на буханке к подстанции у расположения дивизии и ждать сколько потребуется, разведку же и обеспечение доступа Ахметзянов брал на себя. Пить Валек раздумал, какой пить, когда завтра такие дела. Завез Ахметзянова домой, принял у него ружье с патронами и отправился отдыхать перед первым в жизни вооруженным налетом на целую дивизию внутренних войск.

Военных тогда слили свои же командиры, когда все было непонятно, что у нас с хозяйками – то ли воюем, то ли бхай-бхай, мир-дружба-семечки.