1977 год, август. Москва

В субботу отправились к Безменову на дачу. Илья заехал к Осипову рано утром, когда дворники еще мели тротуары. Сонно зевая, Осипов кое-как собрался и сел в машину следом за другом.

— А Тамара где? — поинтересовался он, обнаружив, что в машине они одни.

— Томка и девчонки остались дома, у них генеральная стирка. Это к лучшему, не будут путаться под ногами. Сегодня нам предстоит архиважнейшая работа, мы с тобой будем класть печь.

— Печь?! — изумился Осипов. — Так это же очень кропотливое дело.

— Вот я и говорю…

— А ты когда-нибудь клал печи?

— Не приходилось. Но у меня есть умное пособие, я его тщательно изучил, теорию, во всяком случае, знаю.

— На кой… твоя теория. Тут опыт нужен, лучше бы печника толкового нашел… Боюсь, ничего у нас не выйдет.

— Вот ты вечно сомневаешься. Не выйдет, не выйдет… Попробуем, не получится — переделаем. Руководить сооружением буду я, а ты, братец, поработаешь на подхвате.

Машина неслась по пустынному шоссе, и Осипов равнодушно смотрел в окно. Август только начинался, а на придорожных кленах и березах уже появилась первая желтизна. Лето, похоже, кончается. Все кончается — и хорошее, и плохое. Столько событий произошло за столь короткий срок! Просто даже не верится.

— Кстати, — спросил он у Безменова, — пришел в себя этот милиционер с татарской фамилией?

— Давлетшин? Умер он.

— Ах ты!.. А со вторым что?

— Да ничего. Отпустили его домой. От работы пока отстранили. Но я думаю, ненадолго. Кстати, вчера я почти целый день посвятил твоему знакомому фотографу — Юрию Ивановичу Грибову, более известному в богемных кругах под прозвищем Джордж. Честно говоря, личность действительно колоритная. Его и впрямь знают на Западе. Публиковал в тамошних журналах свои работы. Участвовал в выставках. Ну, кроме того, — «голубой», афиширует свои наклонности, невзирая на статью Уголовного кодекса. Может быть, просто «картину гонит», а может, имеет сильных покровителей. Есть подозрение, что он стучит на одну могущественную организацию. Ведь у него в студии собирается всякой твари по паре. Очень благодатная почва для сексота. Хотя доказательств у меня нет. Удалось установить кое-что и о его втором хобби. О котором ты мне рассказывал — собирании разных некропричиндалов: черепов, всякого рода кладбищенских реликвий. Один раз его даже задержала милиция за незаконные раскопки старого кладбища, но вскоре отпустила. Хотя привод документально подтвержден. Изучал я его, так сказать, и официальную биографию. Родился в 1927 году в городе Горьком, тогда Нижнем Новгороде. В семье архитектора. Отец в 1937 году репрессирован, мать покончила жизнь самоубийством сразу же после ареста мужа. Мальчик воспитывался в детском доме в поселке Сарбаза под Свердловском. От призыва в армию освобожден по причине плоскостопия. В 1947 году поступил в Свердловский педагогический институт, не окончил. В 1949 году переехал в Москву, поступил в «Щуку». Видать, артистом стать захотел. Тоже не окончил. Некоторое время учился в архитектурном. Словом, студент прохладной жизни. Подвизался то тут, то там…

— А факт его заработков в качестве пляжного фотографа на югах подтвердился?

— Вполне. Он этого и не скрывает. Известен как очень профессиональный фотограф-анималист. Зверей снимает. Уезжает, говорят, в лес, в тайгу специально. Два альбома с художественными снимками зверей выпустили в Швеции и Финляндии, в Праге была организована его выставка на ту же тему. Кроме того, в творчестве прослеживаются темы кладбищ, старинных зданий, обнаженной натуры. Ничего особенно криминального за ним не замечено. Постоянно общается с иностранцами. Еще одно подтверждение, что он стукач.

Но вот какая странность имеется в его биографии. Можешь себе представить, что он содержался в том же детдоме, что и маньяк Шляхтин, а именно в Сарбазе. Шляхтин — уроженец Свердловска, в 1937 году его мать осуждена за уголовное преступление — крупную растрату. Мальчик попадает в тот же детдом, что и Грибов. Еще одно совпадение — оба учатся и оба не заканчивают педагогический институт в Свердловске. Оба одновременно переезжают в Москву. Тут пути их расходятся. Шляхтин поступает в Московский физкультурный институт и успешно его заканчивает. До этого он служит в армии. Призывался из Москвы. Такие вот многоточия.

— Так, значит, они знакомы с детства?

— Ты удивительно догадлив.

— И что из этого следует?

— Из этого следует, что противоестественные наклонности одного вполне могли отвечать вкусам другого. Я все больше подозреваю, что твой фотограф такой же патологический тип, как и физкультурник. Кстати, его местонахождение на настоящий день я так и не смог выяснить.

— У меня все не идет из головы таинственная личность, подсказавшая мне, где искать, — задумчиво сказал Осипов, — кто же это все-таки такой? А не мог им быть сотрудник какого-нибудь хитрого ведомства, которому известно гораздо больше, чем милиции?

— И оно решило оказать посильную помощь коллегам в деле, зашедшем в тупик? — насмешливо спросил Илья. — Глупости!

— Тогда кто?

— Я думаю, на этот вопрос мог бы ответить этот хмырь из издательства — Ванин. Но его нет в Москве. Уехал в командировку. Как только приедет, нужно брать его за глотку и вытягивать все до последнего грамма. Ну, хватит о делах, мы уже почти приехали, настраивайся осваивать искусство кладки печей. Учти, что в жизни все пригодится. А печник — работа весьма почетная. Ты вспомни, вождь мирового пролетариата очень любил представителей этой профессии. Так что учись, Ваня, глядишь, и тебя полюбят.

В ту самую минуту, когда два великих сыщика собирались осваивать искусство печестроения, литературный консультант московского издательства «Север» Иона Ванин сидел в здании магаданского аэропорта и предавался невеселым мыслям. И какой идиот придумал проводить симпозиум, посвященный творчеству писателей и поэтов Дальнего Востока и Крайнего Севера, именно в Магадане? Убил бы гада, истинно убил! Тащиться в такую даль и зачем? Чтобы целую неделю слушать невероятный вздор, общаться с этими неумытыми чукчами и камчадалами, от которых воняет рыбой, и пить водку? Хуже всего была именно водка. Иона, в общем-то, не отказывался от выпивки, тем более дармовой, но всему же есть предел! К тому же гнусная закуска, жуткие рыбные консервы, от которых возникает страшная изжога.

Он предчувствовал, чем все кончится. Не первый раз отправлялся на подобные мероприятия. Но такого даже он, многоопытный, не ожидал. Гостиница — скверная дыра. Номер на четверых, двое из которых — писатели и поэты Крайнего Севера. Неплохие ребята в целом. Простые. По-русски, правда, плохо говорят и на водку слабы. Но компанейские. Подопьют — как давай читать свои стихи, хоть под кровать лезь. К тому же, как узнали, что он в московском издательстве служит, так вообще разошлись. Каждому, видишь ты, охота в Москве книжку выпустить. Один парень, его почему-то Уха звали, подарил ему моржовый клык с резьбой, другой — расписные расшитые сапожки из меха, торбасаназываются. Клык, наверное, ценная вещь, но уж больно неудобная. Кое-как его в чемодан затолкал. Впрочем, дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят. Ребятам этим северным он неопределенно пообещал… Уж они радовались! Что ж. Он понимает. Дети природы, рожденные среди снегов и торосов. Непосредственные.

Сам город Магадан ему не понравился. Дыра и есть дыра. Залез он на сопку, посмотрел на их море — Охотское, что ли. На кой черт нужно такое море, если в нем купаться нельзя. Рыбка, говорят, зато ловится. Зачем ловить, когда в каждом магазине ее полно? В музей их водили, в местный театр. Сдохнуть со скуки можно. Одного он опасался, когда сюда ехал, — зэков. Но оказалось, никаких зэков и в помине нет. Во всяком случае, он их не видел. Может, они и есть, но где-то там… за сопками.

Ладно. Слава богу, что все кончилось. И сопки, и чукчи, и водка. Через пару часов самолет. А там и Москва недалеко. Да, Москва… Тоже проблемы. Как же все-таки разобраться с Пантелеевым? Журналист… Милиционер… Нет в них веры. Самому, что ли? Да уж сколько раз он пытался. Видать, кишка тонка. Кстати, о кишках. Не пора ли облегчиться? Он давно чувствовал позывы. Конечно, общественные туалеты в аэропортах, особенно на дальних окраинах страны, нельзя назвать опорной точкой советской культуры.

Он поднялся и оглядел полутемные внутренности аэропорта. Народу в этот час наблюдалось совсем немного. Большинство спало на грязных деревянных лавках, притомившись в ожидании своего рейса, те же, кто не дремал, либо пили водку, либо играли в карты. Однако все держались в пределах приличий, поскольку по залу то и дело проходил полусонный милиционер.

Рядом довольно большая компания кавказских людей что-то бурно и многоречиво обсуждала, то и дело так ужасно жестикулируя, словно вот-вот собираясь начать драку. Они то что-то яростно выкрикивали с гортанным клекотом, то снижали голоса до шепота, поднося ладони к губам. Могли бы этого и не делать, все равно никто их не понимал.

Иона подозрительно покосился на кавказцев, потом взглянул на свой чемодан. Там, конечно, кроме моржового клыка, ничего ценного не было, но все-таки… Однако не тащиться же в туалет с чемоданом. Неподалеку дремал полузнакомый журналист из журнала «Дружба народов». На симпозиуме они едва раскланивались. Иона питал к нему некоторую неприязнь, поскольку критика поселили в обкомовской гостинице, а его, Иону, в замызганной городской. Однако кочевряжиться не приходилось. Он осторожно тронул критика за плечо.

— Владимир Степанович, постерегите, пожалуйста, мой чемодан, я мигом.

Не открывая глаз, критик кивнул, и Иона снова ощутил неприязнь к этому человеку. Вот ведь фагот, даже слова не произнес!

После долгих поисков он нашел аэропортовский туалет. Здесь все оказалось даже хуже, чем он ожидал. Морщась от отвращения, Иона стал искать относительно незагаженный унитаз, благо в туалете было совершенно пусто. Наконец поиски увенчались успехом. Иона затворил дверцу, расстегнул штаны и кряхтя присел. При этом он старался, чтобы края брюк не касались подозрительных луж на полу.

«Как мало человеку надо для…» — довести мысль до логического конца он не успел, потому что снаружи кто-то дернул дверь.

— Занято! — заорал Ванин. — Неужели рядом нет свободных унитазов?!

В это мгновение хлипкая задвижка не выдержала и отскочила. Дверца медленно растворилась, и на пороге предстала личность, при взгляде на которую Иона сразу понял, что перед ним именно тот, кого он так боялся, — зэк.

Небритая физиономия, казалось, отродясь не знала мыла. Чудовище, несмотря на теплую пору, было облачено в ватную телогрейку и неведомого покроя штаны, напоминавшие галифе.

— Что вам нужно? — испуганным шепотом спросил Иона.

— Слазь с горшка, сука, — не вдаваясь в объяснения, приказал зэк.

Иона автоматически подтянул штаны и поднялся. Босяк смотрел на него с брезгливым удивлением.

— Так ты и есть Охотник? — процедил он.

Иона понял, что настал его последний час. Он вмиг посерел и осунулся. Губы его силились что-то сказать, но язык не слушался, и он беззвучно разевал рот, с ужасом следя за стеклянным взглядом.

Босяк молниеносно взмахнул правой рукой, из рукава ватника вылетела заточка и проткнула Охотнику из рода Охотников сердце. Он умер мгновенно, даже не ощутив боли.

Бродяга сплюнул, достал из-за пазухи громадный мясницкий нож и в два движения отрезал несчастному литературному консультанту голову, завернул ее в кожаную сумку и поспешно покинул туалет, не забыв аккуратно затворить дверь кабинки, за которой осталось лежать обезглавленное тело.

Во вторник в самом начале рабочего дня Безменову позвонил Рубинштейн. Еще не совсем проснувшись, Илья в этот момент тупо размышлял, почему же в сложенной по всем правилам печи отсутствует тяга.

— Кто?! — не понял он в первую минуту.

— Заведующий отделом Древнего Востока, — очень вежливо и спокойно сказали на том конце провода, — вы же просили позвонить, если что-нибудь выяснится.

— Ах да! Прошу прощения! Конечно, конечно… Исаак Аркадьевич, если не ошибаюсь? Обнаружили, что пропало?

— Не совсем так. По сути дела, ничего не пропало. Мы разбирали завалы все выходные. С полной уверенностью могу заверить — все в целости и сохранности. Кое-что, конечно, пострадало, но ничего не украдено.

«Многословный какой!» — раздраженно подумал Илья.

— Но, похоже, мы узнали, за чем охотился вор.

— Неужели, — оживился Илья, — за чем же?

— Как вам сказать… Может быть, подъедете?

— Хорошо, сейчас буду.

«Значит, все-таки обнаружили или им кажется?! Не совсем ясно. Почему он не хотел говорить по телефону? Заехать за Иваном?» — все эти вопросы крутились в голове Безменова, покуда он запирал кабинет и заводил машину.

Осипов, вопреки ожиданиям, не ворчал, не ссылался на срочную работу, а охотно поехал в музей.

Рубинштейн ждал у входа. На лице у него блуждала виноватая улыбка, словно он испытывал сожаление, что музей все-таки не ограбили.

— Работали в пятницу, субботу, воскресенье. Всем коллективом. Инвентаризация, вы знаете, не шутка. Хотя, возможно, для своей же пользы. Разобрались наконец в многолетних наслоениях. Нет худа без добра. А товарищ, — он кивнул на Ивана, — в каком звании?

— Товарищ — ведущий корреспондент газеты «Молодость страны». Его фамилия — Осипов. Возможно, вы знакомы с его публикациями.

Лицо Рубинштейна вытянулось, в глазах появился тревожный блеск.

— Вы, кажется, криминальную тему ведете? Писать о нас будете?

— Не знаю, — замялся Осипов, — я, собственно…

— В данный момент, — строго сказал Илья, — товарищ корреспондент прикомандирован к следственной группе МУРа. Будет делать очерк о нашей работе, а возможно, и более крупное произведение. Не так ли, Иван Григорьевич?

— Очень может быть, — Осипов старался не улыбаться.

— Показывайте, что вы там обнаружили, — перебил Илья.

— Пойдемте, пойдемте. — Рубинштейн почти бегом рванулся вперед.

На этот раз в хранилище был наведен относительный порядок. Рубинштейн провел их мимо стеллажей и шкафов и подвел к довольно большому квадратному ящику. Фанерная крышка оказалась взломана.

— Вот это! — многозначительно сказал Рубинштейн. — Тут явно поработал вор.

Илья наклонился над ящиком. Крышка, похоже, искромсана большим ножом. Он глянул в темную глубину.

— Что там внутри?

— Да ничего особенного, в основном медвежьи кости.

— Медвежьи?!

Рубинштейн кисло улыбнулся.

— В том-то и странность.

— Опять медведь! Что это вообще за вещи? Откуда они?

— Так, — вздохнул Рубинштейн, — дайте-ка подумать. Ага. Этой весной, по-моему, в апреле или в мае один наш сотрудник, а с ним несколько студентов-историков выезжали куда-то на Север. Точно не помню. Оттуда поступил сигнал. Геологи сигнализировали… Вы знаете, геологи довольно часто делают интересные находки. Еще бы, бродят по тайге, пустыням… На этот раз они обнаружили будто бы древнюю гробницу. Мы быстренько организовали экспедицию, а в ящике хранятся находки, сделанные на месте гробницы…

— Почему кости? Какой интерес они представляют для науки?

— Честно говоря, не знаю. Ящик доставили всего недели две назад. Шел по железной дороге, малой скоростью. Так что я еще не приступал к изучению его содержимого.

— В нем было что-то ценное?

— По описи ничего такого. Правда, там найдены еще кое-какие монетки, но нумизматический материал они привезли с собой. Тоже ничего особенного. Немного серебра…

— А кто руководил экспедицией? — поинтересовался Осипов.

— Марк Акимович Хохотва, кандидат исторических наук, — тотчас, словно ждал этого вопроса, выпалил Рубинштейн. — Я сейчас его приглашу.

— Уж сделайте одолжение! — язвительно сказал Илья.

— Ты чего с ним так? — удивился Осипов.

— Надоела его болтовня, а сейчас еще один болтун появится.

— Почему ты так думаешь?

— Они тут все такие.

Хохотва оказался хмурым мужчиной лет тридцати. Несмотря на относительную молодость, он был совсем сед. Карие глаза без всякого почтения смотрели на гостей, вислый нос делал лицо еще более унылым.

— Вы из милиции? — вместо приветствия спросил он.

— Я из МУРа, а он из газеты, — сообщил Безменов.

— Ага, представители древнейших профессий, — саркастически хмыкнул Хохотва.

— Марк, — с упреком произнес Рубинштейн.

— Вы, дорогой товарищ ученый, поосторожнее в выражениях, — с недоброй усмешкой сказал Илья.

— Не люблю милицию, да и прессу тоже.

— Ну и не люби! Мы от тебя любви и не требуем. Мы пришли разобраться в преступлении, которое тут у вас совершено. Погибли люди, музею нанесен материальный ущерб. И не надо вставать в позу: «Люблю, не люблю…» И вообще я не понимаю такого странного отношения к нам. Ведь мы, по-моему, незнакомы, водку на брудершафт не пили?

При упоминании о водке Хохотва покраснел.

— Ладно. Ближе к делу.

— К делу так к делу. Что находится в ящике?

— Экспонаты.

— Конкретнее!

— Медвежьи и человеческие кости.

— Расскажите поподробнее об их происхождении.

— Этой весной мы выехали к месту находки дольмена — древней гробницы, на Северный Урал. Вернее, на географическую границу Урала и Сибири. Нами произведено вскрытие гробницы. В ней обнаружены кости очень крупного медведя, которым, предположительно, несколько сотен лет. Кроме того, возле дольмена были найдены человеческие кости. Они, как я считаю, более позднего происхождения. Хотя и не одного временного периода. Человеческих костей довольно много, однако полных скелетов только два — пожилого, видимо, человека и подростка. Мелкие находки: остатки мехов, бывшие в гробнице, бисер, русские серебряные монеты царской чеканки — мы привезли с собой. Никакой они ценности не представляют.

Хохотва говорил односложно и явно хотел поскорее отделаться от докучливых незнакомцев. Рубинштейн, напротив, явно желал вступить в разговор.

— Исаак Аркадьевич, — сказал Безменов, — не могли бы вы на некоторое время оставить нас одних?

Рубинштейн испуганно взглянул на Илью и, кивнув головой, поспешно удалился.

— Бить, что ли, будете? — с издевкой спросил Хохотва.

— Чего ты в бутылку лезешь?

— Не ты, а вы!

— Извините, гражданин ученый. Конечно же «вы». Хамство еще присуще отдельным представителям нашей профессии.

— Вот именно.

Осипов захохотал:

— Ну и диалог у вас, товарищи!

— Не диалог, а допрос! — подчеркнул Хохотва.

— Да какой допрос?! Ты настоящего допроса еще не видел!

— Не сомневаюсь, что допрашивать вы умеете.

— Конечно, я же опричник!

— Рад, что вы не заблуждаетесь относительно своей профессии.

— А почему именно вас направили в экспедицию? — поинтересовался Осипов.

— В общем-то, в наказание, хотя этнография северных народов — мой профиль.

— А что же вы такого совершили? — не отставал Осипов.

— Да в вытрезвитель он попал! — насмешливо произнес Илья.

— Изя уже доложил?

— Никто не докладывал. Сам догадался. Я все же сыщик.

— Давайте, пожалуйста, серьезнее, — не приказал, а скорее попросил Осипов, — время идет, а мы тут по пустякам препираемся, словно дети. Почему, по-вашему, грабитель залез именно в этот ящик?

— Не знаю. Для меня это — полнейшая загадка.

— А почему медвежьи кости находились в могильнике?

— Скорее всего это символическое захоронение предка фратрии — ну рода, другими словами. Такие захоронения известны. Тем более что в тех местах некогда жили угро-финские племена, чьим мифическим предком был медведь. Манси, в частности.

— А человеческие кости?

— Возможно, остатки жертвоприношения, хотя кости подростка явно более поздние, им не более сорока лет. В это время в тех местах населения не имелось.

— Вы слышали, что в музее вроде бы присутствовал медведь? В ночь убийства сторожихи.

— Слышал. Глупости!

— И все-таки, почему преступник вскрыл именно этот ящик?

— На этот счет у меня нет никаких предположений. Предполагать, ловить, тащить, не пущать — это, собственно, ваше дело.

— Вопросов больше нет, — холодно сказал Илья.

Перекинувшись парой слов с появившимся словно из-под земли Рубинштейном, Осипов и Безменов вышли из здания музея и направились к машине. В этот момент их окликнули:

— Постойте, ребята!

Безменов обернулся.

«Ого! Мы уже „ребята“. Странные метаморфозы, видимо, свойственны ученым-этнографам. Это наш знакомец Хохотва».

— Что вы хотели? — с подчеркнутой вежливостью спросил он.

— Я… Это… Вы меня извините за хамство. Изя тут наговорил: «Теперь таскать будут каждый день… Это убийство скомпрометировало нас в научном мире», — ну и тому подобное. Вот я и окрысился, а тут еще вытрезвитель… Словом, извините.

— Давай-ка, Марк Акимович, еще немного побеседуем, — предложил Осипов, — прямо в машине. У вас ведь наверняка есть какие-то предположения.

— Я даже не знаю… — Хохотва теперь говорил совсем другим тоном. — Конечно, думал над всем этим, но так ничего и не придумал. Не знаю!

— Но почему все-таки медведь?