Февраль 1941 года кончился, началась весна. Сестра к тому времени поступила так, как хотела. Она получила паспорт и уехала неизвестно куда. Перед отъездом она обняла брата и сказала на прощание:

— Знаешь, Сережа, придется нам с тобой выплывать в одиночку. Коли отец с матерью не смогли обеспечить нам сносную жизнь, остается надеяться только на себя. Их я не виню, хотя считаю, что все можно было бы построить по-другому. Ни к чему было уходить в лес, скрываться от людей, словно дикие звери. Хотя, может быть, я чего-то не понимаю. Попытаюсь устроиться в этом ужасном мире. Как только определюсь, обязательно напишу. Найду тебя непременно, но сейчас нам лучше быть порознь. Но ты, я думаю, не пропадешь, — она усмехнулась. — Ну, будь здоров.

Отъезд сестры не особенно огорчил мальчика. Роман с поварихой был в самом разгаре, и именно это занимало все его помыслы. И тут начали происходить и вовсе странные вещи. Началось все с запахов. С некоторых пор Сергей почувствовал, что у него невероятно усилилось обоняние. Он чувствовал запах пробивающейся на проталинах первой зеленой травы, «аромат» выгребной ямы, хотя находился от нее метрах в пятистах, тяжелый дух пробегающих по улице бродячих псов крепко шибал в нос, заставляя морщиться и трясти головой. Он чувствовал, как пахнут крысы, обитающие в подвале, чирикающие под крышей воробьи, он ощущал тяжелое «амбре» живущего от детдома довольно далеко, в поселке, козла и светлый, едва различимый дух березового сока из леса, находившегося в нескольких километрах. И еще сотни запахов, происхождение которых было для него не ясно, будоражили голову.

Сначала это мешало, даже доводило до легкого помешательства, но вскоре Сергей начал получать удовольствие от странного свойства своего носа. Казалось, что хорошего в вони мусорной кучи. Но в ней было множество понятных только ему оттенков. Так гурман смакует какое-нибудь неведомое лакомство, совершенно не обращая внимания на брезгливые гримасы окружающих.

Изменилось и зрение. То, что находилось прямо перед носом, он мог разглядеть вплоть до мельчайших подробностей. Крошечные детали, на которые обычно не обращали внимания, вдруг пугающе увеличились, буквально впрессовываясь в сознание. И еще появилась неодолимая тяга сбежать в лес. Сначала Сережа думал, что сказывается привычка к лесной жизни, но скоро понял — дело тут в чем-то ином.

Однажды в конце марта он, все-таки улучив момент, отправился в березовый колок, что находился неподалеку от детдома. Идти пришлось минут тридцать. На открытых местах снег уже почти растаял, но в тени между березами еще сохранились изрядные сугробы. Лес ожил. Кое-где из трещин на деревьях выступили капли березового сока.

С ночи они застыли и теперь, мутновато поблескивая в солнечных лучах, напоминали леденцы. Да и по вкусу были похожи на дешевые конфеты. Сережа отломил несколько сосулек и положил их в рот. Березовый лесок в свое время был изрядно прорежен. То тут, то там виднелись небольшие поляны с торчащими из-под снега трухлявыми пнями. Неожиданно мальчик уловил непонятный, но невероятно привлекательный запах. Он, совсем как зверь, повел носом, принюхался и понял, что столь замечательный запах исходит от довольно большого муравейника. Снег вокруг него полностью стаял, и муравьи, видимо, только что очнувшиеся от зимней спячки, неуверенно ползали по своим владениям. Сережа подкрался к муравейнику так осторожно, словно тот мог куда-то удрать. Несколько минут он неподвижно стоял возле кучи, внимательно разглядывая снующих насекомых, затем нагнулся и положил ладонь на муравейник. Несколько рыжих муравьев заползли на руку и теперь, видимо, обдумывали, что делать дальше. Сережа ясно видел крошечные фасетки глаз, подрагивающие усики. Неожиданно для себя мальчик слизнул с руки почти всех насекомых. Рот наполнился пряной кислотой. Упоительный вкус!

Далее произошло и вовсе непонятное. Он разворошил кучу, сунул руку в самую ее середину, зачерпнул полную горсть сладостной кисловатой трухи и сунул себе в рот. При этом он издавал довольное урчание. И вдруг опомнился, выплюнул эту гадость и бегом помчался в детдом.

— Слушай, милок, — как-то спросила Сережу его повариха, — сколько тебе годков?

— Тринадцать, — отозвался он, — ты же знаешь.

— Да знаю, знаю… — промурлыкала она, — но, кажись, ты привираешь. Уж мне-то мог бы сказать правду.

— Какую правду?

— А такую! Думаешь, я не понимаю. Ховаешься ты, прячешься. Вот и выдаешь себя за малолетку. Неплохо придумал. А на первый взгляд ты действительно пацан. И лицо детское, и телосложение, но только на первый взгляд. Когда ты в одежде. А разнагишаешься, так мужик, чистый мужик.

— Да мне тринадцать, точно тринадцать, — возразил Сергей.

— Ну-ну, миленький, не кипятись… Тринадцать так тринадцать, — не стала возражать повариха. — Я же понимаю… Однако поверь, мужчин у меня имелось в достатке. И уж пацана от мужика я отличить могу. И не говори, что я у тебя первая. Не поверю. Ни в жисть не поверю. То, что ты оголодал малость, это было. По бабе оголодал. Но ты хват! Да еще какой.

— Сколько же мне, по-твоему, лет? — с интересом спросил Сережа.

— Семнадцать-восемнадцать, а то и больше. А что лицо… Посмотрел бы ты на себя, когда на мне скачешь. Тут тебе все сорок дать можно, а то и пятьдесят. Меняешься ты очень в такие минуты. Прямо не верилось, что такое бывает с человеком. Словно и не ты вовсе.

— А кто?

— Хмырь в кожаном пальто, — фыркнула она. — Я слышала, такое случается. Бывают люди, которые до старости могут выглядеть словно мальчишки. Тоже, конечно, меняются, но не так, как все. Вот и ты, видно, из таких. Ну, сознайся, я никому не скажу.

Но Сергею не в чем было сознаваться. И как ни пытала его повариха, как ни ластилась, надеясь разузнать нечто интересное, он только отмахивался от нее.

Майские праздники сорок первого года прошли как-то незаметно. Во всяком случае, в детском доме особого оживления не наблюдалось. С чем это было связано? Трудно сказать, но чудилось, в воздухе витает нечто тревожное, не то ожидание каких-то экстраординарных событий, не то предчувствие страшных катастроф. Газеты, впрочем, были полны обнадеживающих, призванных усыпить беспокойство статей. Советская власть утвердилась в Прибалтике, в западных областях Украины и Белоруссии. Отношения с Германией продолжали улучшаться и достигли поистине небывалого расцвета.

Сережа не интересовался политикой и, когда рядом с ним затевались жаркие споры, будет ли война или не будет, пожимал плечами и отходил в сторону. На политинформациях он обычно дремал, забившись в самый дальний угол.

Но разговоры о предстоящей войне не утихали. Даже его повариха неожиданно завела подобную беседу. Случилось это как раз на майские праздники. Уже давно прозвучал отбой, после которого он прокрался знакомой тропинкой к распахнутому окну и залез внутрь. Теперь, лежа под лоскутным одеялом рядом с жаркой бабенкой, он в полудреме размышлял, что хорошо бы остаться здесь на всю ночь, а не тащиться назад в вонючую спальню.

— Ты спишь? — толкнула его в бок повариха.

— Да нет…

— Как думаешь, война будет?

— А я почем знаю?

— Да я так спросила.

— Поговорить захотелось?

— А почему не поговорить? Страсть войны боюсь!

— Тебе-то чего бояться? Думаешь, в Красную Армию заберут? Баб вроде не мобилизуют.

— Кто знает. Я хоть и малолеткой была, но Гражданскую помню… У нас на Украине знаешь какие страсти творились. Тут тебе и белые, и зеленые, и махновцы… Батьки разные… Рубали поселянина как капусту. Не спрашивали, чей ты и откуда. А уж девок и бабенок не пропускали. Поймают и тащат на сеновал…

— А вы и рады!

— Тоже скажешь, дурак! Рады! Тебе бы такую радость. Потом, бывало, бабенка какая неделю ходить не может. А ты — рады!

— Ладно, успокойся. А с чего это ты взяла, что война начнется?

— Старые люди говорят.

— Много твои старые люди понимают.

— Да уж побольше, чем мы с тобой. По всем приметам вскорости супостат нагрянет.

— Какие еще приметы?

— Да разные. Вон какая в этом году весна жаркая.

— Ну и что?

— И грибов повылазило. Это в апреле-то! Сморчки, строчки, даже печура и та появилась. А грибы весной — к войне.

Сережа засмеялся.

— Однако сильна ты фантазировать.

— И ничего не фантазировать. Перед войной всякая нечисть оживает. В поселке вон теленок родился с двумя головами. Ты понимаешь?!

— Так уж и с двумя?

— Сама не видела, но люди рассказывают.

— Люди! Врут все!

— А луна? Ты видел? Словно кровью налита.

— А ну тебя! — Сережа слез с кровати и стал одеваться. — Даже если и война случится, надо думать, кончится в одночасье. Вон с Финляндией. Полгода — и привет. Накостыляли этим финнам…

— Накостыляли! — передразнила повариха. — У Авдотьи-истопницы мужик пришел с финской войны. Хорошо, хоть не ранен, а только пальцы на ногах поморозил. Обрезали их. Так он рассказывает, как эти финны наших щелкали как орешки.

— Если они такие шустрые, так чего ж войну проиграли?

— И очень просто. Навалились на них. Ты прикинь, Финляндия — и Россия.

— Да наплевать мне. Мне годков маловато, чтобы под ружье идти. Пусть другие воюют, — разговор с политически малограмотной поварихой надоел Сереже. Он вылез в окно и направился в детдомовскую спальню.

Луна висела над главным корпусом. И ничего не красная. Вполне обычная, почти полная, завтра или послезавтра наступит полнолуние. Придумают же эти бабы!

Он остановился и засмотрелся на ночное светило, странное тревожное чувство охватило его. В голове словно все смешалось. Но он был готов смотреть на луну невероятно долго, словно ждал от нее повеления. Наконец Сережа очнулся и медленно побрел в палату. Всю ночь его мучили кошмары. Наутро он встал совсем разбитый, с головной болью и невероятной дрожью во всем теле. Кое-как отсидев три урока, пошел в медпункт. Температура оказалась нормальной, лишь пульс был несколько учащен. Фельдшерица дала ему какие-то порошки и ска-, зала, чтобы сегодня на занятия больше не ходил. Некоторое время он слонялся по пустынному двору, потом пошел в спальню и прилег на свою кровать. Он лежал с закрытыми глазами, но уснуть не мог. Казалось, ночные кошмары продолжаются. Перед глазами мелькали непонятные образы, крутились яркие круги, словно в калейдоскопе сплетались изменчивые узоры. На обед он не пошел, а продолжал валяться в спальне. На вопросы отвечал, что болен. Наконец лежать стало невмоготу. Он соскочил с койки и бросился на улицу.

Стоял ясный солнечный день. Вот-вот распустятся почки на деревьях и весна перейдет в лето. Даже на замызганной территории детского дома и то ощущался праздник обновления жизни. Прыгали в пыли воробьи, на уже зеленом кусте сирени насвистывал дрозд, но Сереже было не до созерцания природы. Он не находил себе места. Побежал за сарай, там играли в пристенок и курили. Несколько минут он понаблюдал за игрой, но ноги сами несли его дальше. Он подошел к уборной, возле которой забивали «чижа». Заостренная щепка чуть не угодила в лоб, и Сережа издал странный звук, похожий на ворчание, на который, правда, никто не обратил внимания. Так часа два он метался по территории детдома, не находя себе места, пока не перелез через забор и бросился в ближайший лесок.

Вечерело, дневная жара стала понемногу спадать. В лесу было относительно прохладно. Он упал на уже достаточно отросшую траву и затих. Он чувствовал: что-то должно произойти. Сейчас или чуть позже, но произойти. Что-то страшное и в то же время желанное.

Понемногу начинало темнеть. Сережа продолжал лежать на спине, совершенно не ощущая холода, идущего от земли. Неожиданно он почувствовал, что с руками что-то происходит. Он поднес ладони к глазам и содрогнулся: вся внешняя сторона рук оказалась покрыта длинными черными волосами. Сережа отчетливо видел, как эти волосы росли прямо на глазах, густели. Ногти внезапно удлинились, и вот уже вместо них на свет вылезли длинные глянцевито-черные когти. Сережа заорал что было сил, но крик его теперь был мало похож на человеческий. Тяжелое глухое рычание исходило из горла мальчика. Да мальчика ли?

Следом за руками начало корежиться все остальное тело. Рубашка и штаны упали на траву бесполезной кучкой тряпья. Он начал кататься по земле, не в силах справиться с охватившим его ужасом, и одновременно продолжал превращаться во что-то совершенно непонятное, чудовищное… Метаморфозы происходили и с сознанием. Он уже не ощущал себя Сережей Пантелеевым — воспитанником детдома, тайным любовником поварихи Евдокии. Он был чем-то или кем-то совсем другим. Человеческое сознание не исчезло полностью. Оно было оттеснено в самый глухой уголок нового обретенного разума и со страхом выглядывало оттуда, пытаясь понять, что происходит.

Если бы Сережа мог увидеть себя со стороны, то, надо думать, был бы невероятно удивлен. Вместо довольно щуплого тринадцатилетнего подростка на лесной поляне находился громадный бурый медведь…

Над лесом взошла огромная полная луна, действительно, как и рассказывала повариха, красноватого цвета. Медведь задрал к ней голову и глухо заворчал. Все население леса замерло, услышав это жуткое ворчание. Затаились в кустах ивняка, но тут же бросились бежать куда глаза глядят залегшие было на ночь зайцы, в страхе тявкнул, а потом пустился наутек старый лис. Даже бесстрашный еж и тот свернулся в клубок, не помышляя больше об охоте. Лес был объят ужасом.

И только луна, как ни банально звучит, равнодушно взирала с высоты на все это безобразие.

Сережа очнулся, лишь только начало светать. Он лежал на той самой поляне, где с ним произошло превращение, уткнувшись лицом в сырую землю. Тут же валялась изорванная одежда. Вначале Сережа не мог понять, где это он, к тому же он ужасно замерз. Вдобавок на лесок, стоявший в низине, наполз сильный туман, настолько густой, что нельзя было разобрать, что находится в пяти шагах.

Недоумение, смешанное с ужасом, охватило нашего героя. Где он, что с ним? Он попытался вспомнить, что же произошло. Образы были размыты и отрывочны. Вчера вечером он куда-то бежал, но вот почему? Какая-то невероятная тяжесть навалилась внезапно и сломала, расплющила тело. Но откуда взялась эта самая тяжесть, ведь сейчас он ничего, кроме холода, не чувствует? Только ли холода? Сережа прислушался к собственным ощущениям. Присутствует что-то еще. Что же? Легкость. Словно он освободился от непосильной тяжести. И опустошенность… Тело как будто наполнено воздухом, кажется, вот-вот взлетит. Странное ощущение. Похоже на то, какое бывает после развлечений с поварихой. Похоже, но не совсем. Оно намного сильнее, острее. Кажется, будто он растворился в окружающей природе, слился с ней, стал частью вот этого самого тумана.

Сережа поднялся, посмотрел по сторонам и увидел рядом с собой одежду. Удивляясь, почему она порвана и перекручена, он кое-как натянул штаны, рубашку, байковую кофтенку и медленно побрел прочь от странного места.

Детский дом, когда он добрался туда, спал глубоким тяжелым сном. Еще не было пяти часов. Он разделся, забрался в свою постель и тут же забылся.

Разбудили его возбужденные голоса. Он приподнял голову и обнаружил, что вокруг полно взволнованного народа, причем не только мальчишек, но и девчонок, которые в мужской спальне появлялись крайне редко.

— Что случилось? — спросил он у соседа.

— Убили! — выкрикнул тот. — убили их!!!

— Кого?

— Николая Ивановича и Манефу, — пацан в возбуждении тряс головой, изо рта в разные стороны летела слюна.

— Директора? — не поверил Сережа.

— Его вместе с бабой. Топором изрубили на мелкие кусочки. Вся хата в кровище. До самого потолка брызги… Словно свиней резали… Я уже бегал смотрел… Да и все смотрели, только ты дрыхнешь. Теперь уже не посмотришь. Мильтоны понаехали, никого не пускают… А так там полдетдома перебывало. Бабье в обморок падало, многие блевали. Я сам… Да и как тут не блевануть. Лежит Манефа, а у нее брюхо распорото и кишки наружу. Тьфу! Николай Иванович весь на клочки порублен. Да еще те, кто убивал, все переворошили. Подушки распороты, кругом пух, перья…

— Кто же их кокнул?

— Кто знает… Мильтоны, думаешь, разберутся? Может, кто мстил. А может, ограбить хотели…

— Чего у них грабить?

— Да мало ли… Одним словом, замочили нашего директора! Сбегай, посмотри.

Сережа поспешно стал одеваться.

— А чего это у тебя штаны порваны, да и рубашка тоже? — полюбопытствовал сосед.

— Да вчера вечером в поселок бегал, да когда через забор перелезал, за гвоздь зацепился, — придумал на ходу Сережа.

Он выбежал из спальни и направился к бараку, в котором жил персонал детдома. Перед ним стояла большая толпа, в которой, кроме детдомовских, было много поселковых. Все таращили глаза на окна директорской квартиры, которые были распахнуты настежь. У входа в барак и возле окон прохаживались милиционеры. Прислушиваясь к разговорам, Сережа стал проталкиваться сквозь толпу, стараясь приблизиться к самому входу в барак. Наконец это удалось. Вот и ветхий деревянный порожек. Но в грудь уперлась огромная волосатая ладонь.

— Куда прешь, оголец, — рослый милиционер смотрел на Сережу с насмешливым презрением, — нельзя туда… Разбежался!

Сережа остановился и стал всматриваться в темноту барачного коридора. Сзади постоянно напирали, и милиционер бесцеремонно толкал его назад. По коридору непрерывно сновали какие-то люди в гимнастерках и в штатском. Слышались обрывки разговоров.

— Никаких следов, — долетел до мальчика возбужденный возглас, — абсолютно никаких! Все в крови, а следы отсутствуют…

— Значит, нужно более тщательно искать, — ответствовал начальственный басок. — Не может быть, чтобы не наследили. Ищите, товарищи.

И тут сознание Сережи на мгновение высветило нечто настолько ужасное, что мальчик зажмурился.

Щелчок в голове — картинка… Еще щелчок — еще картинка… Неужели?! Он в страхе подался назад, но толпа не пускала, выталкивая, словно пробку, на поверхность. Он метнулся в сторону, но и тут дороги не было. Зажатый со всех сторон, Сережа дрожал как осиновый лист, не в силах совладать с собой.

А картинки в голове продолжали мелькать с жуткой методичностью. Одну он запомнил лучше других. Разорванный в диком крике рот… обвисшие груди… жирное брюхо… И из этого разорванного брюха внезапно извергается поблескивающий в полутьме остро пахнущий розовый пузырь.

…А потом кровь, фонтаны крови… И запах… Удар за ударом… Ошметки плоти летят в разные стороны… Неужели пришло освобождение… Какое освобождение? Свобода!!! Или?.. Не может быть!

Все поплыло перед глазами, и Сережа рухнул прямо под ноги толпы.

— Сомлел, — последнее, что успело уловить угасающее сознание. — Не каждый выдержит такое…

Часть вторая