Глава первая

Этот день Тихореченск запомнил надолго. И годы спустя жители города нет-нет да и помянут те достопамятные события. Но начнем по порядку.

В августе темнеет быстро. Часов в десять городок уже окутала теплая летняя ночь. С реки подул освежающий ветерок. Жара сменилась относительной прохладой. В столь позднее время город обычно спит, но была суббота, а значит, выходной. К тому же лето кончалось, и жаль было терять ни с чем не сравнимое время. Поэтому, несмотря на темень (а освещение Тихореченска оставляло желать лучшего), улицы были полны народа.

Молодежь дефилировала у автовокзала. Переносные магнитофоны сладко пели или, наоборот, рычали. Люди постарше сидели на скамейках возле своих домов, перемывали косточки соседям или просто любовались августовским звездопадом.

Примерно в это же время по главной улице, избегая освещенных участков, крались две личности. При нормальном дневном освещении эти личности опознал бы любой тихореченец. Именно любой, поскольку в «таблице популярности» они шли после первого секретаря горкома партии Караваева и городского дурачка Ионьки.

Про Губана неизвестным автором были сложены даже стихи. (Они украшали одну из стен КПЗ местного горотдела милиции.) Стихи были следующие:

Если ты носишь в кармане стакан — Ты не мужчина, ты Витя Губан!

Характеристика, в общем-то, исчерпывающая. К ней стоит добавить, что, несмотря на свой высоченный рост и здоровые кулаки, Витя Губан был парень незлобивый, дрался редко и в самой агрессивной компании сохранял присутствие духа.

Вторым в этой подозрительной парочке был Комар: мужчина неопределенного возраста, маленький, сухой, жилистый и злой. В противоположность Губану он участвовал почти в любой разборке, происходившей в Тихореченске. Его визгливый, истеричный тенорок слышался везде, где пахло дракой. Комар бывал нередко бит, однако это никак не отражалось на его характере и привычках.

— Давай, детина, поторапливайся! — шипел Комар своему напарнику.

— Куда мы все-таки идем? — тоже шепотом, но в другой тональности спрашивал Витя.

— За мной, чудило, нас ждут миллионы! И Витя покорно плелся следом.

Тут надо добавить, что последним из многочисленных мест работы Комара была Тихоречен-ская психиатрическая лечебница, где он выполнял обязанности санитара.

Наконец странная пара приблизилась к так называемому Дядьковскому дому. Строение это некогда принадлежало купеческому семейству Дядьковых. Затерялся след купцов, а название так и осталось. Солидный трехэтажный дом из красного кирпича был выстроен на века. На первом этаже располагался единственный городской ресторан, на втором и третьем многочисленные городские конторы и службы.

«В ресторан, что ли, ведет? — размышлял Губан. — Нет, не похоже, за Комаром такого не водится, к тому же там сегодня свадьбу играют. Начальник милиции дочь замуж выдает».

Витя прислушался к пьяному гомону, вырывавшемуся из распахнутых окон ресторана. Подгулявшие гости выясняли отношения на крыльце. Комар тоже приостановился и, толкнув в бок приятеля, заявил:

— Скоро мы тоже здесь гулять будем, да не день — неделю, месяц!..

«Он, что, рехнулся? — подивился Губан. — Набрался заразы в своем дурдоме, вот и несет всякую бодягу». Но приятель уже тащил его дальше.

Они обошли фасад здания и оказались с его тыльной стороны.

В доме было три подъезда. Комар подошел к среднему и легонько подергал дверь. Она была заперта на висячий замок.

Только сейчас Губан заметил, что приятель сжимает в руке небольшой продолговатый предмет. Он присмотрелся и при тусклом свете подъездной лампочки обнаружил, что это монтировка.

«На кражу пошел!» — поразился Губан и шарахнулся в сторону. Но Комар цепко схватил кореша за рукав.

— Стой, придурок! — зашипел он.

— Под статью не пойду, — так же шепотом отвечал Губан.

— Какая статья… все чисто, а сбежишь — прикончу как суку!

Витя немного подумал и остался.

Убедившись, что бунт подавлен, Комар зацепил монтировкой замок и резко дернул. С одного рывка петли выскочили из трухлявого дерева.

— Пойдем! — приказал взломщик своему нерешительному товарищу. Тот нехотя поплелся следом.

Узкая лестница вела наверх. Комар поднимался быстро и уверенно, достав из кармана пиджака фонарик и освещая таблички на многочисленных дверях.

«Запасливый, — с уважением подумал Губан, — классно работает».

Комар между тем остановился, вытащил из кармана какую-то бумажку и стал ее внимательно изучать, светя фонариком. Потом он сделал еще несколько шагов и высветил очередную табличку на двери.

«Городской статистический отдел», — прочитал Витя.

— Вроде здесь, — сказал Комар.

Он дернул дверь, но замок в ней был уже капитальный. Комар попытался подцепить ломиком створки — дверь не поддавалась. Несколько минут он безуспешно возился с замком, потом зло глянул на Витю, жмущегося к стенке.

— Чего стоишь, дылда, — рявкнул он, — помогай!

Губан как во сне взял из рук приятеля монтировку и навалился на дверь.

«Что я делаю?» — стучало в голове. Витя уже решил бросить инструмент и дать деру, как вдруг раздался треск и дверь отворилась.

— Молодец, — похвалил приятеля Комар, — сила в тебе есть. Но главная работа впереди.

«Что он еще задумал, — недоумевал Губан, — и почему полез в „статистику“?» Но вопросов больше не задавал.

Луч фонарика скользнул по канцелярским столам, по бумагам и пишущим машинкам.

Губан присел на жесткий стул, следя за действиями товарища. А тот снова достал бумажку и продолжил ее изучение. Затем начал мерить комнату шагами.

— Хотя бы объяснил… — нерешительно начал Губан.

Но Комар только отмахнулся. Задумчиво встал посреди комнаты, светя под ноги. Потом топнул стоптанным башмаком по половице.

— Где-то здесь, — пробормотал он. — Нужно ломать пол.

— Ты что, одурел? — подал голос Губан.

Комар обернулся на голос и уставился на темную фигуру напарника. Некоторое время сохранялось, молчание и слышно было, как внизу, в ресторане, играет музыка.

— Клад здесь, понимаешь, клад! — наконец произнес Комар.

— Клад?! —Ну!

— А чей клад?

— Дядьковский! В этой комнате раньше кабинет Дядькова был, — пояснил Комар. — В гражданскую он здесь свое золото и спрятал.

— А ты откуда знаешь? — как заведенный повторил Губан.

— Вот заладил, придурок: «откуда знаешь, откуда знаешь»… От верблюда! Сегодня день самый подходящий: суббота, значит, завтра никто не хватится, к тому же вся «ментовка» внизу гуляет… Сигнализации тут нет, а ты, видно, решил, что я «статистику» решил ограбить, похитить, например, квартальный отчет о потреблении в Тихоречен-ске алкогольных напитков, — хмыкнул Комар. — Ты, Виктор, парень надежный, — примирительно промолвил он, — и силенка в тебе есть, вот я и решил взять тебя на дело.

— А как делить будем? — заинтересованно спросил Губан.

— Поделим, не волнуйся! — опять рассердился Комар. — Не бойся, не обижу.

«Клад искать — это не грабить, не воровать, — успокоившись, размышлял про себя Губан, — это можно».

— Значит, говоришь, под полом? — Он взял у Комара монтировку и повертел ее в руках. — Жидковат инструмент, — неодобрительно промолвил он. — А ну-ка, свети.

Пол в комнате был очень старый, но сделанный настолько добротно, что щелей между половицами практически не наблюдалось. Губан попытался расковырять небольшую щель. Кое-как это удалось. Он попробовал подцепить половицу, но та не поддавалась.

— Не получается, — растерянно произнес он.

— Вижу, что не получается, — Комар задумчиво качнул головой. — Я припас тут поблизости кое-что.

Минут через пять Комар принес большой тяжелый лом. Губан навалился, половица затрещала и со скрежетом пошла вверх. Комар нетерпеливо посветил фонариком в образовавшуюся щель.

— Пусто, — придушенно произнес он, — давай следующую.

Работа закипела. Скоро комната статотдела была полностью разгромлена. Кладоискатели совсем забыли об осторожности. Они ворочали половицы, на заботясь о производимом шуме. Губан даже предложил включить свет, но его одернул более осторожный Комар.

Внезапно луч фонарика нащупал нечто необычное. В тусклом свете проступила какая-то запыленная позеленевшая плита.

— Золото! — хрипло вымолвил Губан. Комар нагнулся и смахнул рукой с плиты грязь и мусор.

— Плита медная, — уверенно сообщил он. — Держат ее четыре гайки. Под ней, очевидно, находится клад. Как же быть с гайками? Ладно, Витек, сиди пока тут. Я сейчас…

На этот раз его не было дольше. И Губан уже начал беспокоиться. Но тут вернулся Комар. В руках он сжимал здоровенный газовый ключ.

— То, что нужно, — весело сказал он. — Ну, Витя, берись за дело.

Губан захватил гайку и попытался повернуть ее. Гайка не поддавалась. Он навалился на ключ всей своей массой.

— Пошла, — переводя дыхание, сообщил он. Следом были отвинчены остальные.

Приятели возились уже более двух часов. Губан глянул на часы.

— Слушай, Комар, — уже почти двенадцать, а в ресторане все веселятся?

Комар прислушался к глухому шуму.

— Что ты хочешь, — сказал он, — милиция гуляет. Нам это только на руку. Давай, двигай плиту, и денежки наши. Тогда мы тоже до утра гулять будем.

Лом глухо звякнул о медь. Плита не двигалась…, Губан перевел дух.

— Не идет, — сообщил он, — прикипела!

— Давай-давай, — торопил Комар, — эта шатия скоро разойдется. Ну-ка, я тоже помогу…

Плита скрипнула и шевельнулась. В последний рывок кладоискатели вложили все оставшиеся силы. Раздался грохот, и из-под сдвинувшейся плиты неожиданно блеснул свет.

Приятели нерешительно заглянули в дыру. Они увидели далеко внизу изумленные лица, смотрящие, казалось, на них. Плита неожиданно сама по себе повернулась, вновь раздался грохот, и следом снизу донесся многоголосый вопль ужаса.

— Труба! — выдавил Комар. — Витя, ноги!

И, схватив туго соображающего Губана за руку, поволок его из комнаты.

Не разбирая дороги, бежали приятели по пустынным ночным улицам. Наконец силы оставили их, они свалились прямо на траву под каким-то деревом.

— Что это было? — задыхаясь, спросил Губан. — Я ничего не понял!

— Не понял? — переспросил Комар. — Дохлое дело! Нам… — он произнес непечатное слово.

— А как же клад?

— Клад? Не клад, а нары будут нам завтра!

— Ты объясни толком! — взмолился Губан.

— Люстру эта плита держала! — заорал Комар. — Люстру в кабаке!!! Мы плиту сдвинули, люстра на ментов и свалилась.

— И что?

— А, ничего! Надо либо бежать из города, либо сдаваться.

— Но откуда ты взял про клад?

— Одна падла рассказала.

— И ты поверил?

— И ты бы на моем месте поверил… Ну ничего, я до него доберусь, — заскрипел зубами Комар.

На другой день в городе только и было разговоров о происшествии на свадьбе дочери начальника горотдела. Большинство видело в нем происки неизвестных террористов, замысливших одним ударом изничтожить всю городскую милицию. К счастью, обошлось без жертв. Громадная старинная люстра рухнула не сразу, что и спасло присутствующих. Вбежавшие на второй этаж подгулявшие слуги закона увидели полностью разгромленное помещение статотдела, брошенные орудия взлома и газовый ключ.

Первоначально у следствия господствовала та же версия, что у большинства горожан. Она гласила, что кто-то хотел отомстить милиции и лично ее главе. Однако при тщательном осмотре места преступления под одной из неоторванных половиц была обнаружена довольно большая шкатулка с драгоценностями. Добраться до шкатулки было чрезвычайно легко, если, конечно, знать, как это осуществить. Прямо под шкатулкой в половице очень аккуратно был сделан небольшой лючок с утопленным кольцом. Он и раньше-то был незаметен, а многолетний слой краски полностью скрыл его.

— Клад, значит, искали, — констатировал начальник милиции. — Интересно было бы посмотреть на этих кладоискателей.

Его желание очень скоро исполнилось. В понедельник утром Комар и Губан сами явились в милицию, посчитав, что это лучший выход. Жертв, как они знали, не было, и поэтому надеялись на снисхождение.

— Зачем же вы это сделали? — последовал вопрос.

Некоторое время злоумышленники молчали. Потом заговорил Комар:

— Клад хотели отыскать и сдать государству.

— Да, государству… — в унисон повторил Губан.

— Но почему бы просто не пойти и сообщить о его местонахождении? — спросил следователь.

— А кто бы поверил? — усмехнулся Комар. — Мы думали, вскроем пол, и все. Кто знал, что плита крепит эту проклятую люстру? А за ремонт мы бы, конечно, заплатили, возместили убытки.

— А откуда вы узнали о кладе? Комар замялся, потом сказал:

— Слыхал от одного человека…

— От какого человека?

— Да какая разница, клада-то все равно нет.

— Ошибаетесь, — заявил следователь, — клад все-таки есть.

— Не может быть, — вскинулся Комар. — На пушку берете?

— Могу показать, — следователь открыл сейф и достал ларец.

Комар и Губан подались вперед. Щелкнула крышка, тускло засветились старинные украшения. У приятелей отвисли челюсти.

— Эх, — упавшим голосом произнес Губан, а Комар только скрипнул зубами.

— Вам чуть-чуть не повезло, — насмешливо продолжил следователь. — Не в том месте начали пол ломать. Правее бы взяли — сразу бы наткнулись. Конечно, обидно. — Он глянул на потупившихся приятелей. — И все-таки откуда у вас информация о сокровищах?

— В нашей семье рассказы об этом кладе передавались из поколения в поколение, — начал Комар.

— Так вы же не местный? — удивился следователь.

— Мало ли что — не местный, — смешался Комар, — бабушка моя… — и он начал нести какую-то ахинею о бабушке-купчихе, о каком-то завещании…

Правды от него добиться так и не удалось, а Губан вообще ничего не знал.

«Собственно говоря, какая разница, откуда они узнали о кладе, — размышлял следователь, — скорее всего кто-то где-то ляпнул».

На том он и успокоился.

Отступление первое:

Иван Костромин

По заснеженному зимнему тракту не спеша катили широкие, запряженные караковой кобылой сани. Снег скрипел под полозьями, невысо— кое солнце только поднялось над горизонтом, и утренний полумрак еще скрывал подступающий к самой дороге лес.

На санях ехали трое: ямщик — заросший по самые глаза черной бородой здоровенный мужик, то и дело шмыгающий носом, рядом с ним молодой парень в стрелецкой шапке и полушубке и подьячий, он лежал на свежей соломе, с головой закутавшись волчьей полостью. С час назад сани отъехали от близлежащего яма и теперь тащились к следующему, до которого было верст тридцать.

Стрелец опасливо поглядывал на лесные заросли и не снимал ладони с лежащего рядом мушкета.

— А что, не балуют в ваших местах лихие люди? — осторожно спросил он ямщика.

Тот неопределенно мотнул головой.

— Бывает, — сказал он неохотно.

— Эх, служба, будь она неладна! — в сердцах сказал стрелец. — По эдаким трущобам и косточек можно не собрать!

— Бог милует, — перекрестился ямщик, следом сотворил крестное знамение и стрелец. Некоторое время ехали молча. Тишину нарушил ямщик.

— Слышь, — обратился он к своему попутчику, — куда это вас несет?

Тот некоторое время молчал, раздумывая, вступать в разговор или нет. Потом покосился на закутанную фигуру.

— К воеводе пустозерскому подьячий едет, а я при нем для охраны.

— В Пустозерск, значит, — протянул ямщик, — далеко…

— Не говори! — сплюнул стрелец. — Сидел бы я дома, рядом с мамкой, да видишь ты… — Он не договорил и угрюмо запахнул ворот полушубка.

— А за какой надобностью? — не отставал ямщик. Стрелец снова оглянулся на спящего подьячего и прошептал:

— По государеву велению.

— Понятно, — сказал ямщик. Это сообщение и опасливый тон стрельца его, казалось, не взволновали. Разговор прервался, но вскоре снова возобновился. Первым не выдержал служивый.

— По важному государеву делу едем, — уже нормальным тоном сообщил он. Ямщик молчал, ожидая продолжения.

— Подьячий-то бумагу важную везет, касаемо одного человека. Очень важную!

— Что за человек? — полюбопытствовал ямщик.

— Ивашка Костромин, не слыхал? Ямщик отрицательно покачал головой.

— В Пустозерск сослан за волхвование и бесовские дела.

— Да ну? — удивился возница. — Неужели за колдовство?

— Точно, — подтвердил стрелец, — прелестные речи толковал, народ ими смущал. Вот его туда и спровадили.

— Но если он колдун, то почему его в живых оставили? — усомнился ямщик. — Царь-батюшка Алексей Михайлович страсть как не любит чародеев.

— Это верно, — важно согласился стрелец, — однако велика его милость, не стал изничтожать колдуна.

— Чем же знаменит этогИвашка? — поинтересовался ямщик.

— Про то мне неведомо, — охотно продолжил стрелец, — но говорят, мог он пророчества вещать, и все, что он рек, сбывалось.

— Вон что! — протянул ямщик.

— Надо сказать, — продолжал стрелец, — много людей ему верило. Да не простых холопов, а и господ. С самим Никоном-патриархом близок был сей Ивашка. За одним с ним столом едал да пивал. А Никон-де, говорят, его братом величал.

— Но ведь патриарх-то в немилости у государя? — возразил ямщик. — В Ферапонтовом монастыре ныне, простой чернец.

— Верно, — откликнулся стрелец. — Никон-то его и укатал в Пустозерск.

— А ты говоришь — братом его величал, что-то нитка в иголку не лезет?..

— Дослушай вначале, — прервал стрелец. — Сей Ивашка Костромин правду рек, невзирая на чины, и Никону нарек, что осерчает на него государь; ну тот и спровадил его в Пустозерск.

— Теперь, стало быть, опала снята, — догадался ямщик, — коли патриарх сам в немилости, то быть твоему Ивашке на воле.

— Кто знает, — неопределенно проговорил стрелец и обернулся на завозившегося под полостью подьячего.

На свет выглянула всклокоченная голова. Сонное лицо с жидкой бородкой заозиралось по сторонам. Подьячий громко, с хрустом зевнул, потом посмотрел на стрельца.

— Много ты, ГТетруха, болтаешь, — лениво сказал он. — Длинный язык до добра не доведет.

— Что вы, Евлампий Харитонович, — оробев, забормотал Петруха.

— Все я слышал, — строго промолвил подьячий, — ну да ладно… Дорога дальняя, а в дороге чего не наболтаешь. А Ивашку Костромина я знавал, — неожиданно продолжил он. — И был сей Ивашка не просто шатало подзаборное, а муж зело интересный.

Видя, что начальник не сердится, а сам не прочь продолжить разговор, стрелец с любопытством посмотрел на подьячего, ожидая продолжения. Насторожился и ямщик.

— Повстречал я его в приказе Тайных дел, где и теперь служу. Зашел как-то под вечер в приказную избу, народу уж почти не было. Тут меня приказной дьяк кличет: сбегай, мол, в кабак, возьми у целовальника склянку орленой.

Что ж, мое дело поклониться и «ноги в руки», без этого нельзя. Приношу. Садит он меня за стол, а за тем столом человек сидит. Одет просто, сразу и не поймешь, из каких он.

— Знакомься, — говорит дьяк. Тут я впервые и услыхал имя — Иван Костромин.

Налил дьяк себе и ему и меня не забыл. И разговор продолжился, будто меня и нет. А рекли они об Украине, о Хмельницком, о поляках.

Понял я, что Костромин недавно оттуда прибыл. Я сижу, слушаю. А речи все прелестнее становятся. Заговорили о ворожбе, коя на Украине процветает, о том, что в Запорожье живет-де некий турчин. Сей турчин объявил, что грядет конец света, и многие ему верят. Сильно меня эти речи смутили, хотел я было встать да и уйти, но дьяк мне на плечо руку положил: сиди, мол. Тут я понял: не просто так меня за стол посадили, а для свидетельства.

Много о чем они еще толковали, обо всем не расскажешь, а в конце беседы Костромин впервые на меня взор бросил.

— Дай мне длань, Евлампий, — говорит. Я сунул ладошку.

Подержал он ее чуток, а потом и говорит: через полгода ты, Евлаша, женишься на купеческой вдове, а еще через год родит она тебе двойню.

Я не знаю, что и сказать, смотреть мне на него дивно.

После мне дьяк говорит: «Все, о чем слышал, забудь, пока не напомню, а про будущее, что он тебе рек, мотай на ус, его слово — железное». Так по его словам и случилось: женился я на Домне Еремеевне, а после у меня двойня появилась — мальчонка и девка. Ивашка-то затем сильно в гору пошел, но вскорости и оступился.

— А в письме-то что? Которое вы везете в Пус-тозерск? — спросил ямщик.

— Сие мне неведомо, — отозвался подьячий, — но думаю, тот, кому надо, снова о Костромине вспомнил.

Через неделю подьячий со стрельцом подкатили к дому воеводы в Пустозерске. Тот выбежал на крыльцо, в такой глуши каждому новому человеку рады. Провел он подьячего в горницу, взял у него письмо, сломал печать государеву, стал читать. И видел подьячий, как по мере чтения серело у него лицо.

— Знаешь ли ты, что в послании? — наконец спросил воевода.

Тот отрицательно покачал головой.

— Знаю только, что об Ивашке Костромине речь идет.

— Именно, — прошептал воевода. — Повелевает мне государь предать его лютой смерти, сжечь на костре за волхвование, а ты, подьячий, коли с ним знаком, должен убедиться, что царское повеление исполнено в точности, и о сем доложить.

Подьячий вытаращил на него глаза.

— Ты! — закричал воевода. — Именно ты!!!

Поздно ночью на окраине Пустозерска, в старой полуразвалившейся халупе теплилась лучина. За колченогим столом сидели Костромин и воевода. Разговор заканчивался.

— Одно могу сказать тебе, Иван Захарович, — говорил воевода, — смерти я твоей не желаю, беги!

— Куда же я зимой побегу? — тихо спросил Костромин. — Неведомо мне сие.

— Беги в стойбище к самоедам, там перезимуешь, а уж весной…

— А ты? — Костромин искоса посмотрел на воеводу. — Ведь и сам не в милости, а коли узнают, что не исполнил царский приказ, не сносить тебе головы. Не зря они своего человека прислали, чтобы убедиться, что все исполнено.

Воевода понурился.

— Постой, — вскинулся Костромин, — а кого прислали?

Воевода назвал.

— Да ведь я его знаю!

— Ну и что? — хмуро спросил воевода.

— Я ему добро нагадал, может, и он мне добром отплатит?

— Крючок этот? Хотя попробовать можно. И все же, — сказал воевода, продолжая прерванный разговор, — не понимаю я, как можно знать, что будет с другими, и не знать ничего о себе.

— Сие и для меня тайна, — ответил Костро-мин, — плохо быть пророком, но, видно, на все воля Божья. Не я выбирал себе такую судьбу, она выбрала меня. С древних времен преследует таких, как я, злой рок, но не переводятся провидцы. Глаголят правду на страх властителям, не ведая о часе своей погибели. Поскольку, коли ведали бы, то малодушие проявляли. И истинное предназначение свое на этом свете не исполняли.

Через пару дней на окраине городка пылал костер. Немногочисленные горожане наблюдали, как корчится в огне тело. Тут же стояли воевода и подьячий. Они молча смотрели на языки пламени.

— Ну вот и все, — сказал подьячий, когда на месте костра остались только чадящие уголья. Воевода криво усмехнулся и пошел прочь.

Глава вторая

Тихореченск к началу восьмидесятых годов нынешнего столетия (а именно в эти времена происходили интересующие нас события) представлял собой, в общем-то, печальное зрелище. У человека, впервые побывавшего здесь, складывалось именно такое мнение. Подобных городков на Святой Руси многие сотни. Знавали они когда-то лучшие дни, давали стране кроме всего прочего и личностей, которые составляли славу России. Но как-то пошли толки о «сонном царстве», о «глуповцах» и «пошехонцах». В обеих столицах охотно подхватили эти толки и всячески их приукрашивали. Столичному обывателю приятно было сознавать, что во всех этих Торжках, Ка-лязинах, Чухломах живут почти круглые идиоты, а мысль, что именно этими городишками сильны Петербург и Москва, приходила в голову немногим.

Знаменитые выходцы из провинциальных городишек редко о них вспоминали. «Сонное царство» вошло во все учебники как место, где гибнут и любовь, и талант, и вообще все человеческое. Окончательный приговор вынес «великий пролетарский писатель», заклеймивший провинцию в «Городке Окурове».

Обличение и высмеивание провинции дало уже в советское время причудливые результаты. В сознании народа глубоко укоренились слова песенки из телевизионного фильма «Приключения Буратино» о поле чудес…

— Это про нас, — поднимали палец вверх наиболее догадливые и радостно хохотали.

До революции славился Тихореченск своими ярмарками, хлебными ссыпками и богатыми купцами. Купцы не жалели для города денег. Построили гимназию и коммерческое училище, зажгли «лампочку Ильича», провели телефон. Жили сами и давали жить другим.

Конечно, не следует забывать, что они были классовые враги, толстопузые выжиги. И телефоны ставили не ветеранам русско-турецкой войны, а самим себе.

Но началась революция, затем гражданская война — и им все припомнили.

«Не накормив, врага не наживешь», — гласит старая пословица. Тут как раз выяснилось, что кормили плохо. И пустили купчишек на распыл. Кого в прямом смысле, а кто ударился в бега. Такого страху большевики напустили своими экс-проприациями, контрибуциями и ЧК, что некоторые тихореченские купцы добежали аж до Австралии и только там дух перевели.

А что же Тихореченск? Наверное, облегченно вздохнули простые граждане, освободившись от мироедов?

К сожалению, нет. Следом за купечеством и часть обывателей разбежалась кто куда. Волны красных и белых накатывались на город не единожды. Летучие матросские отряды приезжали наводить порядок. И, надо отметить, наводили так лихо, что к 22-му году население города сократилось на две трети по сравнению с благословенным 1913-м.

Лет семь простоял город почти пустой. Даже нэп прошел стороной. Однако в конце двадцатых людей прибавилось. Началась коллективизация, следом индустриализация, и пустые городские дома, служившие прибежищем крыс, стали потихоньку наполняться.

В тридцатом году в Тихореченске началось строительство большого элеватора. Жизнь, казалось, закипела. Но спустя семь лет дома снова начали пустеть. Так и пошло с тех легендарных времен: то город наполняется, то пустеет.

В войну население его увеличилось почти вдвое. Сюда были эвакуированы с Украины два небольших заводика, разные мелкие предприятия и педагогический институт.

Пятидесятые, а затем шестидесятые годы ничего нового городку не принесли. Эвакуированные заводики превратились в «Сельхозтехнику», педагогический институт — в училище. Появился и ветеринарный техникум. Жизнь текла размеренно и спокойно.

Интересно, что многочисленные зигзаги истории страны практически не изменили города. Каким он был в конце девятнадцатого века, таким, в общем-то, и остался. Появилось, конечно, несколько современных домов и даже вырос один девятиэтажный, называемый в народе «небоскребом», но старинные постройки в городе преобладали. Да и городское начальство предпочитало селиться в уютных особнячках, принадлежавших некогда купечеству.

Конечно, все пообветшало, без хозяйской руки подгнило и стерлось, но и сейчас резной деревянный наличник, причудливая кладка или хобот старинной водосточной трубы поражали свежий глаз. Город был живой кинодекорацией.

Казалось, нет здесь никаких тайн, все про всех известно, но было в городе одно учреждение, постоянно вызывающее пересуды жителей. Разговоры о нем были излюбленной темой горожан. Называлось это учреждение «Тихорецкая психиатрическая лечебница».

Ну что тут особенного? Почти в каждом городе есть подобное заведение, называющееся в просторечии психушкой или дурдомом. Однако тихореченская лечебница не была простым дурдомом.

Когда-то здесь был монастырь, основанный все тем же Дядьковым. Правда, не тем, который спрятал клад, а его дедом. Монастырь был небольшой, но богатый. Шли сюда паломники из ближайших сел, шли горожане, не было тут чудотворных икон, но монастырь славился своими целителями.

Молитвы исцеляли или просто знание народной медицины, но монахи преуспели. Богатые вклады, далеко идущая слава — все это приумножало известность не только монастыря, но и города. Перед самой революцией побывал здесь знаменитый Бадмаев; хотя был он буддистом, но принят был настоятелем не просто как равный, а как первый среди них.

Монастырь процветал, богател, но помешал все тот же 1917 год. Монахов частью расстреляли, частью прогнали, обвинив в контрреволюции. Монастырь долгое время стоял пустым, ветшая и разрушаясь. Однако в середине двадцатых годов тут решено было организовать детскую колонию для беспризорных.

Своего Макаренко здесь не нашлось, заведующий и персонал прославились только воровством и диким обращением с воспитанниками. Среди наказаний было такое: воспитанники должны были сообща мочиться на провинившегося. Естественно, подобный способ перевоспитания не находил благодарного отклика в сердцах вчерашних беспризорников.

Посему в один прекрасный день директора зарезали, а колонию сожгли.

После этого закопченные стены на время обезлюдели. Но ненадолго. Вскорости здесь была организована тюрьма.

«Церкви и тюрьмы сровняем с землей мы», — пелось в революционной песне. Здесь то и другое было совмещено. В бывшем монастыре были крепкие стены, глубокие подвалы, и скоро по городу поползли слухи, что за этими стенами пребывают весьма известные личности. Шепотом называли фамилии.

Тюрьма довлела над городом. Попасть сюда работать считалось очень престижным. Хороший паек, в годы войны бронь, да и вообще привилегированное положение надзирателей и охранников делали службу в тюрьме желанной, но почти недоступной. Редкий горожанин (да и то благодаря протекции) мог получить тут место.

Однако в 56-м году тюрьму закрыли, и опять бывший монастырь остался без хозяина.

Но, как говорится, свято место пусто не бывает. И в начале шестидесятых годов здесь была организована вышеупомянутая лечебница.

Жители Тихореченска первое время недоумевали, для какой цели в маленьком городке учредили столь экстравагантное лечебное заведение.