Зеркало Лиды Саль

– Ну и ладно.... – забормотал Хуандо. – У меня тут срок кончается, и мне уже пора выходить на волю. Ты, значит, не пойдешь со мной,. – он весь дрожал, с головы до пят,. – нет?

– Нет…

«Нет», отчеканенное зубами, да еще золотым зубом, золотым клыком по его сердцу.

– Хорошо, что ты мне это сказала, пока я не размечтался.... – Голос у него вдруг провалился куда-то вглубь, и говорить он больше не мог, только добавил хрипло:. – Теперь хоть знаю, что к чему, верно?.. – А потом, помолчав, заключил спокойно, только глаза печально глядели в глаза Карденалы и кривая улыбка тронула суровые губы:. – Вот что бывает в жизни с теми, кого полоснет дурной огонь!

– Хуандо Диос Родригес!. – гулко прозвучало его имя в тюремном патио, в бездонной солнечной тишине после полудня.

Он бросился навстречу алькальду, который его вызывал. Ответил начальству почти на военный манер:

– Здесь…

– Возьмите свое имущество.... – Алькальд заметил, что арестант его не понимает,. – или делает вид, что не понимает?. – и заговорил по-другому:. – Забирай свои пожитки, выноси своп вещи из камеры, ты выходишь на свободу.

Он повиновался. – и радостно, и нехотя, словно бы, дождавшись этого мига, вдруг стал в тупик. Вещей у него почти не было. Кое-какая одежка. Да обрывки портрета Карденалы. Портрет он разорвал, но клочки сохранил. Ему захотелось сложить их напоследок, взглянуть на нее. но время не ждало, да к тому же он столько раз их складывал и столько раз рассекал изображение на части без помощи мачете. Чтобы покончить со своим ближним, с врагом, достаточно взять его фотографию и разорвать ее. как и сделал Хуандо с этой самой ненавистной из женщин.

Шестьдесят дюжин сомбреро… едва верилось, однако так было записано в тюремных конторских книгах.

Он это сделал: шестьдесят дюжин сомбреро.

Ему отсчитали, песо за песо, все, что причиталось за труд, и он вышел с сундучком на плече, сменив арестантскую одежду на крестьянский костюм, в своем новом добротном и широкополом сомбреро, которое сам себе сплел к долгожданному дню. Ветерок трогал поля сомбреро. Его сомбреро своими полями ощущало свободу.

– Можно мне здесь написать свое имя?. – спросил он у хозяина гостиницы и в ответ на утвердительный кивок написал: Хуандо Диос Родригес.

Но он не остался в этой дрянной ночлежке. Только имя свое написал в регистрационной книге, а сам удрал без оглядки. Что случилось? Что он там увидел?

Ключи!.. Ключи в дверях!.. Огромные ключи, как в тюрьме, как в камерах…

Ни поспать, ни поесть: куда бы он ни заходил, чтобы перекусить, везде надо было стоять в очереди, все люди по субботам толкутся на улицах, везде, словно очереди арестантов в обеденный час, настоящие арестанты, друг за дружкой, каждый со своей тарелкой. Хуандо предпочел не обедать и зашагал по пыльной дороге к себе в горы, туда, где ему надо было исполнить долг…

Какой долг?

Он его уже выполнил, он уже убил в драке, что правда, то правда, Пруденспо Сальватьерру, лет девять назад, а как будто только вчера, и он уже заплатил тюрьмой за покойника. Какой же еще мог быть долг?

Он знал, что должен сделать одно дело, вот и все. Зачем это облекать слова или в мысли. Дела более скромны. Дело есть дело, оно. – простое, без всяких прикрас. Он его сделает. Исполнит свой долг, ног и псе…

Хуандо пришел туда, где жил с Карденалой Сифуэнтес. Ничего не изменилось. Все осталось, как было. Деревья, камни и даже, казалось, те же самые ящерицы, которые все так же, спустя девять лет, грелись на солнце, и тс же самые птички-плотники, которые пели, и те же любопытные белки шныряли вверх-вниз по деревьям, и те же пугливые кролики…

Исполнить. Хуандо не мог не исполнить. Он чувствовал себя «фунесто». Беда, когда становишься «фунесто». «Фунесто». – это человек, приносящий несчастье. И он, пока не исполнит, не выплатит долг, будет «фунесто».

Так, не долго думая, его и окликнул старик, ловец перепелов.

– «Фунесто», не играй с собой в прятки,. – сказал ему старик,. – потому-то у тебя все вкривь и вкось идет. Когда ты плюешь, плевок летит в сторону; когда мочишься, поднимается ветер и относит мочу; а когда причесываешься, пробор получается неровный. Так было и у меня, и потому я тебе советую исполнить. Знаю, знаю, что с тобой происходит, это же самое и я пережил, со мной можешь не притворяться, что не понимаешь, о чем веду речь.

– Если сказать по правде,. – расколол Хуандо крепкую скорлупу своего молчания, молчания, затвердевшего за многие годы вокруг его тайны,. – если сказать по правде, я не могу исполнить, Тата Гуамарачито, потому что у меня нет врагов…

– А может, и не надо?. – пробормотал старик, проведя по своему безбородому, с тремя белыми волосками лицу рукой, мягкой от частого прикосновения к перепелиным крыльям.

– Как… не надо?. – нахмурил брови Хуандо, стараясь спокойно и прямо глядеть в глаза Таты Гуамарачито.

– Да как слышал: не надо…

– Ладно, ладно, Тата Гуамарачито. еще рано меня отпевать. Пришел мой черед хоронить дурной огонь, мой черед, по несчастью, нет, не по несчастью, а через одну несчастную.... – И он сплюнул вкривь, но не потому, что слюна прошла мимо зуба, а нарочно. – И чтобы похоронить огонь, мне надо писать наказ тому, кто его встретит, кто наткнется на костер, и велеть кого-нибудь убить… А у меня, у меня нет смертных врагов… Кого же убить, если мне некого убивать… Так-то вот, что поделаешь…

И продолжал после короткого вздоха:

– А потому, Тата, не могу я отделаться от дурного огня, хотя он прожег мне легкие, не легкие у меня, а сита для песка. Все кашляю и кашляю, бывает, и кровью плюю.

– Эту хворь ты из тюрьмы притащил!.. Сроку конец, тебе чахотка, – венец!

– Нет. это дурной огонь. Тата Гуамарачито. моя болезнь от дурного огня.... – Внезапный приступ кашля оборвал его голос, на висках проступила испарина, перед глазами запрыгали огоньки.

– Почему ты, «фунесто», думаешь, что тебя губит дурной огонь?. – спросил старик ласково.

– Потому что большой огонь у меня на глазах превращается в сотню маленьких. Ясным днем я вижу, как пляшет он вокруг меня язычками, золотыми искорками, и от этого мне хочется кашлять, меня в пот бросает, тошнит.

– Ну, тогда уйди от него…

– А как. если у меня нет врага, которого я в наказе велел бы убить?. – ответил Хуандо понурившись.

– Не вешай голову, «фунесто», Тата Гуамарачито пришел тебе помочь. Слушай мой совет. Той самой ночью ты нашел человечьи кости и металлическую трубочку, где был наказ вызвать на драку Сальватьерру. Не было на тебе большой вины, а если и была, ты искупил ее в тюрьме, и убил ты в честном бою. Двое мужчин с мачете в руках, лицом к лицу,. – это двое мужчин, и, подумай сам, ведь он тоже мог тебя прикончить. И подумай также о том, что тот, кто найдет дурной огонь и не выполнит наказ. – при встрече зарубить незнакомого ему человека,. – сам все равно погибнет от мачете этого человека. Если бы ты, Хуандо, который «до», а не «после», если бы ты не порешил Сальватьерру, когда услыхал его имя и признал его, будь уверен, не остаться бы тебе в живых, да, будь в том уверен, потому как тогда он бы тебя прикончил, если бы вам довелось опять встретиться. Так написано, и так должно быть…

– Может, это и к лучшему…

– Не говори глупостей, живым всегда быть лучше, чем мертвым!

– Хватит рассуждать, Тата Гуамарач ито, что мне надо делать?. – прохрипел Хуандо, кашляя, обливаясь потом.

– Пойдешь и разожжешь костер, дурной огонь…

– Кто?

– Ты…

– Я?

– Ты. И напишешь и оставишь там свой наказ, твой наказ убить, ведь недаром ты зовешься Хуандо, до, до, до…

– Да как же мне это сделать, если в наказе я должен велеть тому, кто повстречает дурной огонь и возьмет холщовую сумку, убить в драке… врага, которого у меня нет?

– Все это правильно, Хуан-до-до, но я укажу тебе другой, лучший путь. Ты разорвешь цепь смерти, цепь, к которой ты прикован, понял?

– К чему я прикован?. – переспросил Хуандо после молчания, наполненного дыханием двух людей.

– К цепи смерти, которую разорвешь.... – стоял на своем Тата Гуамарачито. – и не будешь тогда таким дохлым, не будешь «фунесто».

– Разорвать цепь смерти? Нет, Тата Гуамарачито, это может принести мне еще больше бед. еще больше запутает дело…

– Дурной огонь, который тебя опалил и жжет тебе нутро, виновник очень многих смертей, и настало время его затушить. Благословен тот. да, благословен тот, кто, как ты, может это сделать…

– Скажи мне. – как?..

– Я сам пойду с тобой. Встретимся через восемь ночей на девятую. Сейчас ночи светлые, луна на небе, а через восемь суток мгла будет полная. И тогда я приду за тобой и все поведаю тебе, и мы пойдем вместе…

Тата Гуамарачито и Хуандо, засевшие в сосняке, услышали далекий стук лошадиных копыт. Неторопливый, четкий цокот. Они понимали, что лошадь осторожно идет по каменистой тропе у подножия холма и вот-вот выйдет на дорогу, возле которой им надо развести костер, дурной огонь.

На фоне тусклого отсвета звезд, в молочной полутьме обрисовалась фигура всадника. Лошадь была еще далеко. Самое время, однако, чтобы Хуандо зажег огонь. Он так и сделан.

Подобно звезде, упавшей в гущу темного леса, вдруг осветило дорогу яркое пламя.

Всадник заколебался, но другого пути не было, и… вот он уже вблизи костра, спешился с пистолетом в руке.

Человек не мог и не пытался уйти от соблазна. Побледнев, тяжело дыша, не замечая выбившихся из-под шляпы волос, которые лизали ему лоб и глаза, как языки черного пламени, он схватил холщовую сумку, вскочил на лошадь и удалился быстрым галопом, потом перешел на рысь, а костер продолжал пылать.

– Видишь, все очень просто.... – Тата Гуамарачито обнял Хуандо. – Теперь мне уже нельзя называть тебя «фунесто», ты избавился от колдовства дурного огня.

– Пора.... – сказал Хуандо и вздохнул,. – уже пора, через девять-то с лишком лет. и бог вам отплатит за то, что вы меня надоумили.

– Ты не только избавился от дурного огня, ты, Хуандо-до-до… ты оборвал цепь смерти. В записке, которую ты написал собственноручно и которую мы спрятали в трубочку и положили рядом с костями человечьими и с твоим мачете, с тем самым мачете, которым ты убил Сальватьерру. и с бутылкой змеиной настойки, в этой записке ты наказал не драться насмерть, не убивать… Но что же ты в ней написал?

– Хм, это моя тайна…

– Что ты велел сделать человеку, который прочтет наказ?

– He убивать, нет. Кого ему убивать, если, как я вам : Тата, у меня нет врагов?

– Ну так что же ты наказал?..

– Повторяю вам, Тата Гуамарачито, это моя тайна…

– Хорошо, молчу…

– А вы меня простите? Простите за то, что я вам ее не открываю?

– Не за что тебя прощать. Я уважаю людей, имеющих тайны. Но хочу тебе еще раз сказать, что ты не только отделался от дурного огня, но и порвал цепь из многих смертей… Мне минуло,. – продолжал старик, затягиваясь табаком и сипло откашливаясь,. – мне минуло почти сто лет, и ты хорошенько слушай , то, что я тебе расскажу. Стукнуло мне тогда столько, сколько тебе сейчас, лет тридцать…

– Мне. – двадцать восемь!. – воскликнул Хуандо.. – В общем, был я в твоих годах, когда наткнулся на дурной огонь и получил наказ биться смертным боем с человеком по имени Белисарио Консуэгра, с бедным горемыкой, как я потом узнал. О нем я не слыхал никогда и в глаза никогда не видывал, но вот однажды покупаю я коня на праздничной ярмарке и слышу, кричат: «Белисарио Консуэгра!» На меня будто гора каменная обрушилась. Ничего больше не слышу, не вижу. Обнажил я мачете, иду к нему и говорю: вытаскивай мачете и зашишайся, не то прирежу как поросенка… Он вытащил тесак, и я его прикончил, в куски изрубил, от запаха крови словно взбесился.

– А вы, Тата. от своего дурного огня наказом избавились?. – решился спросить Хуандо…

– Да, Хуандо-до… Мой наказ был таков: вызвать на драку и убить Талислало Яньеса, одного мексиканца, моего недруга. Повстречался мой дурной огонь и мой наказ человеку по имени Пласидо Сальгаэспера. И Сальгаэспера порешил мексиканца ударом мачете. А наказ этого Сальгаэсперы был. – покончить с его давним врагом, Гарричо Дардоном, которого прикончил Ремихио Уэртас, а наказ Уэртаса… Будь ты благословен за то, что порвал эту цепь!

Хуандо всегда смотрел на восход солнца, но еще никогда наступление дня не казалось ему таким прекрасным, как в то утро, когда он, освободившись от дурного огня, смотрел на зарождение, на алый румянец новой зари. Тата Гуамарачито не взял с него никакой платы. Мол, если Хуандо пожелает вознаградить его, пусть откроет свою тайну, скажет. – что написал, что наказал ТОМУ человеку на лошади. Но Хуандо не мог пойти на такое. Не мог принести свою тайну в благодарность Тате Гуамарачито и встречал рассвет в одиночестве. Хорошо смотреть на мир, благодарить его за то, что он существует. Смотреть без злобы и без печали. Эх, если бы вернулась Карде нала Сифуэн-тес! Но зачем хотеть, чтобы она вернулась? Он остановил свою мысль, испугавшись того, что подумалось. Но мысль не остановилась и привела к тому, что Карденала Сифуэнтесбыла частью колдовского огня, который толкнул его на преступление, сделал так, чтобы бедняга Сальватьерра лишился жизни, чтобы его холодное лицо засыпала земля.

Заря разгоралась. Взгляд его остановился под веками, отяжеленными сном и усталостью. Птицы-попрыгуньи. – скок туда, скок сюда. Слезинки росы на пахучих лепестках орхидеи. Далекий стук топора: где-то дровосек рубил дерево, стук на стук…

Он вдруг вскочил и пустился бежать вниз по склону, к старику, и еще издали закричал:

– Тата Гуамарачито, я иду к вам рассказать свою тайну… И рассказал тому на ухо…

Мохнатое ухо старика застыло под его шевелящимися губами. Когда умолк, прищурил глаза, чтобы удержать слезы.

– Ты так написал? Ты так наказал? Ты так повелел?.. – спрашивал Тата Гуамарачито, а смех с его губ растекался по щекам, словно он смеялся всеми своими морщинами.

– Да, так… Потому что ее я тоже рассек на куски, разорвав портрет… И почудилось мне, Тата, что как только я у себя в камере разорвал портрет Карденалы Сифуэнтес, стал я освобождаться от ее колдовства. Плохая жена хуже всех дурных огней, и потому в своем наказе я велел тому незнакомцу на лошади взять фотографию первой изменщицы, какую встретит, и изорвать… Ведь много есть разных способов превратить человека в прах…

Хуан Круготвор

Ущелья, покрытые цветами. Ущелья, заполненные птицами. Ущелья, утопленные в озерах. Ущелья. Там не только цветы. Столетние сосны. И не только птицы. Сосны, столетние, высоченные. И не только озера. Сосны, сосны и сосны. Цветочный, птичий и озерный мир Хуана Круготвора. Там он родился, там вырос, жил с отцом. – тоже Круготвором; не имел жены, ни своей, ни чужой, и унаследовал от отца волшебство лиан и подсолнухов, магию связываний и солнцекружении. Когда отец умер, сын его похоронил не схоронив, оставил лежать на земле, а не под землей, чтобы не разлучаться с ним. И был при нем, пока его кости не обглодали и не обклевали звери и птицы, кормящиеся падалью. Дни и ночи бдел он возле усопшего отца. Ночи и дни сидел рядом на сгнившем стволе, а когда у покойного Круготвора распалось чрево, месиво многоцветных червей, он, по обычаю Круготворов, вынул пупок, фиолетово-синий бутон, и обвязал его шелком четырех цветов. Сначала. – черным шелком, потом. – красным шелком, затем. – шелком зеленым и, наконец, шелком желтым. Когда узелок был готов. – весомый, похожий на подсолнечник,. – сын зарыл поглубже белые кости и отправился в путь, а на груди у него вместо ладанки был завязанный в цветные шелка круготворный пупок умершего.

– Я уйду,. – сказал он себе,. – и возьму с собой круготворные мечты того, кто был кружи-мир, кружи-тучи, кружи-небо, и его частица всегда будет при мне.

– Ты уходишь, Хуан Ун Бате?. – спросили его.

– Да, ухожу…

По его краткому ответу все поняли, что он. – Круготвор, и распрощались с ним звездной ночью. Его ущелья с цветами, птицами и озерами тоже с ним распрощались. Ароматы, цветы, отражения в воде говорили ему «прощай». Он едва не вернулся. – поглядеться в голубоватые воды, где ребенком купался с отцом. Тяжко вздыхал, слыша птичьи концерты у себя за спиной. Дивная роскошь цветов приводила в смущение: надо ли идти кружить по миру или лучше вернуться в свой рай?

Вдруг появляются дикие кони. Облако пыли, летящее к горизонту. Самый быстрый конь останавливается, косит глазом, ржет, бьет копытом, вскидывает голову, трясет гривой. Хуан Ун Бате трижды обходит прекрасного скакуна, заставляет его замереть на месте и вскакивает ему на спину. Узда не требуется. Конь повинуется мысли.

И вот они уже в городе. Паутина улиц и площадей. Шорник вынес из лавки и выставил -для привлечения покупателей. – свои сбруи и разные седла рядом с дверью на тротуаре. Сидя в качалке, он стережет свой товар и попивает прохладительное на склоне дня. Хуан Ун Бате оставляет коня за углом, трижды обходит шорника, заставляет его заснуть с открытыми глазами и берет седло, попону и великолепную узду, украшенную блестками. Все необходимое, чтобы обрядить и оседлать своего коня.

Ун Бате уезжает рысцой, а в лавке затевается громкая ссора, чуть ли не драка, между шорником и его женой.

– Признавайся, ты ведь заснул, Борхия! -выходит она из себя, норовя поцарапать мужа.

– Нет, будь ты неладна, я тебе уже говорил. – нет, и опять повторяю. – не спал!

– Так что же с тобой стряслось?

– Сам не знаю. Я словно бы летал над землей, вдыхал сладчайший аромат лесных цветов, слушал щебетанье птиц и смотрелся в зеркало озера…

Такова волшебная сила Круготворов. Круготвор дает обет жить в бедности, дает обет не иметь дома женщины, кроме случайной, чтобы продолжить род Круготворов, а также дает обет помогать своей магией всем нуждающимся.

Круготворы. или кудесники, волшебная сила которых идет от искусства связываний, не все используют свое умение на благо людям. Круготворы-Колдуны-Осиных-Связок, изгнанные из мира солнцекружении ароматом цветов, пением птиц и лазурной радостью озерных вод, нашли прибежище у воздыхателей-вулканов и способны сотворить любое зло.

Ун Бате, известный под именем Хуан Круготвор, не из их роду-племени, он владеет магией трех кругов, смогувязать воединоаро-мат. пение и голубые воды, а пупок своего отца держит всегда у себя на груди, словно подсолнух, чтобы помогать и себе и другим.

Деревянная лопата, обожженная в огне очага, прошлась по спине женшины. Ее супруг, хлебопек, не поскупился на удары.

– Беи меня, бей, Леон, я это заслужила, позволила украсть целую корзину хлеба! Не знаю, что на меня нашло… Я почуяла запах, особый запах, не эту здешнюю понь от подгоревшего теста, а дивный аромат цветов, потом услыхала, как заливаются птицы с золотыми горлышками, а там и себя увидала, такой молодой, в зеркале чистого озера!

– Напилась пива вечером, вот и ударило тебе в голову!

– Может быть, твоя правда…

– Кто, хотел бы я знать, заплатит мне за корзину с хлебом, которую ты проглядела?

Тем утром голодные дети одного из городских кварталов досыта поели горячего хлеба, а торговцы и полицейские в ярости не могли понять, как могло незаметно исчезнуть столько одежды, лекарств, башмаков, сомбреро, всяких инструментов и другого добра, которое взял для бедных Хуан Круготворс помощью магии трех кругов.

А тем временем о его чудесной связке аромата, пения и лазурной воды прослышала одна женщина, всемогущая и бесплодная, жестокая и прекрасная Читутуль, которую так называли по имени ее города и настоящее имя которой было Сиу.

– Доставьте мне этого Кругодея,. – приказала Сиу своим людям. – Я велю тем временем приготовить спальню, где со мною возлежат мужчины. А потом будет празднество. Я желаю показать ему моих лучших танцовщиков, моих удивительных циркачей и силу моих волшебников.

Нетрудно было разыскать Хуана Круготвора и передать ему приглашение грозной Сиу.

– Я пойду с вами,. – сказал Хуан Круготвор посланцам,. – хочу познать новые земли.

Быстро мчал его гнедой конь, позади оставались головы, туловища и хвосты полноводных рек, несущих на своей спине редкие деревья и крупицы золота. Остались позади и зеленое буйство сахарного тростника, и кровавая россыпь кофейных кустов, и маисовые поля, луга, плодородные долины и поливные земли, и вместо всего этого теперь везде были только песок, камень, колючка.

Хуан Круготвор, привыкший к своему цветковому, водяному и птичьему раю, сидел в седле как окаменелый. Почему бы не повернуть назад? Почему надо следовать за посланцами, едущими неизвестно куда? Зачем ехать в этот жестокий и пустынный мир?

Всемогущая Сиу, чье бесплодие простиралось и на ее владения, призвала к себе колдуна с руками из красной земли.

– Если я понесу от Хуана Круготвора,. – приказала она,. – отдашь ему половину моих богатств, а если он не сможет оплодотворить меня, если не прорастет семя подсолнуха, ты убьешь его, разрежешь его кожу на полосы и свяжешь их в узел.

Грозы и ливни задержали прибытие Хуана Круготнора в город Читутль.

– Подождите меня здесь,. – сказал он посланцам.. – Я скоро вернусь. До въезда в город мне одному надо объехать его кругом.

Раз… два… трижды проехал всадник вокруг крепостей, башен, построек города Читутуля. озаренного солнцем, и, убедившись, что весь город принадлежит ему, отправился со своими спутниками дальше. Величественная Сиу должна была -прийти в отчаяние.

Скоро копыта коней застучали по мраморным мостовым Читутуля. Холод материалов, из которых был построен город. – гранит, порфир, сланец,. – не вязался с царившей в нем душной жарой, с его тяжким, как знойная губка, воздухом.

Послышался трубный глас. Бой барабанов-атабалей. Хуан Круготвор, взяв гнедого коня под уздцы, пошел вверх по лестнице на Башню Иероглифов, к террасе из разноцветных камней, где на циновке сидела под балдахином из зеленых перьев ослепительная Сиу.

– Ун Бате.... – сказала она ему. восхищенно глядящему на нее, и, сказав его имя, продолжила:. – Трижды-Окружитель, Подсолнух-Муж, Непобедимый Круготвор три раза объехал вокруг моего города, который отныне принадлежит ему. Мои воины, мои богатства, мои вещуны, мои служанки, мои леса, мои самые лучшие камни, мои маисовые поля, мои дворцы, мои стражи, все это. – твое, и о том будет возвещено.

– Явился хозяин этой земли без хозяина!. – хором воскликнули авгуры.

– Ты, Хуан Круготвор,. – говорила Сиу,. – громом и ливнем трижды объял этот город, теперь он твой, и скоро о том возвестят с вершин гор мои глашатаи…

– Явился хозяин этой земли без хозяина!..

– Все твое, что находится в городе, но ты не сказал, поразило ли волшебство твоих трех кругов Сиу, ту. что с тобой говорит… Если это так, если здесь воцарились Чудесная Сила, Чудесное Видение, Чудесное Присутствие, то Сиу, та, что с тобой говорит, ждет, чтобы ты ранил ее своим подсолнухом, ибо до сих пор те, кто ее ранил, были мужчины-игрушки, мужчины-чучела!

– Явился хозяин этой земли без хозяина!..

– Возьми, господин круговращения, твою пленницу, твой сладостный дурман, возьми ту, что в твоих объятиях высекает искры жгучей воды, когда закрывает глаза, а когда открывает, то чувствует лишь укусы змеи! Пусть твои брови, клубящиеся над твоими сосновыми глазами, твои зубы из точеных маисовых зерен, все твои волосы, склоняющиеся над твоими мыслями, сделают так, чтобы я стала той женщиной, что ждет тебя во всех городах, во всех местах, во всех постелях, и пусть исчезнет мое неплодие вместе с сухостью моих земель!

Сиу. супруга Хуана Круготвора, ждала чуда от семени подсолнуха. Оно должно прорасти. Ее живот округлится, как древесная крона, ее грудь нальется лилейным молоком. Но дни пробегали, как кролики, недели падали, как скошенный тростник, и снова вернулся красный попугай и замарал ее стройные смуглые ноги. Ни ее лунный срок, ни ее рок не были побеждены. Но все. и живое и мертвое, стало бурно расти и цвести возле Хуана Круготвора. Сиу обернулась женщиной-горой, далекой, голубоватой. Ее огромные руки, лишенные перстней, с тяжкой и грустной безнадежностью лежали на ее коленях, горных утесах. Как сгубить этого человека, который завладел вся и всем? Вши и блохи сделались с него ростом, так разрослось все вокруг. Циклопические дворцы и башни, преогромные мужчины и женщины. Даже крохотные головастики, те, что кружатся в лужах, стали ему по плечо и потому возомнили себя Круготворами вод. В этом чудовищном мире было легко расправиться с ним, он выглядел таким маленьким. И вот его кожей, раскромсанной на куски, обвязали подсолнух, в котором под цветными шелками был спрятан пупок его отца.

Авгуры, узнав от колдуна с руками цвета красной земли о произведенной расправе, закружились волчком.

– Сиу!. – сказали они, приветствуя ее. – Властительница связок и связываний Круготворов, и отца и сына, связи трех кругов, а также круговращений колдунов осиных кружений и хитросплетений, положи этот подсолнух себе на живот, под пупок, промеж своих ног-утесов!

Так и сделала могущественная госпожа Читутуля, и ее бесплодное чрево под знаком полной луны, этого колеса, что кружит по тучам, родило мальчика, который явился на солнца свет вместе с близнецом-братом, тенью своего тела.

Сын, рожденный Сиу, и его брат-близнец, тень его тела. Кружисвет и Кружимрак, прослышали, что сотворены они из кожи своего отца. – ныне узника собственного скелета, звезды из белых костей,. – и никакая сила не могла убить мысль, затаившуюся под их нахмуренными бровями. – брови из мрака были у юноши во плоти и брови из света были у юноши-тени,. – мысль искать и найти скелет Хуана Круготвора, самого славного из Круготворов.

Сиу, огромная и далекая Сиу с материнской нежностью глядела на своих сыновей, один. – во плоти, другой. – тень, оба произведенные на свет связкой из полос кожи и тени их отца и их деда.

– Ты, юноша во плоти, и твой брат, твоя тень,. – говорила им Сиу,. – вы обучены умываться благовонной водой, купаться в алой заре, разрисовывать себя цветной глиной и дни ритуалов: вы обучены. – не забывайте об этом. – носить белую одежду, посылать стрелы из лука и сербатаны, читать календарь, понимать толк в индюке с пряностями, управлять пирогой, почитать древний обычай соблюдать тишину и почивать в гамаке. Всему этому вы обучены, а также умеете петь, рисовать, ваять, строить, и мне осталось лишь передать вам узел Круготворов. кудесников трех кружений.

И Сиу передала им их зачин, их заслон, узел, их породивший, пупок их деда, обвязанный полосками кожи отца, которые Кру-жисвет начал было развязывать. Из кожи родителя, разрезанной на полосы, образуются дороги сына, и потому Кружисвет, юноша во плоти, стал развязывать священный узел.

– Нет, не надо,. – сказала ему его тень на ухо и так тихо, что только он один, юноша во плоти, мог расслышать слова. – Не развертывай эти дороги, не иди тем же самым путем по коже отца нашего и господина. Возьми узелок и повесь его себе на шею. И все намерения твои свершатся.

– Но по дорогам его кожи я попаду в то место, где находится белая звезда его скелета. Туда мне надо попасть, и нет у меня других дорог, кроме его собственных.

– Подумай, не ошибись,. – настаивала тень. – Лучше повесь его себе на шею, на грудь…

– Сделаю, как ты советуешь.... – И едва успел Кружисвет, юноша во плоти, повесить на грудь узелок с пупком и кожей своих предков, как тысячи мошек облепили его, словно то был не узел, а плод слаще меда.

Проворные руки его тени. – быстрые пальцы, сделанные из тьмы... – привязывали нити к лапкам бесчисленных мошек. Красные нити. – к лапкам зеленых мошек, белые нити. – к лапкам черных мошек, желтые нити. – к лапкам кровавых мошек.

Вскинулись спящие руки Кружисвета, и взвились мошки в небо.

– Идем вслед за ними!. – кричал Кружимрак своему брату.

Мошкара улетала с ниточками на лапках, шурша, как шелк, сплетая пестроцветный занавес.

Мошки, летевшие впереди, закружились, а за ними завертелись, переливаясь цветами радуги, и остальные. Круг, еще круг, и радуга превратилась в радужный смерч, на вершине которого засверкала звезда, и был то. – белый скелет.

Кто-то бродил поблизости. Хрусткие шаги. Кто-то не ногами ходил, а шелухой шелестел. Кто-то… Но кто это… кто? Его брат, мрак безглазый, близнец-тень, всегда бывший рядом, ветерком коснулся его ушей. – мол, это травы так движутся, без тела, без ног.

Шаги то удалялись… то приближались…

– Это я.. – послышался голос женщины, сделанной из засохшего тростника,. – я, та, что жила с вашим отцом после того, как его погубили, если жить. – значит делить ложе с белым скелетом. Она заморгала. Но моргала она словно бы не глазами, а губами и, запинаясь, прибавила:

– А теперь спи, сын далекого Ун Батса, усни, и пусть уснет в тебе твой брат бестелесный, мрак безглазый, я же полягу рядом с твоим отцом, Круготвором.

– Ты видишь сон?. – спросил юноша но плоти свою тень, спавшую в нем.

– Нет.... – ответил брат, но на самом деле он видел сон, видел скелет отца, лежащий с женщиной добрых примет и светлых мечтаний под тучей кружащихся мошек, с лапок которых падают нити пестрым дождем.

Проснувшись, Кружисвет увидел скелет своего отца, а рядом. – горбатую старуху,

– Женщины, которые живут с мертвецами,. – сказал ему его брат, его тень,. – стареют внезапно, и плод такого сожительства носят не в чреве, а на спине. Нас теперь будет трое братьев. Ты. – плоть и кровь; я. – твой близнец, твоя тень, и еще один, зачатый отцом с помощью звездного блеска и хоронящийся в горбе у старухи.

Кружисвет, юноша во плоти, не сводил глаз с косматой и горбатой колдуньи. Не может быть, невероятно, ведь с отцом была женщина такая прекрасная, какой в мире не сыщешь.

Колдунья поймала слезливую летучую мышь, распростерла ее крылья своими руками и, сама словно распятая на кресте, обрызгала слюной и словами ее крючконосую мордочку:

– Зверь с мягкой шерстью, ты сгоришь на медленном огне.