Игорь Васильевич немедленно включился в работу, которая больше всего нужна была фронту. Из окна лаборатории Борису Васильевичу было видно, как брат с приборами в руках «колдует» над растянутым на земле кабелем. Этот кабель, приборы, с которыми он вот уж второй день занимался во дворе, — не что иное, как части устройства, которое физики разработали для защиты кораблей флота от мин противника. Решением этой задачи еще до войны занялись ученые физтеха во главе с Анатолием Петровичем Александровым. К нему-то и пришел Игорь Васильевич.

— В такое время, — сказал он Александрову, — руки просят горячего дела. Я мечтал когда-то строить корабли. Теперь хочу помочь защищать их. Всю лабораторию принимай в свое распоряжение.

— Когда можете приступить? — не скрывая радости, спросил Анатолий Петрович.

— Немедленно.

Такой ответ был в духе Курчатова. О том, что предшествовало этому ответу, говорит характеристика, данная ему дирекцией института:

В жизни института все резче проглядывали перемены. Уже было объявлено о его эвакуации. В лабораториях начали запаковывать приборы. В прежде тихих коридорах зазвучали громкие голоса, застучали молотки. Под окнами грузились машины. Собирались в путь сотрудники и их семьи.

Должны были уезжать и Курчатовы, но, как на грех, тяжело заболел отец Игоря Васильевича.

Оставлять родителей одних в Ленинграде было опасно, но и брать в далекий путь тяжелобольного нельзя. К тому же не покидала надежда на скорые победы Красной Армии на фронте. Решено было, что Борис Васильевич и Марина Дмитриевна уедут с институтом, Игорь Васильевич, которому еще надо было задержаться, присмотрит за родителями.

Неожидано заболел сам Игорь Васильевич. Встревоженная Марина Дмитриевна ухаживала за ним и собиралась в путь.

Несмотря на болезнь, Игорь Васильевич помогал жене собираться. Но поехать провожать на вокзал не смог.

Машина с его близкими тронулась в путь, Игорь Васильевич долго машет вслед рукой с балкона, то и дело запахивая накинутый на плечи халат. Ни он, ни Марина Дмитриевна, ни Борис Васильевич, конечно, не могли даже и подумать, что никогда больше не вернутся в покинутые квартиры и что в тот миг кончался целый этап в их жизни.

В письме к Марине Дмитриевне, датированном 7 августа 1941 года, Игорь Васильевич так описал все, что произошло потом: «После твоего отъезда на другой день я пошел на работу. С желудком дела обстояли уже хорошо, но зато прицепилась и ко мне и к Анатолию (здесь и в других письмах так Игорь Васильевич называл А. П. Александрова. — П. А.) или грипп, или ангина. Действуя совместно стрептоцидом и кальцексом, мы это дело задавили.

Так прошло дня два — интенсивно работали у Анатолия на квартире (готовили инструкции по проведению в жизнь разработанных в лаборатории Александрова методов защиты кораблей. — П. А). Потом получили срочный вызов в Москву и рассчитывали там повидать эшелон. (В нем ехали эвакуированные работники института с семьями, в том числе Марина Дмитриевна и Борис Васильевич. — П. А.)

5-го утром отправились и к вечеру рассчитывали быть в Москве, но в дороге задержались и приехали 6-го в 2 часа дня. (Игорь Васильевич, видимо, стараясь не расстраивать своих близких, не сообщал причины задержки в пути. А она заключалась в том, что самолет, на котором они летели, был обстрелян с земли и произвел вынужденную посадку. — П. А.). Оказалось, что опоздали повидать вас на сутки, как я потом узнал от Абуши.

Сейчас живу в «Метрополе». Сегодня к вечеру, наверное, выедем — куда, еще неизвестно, может быть, в Ленинград, может быть, в Севастополь».

И, как всегда в трудных обстоятельствах, Игорь Васильевич спешит сказать несколько теплых, ободряющих слов:

«Абуша мне говорил, что ты очень невесела. Напрасно, родная, будь веселой, обо мне не беспокойся.

Перед отъездом в Москву заходил к родителям. Они скучают, я бодрил их; отцу лучше, сознание к нему вернулось полностью. Рассказал им, что вы едете хорошо, они были очень довольны.... Желаю бодрости и хорошего расположения духа, такого, как у меня...

Еще раз прошу тебя, моя любимая, быть повеселей».

И еще одна мысль в этом письме характерна. Игорь Васильевич был очень доволен, что нашел настоящее боевое дело и превозносил в специальном добавлении «очень интересную жизнь и работу вполне в моем вкусе».

Уехал он из Москвы не 7 августа, как собирался, а несколько позже. Ему было выдано командировочное предписание начальника управления кораблестроения Военно-Морского Флота инженер-контр-адмирала Исаченкова (нынче инженер-адмирал, заместитель главнокомандующего Военно-Морского Флота СССР). «Предлагается Вам, — говорилось в предписании, — отбыть в служебную командировку в г. Севастополь для выполнения весьма срочного спецзадания на Черноморском флоте».

В чем же состояло это спецзадание? Перед Великой Отечественной войной в лаборатории, руководимой А. П. Александровым, были разработаны новые способы защиты кораблей от магнитных мин, широко применявшихся противником с первых дней войны. Действие этих мин основано на том, что при своем движении корабль искажает магнитное поле Земли. Это искажение и «чувствует» мина.

К концу первой мировой войны англичане у побережья Фландрии впервые применили небольшое число еще довольно примитивных донных мин с магнитным взрывателем. В период между двумя мировыми войнами английские и немецкие военно-морские силы независимо друг от друга продолжали совершенствовать эти мины. В 1931 году появились мины с более простым и надежным магнитно-индукционным взрывателем. При прохождении корабля в нем появлялся (индуктировался) ток. Следующим шагом было создание магнитных мин для самолетов.

С помощью авиации мины начали ставить в узких входах, в гавани, в самих гаванях, в районах, труднодоступных для надводных минных заградителей.

В годы второй мировой войны, по данным зарубежной печати, немцы поставили 120 тысяч мин. Англичане в начале войны несли огромные потери на море.

В первые годы войны против СССР гитлеровцы стремились массированными налетами авиации вывести из строя наши главные военно-морские базы или хотя бы снизить их роль минированием. 22 июня 1941 года во время налета на Севастопольскую военно-морскую базу они пытались поставить мины на выходе из Севастопольской бухты. Именно там нашли свою гибель первые гитлеровские самолеты, так и не выполнившие своей задачи.

Попытки применить магнитные мины против кораблей Военно-Морского Флота СССР в портах и прибрежных районах моря продолжались. Нужны были срочные меры по их обезвреживанию.

А. П. Александров и И. В. Курчатов 9 августа вылетели из Москвы в Севастополь. Еще раньше туда отправилась группа сотрудников Ленинградского физико-технического института, «вооруженная» методами, разработанными в ЛФТИ. Это были П. Г. Степанов, А. Р. Регель, Ю. С. Лазуркин, К. К. Щербо. Им предстояло в условиях боевых действий применить на флоте все рожденное в лаборатории и сделать это быстро.

Ученые предложили обезопасить флот от действия немецких неконтактных мин путем размагничивания кораблей.

Были разработаны специальные методы измерений поля и расчета обмоток, располагаемых по периметру корабля. При пропускании тока по ним создавалось магнитное поле, вертикальная составляющая которого в каждой точке по величине соответствовала вертикальной составляющей собственного поля корабля и была противоположна ей по направлению. В результате она компенсировалась. А на нее-то и настраивались вражеские мины.

Часть работников Ленинградского физико-технического института прибыла в Севастополь в июле. Группа привезла с собой лишь самые необходимые приборы, а все остальное надо было делать на месте. Предстояло оборудовать контрольную площадку, найти наиболее подходящие приемы измерений магнитного поля. Поначалу все делалось довольно кустарно, затрачивалось много времени. «Спецы», как их называли моряки, с помощью магнитометра делали измерения. Выясняли картину поля. Потом садились за расчет обмоток и токов. Иногда происходили заминки, корабль долго стоял на обработке. Командиры были недовольны.

— Мы рвемся в бой, а спецы придумали какое-то размагничивание! И сами же говорят, что оно не полностью уничтожает опасность от мин. Значит, время идет, а опасность остается...

Рассуждая так, один из командиров даже самовольно прекратил обработку корабля.

Специалисты сагли понимали, что аппаратура и методы несовершенны, и предпринимали все от них зависящее, чтобы улучшить их. Кроме того, с помощью командования они усилили пропаганду новых методов защиты. Конечно, лучше всего просвещали умы некоторых командиров факты из боевой действительности. Хотя защита была еще несовершенной, статистика уже на первых порах показала, что вероятность подрыва на минах кораблей, прошедших размагничивание, намного уменьшается.

Заметный перелом к лучшему в организации дела наступил с прибытием Александрова, Курчатова и группы офицеров управления кораблестроения ВМФ под руководстом военинженера 2-го ранга Л. С. Гуменюка. Анатолий Петрович и Игорь Васильевич возглавили севастопольскую группу. Им вскоре начали помогать моряки, прошедшие обучение.

«И. В. Курчатов, которого мы знали мало, — вспоминает о том времени Ю. С. Лазуркин, — поразил нас своей активностью, близостью к людям, организаторскими способностями. В новом для него деле он уже ориентировался как рыба в воде. У него установились отличные отношения с командованием и штабом Черноморского флота. То недоверие, которое проявляли к нам некоторые командиры, стало рассеиваться...»

14 августа Игорь Васильевич писал жене в Казань: «Уже несколько дней живем в Севастополе. Остановились в гостинице, столуемся в разных местах, везде хорошо. Здесь сейчас много помидоров, фруктов еще мало.

Останемся, вероятно, еще дней десять здесь, потом поедем в Ленинград, захвачу вещи и вернусь в Севастополь на длительный срок».

Действительно, Игорь Васильевич приехал в Севастополь более чем налегке — в одном костюме. Он рассчитывал перед тем, как окончательно остаться на флоте, еще раз побывать дома. Но выехать не удалось.

У командования и штаба флота Игорь Васильевич приобрел за короткие недели пребывания в Севастополе большой авторитет. Он и здесь уже стал незаменимым.

«В ближайшие дни — завтра, послезавтра, — сообщал он жене в письме 24 августа 1941 года, — будем двигаться в Москву для доклада, но пока еще неясно, поедет ли только Анатолий или мы оба, ибо здешнее начальство не очень склонно меня сейчас отсюда отправлять».

В Москву уехал один Александров. Он был направлен потом на Северный флот. Старшим севастопольской группы остался Игорь Васильевич.

Ему нетрудно было перевестись на работу в Казань, где была семья, где эвакуированный из Ленинграда институт разворачивал исследования. Но Игорь Васильевич считал нужным быть там, где он всего нужнее.

«В Казань работать пока не поеду, — пишет он 1 сентября 1941 года Марине Дмитриевне, — так как здесь дел много и дела срочные... Анатолий 27 или 28 августа улетел в Москву и имеет целью ехать дальше в Ленинград. Написал с ним письмо нашим и Морозову с указанием: из Ленинграда уезжать. Им в этом деле поможет Анатолий...

О том, как здесь живу... встаю в 6 утра, бреюсь... завтракаю... в 8 выезжаю на работу... работаю до 10. Часов в 10 — 11 ложусь спать...

Погода стоит чудесная, ясная и жаркая. Любуюсь яркими красками Крыма, замечательным вечерним небом, лунным небом, амфитеатром покрытых черепицей домиков и морем...

Возможно, что я поеду на несколько дней в Феодосию и Новороссийск. Работа идет спокойно и хорошо».

Те, кто был тогда с Игорем Васильевичем в Севастополе, вспоминают о его способности беззаветно отдаваться работе и не обращать внимания, как он выражался, «на детали быта». Это отразилось и в его письмах. Так, 2 сентября он сообщал жене: «Без вещей я чувствую себя неплохо... Кроме того, написал в Ленинград, чтобы мне прислали чемодан». «Я чувствую себя хорошо, — сообщал он б сентября, — вполне здоров, отношение ко мне хорошее. Очень доволен тем, что моя работа полезна...»

Под руководством Игоря Васильевича были оборудованы две контрольные площадки и специальная станция, своего рода пропускной пункт на выходе из базы. Эта станция, как недремлющее магнитное око, проверяла, размагничен ли проходящий корабль, не искажает ли он магнитное поле Земли. К тому времени был отдан строжайший приказ: неразмагниченных кораблей в море не выпускать. Постепенно станция пополнялась все более совершенными приборами, которые изготовляли специалисты ЛФТИ. Ученые увеличили точность и надежность магнитометров, создали контрольные стенды. Совершенней стала методика измерений и расчетов, значительно быстрее стали устанавливать размагничивающие катушки на кораблях. При этом принципы и нормы были настолько четко определены Игорем Васильевичем, что не было ни одного случая брака.

Но обмоточный метод не оставался единственным. Война требовала экономить во всем — в материалах, силах, времени. И тогда стали применять безобмоточный метод размагничивания, предложенный еще перед войной И. В. Климовым, работавшим в группе Александрова.

Выяснив картину поля, специалисты и команда протягивали вдоль корабля провода, пропускали по ним ток и намагничивали борта до величины, компенсирующей поле всех остальных частей корабля.

Безобмоточный метод до войны казался неперспективным. Считалось, что равновесие наведенного «бортового» и существующего полей быстро нарушится. Практика же показала, что такое равновесие сохраняется месяцами. Особенно удачным безобмоточный метод оказался для подводных лодок и малых надводных кораблей.

И. В. Курчатов не гнушался черновой работой: и приборы проверял и корабли обрабатывал. Он распределял задания, требовал от каждого полной мерой. И имел на это моральное право, так как сам был везде, где трудно. Очень он дорожил мнением товарищей: уж если маленький коллектив его группы что-нибудь решил, то Курчатов принимал зто для себя как высшее требование и непременно выполнял его.

Героизм севастопольцев восхищал Игоря Васильевича. Приходя на корабль, возвратившийся из похода, он жадно расспрашивал моряков о бое. На одном из эсминцев Игорь Васильевич познакомился с моряками, участвовавшими в дерзком налете на Констанцу. Наши корабли скрытно подошли к порту, где располагались огромные нефтехранилища, и обрушили на них шквал огня. Можно было уже отходить. Но на одном из кораблей оказалась поврежденной топка. Корабль заметно сбавил ход, и на него уже нацелились фашистские самолеты и береговые батареи. Несколько моряков вызвались устранить повреждение, не останавливая работы машин. Их обернули в асбест и опустили в пышущую жаром топку. Как им удалось справиться с задачей, они сразу рассказать не могли, так как вытащили их без чувств. А топка? Топка была исправлена, корабль ожил и возвратился на свою базу вместе с остальными.

Волнующей была и встреча с моряками эсминца, выдержавшего единоборство с 15 бомбардировщиками противника. «Юнкерсы», как коршуны, набросились на него. Экипаж отбивал атаки всем чем мог и ушел-таки под защиту береговых батарей. На контрольную площадку для размагничивания эсминец пришел изрешеченный снарядами и осколками. В экипаже много было раненых. Но те, кто еще мог быть в строю, не хотели покидать корабль...

Нередко налеты немецкой авиации заставали группу во время работы на контрольной площадке. Игоря Васильевича трудно было уговорить уйти в укрытие.

— В небе вон, видишь, летчик наш не уходит, делает свое дело, а мы что же? — спрашивал он, продолжая работать и наблюдая за сражениемввоздухе.

Именно в такой обстановке ему вместе со Степановым и Регелем довелось увидеть первый воздушный таран над Севастопольской бухтой. Навстречу группе «юнкерсов» откуда-то вывернулся наш «ястребок» и ринулся в атаку. Немцы не сворачивали. Советский истребитель сблизился с ведущим «юнкерсом и обрубил ему стабилизатор. Бомбардировщик дрогнул, неуклюже завалился через крыло и начал беспорядочно падать. Над бухтой раскрылись три парашюта. Это были советский летчик, совершивший таран, и два гитлеровца, взятые потом в плен.

— Ну, орел! — в волнении говорил Курчатов,

Когда немцы особенно рьяно пытались перекрыть выход из Севастопольской бухты, Игорь Васильевич предложил создать первый баржевый электромагнитный трал. Трал представлял собой груженную дровами баржу со специально рассчитанной обмоткой, питавшейся от буксирующего корабля. Этот трал честно нес нелегкую службу на севастопольских фарватерах, подрывая вражеские мины.

Игоря Васильевича сильно расстраивали наши потери на море. Он много думал над тем, как уменьшить их, советовался с Анатолием Робертовичем Регелем, раньше занимавшимся физикой брони. Они нашли возможность усилить защиту катеров с помощью специальных водяных подушек. Как показали опыты, эффект получался значительный. Но переоборудование катеров трудно было осуществить во время непрерывных и тяжелых боев.

...Положение в Севастополе становилось все более тяжелым. Гитлеровцы, не считаясь с потерями, рвались в Крым. Их авиация, особенно по ночам, минировала входы в гавань и самую гавань, бомбила город.

Но в письмах И. В. Курчатова нет ни строки, которая могла бы обеспокоить близких ему людей. «Здесь бывает иногда изумительно, — с невозмутимым спокойствием сообщает он. — Вчера, например, я просто глаз не мог оторвать от моря. Заходило солнце, и на зеленой воде переливались яркие, блестящие... пятна, а вдали громоздились красные и желтые облака».

Но сердце его не было спокойным. В Ленинграде остались тяжело больной отец и мать. Пришла горькая весть: отец умер. Игорь Васильевич отправил в Казань письмо, единственное, в котором говорит о своих тяжелых переживаниях. Раньше и после никто не слышал от него ни слова о чем-нибудь подобном. Вот выдержка из письма от 17 сентября 1941 года:

Во многих письмах Игорь Васильевич подчеркивал, что «работа идет хорошо». Постепенно изменилось отношение моряков к ученым. Как-то группа проверяла магнитное поле подводной лодки. Команда по приказу командира так хорошо помогала им, что все работы были закончены досрочно.

И это был тот самый командир, который еще недавно называл «спецов» муравьями и отказывался ставить лодку на разминирование!

Теперь посланцы Ленинградского физико-технического института везде были своими и желанными, а их веселый и энергичный старший стал попросту любимцем моряков. В ходу уже было шутливое присловье: «Перед тем как в бой идти, побывайте у ЛИФТИ».

14 сентября в письме жене Игорь Васильевич писал: «Работы много, всего сделать не успеваем. По мере того как продвигаемся вперед, встают все новые и новые задачи. Конца им не видно. Наша группа уже два месяца не имеет ни одного выходного дня».

Видимо, учитывая большую нагрузку специалистов, штаб флота решил прикомандировать к ним еще одну группу офицеров. Часть из них стала помогать Игорю Васильевичу. Других решено было научить проводить размагничивание кораблей самостоятельно. Главным лектором стал, конечно, профессор Курчатов.

«Сегодня начинаю небольшой курс... для севастопольских работников», — писал он 19 сентября.

С волнующим чувством он шел на первую лекцию! Его советы должны помочь офицерам флота и без участия специалистов размагничивать корабли.

«Моя работа здесь идет хорошо, — писал Игорь Васильевич 26 октября. — Я с увлечением читаю лекции «для командиров флота, а они очень внимательно их слушают и, как выяснилось, горячо обсуждают дома.

Дня через два заканчиваю курс, а потом, вероятно, напишу небольшую книжку, которую здесь собираются отпечатать».

Не забывает Игорь Васильевич сказать и теплое слово о тех, с кем свела его военная судьба.

«Наша группа живет дружно, — писал Игорь Васильевич, — Лазуркин и Регель — способные талантливые люди, и общение с ними очень приятно. Можно гордиться такой сменой. Работают они очень тщательно и напористо. Степанов человек другого типа — увлекающийся работой горячо и имеющий много здравого смысла».

Он радовался каждому успеху товарищей. Вот как отозвался Игорь Васильевич об А. П. Александрове, когда узнал, что его исследования выдвинуты на соискание Государственной премии: «Очень рад, что Анатолия представили к награде. Я хотя и мало работал вместе с ним, но привык к нему и полюбил его — он очень хороший и умный человек...»

Курчатов всегда восхищался бодрыми, энергичными людьми, нашедшими себе место в трудной борьбе. «Встретился здесь, — писал он несколько позже жене, — с одним из своих харьковских знакомых пожилых (60 лет) профессоров. Меня приятно поразили его цепкость и энергия в работе — встреча с ним была очень живительной...»

Вместе с тем Игорь Васильевич был непримирим к тем, кто смалодушничает, растеряется перед опасностью. С гневом и презрением пишет он о тех «сотрудниках (не нашей группы), которые успели стать стопроцентными обывателями самого дурного типа».

В группе Курчатова сложились очень теплые, заботливые отношения. Это подтверждает и такой штрих из письма И. В. Курчатова: «Здесь временами становится прохладно, на днях мы должны получить теплую одежду, пока же хожу в кожанке Степанова Пети, он не мерзнет, а я греюсь за его счет».

Товарищи знали, что Игорю Васильевичу, оказавшемуся вдали от дома, более чем кому-либо нужно съездить в Москву, в Казань. Floон ни разу даже не заговорил об этом и не воспользовался предоставлявшимися возможностями. «О моих планах на дальнейшее, — писал он Марине Дмитриевне. — Имею несколько вызовов в Москву, но сейчас выезжать отсюда мне по условиям работы было бы крайне нежелательно, поэтому намерен остаться здесь еще на 20 дней».

Письма Курчатова той поры спокойны: «обо мне не беспокойтесь», «Живем мы спокойно и хорошо» — и все в этом роде. А на самом деле...

Как-то утром Игорь Васильевич предупредил всех:

— Сегодня действуйте без меня. Иду на разборку немецкой магнитной мины неизвестной конструкции. Будем определять ее параметры. Нам это пригодится.

И вот винтик за винтиком, шаг за шагом проникают разведчики «подводной смерти» в тайны хитроумного механизма. Одно неловкое движение и... Но нет, движения верны, решения безошибочны, хотя на висках пот от напряжения.

Еще иллюстрация «спокойной» жизни Курчатова и его товарищей. Они только приступили к безобмоточному размагничиванию подводной лодки, как над военно-морской базой появились самолеты со свастикой. Зенитки вступили в борьбу с бомбардировщиками. Лодка, где проводилось размагничивание, пошла на погружение. Игорь Васильевич попросил разрешения понаблюдать за происходящим в перископ. Когда вражеский налет был отражен, лодка всплыла, и специалисты ЛФТИ продолжали обработку корабля.

Однажды Игорь Васильевич пришел на контрольную площадку с тремя военными в необычной для Севастополя форме. Это были английские морские офицеры. Они знакомились с приборами, смотрели, как группа проводит размагничивание.

Потом они познакомили и со своей новинкой. Распаковали аппаратуру, начали делать замеры. Но с каждым измерением их энтузиазм заметно угасал. Наконец старший из них, сконфуженный, подошел к нашим специалистам. Игорь Васильевич перевел:

— Он говорит, что гости хотели удивить нас, но лодка оказалась размагниченной. Английские офицеры просят передать, что они приятно удивлены прогрессом русских в этой области.

Никто из присутствующих при этом разговоре не мог знать, что это был далеко на последний случай, когда Курчатов удивит англичан успехами русских. Ровно через пятнадцать лет он в самой Англии, в цитадели ее атомной науки, Харуэлле, прочтет лекцию, которая произведет фурор в научном мире, И как морские офицеры в Севастополе, лучшие ученые Великобритании, тогда скажут:

— Да, мы удивлены прогрессом русских. То, что мы только планируем в области термоядерной реакции, в СССР уже пройденный этап.

...Между тем положение в Севастополе становилось все более тяжелым. И как бы в соответствии с усложнением обстановки, изменялись и условия работы. Похолодало. Летний костюм Игоря Васильевича изрядно износился во время морских походов и корабельных обработок, да он и не спасал от холода. Не предохраняла от пронизывающих ветров и кожанка Степанова. Поэтому с помощью флотовцев группа специалистов «отеплилась», как выразился Курчатов. В письме от 10 октября он сообщал жене:

«Сегодня купил себе бушлат, белье, носки и шапку-ушанку, завтра куплю ботинки. Так что отепление произведено».

7 октября он сообщил: «Здесь еще останемся дней на 20. Думали закончить скорее, но теперь нужно будет еще задержаться — наша работа нужна здесь».

Некоторое время Курчатов провел в Балаклаве, где занимался проблемами защиты катеров. «Жил несколько дней в Балаклаве, — писал он жене, — вспомнил, как мы возвращались из Гаспры, заезжали осматривать город».

Октябрь 1941-го... Трудные дни переживала Родина. Немцы у ворот Москвы, Ленинград в блокаде. Захватчики в Крыму, на подступах к Севастополю. Все ожесточеннее бомбежки. На домах, появились листки приказов об осадном положении. Невзгоды, переживаемые страной, Курчатов воспринимал как личные, но неколебимо верил в конечную победу. «Мне очень грустно, — писал в те дни Игорь Васильевич жене, — что жизнь складывается не очень легко, но ты не грусти, настанет время, и опять придут счастливые дни для нашей Родины, а значит, и для нас».

И снова вся энергия делу, на которое он был поставлен собственной совестью. Из письма в письмо звучит у него один бодрый лейтмотив о том, что дело это, несмотря на всю трудность обстановки, идет хорошо. В письме от 4 октября: «Я здесь живу вполне прилично, дела идут успешно — скоро намеченные задачи будут решены полностью». Через три дня: «У нашей группы „все хорошо“. 30 октября: „Задачу выполнили, фактически остались небольшие доделки, которыми мы сейчас и занимаемся. Выезжаю или до праздников, или сейчас же после них, числа 10 ноября“.

Но жизнь и на этот раз внесла коррективы в его намерения. В тот день, когда Игорь Васильевич писал последнее свое письмо из Севастополя, враг уже приближался к городу. Батарея береговой обороны, находившаяся севернее деревни Николаевка, обнаружила и обстреляла колонну немецких танков.

В начале ноября враг предпринял первые атаки непосредственно против Севастополя. Бомбежки почти не прекращались. Из Севастополя старались эвакуировать все, что непосредственно не требовалось для боя.

4 ноября в помещении, где находились специалисты во время бомбежки, раздался телефонный звонок. Это звонил Игорь Васильевич:

— Как кончится бомбежка, Лазуркин и Регель пусть идут ко мне.

Игорь Васильевич объявил, что решено по группам отправлять специалистов в порты Кавказа. Быстро собрались. Вечером от Минной пристани отошел катер. Мимо дымившихся на берегу пожарищ он направился к Северной бухте. Там стояла плавучая база подводных лодок «Волга». Курчатов со своими товарищами разместился в трюме.

Не успели кончить погрузку, как прозвучал сигнал воздушной тревоги. Снаряды рвались на берегу и в воде, рядом с базой. Но, несмотря на яростную бомбежку, погрузка продолжалась.

Выход из Севастополя был назначен на полночь. А враг как будто не хотел выпустить именно эту плавучую базу: бомбил Северную бухту без передышки. Потом Курчатов узнал, откуда такое остервенение у гитлеровцев: база стояла на месте линкора, который ушел несколькими днями раньше.

«Волга» покидала Севастополь с большими предосторожностями. Одновременно из порта вышли еще два транспорта. Как потом узнали, они были потоплены авиацией противника.

Радиостанция плавбазы работала в море только на прием.

Группе Курчатова был выдан один брезент на всех, и они спали под ним в трюме рядом с приборами. Под утро их разбудил резкий сигнал боевой тревоги. Они поднялись на палубу. Послышались доклады командиров батарей:

— Кормовая батарея к бою готова!

— Носовая батарея к бою готова!

Возможности каждой из этих батарей, насчитывавших всего по две пушки, были невелики. Пришлось пережить немало тревожных минут. В одну из встреч с немецким кораблем торпеда прошла рядом с кормой. В это время работники группы Курчатова находились на палубе и хорошо слышали крик: «Позади торпеда!»