В приемной акима работала скрытая аппаратура, позволяющая из кабинета видеть, что творится в предбаннике. Это позволяло настроиться на разговор в зависимости от того - как человек себя ведет. Он не любил слишком веселых, считал таких людей пустышками, а, кроме того, опасными для общения: все мысли на языке, поручи серьезное дело - прохохочут. Служивые из акимата знали о вкусах барина (так за глаза его называли), и ходили по коридорам власти смурными, малоразговорчивыми, подозрительными. Не являлось секретом, что при удобном случае некоторые барину постукивали, и совсем даже не по служебной необходимости.
      Когда Козыбаев увидел на мониторе Муратидзе, поизучал немного, то через секретаршу распорядился впустить. Поднялся, и грудью вперед вышел встречать, изображая подобие улыбки на холеном лице.
      --Клеопатра Алексеевна! Рад видеть! Не верите - в Астане вспоминал! провел её и усадил в кресло за журнальный столик в уголу кабинета. Сам сел напротив. Повздыхал для приличия и всплеснул ладонью. - Дела, знаете. Некогда личную жизнь устраивать. - смотрел на Муратидзе, как кот на сметану, разглядывал тонкие черные брови, прямой, с легкой горбинкой нос, подпухшие губы, изящный подбородок. Ниже наводить резкость стеснялся, но и без резкости проклевывались сладкие дыньки через тонкий свитер. Вздохнул еще раз, с шумом втягивая воздух. - Я вас, собственно для чего позвал... В курсе?
      --Помощник говорил вкратце.
      --Да-да. - Козыбаев нажал на звонок, вызвал секретаршу и заказал кофе.Вы начали работы в областной больнице. Понимаю, такое положение... Конкуренты, взрывы эти... Примите соболезнование по погибшим в фирме. Я распоряжусь - дело на тормозах не спустят. - Достал из чехла металлические очки с роговыми дужками, и водрузил на нос. - Вот и современный бизнес. То наркоту подсунут, то взорвут, то подожгут, то расстреляют... М-да. И, тем не менее, спрошу: вы продолжите работы? Нет?
      Муратидзе достала сигареты из сумочки, повертела пачку, и сунула обратно. Козыбаев разрешил:
      --Нет, почему же, курите.
      Она прикурила, затянулась, положила дымящуюся сигарету в хрустальную пепельницу.
      --Мы патриоты города. Конечно, строительство продолжим. Я понимаю ваше беспокойство.
      Внесли горячий душистый кофе, запах распространился по кабинету. Козыбаев поднес чашечку Муратидзе.
      --Говорят, когда кошку кормишь с рук - быстро приручается. А вас все называют Муркой. Удачное прозвище, подходит. Если бы не знал вас как волевую женщину, думал бы как о милом котенке. Видите - кормлю с ладони.
      Мурка улыбнулась, принимая кофе и отпивая малюсенькими глоточками.
      --Не думала, что вы такой галантный кавалер, Нургали Аширович.
      --О! Мы к сожалению мало знакомы! Все по части деловых отношений. Ничего, как нибудь с вашего согласия это недоразумение поправится.
      Мурка не противилась, но и не поддерживала такой разговор. И потом - не за тем её пригласили, чтобы расшаркиваться в комплиментах. Для такой цели можно найти неофициальный повод, приехать в офис, да господи, существуют десятки способов показать даме расположение! А тут - демонстрация власти, снисходительность, показ собственного достоинства! Кажется умный мужик, но вместо того, что бы вести хозяйство - увлекся политикой, окружил себя подхалимами и подрязг в сплетнях.
      Козыбаев дохлебал кофе.
      --Командировочка в Америку наклевывается. Могли бы вместе. Э? Поучаствовать в выставках, присмотреться к товарам. Э? Вы ведь бизнесмен? Свое предложили бы.
      Мурка заглянула в чашку, вытерла изнутри, а палец вытерла о салфетку.
      --Спасибо конечно. Но в планы не входит. Перед фирмой стоят другие задачи. И как в такое тяжелое время бросить предприятие? Подчиненные не поймут.
      --А жаль. Хорошая возможность для выхода на международную арену.
      --Понимаю.
      --Понимаете?
      --Конечно.
      --А понимаете, что городской бюджет скуден?
      Мурка прикинула, сколько средств Шериф передавал на различные командировки, тои, организации концертов, на всевозможные благотворительные мероприятия и даже (ха-ха!) на сбор средств для поддержки журналистов. Получат ли верные журналисты хотя бы крохи с барского стола?
      --Да. - скромно сказала Мурка. - О городском бюджете мне хорошо известно. Сколько стоит ваша командировка?
      --По скромным подсчетам - двадцать. Я не один...
      --Двадцать - много. Мероприятие, конечно, государственного значения, но нельзя же все взваливать на плечи "Ынтымака". - словно обиделась Мурка. Пусть и другие помогают. Я пришлю десять, в таком же дипломате.
      Козыбаев согласно закивал.
      --И знаете, желательно не откладывая. Одни проблемы, одни проблемы. Но вы не в обиде? Нет? А лучше бы вместе.
      Они поднялись, Мурка пообещала на завтра прислать запрашиваемую сумму. Распрощались. Выйдя в приемную, где люди сидели и стояли, ожидая очереди, себе под нос пробурчала:
      --Еще неизвестно, кто кого с ладони кормит!
      Шофер рулил на малой скорости, а Мурка уткнулась в боковое окно "бимера". Падал и падал снег, в городе вьюжило, белая юла закручивалась то там, то здесь. С утра было тепло и солнечно, а к обеду небо заволокло, упала температура. С зажженными фарами ползли машины, светофоры отключены. Ровно гудела печка в салоне, обогревая ноги, тело, создавая уют и спокой - морило ко сну. Но нет.
      Что за дела начались на фирме? Простое невезение? С лицензией - пролет, дошло до войны с питерскими, с герой - пролет, да еще какой! Пятьсот килограммов! Шерифа - нет, братвы тоже сколько легло! Седого пришлось валить. Может, действительно завелся крот? Кто новенький? Чепуха! Глупость! Просто полоса невезения. Будто в старом анекдоте. Встречаются два друга, один жалуется: жена при смерти, дочь проститутка, квартиру пропил, денег нет. Черная полоса. Встречаются через некоторое время, опять тот же: о, как я ошибался, то светлая была полоса! Что Грек рассуждал по данному поводу? Как у них в Греции? Нужно сказать: кестум! Кестум на неудачу! Кестум! И пусть придет удача!
      13
      Когда Алмаза из Уральска привезли в Шымкентский изолятор, он совсем запечалился. Мало того, что следаки метелили беспощадно, так внушили и меру наказания - вышку, в лучшем случае четвертак. Под ребрами возникали колики, почки вздулись, он с трудом ходил по нужде, не в силах ни согнуться, ни разогнуться. Получив весточку от Грека - сначала обрадовался, потом сник. Грек обещал помощь в тюрьме или в лагере, обещал протекцию, только зачем все, если дадут ему, к примеру, двадцать пять? Выйдет отсюда стариком, сын или дочь станут взрослыми, Алтынай от него откажется, родители не доживут. Что с того, что в тюрьме начнут кормить вместо баланды - шоколадом на деньги общака? Его сделали инвалидом, и будь он даже на свободе - нужны приличные деньги для поправки здоровья. Что делать? Бежать? Во-первых - как? Каким образом? Во-вторых - то же самое, он инвалид, для побега не годен. Остаётся одно: расколоться, и получить меньший срок. Но тогда и Греку, и Мурке, и Кошенову, и многим ментам, и прокурорским не поздоровится. Ах, Алтынай, Алтынай... Не светят теперь не встречи! Алмаз скривился, неслышно для окружающих, про себя, застонал. Рассказать следователю все, как есть - на воле не жить. Боевики найдут, куда бы ни уехал, где бы ни скрылся. Но и терпеть побои - сил нет! Волыну бы сюда!
      --Эй, ливер, чё там бухтишь? - сокамерник был насмешлив, тянул из кружки чефир, в перерывах поблескивая железными зубами.- Какая волына? Мало по батареям зашибали? Алтынай, Алтынай... Теперь начнешь Дуньку Кулакову по углам гонять!
      Второй, выглядывая с нар, цыкнул:
      --Хавело прикрой, ботало осиное! Он тебе что, бык доеный? Не видишь, сычи в индии отдолбали? На эстраду кровянкой ходит... Вспомнишь курицу с цыплятами! - и спрыгнул на пол. За высокий рост, красивую внешность, прозвали его зеки Цацой. Цаца заложил руки в карманы и подошел к Алмазу, покачал головой и, нагнувшись, сочувственно шепнул: - Не в сознанку играй! Подвиснул ты крепко, за пшеничку придется попыхтеть! Слух дошел - Мурки крестник? Мурка авторитетная мама! Будешь под моим шифером, пока митрополит молитву не прочтет. Толкай черемуху и не ссы!
      Курбан допил чефир, заглянул в кружку, наполовину заполненную заваркой, потряс, и слил в рот последние капли.
      --Ну что, Цаца, московского дурачка сгоняем? - достал потрепанные самодельные карты и распустил веером, затем карты побежали между пальцев, затем цепочкой полетели в другую руку, затем - обратно. - Сколько на тикалках?
      Цаца взглянул на часы.
      --Обед скоро. Сегодня не в масть, настрой не тот. - и опять упал на нары, вытянул ноги.
      Алмаз устроился на стуле у холодной стены, хотелось прижаться к ней лбом, и остыть от жара. Это что за новости! Выходит, рассуждал вслух!? Докатился! Надо взять себя в руки. Надо! Алтынай, Алтынай... Через пять месяцев Алмаз может стать отцом. Странно. Отцом! Да сам ещё ребенок, не набегался, не нагулялся, не понял как следует свободу, не оперился, ни жилья, ни денег, ни положения, ни профессии, ни образования. Ни-че-го! Кроме Алтынай и, возможно, девочки. Или мальчика. Нет, только мальчика! Интересно, каким он будет? Будет похожим на мать, так должно быть, это хорошо, когда мальчик похож на мать. А девочка - на отца. Алтынай, Алтынай... Всего раз нужно было смотаться в Волгоград - и вот она квартира, машина, а дальше бросить наркотики, найти приличную работу и жить с семьей. С семьей! Что теперь скажут родители? Соседи? Особенно те, с кем разругался отец? Рады будут! Сколько сказали времени? Обед? К вечеру опять на допрос и почти до утра. Суки! Когда надевают противогаз и зажимают шланг - кажется, лопаются легкие. А может, лопнули. Что-то там булькает. Кровавый понос - просто баланда негодная. Это ничего, питание наладится - пройдет. Потому и моча красная. Питание плохое, скоро с воли начнут передавать посылки - и пройдет. Такой боли как прежде нет. Значит, чего беспокоиться? Хотя почему? Когда под утро следаки прижигали сигаретами - тоже боли не ощущалось. Разве так должно быть? Нет! Пусть будет больно! Пусть! Алтынай, Алтынай... Волыну бы сюда...
      --Ну, ты, вообще приторчал по кайфу? - Курбан еще баловался картами.Цаца, крыша у ливера не съехала? Второй день волыну требует! Эй, сиварь, не подмороженный случайно? Или здорово татьяной отходили по богонелькам?
      Принесли обед. Алмаз похлебал постной султыги, в которой плавали кусочки картофеля и кислая капуста, и отложил железную миску в сторону. Еда в горло не лезла. Лежать не мог - взбухли почки и воспалились, снова присел на стул, головой уперся в стену.
      А может не почки? Слышал, когда позвоночник болит, радикулит - те же дела начинаются: ни согнуться, ни разогнуться. Когда отец, весь день отмахав кетменем на поле, взопревший валился на землю отдохнуть - его прихватывал радикулит, но тоже не мог сразу определить: то ли радикулит, то ли почки. Лучше всего обвязать пояс теплым, почки греются за счет собственного тепла, и воспаление спадет.
      В камере было прохладно и сумрачно, тусклый плафон под потолком распределял по кругу желтый свет. За дверью конвойные провели по коридору новенького, видимо пьяного, который, смешивая русский с казахским, громко орал:
      --Ана жа?ынан туыс! Родственник! Амансыз ба, коке! Аналы? тек!
      (перевод) Родственник по матери! Здравствуйте, дядя! Материнская порода!
      Слышно было, как его ударили и матерясь, гремя засовами, захлопнули дверь. Но неугомонный рассерженно кричал из соседней камеры, стуча по двери кулаками:
      --Ант ?р?ан! ?кесiне тарту! Ты не родственник! Вонючий козел!
      (перевод) Проклятый! Весь в отца!
      Дверь открылась, двое или трое повалтузили крикуна несколько минут, затем все стихло. Не выпрямляясь, Алмаз продвинулся к нарам, вынул из-под матраца пуловер и перевязался в поясе, добрался до ведра, куда кидали мусор и окурки - сплюнул солоноватую слюну. Шершавым языком провел по рассохшимся губам и пошел на место.
      Цаца лежал на нарах, подогнув ноги и высоко выдвинув коленки - изучал потолок. Держал сигарету возле носа, крутил её пальцами и нюхал табак, с шумом затягивая воздух.
      --По зонам шухер катится. Братва вскрывает животы, юрики базар держали - решили от синичек требовать послаблений. - сказал он, распрямляя ноги.- С понтом - Булат-Сифон такой клич бросил. А? Курбан?
      --С чего ты взял?
      --Сука буду.
      --У нас ничего не слышно. Надо через крюков выяснить, что за базар.
      --В Таразе шестьдесят человек краску пустили, двое или трое кони двинули.
      Алмаз в полудреме слушал о джамбульской буче. Рисовались картины одна прелестнее другой: по дворам валяются умирающие, истекающие кровью зеки, их складывают, как шпалы, и отвозят в тюремный лазарет. Дело поставлено на поток: фельдшер, ковыряясь кровавыми руками во внутренностях, суровой ниткой и сапожной иглой штопая животы восставших, то и дело рявкает: "Следующий! Следующий!" Откинувшихся неудачников за руки волокут в морг. Один из этих неудачников показался подозрительно знакомым Алмазу, он присмотрелся и увидел - себя! Тело и лицо опухли, казались синюшными и окаменелыми. Подошли двое и, подхватив его, подняли.
      --Давай, давай, раскачивайся! Прикимарил! К следователю на допрос! двое конвойных подхватили его и поволокли на выход.
      Курбан посторонился, пропуская, и покачал головой. Цаца спешил к баку жахнуть воды. В камере продолжалась жизнь.
      14
      В Кентау Мессалина прибыла в пятнадцать часов, взяла такси и одна, откинувшись на заднем сидении, ехала с комфортом, продрыхла полдороги. Лицо замаслилось от сна, вынула носовой платок и глядя в зеркальце, зевая, протерла кожу. Шофер подвез к дому, она рассчиталась и вывалилась из машины.
      Дома никто не ждал, мать была в школе, на столах стопками лежали ученические тетради, методические пособия. Похоже, отец не на вахте, в кухне начатая бутылка водки, в раковине немытая посуда. Он никогда не мыл за собой ни ложки, ни тарелки - все сваливал в кучу, перекладывая это дело на жену и дочь. В квартире холодно, градусник возле окна, на солнечной стороне, застыл на цифре десять. Вообще-то вся мужская работа в доме велась не ахти как. Другие отцы проводят в доме местное отопление, устанавливают буржуйки, покупают солярочные печи - выкручиваются. В этом отношении её отец был мужчиной, что называется, с ленцой. Кроме своей шахты ничего не признавал и не знал, или делал вид, что ничего не знает, скрывая в себе лодыря. На все находилось оправдание, язык слава богу, подвешен. Зато дочь с женой использовал на тяжелых работах, включая бетонные, особенно, когда купили недостроенную дачу, и нужно было заливать крышу, таскать неподъемные ведра.
      --Жалко, что ты у меня не сын! - шутя говорил тогда отец Юле, но шутка повторялась часто, никто не сомневался, что ему действительно не хватает сына.
      Мессалина разделась, нагрела воды, помыла посуду, для обогрева включила спиральную электрическую плитку. Комната начала наполняться теплом, и понемногу становилось в доме уютней, веселее, как в стародавние годы, когда она была маленькой, беззаботной смешливой девчонкой.
      Заскрежетал ключ в замочной скважине, Мессалина подошла, помогла открыть. На пороге стоял отец.
      --Папка! - прижалась к нему, перехватив его как ствол крепкого дуба. Не званый гость - хуже татарина? - засмеялась от избытка чувств.
      --Юлька! Что ж не предупредила? - он топтался радостно и растерянно, нюхал её волосы, точно определяя, она ли это в самом деле, отстранялся на расстояние вытянутой руки, рассматривая лицо и снова привлекал к себе.- А я вот, в магазин...А вот, мать на работе...Хоть бы позвонила, что ли...
      Юля разобрала сумки, которые принес отец из магазина и принялась хлопотать на кухне в приготовлении ужина. Скоро вернулась мать, вместе соорудили по такому случаю традиционные пельмени. Глядя на неё, родители светились счастьем.
      --Холодно у вас. Пап, ты бы хоть придумал что-то. - Юля обжигалась пельменями, усиленно дула на них, и снова обжигалась. - Маму заморозишь! Видишь, у неё от холода уши пухнут и шелушатся?
      Мать потрогала мочки ушей.
      --Каждую зиму одно и то же.
      Отец, выпив рюмку и закусывая, соглашался.
      --Холодно. Конечно, холодно. Лет, примерно восемь назад, наше правительство решило провести в Кентау эксперимент. Тогда это модно было. Разрушили ТЭЦ-5, всю городскую систему трубопроводов, а вместо них решили понастроить мини-котельные на дизельном топливе. Выделили 180 миллионов тенге, ну, какую то часть разворовали, естественно, а на остальное котельные все же открыли. Хорошее дело? Нас об этом не спросили! Ну, ладно. В то время литр солярки стоил восемь тенге, было выгоднее топить дизтопливом, чем углем. А на следующий год цена выросла вдвое, а еще на следующий - еще вдвое! Один котел расходует двадцать пять литров в час. Вот и считай, во что обходится отопительный сезон каждой квартире. А по городу? Одно разорение. Правительство признало оплошность и стало дотировать население. Ну и что? Сколько это будет продолжаться? Теперь говорят, что на следующий год дотаций не будет. Во дела! Разворотили ТЭЦ, где было дешевое тепло и электроэнергия, настроили дорогих и малонадежных котелен, которые себя не оправдали - все! Жители остались у разбитого корыта: без тепла, без ТЭЦ, без котелен. Кому они нужны без дотаций? Мы и сейчас в холоде сидим. Эксперементаторы! И вот так у нас всегда. Народ ни о чем не спрашивают, делают, как хотят, а потом мы же и отдуваемся! Или вон возьми еще. Сейчас собрались строить атомную электростанцию на Балхаше.
      Юля, улыбаясь, перебила:
      --Пап, ну ты буржуйку бы наладил, что ли... Ведь правда холодно.
      --Подожди дочь. Не перебивай. Ну вот. Спросили нас, нужна нам эта станция? Черта с два! Уже Путин нам об этом сообщает по телевизору! Чужой президент! А свои стеняются. Россия загадила Казахстан. То ракеты с гептилом падают на землю, то полигоны разные, а тут ещё и атомную станцию строить! Не оклемались от Семипалатинска, люди уродами рождаются, так нет - мало! Кентау, кстати, должен от Арала входить в зону экологического бедствия. А как иначе? Туркестан входит, Чулак-Курган входит, а Кентау стоит между ними и не входит!
      Юля смеялась.
      --Пап, с теплом что нибудь решишь? При чем тут эта политика?
      Мать взяла сторону дочери.
      --Герой. Ещё к ответственности привлекут, чтоб болтал меньше!
      Отец не понял шутки.
      --А по фигу! Я шахтер! Что мне терять, кроме собственных оков? Нужно будет - и пойду на баррикады! Где зарплата? Сколько лет я в Джезказгане рабом? И даже свои крохи, полторы тысячи долларов получить не могу! Зато директора-сволочи к шахтам на вертолетах прилетают, на свадьбы деток - возят московских звезд, Агутина того же и жену его... Ну, как, забыл... Зовут как...
      --Анжелика Варум.
      --Да, да! Варум! Все поворовали, пройдись по окраинам города - какая там Чечня! Разруха страшнее войны! И никто за это не ответит, вот что обидно. Создавали вместе, а приватизировали директора, первые секретари партии и комсомола. Вот так! Кто ближе к кормушке оказался. Черт бы с ними, но ведь от жадности не дают жить народу! Мало того, что безработица, так еще и работающим не платят! Это не рабство? Не рабовладельческий строй? Все так думают, только до поры сказать боятся.
      Налил еще по рюмке, и, не дожидаясь остальных - хлопнул, отдуваясь.
      Мать принялась рассказывать о школе.
      --Поборы с учителей. Как комиссия - собирай деньги, праздник начальству на той. Было б с чего собирать - не жалко. Жить не на что! Отец больше прокатывает на дорогу, чем получает. Десять лет в доме ни одной обновы. В школе ремонт затеяли, опять собирали. Одна учительница отказалась давать. Ну, раз не сдала - прошло. Второй не сдала - не аттестовали, и все. Уволили.
      Отец забросил в рот последний пельмень и отложил тарелку в сторону.
      --А насчет тепла, дочь, не беспокойся. Сегодня купил японский керогаз греет что надо. Видала у соседей в двадцатой квартире? Запашок небольшой, да ничего. Сейчас спущусь в сарай, принесу, я там заправлял его. Солярочки тоже добыл.
      Когда попили чай, оделся и отправился в сарай, мать стала убирать со стола, а Юля села за телефон обзванивать знакомых. Потом, пока никто не видел, открыла настенный шкаф, достала вазочку, где хранились семейные деньги, и, оглянувшись, положила туда триста долларов.
      Вечером, как и прежде они ходили с Сергеем по парку, по улицам города не чуя мороза. На площади громыхали колонки дискотеки, молодежь стайками двигалась на музыку. Сергей с Юлей по старой памяти тоже потанцевали. Когда уходили, увидели, как в темном углу трое подростков и одна девочка ставили уколы в вены, рядом валялись выброшенные шприцы. Наверное девочке было невтерпеж, она подгоняла и подгоняла парней.
      Затем заходили к Сергею домой, его родители ждали. Ничего у них не изменилось: та же нищета, те же обшарпанные, заиндевелые стены в квартире, старинная мебель, допотопный телевизор, кажется еще "Аэлита". А родители стали старше, морщинистей и добрее. Юлю встретили как родную, старались ей угодить, угощали лучшим, что находили в доме и называли невесткой.
      Когда вернулась, мать спала, рано вставать на работу, отец ещё смотрел ночные новости. Американцы по-прежнему готовились к войне с Ираком вопреки мнению мирового сообщества. Как водится, где-то свалился самолет, в Индии столкнулись два поезда, Растропович давал благотворительный концерт в Кремлевском дворце, а двое солдат в Приморье расстреляли сослуживцев и убежали из части. В квартире стало тепло, японский керогаз действительно хорошо грел.
      15
      "Серые волки" ликвидировали питерскую братву. А дело было так: Грек наконец выяснил, где скрываются северяне: оказалось - в одном из домов на дачах, где в свое время подрабатывал сторожем Алмаз. Эти то сторожа и проинформировали людей Грека, ну, естественно, не за спасибо. Той же ночью всех четверых тихо и без стрельбы прирезали, уморив перед тем хозяйскую собаку отравленной колбасой, чтоб не тявкала. Собачка маленькая, одно название, укусить не укусит - но звону на поселок. Хозяев, дальних родственников одного из питерских - дома не оказалось, потому обошлось без невинных жертв. Как шептались потом напуганные сторожа, знать бы, что случится такое - никогда не рассказали бы "волкам" о чужаках. Но решили молчать и ни во что не вмешиваться. С полицией свяжись, тебя и обвинят во всем. Поэтому, когда их таскали по следственным кабинетам - мычали одно: ничего не видели, ничего не знаем, ни какого шума не слышали. Докладывая Мурке о результатах, Грек сказал только:
      --Шкуру на абажуры я не спускал. Средневековье это.
      Когда Грек проснулся, Мессалина лежала к нему спиной и чуть слышно сопела. Оголенное белокожее плечо возбуждало, и даже пятна на спине, будто засиженные мухами - тоже возбуждали. Как бы во сне повернулся к ней лицом и положил руку на бедро, ногу пропустил между её ног и полежал так несколько минут без движения, набирая силу. Сначала немного, а затем сильнее и сильнее прижимался к ней, сердце начало биться учащенно, дыхание потеряло ритм. Проснувшись, она стала подыгрывать ему, все ещё не поворачиваясь, но водя руками по его телу то выше, то ниже. Грек ласкал её, целовал, что-то шептал горячо и бессмысленно - она отвечала тем же, зажигаясь, приходя в восторг, сливаясь с ним в одном движении. И когда наконец наступила разрядка - оба шепотом поблагодарили друг друга и устало уткнулись в подушки.
      Наступило утро перед Новым 2003 годом, 31 декабря. Грек поднялся и сделал разминку, поднимая высоко ноги, бежал на месте, приседал и отжимался на полу. Наблюдая за ним, Мессалина тоже помахала руками в разные стороны и пошла в ванную. Она уже приняла водные процедуры, а Грек все бегал, прыгал и скакал. Так повелось, что Мессалина никогда не ходила на ночь к Греку, в его богатую, роскошную квартиру. По стандартным совковым меркам это, собственно говоря, были четыре квартиры на одной площадке, но Грек, после капитального ремонта их объединил в одну. Футбольное поле, как он её называл, было хоть и роскошное, но не имело изюминки. Не звала она, эта квартира, не располагала, не имела положительной ауры, Грек и сам редко тут бывал. Нагромождение мебели, ковров, картин, импортных телевизоров, хрустальной и фаянсовой посуды, различной бытовой техники создавало не уют, а вид рабочего помещения в торговом предприятии, склада, и не случайно Мессалина, посмеиваясь, называла Грека кладовщиком. У него совершенно не было вкуса, отсутствовали малейшие представления по эргономике, что покупалось - устанавливалось, не учитывая ни высоты, ни рисунка, ни объема - ничего, просто прислонялось друг к дружке, и все. Поэтому Грек в последнее время жил у Мессалины, в маленькой, но хорошо спланированной квартирке, чистой, теплой и уютной. По ночам часто вспоминал Афины, и, дыша благоухающим телом любовницы рассказывал об этом городе, о Греции, о теплом море, о свободной жизни эллинов, о громадных океанских кораблях, о доках, где трудился отец. О том, как родители любили историческую родину, с каким трудом выезжали отсюда, из нищеты, из советской враждебности к эмигрантам, как занимали денег на дорогу, и о том, как, прибыв в Грецию - испытывали неуемную ностальгию по Казахстану, который до сих пор старые греки почему-то называют Россией. Рассказывая, будто становился маленьким мальчиком: тихим, послушным. Еще часто вспоминал и рассказывал о тюрьме, о беспощадных нравах, где стал таким, какой есть, где научился фене и где приобрел авторитет, и где получил, так сказать, "направление" к Шерифу. Что касается Мессалины, то она перестала ездить по вызовам Кости, а если и бывала в "Южной ночи" - то вместе с Греком, любящим иногда расслабиться, сыграть в биллиард, перекинуться в картишки.
      Грек позавтракал, поцеловал Мессалину и уехал на работу.
      Когда прибыл на фирму в заново отремонтированный офис, там находился Атамбай и обсуждал с Муркой дела, связанные с латышами. Грек поздоровался, поздравил их с наступающим и примостился с краю длинного ряда стульев. Из колонок тихонечко лилась "Сулико".
      Мурка дымила сигаретой и задавала вопросы, Атамбай отвечал.
      --Первые десять вагонов отгрузили неделю назад? Неделю. Что с аккредитивом?
      --Аккредитив на нашем счете в московском банке стоит, Клеопатра Алексеевна. Уже давно, с ним можно работать. Мы отослали накладные и все необходимые документы.
      --Так. Когда следующая партия?
      --Хлопзавод в принципе готов. Думаю, сразу после Нового года можно начинать. Там проблемы с железной дорогой, завод ей задолжал, и поэтому вагоны не выделяли. Я посылал к ним нашего менеджера - вопрос решили. Вот платежки вам на подпись, необходимо погасить часть заводского долга, и тогда вагоны - без ограничения.
      Мурка просмотрела платежные поручения, взяла авторучку и подписала один экземпляр.
      --Тьфу, черт! Перепутала ручки, с черными чернилами попалась. Не повезло тебе, Атамбай. На, отдай, пусть переделают.
      Атамбай забрал документы и вышел в приемную к секретарше, которая готовилась к празднику и работать сегодня никак не хотела.
      --А нельзя разве второго числа отпечатать? Все равно сегодня вы не успеете в банк.
      Но Атамбай оставался категоричным.
      --Успеем, успеем. Давай, милочка, давай красавица, давай умничка моя. Надо!
      Та со вздохами включила компьютер, вошла в Excel и застучала по клавишам.
      Мурка приблизилась к Греку и села на стуле.
      --Где сегодня гуляешь? Хотя, догадываюсь.
      --Угу. Все правильно. А ты?
      --Я? Я... Я дома.
      С тех пор, как не стало Шерифа, Мурка одна жила в двухэтажной вилле, окруженной высоким забором и тщательно охраняемой боевиками.
      --В три часа соберем работников, поздравим с Новым годом. А ты, Грек, вручишь всем подарки, уже всё закупили и упаковали.
      --Как скажете, Клеопатра Алексеевна. Может, мне в деда Мороза вырядиться? - пошутил он.
      Мурке идея понравилась, она оглядела Грека, рассмеялась.
      --Это мысль! Нормально! Ну-ка, бери свою тачку, и прошвырнись по магазинам, найди за любые бабки костюм деда Мороза и снегурочки. Торопись, Грек!
      Он растерялся.
      --Я же пошутил! Какой я дед Мороз? Ты чё, Мурка?
      --Ну ладно, ладно, не кокетничай! Езжай!
      Грек встал, потоптался и двинулся к выходу, в дверях столкнулся с Атамбаем, который нес новые платежные поручения. Атамбаю идея тоже понравилась, он разулыбался.
      --У нас в фойе красивая елка - и без дедушки. Непорядок, Грек. Давай, давай, дуй! Кто у нас дед, как не ты?
      Грек ушел, Мурка заново подписала документы, открыла сейф, достала печать и сильно прижимая, налепила куда следует. Но сдать платежки Атамбай так и не успел, в двенадцать часов банк закрыли. Права оказалась секретарша.
      А в три часа в вестибюле возле елки толпился и сидел на стульях народ. Кроме своих, управленческих из офиса, прибыли приглашенные из подразделений, а так же рабочие, которых решили отметить и премировать. Наряд снегурочки Грек найти не смог, зато нашел костюм Деда Мороза в одной из частных пошивочных мастерских. Когда наряжался в кабинете - Мурка с Атамбаем укатывались от хохота. Кроме того, что сам по себе факт облачения Грека в эту хламиду казался уже смешным, (грозный Грек!), так ещё костюм был сшит раза в полтора больше нужного. Пояс на ягодицах, все висело, Грек выглядел неузнаваемым: маленьким, пришибленным и ничтожным. Только они успокоились, Грек накрасил щеки, прицепил густую ватную бороду, надел очки с усами вошел Кошенов. Поздоровавшись с Муркой и Атамбаем - он недоверчиво обошел Грека и не узнавая его, осуждающе спросил:
      --Из бюро добрых услуг, что ли? Ну и наряды у вас...
      Мурка с Атамбаем грохнули заново.
      И, тем не менее, подвернув рукава и штанины, Грека вытолкали на люди. Играла музыка, было шумно. Мурка говорила поздравительную речь, затем Атамбай объявлял фамилии и вызывал работников на подиум, а дед Мороз вручал подарки и запечатанные конверты с деньгами. Всем лили шампанское в бокалы, шведские столы пополнялись едой и выпивкой. Выпивки было слишком много, и двое работяг, приняв на грудь лишнего, повздорили друг с другом, не обращая внимания на окружающих. Мурка подошла и улыбаясь, похлопала их, успокоила.