– Знакомая фамилия, - протянул Дамкин.
– Хотел я ему дать в глаз, чтобы не похабил замечательное и мною любимое произведение, а потом думаю, вдруг он с вашего разрешения пишет продолжение.
– Нет, - сказал Стрекозов. - Мы никому никакого разрешения не давали, а Ломтикову и подавно.
– Да фиг с ними, пусть пишут! - Дамкин пожал плечами. - Раз ничего своего придумать не могут...
– Так навешать ему?
– Да брось ты! - воскликнули литераторы. - Пусть живет! Нехорошо унижать человека.
– Ясный пень, - согласился добрый Дюша. - Я ведь как Робин Гуд. Суровый, но справедливый. Бью только козлов разных да и то редко... Ладно, ребята, я побежал!
Дюша ушел.
– Теперь понятно, откуда у Ломтикова появился под глазом синяк. Сдаётся мне, Дюша сначала дал ему в глаз, а потом решил у нас спросить, навешать ему или не стоит.
– Суровый, но справедливый! - Стрекозов указал на дверь. - Это тебе, Дамкин, пример для подражания. А ты даже не можешь дворнику Сидору навешать!
– Надо было Дюшу попросить! Как мы не догадались! - Дамкин допил пиво и поставил бутылку под стол, где уже накопилось изрядное количество стеклотары.
Его Величество Случай не замедлил исправить ошибку соавторов.
Простившись с литераторами, Дюша выскочил на лестничную площадку и имел неудовольствие столкнуться с дворником Сидором. Дворник, заметив новое лицо, не растерялся и тут же ухватил Дюшу за пуговицу.
– Тебя как звать?
– Дюша, - честно признался парень.
– На шестом этаже у мусоропровода не ты наблевал?
– Не я.
– Надо с тобой провести культ-массовую работу, Дюша, - серьезно сказал Сидор, не выпуская из рук добычу. - Чтобы ты больше не ходил к этим диссидентам. Их вообще скоро в Америку вышвырнут! Я уже послал донесение.
Дюша, которому на его веку приходилось встречать достаточно уродов, нравоучительно ответил:
– В Америку, папаша, не вышвыривают. В Америку сваливают!
– В Америке страшно жить, - доверительно сообщил Сидор. - Безработные вокруг, негры мрут с голоду. Женщин там прямо на улице насилуют!
– Ладно, папаша, мне пора, - сказал Дюша и, оторвав руку Сидора от своей пуговицы, направился к лифту.
– Эй! - окликнул его дворник Сидор, цепко хватая за рукав.
– Ну что еще?
– Вот ты мне скажи, планы партии - планы народа? Или нет? Или ты, как эти?
– Как кто?
– Как Дамкин со Стрекозовым!
– Нет, где уж мне быть таким!
– Ну вот! А ты к ним чай гонять ходишь! - воодушевился дворник. - Они уже давненько Родиной торгуют!
– Случай, папаша! Если у тебя с головой что-то не в порядке, так чего ты ко мне пристал? Тебе же не ко мне, тебе лечиться надо...
– Я, к твоему сведению, не папаша, а дворник из энтого дома! Так что ты мне не тыкай! Акула ты империалистическая! Нацепил вражеские штаны и ходишь весь оборванный, как капиталист! Да я за таких, как ты, на фронте кровушку свою в окопах проливал!
В каком окопе Сидор проливал свою кровушку, было не совсем понятно. Нигде он кроме трехкратного посещения психушки не был. Но вот называть Дюшу разными экзотическими словами было с его стороны грубой тактической ошибкой.
Через какое-то мгновение дворник Сидор громыхал по лестнице, а Дюша бежал за ним, пиная под зад ногами!
– Я тебе покажу, жопа, акулу империализма!
Дамкин и Стрекозов, выскочившие на шум, радостно следили за событиями со своей лестничной площадки, а когда дворник кувырком вылетел на улицу, перешли на балкон.
Дюша прислонил Сидора к фонарному столбу и, помахивая пальцем перед носом, отчитывал, как нашкодившего школьника. Дворник живо кивал головой, видимо соглашаясь с доводами Дюши и выражая ему всяческое уважение. Наконец, Дюша дал ему на прощание звонкий подзатыльник, плюнул и пошел по своим делам.
– Грамотная работа! - в восхищении промычал Дамкин.
– Да, знатно он его умочил. Не хуже Арнольда! - согласился Стрекозов. - Пойду зачеркну третий пункт как выполненный...
Глава из романа
Мафия бессмертна
Сила покоится на том, какого вида знанием ты владеешь. Какой смысл от знания вещей, которые бесполезны?
К. Кастанеда "Учение дона Хуана: путь знания индейцев племени Яки"
Трое в черных кожаных куртках, очень похожие на чекистов из кинофильмов про революцию, подозрительно осмотрелись по сторонам и вошли в темный подъезд заброшенного дома.
"Сейчас начнут стрелять", - подумал дворник Сидор.
В подъезде поднялась пальба, которая вскоре прекратилась так же неожиданно, как и началась.
"Сейчас вынесут трупы", - предположил Сидор, уперев небритый подбородок в древко метлы.
Темные личности с закутанными шарфами лицами вынесли три трупа в кожаных куртках и за руки, за ноги побросали их в мусорные ящики.
Наиболее темная личность подбежала к дворнику Сидору, сняла черные очки и деловито доложила:
– Все в порядке, шеф! Какие будут указания?
– Отдыхайте, дети мои. Мафия бессмертна!
Дворник Сидор продолжил подметать грязный колодец двора. Когда-то в детстве он думал, что будет жить вечно.
И тут из подъезда вышел Дюша...
Глава следующая,
в которой Стрекозов помогает пионеру Максиму Иванову
Ленину горячо хотелось, чтобы ребята вырастали стойкими коммунистами. Бывало, шутит с каким-нибудь мальчиком, а потом спросит: "Не правда ли, ты будешь коммунистом?"
И видно, что хочется ему, чтобы паренек коммунистом рос.
Н. К. Крупская (из "Букваря")
– Все выше, и выше, и выше, и еще выше! - звонко пел пионер Максим Иванов, прыгая вверх по лестнице.
– Привет, Максим! - поздоровался Стрекозов, вышедший с ведром к мусоропроводу. - Как поживаешь?
– Прекрасно, дядя Стрекозов!
– И что же прекрасного? - поинтересовался литератор, вываливая содержимое ведра в мусоропровод. Со страшным грохотом мусор полетел вниз. Из вонючего нутра мусоропровода послышался отчаянный кошачий визг.
– Да все! - воскликнул пионер. - Я недавно стал переписываться с американским школьником. Укрепляю интернационализм между народами.
– Это правильно, - похвалил Стрекозов. - Новые поступления в значках имеются?
– А я их уже перестал собирать, надоело. Я теперь свою коллекцию значков меняю одному придурку на жвачку. А ее потом продаю. У гостиницы "Космос" значок, который вы мне подарили, тот, что с Ижорского завода, я обменял на доллар.
– Вот это круто, - восхитился Стрекозов. - Покажешь? А то среди них и фальшивые встречаются.
– Меня не проведешь! - усмехнулся пионер. - На долларах президент шершавый и волосики разноцветные есть. Мне вообще-то и эти доллары на фиг не нужны, я для отца собираю. Чтобы он из загранки что-нибудь полезное привез.
– Молодец! - протянул литератор.
Стрекозов хотел было под каким-нибудь предлогом отобрать у пионера валюту, но подумал, что это мелочь. Не стоит тратить силы на выманивание всего одного доллара. Вот если бы сотня...
– Как дела в школе?
– Сейчас готовимся к встрече XXVII съезда нашей Коммунистической партии. Репетируем привет от Пионерии.
– Он, кажется, еще нескоро будет, - неуверенно сказал Стрекозов, припоминая, что совсем недавно был XXVI съезд.
– Ага! Так надо все получше отрепетировать, чтобы слова от зубов отскакивали! Вот мы уже сейчас готовиться стали. У нас в школе проводится конкурс, кому приветствовать Генерального секретаря. Очень хотелось бы выиграть...
– Да зачем это тебе надо? - удивился Стрекозов. И тут же вспомнил рассказ Карамелькина о том, как он, Карамелькин, будучи пионером и отличником, тоже однажды вручал цветы на съезде КПСС. Один мужик из Президиума смачно расцеловал молодого Карамелькина, так всего обслюнявил, что бедного Карамелькина чуть не стошнило. Он потом неделю брезгливо отскабливался и не мог отмыться. Очень неприятные воспоминания оставил тот съезд у Карамелькина.
– Представь себе, - сказал Стрекозов, - подходит к тебе Генеральный секретарь и ну целовать взасос! Бр-р!
– Дядя Стрекозов, вы просто ничего не рубите в политике! Во-первых, там пионерам ценные подарки дарят. Во-вторых, в течение года хорошие оценки обеспечены! Попробуй, поставь двушник пионеру, который самому Генеральному секретарю цветы вручал!
– Ах, вот оно что! Теперь понял, - ответил Стрекозов.
– Правда, победить в этом конкурсе очень сложно. Надо тащить общественную нагрузку, учиться на "отлично" и иметь примерное поведение. На поздравление обычно из Совета Дружины берут, но там такие козлы!..
– Да, это конечно минус. Но раз целоваться с Генеральным секретарем тебя не устрашает, конкурс мы поможем выиграть. Можем о тебе статью написать как о пионере-герое. Ты клад, случайно, не находил?
– Пока нет. Но есть одно место на примете. Знаете, дядя Стрекозов, статья - это, конечно, хорошо, только никто вашу статью читать не будет. У нас в классе газет не читают!
– А ты возьми сотню газет и ходи всем показывай! Во, говори, про меня статья!
– Я решил, что самое лучшее на сборе металлолома выехать, - заметил Максим Иванов.
– Тоже хорошая идея, - одобрил Стрекозов. - Я знаю один завод, там до фига разных железок во дворе свалено. Мы интервью брали у начальника цеха. Металлолома этого там завались, надо только место знать в заборе. Если хочешь, я тебе покажу.
– Правда? - обрадовался Максим. - Это было бы круто!
– Ясное дело. Главное, сторожу на глаза не попадаться, он тебе уши оборвет. Сторож, как ты сам наверное знаешь, не любит, когда что-то с завода уносят, даже если это что-то лежит без дела вот уже года три и никому на фиг не нужно.
– Класс! - восхищался пионер. - Я попозже приду, вы мне план нарисуете, чтобы не откладывать резину в долгий ящик...
– Заходи, конечно, - пригласил Стрекозов. - Но план я тебе могу и сейчас нарисовать.
Стрекозов достал блокнот и на вырванном листе нарисовал пионеру, как пройти к заводу "Заветы Ильича" и где находится дыра в заборе.
Довольный Максим поблагодарил дядю Стрекозова и побежал к себе.
– Счастливец, - подумал Стрекозов. - Вырастет, сможет прочитать "Билла Штоффа" в полном объеме. А мы должны мучиться, переживать и работать в поте лица, не зная даже, чем наш роман закончится.
Стрекозов вздохнул и пошел домой придумывать очередную главу.
Глава следующая,
в которой Света собирается замуж
И поведала она королю и Мерлину, как однажды, еще когда была она девицею, она пошла доить коров, и там повстречался ей рыцарь горячий и почти силой лишил ее девственности.
Томас Мелори "Смерть Артура"
Как ни обидно, но в туалете человек проводит значительную часть своей жизни, особенно если туалет совмещен с ванной. Может быть поэтому, а может по причине совсем уж неведомой, все знакомые Дамкина и Стрекозова тщательно приукрашали двери этих заведений какими-нибудь значительными табличками, откуда только не снятыми.
У Карамелькина на туалете висела внушительная табличка: "Комиссия по контактам с общественнымм организациями", у Бронштейна - "Амбулатория", у Сократова - грустная "Не влезай - убьет!" и чуть ниже - "Посторонним вход воспрещен".
У литераторов Дамкина и Стрекозова раньше висела очень оптимистичная "Проверено, мин нет!", но потом они ее сняли и повесили попроще "Кабинет". Эту табличку Стрекозов украл в одной из редакций и сначала хотел подарить редактору Однодневному.
В самом сортире висели два ящика. На одном было написано "Для Стрекозова", и в нем лежали свежие стихи Дамкина, а в другом - с точностью наоборот. Стихи стоили друг друга, и редкий листок бумаги выходил обратно из этого "Кабинета". Но зато такая цензура всегда пропускала сквозь свое сито только действительно талантливые произведения!
Секретарша литераторов Света вышла из уборной со стопкой мятых листов в руках.
– Это просто возмутительно! - сказала она Дамкину и Стрекозову.
– Э! - воскликнул Дамкин. - Там же написано "Для Дамкина" и "Для Стрекозова"! Остальным читать нельзя! Следует пользоваться туалетной бумагой!
– Как будто у вас есть туалетная бумага!
– Бумаги у нас нет, - флегматично согласился Стрекозов. - Поскольку нет денег на бумагу...
– Бумаги нет, но это не повод, чтобы читать этот маразм! - Дамкин отобрал у секретарши листы. - Надо было просто использовать по назначению!
– Но это же пошлость!
– Где? - Дамкин взглянул на верхний листок и прочитал:
– Секретарша по имени Света
На кровати лежит не одета,
Ах, какая красивая эта
Обнаженная девушка Света!
– Или вот это, - воскликнула секретарша литераторов, помахав потрепанной салфеткой:
– В джинсах пепельного цвета
Рассекает вечность Света.
Сотни роз дарил я Свете!
Жаль, она теперь в декрете...
– Разве это пошлость? - удивился Дамкин. - Это сама жизнь.
– По-моему, очень вдохновенное и красивое четверостишие, - согласился Стрекозов.
– Как вы можете так жить? Вместо того, чтобы писать разные неприличности, искали бы лучше работу! У вас нет денег даже на хлеб.
– Что поделать, временные трудности, - Стрекозов потянулся за бубликом, который принесла секретарша. - Как-нибудь переживем.
– Я знаю, как вы переживете, - сказала Света. - Будете сидеть и ничего не делать, пока кто-нибудь пожрать не принесет.
– Вот что значит выдержка! - поддержал Свету Дамкин.
– Тунеядство, а не выдержка! - возмутилась секретарша. - Если у вас нет денег, пошли бы мешки грузить на вокзале.
– Как только мы пойдем грузить мешки, мы тут же станем пролетариатом и перестанем писать, - отверг это предложение Дамкин. - А настоящие литераторы должны быть деклассированным элементом и жить только на то, что заработают своим ремеслом.
– Нет, так дальше жить с вами нельзя!
– Да брось ты, Светка, что случилось? Тебе с нами плохо?
– В общем-то, мне было с вами очень весело, - признала Света. - Но всему хорошему на свете приходит конец... Я вас бросаю...
– Света, - оторопел Дамкин, - А как же Шнобелевская премия, белый "Мерседес", поездка в Париж? Как же мы без тебя погуляем по Елисеевским магазинам?
– Я уже не верю в это, Дамкин, - сердито отрезала Света.
– А зря, надо верить! - доверительно сказал Стрекозов. - Не переживай, все будет очень хорошо и даже еще лучше. Надо только немного потерпеть.
– Нет, ребята, - Света достала зеркальце с помадой и начала красить и без того яркие губки. - Я ухожу.
– Насовсем? - Дамкин сел, чтобы не упасть. - И больше никогда...
– Ну, почему же никогда! Я буду иногда с вами встречаться, или вы будете ходить к нам в гости.
– К кому это "к нам"?
– Ко мне и моему мужу. Через неделю я выхожу замуж.
Литераторы молча уставились на свою секретаршу, как великие немые комики Великого Немого кино. Прошла тягостная минута...
– Ты что, с дуба рухнула?
– Нет, не рухнула! И не с дуба! - обиделась Света.
– Ты только не обижайся, - попросил Дамкин. - Этим летом с секретаршами прямо проблемы... У редактора Однодневного секретарша Люся без разрешения улетела на Сахалин и прямо под венец. Стихийное бедствие какое-то!
– Слушай, я что-то ничего не понимаю! Какой еще замуж? - никак не мог осознать Стрекозов. - Какой еще муж, кроме меня или Дамкина?
– Муж необыкновенный! - сказала Света жизнерадостно. - Красивый, мужественный, добрый, богатый! Он тоже литератор. Я еле-еле отпросилась у него с вами попрощаться...
– Ладно бы ты выходила замуж за прокурора. Что у нас в доме, литераторов не хватает!
– Так это же хороший, признанный литератор! У него скоро роман выходит. На производственную тему, но очень интересный!
– И кто он такой?
– Его фамилия Торчков, - Света опустила глаза.
– Что?! - у Дамкина и Стрекозова на два дюйма отвисли челюсти. Могли бы отвиснуть и на три, но больше не получалось. - В своем ли ты уме? Это же самый большой урод, с которым мы сталкивались! Да мы вот сейчас возьмем вилку, да без ножа его зарежем!
Дамкин обессиленно сполз с дивана, ничто уже не держало его в этой жизни. Стрекозов охватил голову руками и завопил:
– Торчков!
– Да, - повторила Света.
– И ты будешь носить фамилию Торчкова, - прошептал Стрекозов, закатывая глаза и делая вид, что теряет сознание.
Дамкин всхлипнул. Стенающий Стрекозов повалился на Дамкина, и вместе они упали на пол.
– Да ладно вам, не переживайте, - Света тоже шмыгнула носом, а потом неожиданно улыбнулась. - Я пошутила!
– Пошутила? - воскликнули литераторы, и лица их тут же просветлели. Какие мрачные у тебя шуточки! Да от таких шуток можно очнуться в морге. Разрыв селезенки получить!
– Слушай, Дамкин, - предположил Стрекозов. - А что бы ты сказал, если бы очнулся в морге? Представляешь, горы обнаженных трупов...
– Ну... - задумался Дамкин. - Я бы подумал, что попал на нудистский пляж... Светочка, а что это ты так шутишь ни с того, ни с сего?
– Ага! Я секретарша у литераторов, которые ничего не пишут, только пиво пьют! Мне даже стыдно становится...
– Это мы-то ничего не пишем? Да ты что? А это ты видела?!
Друзья бросились бегать по комнате с возгласами: "Где же она? Ты куда ее положил? Я видел ее недавно здесь!"
Наконец поиски увенчались успехом. В руках у Дамкина оказалась папка с толстой рукописью.
– Вот, смотри какой толстый роман! Это "Последние похождения Билла Штоффа" - третья, заключительная часть нашей эпопеи! Мы с Дамкиным уже три дня не разгибаясь работаем, в поте лица, как негры в Южной Родезии, а тут приходишь ты и собираешься замуж за какого-то идиота! Вот, смотри! Как только ты его перепечатаешь, роман можно будет носить по редакциям!
– Как? - удивлялась Света, листая исписанные корявым почерком страницы. - И когда вы успели?
– Недавно был творческий подъем, - скромно потупились литераторы.
– Дамкин, ты самое светлое пятно в моей жизни! - выдохнула Света.
– А я, значит, твое самое темное? - обиженно спросил Стрекозов.
– Ой, мальчики! Не смотря на то, что вы такие поросята, как же я вас все-таки люблю! - вскричала Света и бросилась обнимать авторов "Билла Штоффа".
Глава следующая
Без названия
...90 % населения Франции мечтают быть похожими на Дмитрия Шагина. Желая вернуть себе утраченную популярность, такие известные в прошлом актеры, как Жан Луи Барро и Жан Поль Бельмондо отрастили бороды лопатой и подолгу лежат неподвижно, часто употребляя жирную пищу и пиво.
В. Шинкарев "Папуас из Гондураса"
На следующий день Света принесла четыре перепечатанных под копирку экземпляра романа. Она была в полном восторге.
– Потрясающе веселая книжка! Очень, очень здорово! Лучше, чем в первых двух частях.
– Еще бы! - гордо ответил Дамкин. - Мастерство...
– Литераторы! А вы, действительно, можете когда-нибудь получить Нобелевскую премию по литературе?
– По литературе? - переспросил Стрекозов. - Конечно, получим. А если у учредителей Нобелевской премии совсем крыша поедет, то и по химии тоже!
– Вы все смеетесь! А роман, действительно, получился классный! Какие там главы! Обалдеть! Особенно глава, в которой Билл Штофф помирился с Костлявым Джеком, и они вместе ограбили почтовый дилижанс, а потом скрывались от разозленного шерифа в каньоне Ужасных Видений, варили борщ из кактусов и читали мешки с письмами. Это просто умора! Я не могла печатать! Во мне даже каждая запятая вызывала смех!
– Очень хорошо, что тебе понравилось. Чувствуется хороший вкус, похвалил девушку Стрекозов.
– Слушайте, а почему Билл Штофф в конце погибает? Я так плакала... Вы его потом воскресите, как Шерлока Холмса?
– Зачем? - пожал плечами Дамкин. - Это окончание книги.
– Но еще столько можно понаписать! Например, через пару недель кто-то опять ограбит банк Толстого Сэма, и окажется, что это снова Черный Билл!
– Любая тема хороша до тех пор, пока она не изжила себя, - заметил Дамкин.
– Как говорят японцы, - добавил Стрекозов, - хорошего должно быть мало.
– Как жалко!
– Каждый уважающий себя литератор должен написать трилогию, наставительно произнес Дамкин. - На третьей книжке о Билле Штоффе мы и остановимся!
– "Билл Штофф" так всем полюбился, многие знают его близко к тексту. А вы его взяли и убили! Это просто нечестно!
– Пусть читают и перечитывают. Кроме последней главы он везде живой.
– Все равно, нельзя так поступать с любимым героем! - продолжала отстаивать свою точку зрения секретарша. - Это живодерство какое-то!
– Стрекозов, ты - живодер! - воскликнул Дамкин, похлопав соавтора по плечу.
– Ты тоже, - отозвался соавтор.
– Я думала, что этот роман будет вечен... - печально молвила Света.
– Что поделать, вечность не для нас, - философски молвил Дамкин. Наша жизнь, как короткая повесть, в которой хватает места только для обломов...
– А что же будет потом?
– Потом? - Стрекозов улыбнулся. - Потом будет другой роман. Не о Билле Штоффе. Главное, чтобы он был лучше...
Глава следующая,
в которой литераторы заходят к художнику Бронштейну на кладбище
С той поры боялись разбойники в дом возвращаться, а четырем бременским музыкантам там так понравилось, что и уходить не захотелось.
Братья Гримм "Бременские музыканты"
Вдумчиво внимательный читатель конечно помнит, что художник Бронштейн работал сторожем на кладбище. Интересное место - кладбище. Ходишь меж надгробий и сами собой навеваются мысли о Вечности и о своем месте в этой Вечности. "Все там будем", - заметил мудрец и не ошибся, хотя и не сказал ничего нового.
В те дни, когда на кладбище никого не хоронят, там еще лучше, чем во все остальные дни недели.
В десять часов утра Дамкин и Стрекозов вошли через готические ворота из темно-красного кирпича на кладбище и пошли мимо могилок к сторожке Бронштейна. На некоторых могилках красовались огромные венки, на других стояли скромные засохшие букетики. По мере продвижения литераторов места захоронения попадались все более бедные и заброшенные. Создавалось впечатление, что даже после смерти есть перспективные, "нужные" покойники, а есть "неудачники". Когда выпадало время, художник Бронштейн ухаживал за могилками "неудачников", выдергивал траву и красил невысокие заборчики. Он знал наизусть все фамилии, означенные на надгробиях, и все эпитафии.
Литераторам нравилась лужайка на самом краю кладбища в тени кирпичной стены, отделяющей кладбище от всего остального мира. Почему-то на этой лужайке никого не хоронили. Может, какой-нибудь богач-долгожитель купил себе заранее это место и берег до своей долгожданной смерти. А может, под тонким слоем почвы лежали залежи гранита, не дающие выкопать приличную яму. Этого литераторы не знали. Но лужайка была очень уютной, зеленела весенней травкой и ярко цвела одуванчиками. И когда соавторы не заставали художника дома, они устраивались на травке, чтобы потворить в тишине на лоне природы. На кладбище хорошо писалось, почти как в деревне у деда Пахома.
Соавторы прошли мимо заброшенных могилок и по неприметной тропинке углубились в заросли кустарника. Тут-то, под вековым вязом, и находилась мастерская Бронштейна.
Это было помещение складского типа, возле которого стоял десяток ящиков с пустыми бутылками. Хотя сторожка Бронштейна не была приемным пунктом стеклотары, эти ящики оказались здесь не случайно. Каждый вечер за кладбищенскими стенами собирались местные алкоголики. Вместо того, чтобы их гонять, как это сделал бы любой другой сторож (а для чего еще на кладбище нужны сторожа?), у Бронштейна существовала с пьяницами договоренность о мирном сосуществовании. Бронштейн их не выгонял, а алкоголики со своей стороны не шумели и всю пустую посуду сносили в его ящики. На сданные бутылки художник покупал акварель и кисти.
Еще издалека литераторы услышали, что в сторожке кто-то старательно стучит по барабаном, постоянно сбиваясь с ритма. По мере приближения соавторов к жилью Бронштейна, грохот был слышен все сильнее.
– Похоже, "Левый рейс" вернулся, - предположил Стрекозов.
– Бедный Бронштейн, - посочувствовал Дамкин. - Опять у него в сторожке будет бардак!
В одном из запыленных окошек маячила мечтательная физиономия Бронштейна, который задумчиво стоял перед полотном картины и время от времени большой кистью притрагивался к своему произведению, делал шаг назад и то одобрительно кивал головой, то отрицательно ею покачивал. В момент творчества художника лучше было не отвлекать. Литераторы не стали стучать в окно, хотя Стрекозову было страшно интересно, над какой картиной сейчас работает Бронштейн. Художник мог рисовать что угодно - от слона до таракана, от подъемного крана до пепельницы.
В небольшой комнатке, которая служила художнику прихожей, литераторы обнаружили басиста рок-группы "Левый рейс". Он сидел в одних красных сатиновых трусах за ударной установкой и подбирал какой-то медленный ритм. Стуча в бочку ногой, музыкант изредка ударял палочками по какому-нибудь из барабанов, все остальное время размахивая в стороны руками, словно разминая мышцы.
– Здравствуй, Витя! - молвил Дамкин.
– О! Привет, литераторы! - отозвался басист.
– Ты что, переквалифицируешься в ударники? - поинтересовался Стрекозов, пожимая руку рокера.
– Почему переквалифицируюсь? Я - мультиинструменталист, - важно сообщил басист. - Я на чем угодно могу играть!
– Слова-то какие! - восхитился Стрекозов. - Мульти кто?
– Ого! - воскликнул Дамкин восхищенно.
За спиной у басиста Вити висела еще неизвестная литераторам картина Бронштейна, узнаваемая по его манере письма: художник никогда не жалел для своих друзей самых ярких красок. Картина изображала легендарную рок-группу "Левый рейс" в виде четырехглавого дракона. Из одного жирного туловища, облаченного в потертые и залатанные джинсы с торчащими из карманов бутылками, росли четыре головы музыкантов. Бронштейн с присущим ему мастерством сумел передать простодушие и душевность бородатого басиста Вити, настороженность и умный вид очкастого ударника Игоря, загадочность и внушительную задумчивость Паши, который очень любил играть на саксофоне, кларнете, флейте и пивной банке, заполненной рисом, а также абсолютный, вселенский пофигизм гитариста Олега. У Олега в зубах была зажата его излюбленная папироса "Беломора". В руках это четырехголовое чудовище держало огромную двенадцатиструнную гитару, изображая на ней когтистыми пальцами самый классный аккорд ми-минор.
– Крутота!!! - зачарованно произнесли литераторы, разинув рты.
– Дык! - важно поддакнул Витя, сияя от счастья, как будто это он нарисовал этого монстра.
Наконец, литераторы оторвались от созерцания красочного полотна и, пройдя мимо скопления пустых бутылок, начиная от простеньких пивных и кончая двумя пузатыми бутылками из-под "Наполеона", плюхнулись на надувные матрасы, которых в сторожке Бронштейна было штук пять. На них обычно спали гости, а сам художник спал на полуразвалившемся облезлом диванчике без ножек, который когда-то нашел на свалке его друг доктор Сачков.
– Рано вы сегодня встали, однако, - молвил Витя, снова ухватившись за барабанные палочки.
– Кто рано встает, тому даже мент нальет, - кротко молвил Дамкин. Давно Бронштейн рисует?
– Часа полтора...
– Значит, скоро освободится.
Когда приходило вдохновение, Бронштейн рисовал быстро. Если картину нельзя написать за два часа, говорил он, то о ней вообще лучше забыть!
– А вы давно вернулись? - поинтересовался Стрекозов.
– Вчера, - Витя пробежался палочками по барабанам, стараясь не пропустить ни одного и ударить даже по самому маленькому.
Дамкин зажмурился и поковырял пальцем в ухе. Ударник из мультиинструменталиста Вити был, откровенно говоря, хреновый. На бас-гитаре и на контрабасе Витя, действительно, играл замечательно, а вот во всем остальном подкачал. Он же был и солистом "Левого рейса". Одновременно играть на басу и вести вокальную партию у него обычно получалось плохо, Витя постоянно сбивался, за что остальные музыканты его ругали и по нехорошему обзывали. Кроме этого, басист имел плохую память и постоянно забывал слова. "Левый рейс" спасался тем, что на концертах перед Витей ставили небольшой пюпитр, на который клали листы бумаги с отпечатанными на машинке текстами песен.
– Как там в Крыму, не холодно?
– Нет, в Крыму - кайф! Смотри, как я загорел! - Витя обнажил задницу и продемонстрировал литераторам разницу между загорелым телом и белым местом. - А вы наши телеграммы получили?
– Получили. Но я так и не понял, неужели вам было жалко купить для меня пару ящиков апельсинов? Можно подумать, что вы там мало зарабатывали.
– Да ну! Мы зарабатывали, как слоны на ярмарке! Деньги так и сыпались в шляпу нашего гитариста. По два концерта в день играли!
– И чего же вы оттуда уехали? К вам вроде Дюша собирался...
– Он нас и увез, - ответил музыкант. - Дюша теперь у нас технический руководитель. Продюсер, как на диком, капиталистическом Западе. Он нас на одну бесплатную студию подписал, с завтрашнего дня будем новый альбом записывать.
– Что ты говоришь! Неужели мы наконец-то дождемся вашего альбома! И как он будет называться?
– "Без дураков", - с дурацкой улыбкой ответил басист. - Мы, кстати, будем играть со Шлезинским. Достали меня эти уроды, постоянно шпуняют за то, что я слов не помню! Пусть теперь Шлезинского достают!
– Это круто! - оценил Дамкин. - "Левый рейс" и Шлезинский, на мой взгляд, легко затмят "Битлз" и "Роллинг Стоунз" вместе взятые. А где эти уроды, которые тебя так достали?
