Павел Николаевич Асс
      Д Ы К
      или
      Как московские митьки достали питерских
      Роман
      без рисунков А.Флоренского
      Сестренке моей
      Галине Николаевне
      посвящаю...
      ОТ АВТОРА
      Рассматривайте этот роман, как вашей душе угодно - плагиат, подражание или пародия - мне ваше мнение до лампочки! А вообще, я веселился от души, когда его писал, чего и вам желаю, если будете его читать.
      Предисловие
      Кто сказал, что в Москве нет митьков? Есть, елки-палки, есть! Иначе пусть из меня сделают котлету в мажорном ресторане "Прага". Ну, конечно, наши митьки весьма отличаются от питерских. Дык, ведь тельняшек в Москве нет! Не морской город Москва, однако! Ботинок фирмы "Скороход" тоже не носим. Валенки больше в почете, али галоши. Но дело-то не в них!..
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ...90 % населения Франции мечтают
      быть похожими на Дмитрия Шагина. Желая
      вернуть себе утраченную популярность,
      такие известные в прошлом актеры, как
      Жан Луи Барро и Жан Поль Бельмондо
      отрастили бороды лопатой и подолгу
      лежат неподвижно, часто употребляя
      жирную пищу и пиво.
      В.Шинкарев "Папуас из Гондураса"
      Прощай, потому что в этом мире так
      трудно встретиться...
      Н.Бегемотов "Искушение изменить мир"
      Мне всегда кажется, что я работаю
      больше, чем следует. Это не значит, что
      я отлыниваю от работы, боже упаси!
      Работа мне нравится. Она меня
      зачаровывает. Я способен сидеть и
      смотреть на нее часами...
      Дж.К.Джером
      "Трое в лодке не считая собаки"
      И это у нас есть.
      А.В.Однодушный
      Глава первая,
      О том, как от Фтородентова ушла жена
      ...к нам едет ревизор.
      Н.В.Гоголь "Мертвые души"
      Настенька Фтородентова возвращалась из командировки в самом прекрасном настроении. Сидя в такси от аэропорта до дома, она напевала себе под нос песенку БГ, смотрела из окна на родной город, по которому успела соскучиться и вспоминала своего хотя и непутевого, но все же любимого мужа. Подкатив к дому, Настенька сунула ухмыляющемуся шоферу пять рублей и, прихватив спортивную сумку с надписью "SPORT", легко взбежала по лестнице на четвертый этаж. На подоконнике четвертого этажа лежал здоровый кот Мурзик. Щуря сонные глазки, кот ласково посмотрел на Настеньку и лениво зевнул.
      - Привет, котяра! - поздоровалась Настенька, потрепав Мурзика по мохнатой голове, отчего тот немедленно замурлыкал. - Как тут без меня дела?
      Кот еще раз зевнул, как бы давая понять, что он не знает как у кого, а у него самого дела идут как нельзя лучше.
      Настенька достала из сумки ключи, отворила дверь, вошла и... замерла на пороге. В квартире, однако, был форменный бардак. Весь пол был усеян окурками, мебель передвинута так, что черт ногу сломил бы, если бы появился здесь в этот момент. Шкаф, например, стоял на боку, его полированная створка, украшенная свежей царапиной, была открыта и оттуда высовывалась кипа грязного белья. В добавок ко всему в квартире пахло чем-то затхлым, то ли перестоявшей квашеной капустой, то ли портвейном, пролитым на пол, а может и тем и другим.
      Первой мыслью остолбеневшей хозяйки было "А не побывали ли у нас гости из комитета Государственной Безопасности?" Впрочем, времена были не те, в смысле не тридцать седьмой год, и Настенька быстро осознала свою ошибку. Но гости в квартире все-таки явно побывали. Их следы были не только на полу, но и на стенах, и даже на потолке была заботливо приложена чья-то жирная рука.
      - Василий! - голосом, полным муки, закричала Настенька, взывая к своему мужу.
      Над диваном поднялась всколоченная голова, украшенная рыжей бородой.
      - А-а-а!!! - радостно закричала голова. - Сестренка моя, Настенька!
      Голова слезла с дивана, дополнившись неожиданно длинным телом и, растопырив руки, двинулась к Настеньке с явным намерением обнять дорогое для обладателя головы существо.
      Настенька ловко уклонилась от объятий.
      - Что это, Вася? - спросила она, показывая на бардак.
      - Овсянка, сэр, - по обыкновению ответил Василий, все еще пытаясь обнять горячо любимую жену.
      - А где телевизор? - закричала жена, и на ее глазах появились крупные слезинки.
      Василий осмотрелся по сторонам и заметил, что телевизора действительно нет. Куда он делся, Фтородентов, хоть убей, не знал.
      - Настенька, - жалобно протянул он, давая понять, что телевизор им был не так уж и нужен, ведь они так любили друг друга. Сестренка моя... Ведь ты сестренка мне? - спросил он и, убедившись, что это в самом деле сестренка, добавил, Сестреночка...
      - Да... - Настенька прошлась по комнате, разглядывая неприличные надписи на стенах и вдруг взгляд ее упал на нечто, лежащее на полу.
      - Что это, Вася? - опять спросила она, теперь уже более грозным голосом, хотя по щекам алмазами текли слезы.
      Фтородентов взглянул и понял, что пахнет скандалом.
      - А-а-а... - проговорил он. - Дык, елы-палы, это ж Антоныч оттягивался...
      - Какой Антоныч? - вскричала Настя. - У меня в квартире валяются женские трусы, а он мне рассказывает про какого-то Антоныча!
      - Настенька, сестренка моя...
      - Сто раз уже слышала! Значит Антоныч твой привел бабу, а ты сидел и смотрел? Или он и тебе привел кого? Я тебя спрашиваю!
      - Дык, елы-палы...
      - Нет, это переходит все границы! - Настенька металась по комнате, Василий понуро сидел на диване и разглядывал носы своих штиблет. Один из носов был порван и оттуда торчал грязный палец, которым Фтородентов изредка шевелил.
      - Непростая это работа, - сказал он вдруг, - иметь мужа-митька, однако...
      Видимо, он хотел успокоить расстроенную супругу, но последняя фраза ее просто взбесила. Она схватила вышеупомянутый предмет женского туалета и сравнивая Василия с разными неприятными для митька животными, начала гонять его по комнате.
      - Дык! - негодовал Фтородентов, убегая от разбушевавшейся половины. - А ведь это ты, Мирон, Павла убил...
      Наконец, разгневанная Настенька перестала бегать за мужем (а тот присел в коридоре на корточки и причитал в лучших митьковских традициях: "умирает брат Митька..."), отдышалась и сказала:
      - Вот что. Я с тобой развожусь. Достал ты меня.
      - Настенька, сестренка моя...
      - Вон!!! - закричала сестренка. - Прочь из моего дома.
      Настенька опять вскочила и погнала мужа прочь из квартиры. Дверь закрылась перед носом страдающего Фтородентова. Затем опять приоткрылась и настенькина рука выбросила спортивную сумку с надписью "SPORT" и кое-какими вещичками Василия. И снова захлопнулась. Фтородентов опустил бородатую голову.
      - Однако, - тихо молвил он. - А ведь это был и мой дом. Однако...
      Фтородентов, качая головой, начал спускаться по лестнице. Узрев на подоконнике все также лениво оттягивающегося Мурзика, Василий остановился и угрюмо призадумался.
      - Эх, кот, - сказал он. - Однако, ушла от меня жена. Шибко сердится.
      Мурзик с готовностью распушил усы и мурлыкнул.
      - Да, - подтвердил Василий. - Не она, конечно, ушла. Меня выгнала... сестренка моя...
      Кот потянулся и сыто зевнул. Фтородентов хмуро протянул к нему руку и взял животное за шиворот.
      - Хм, а ведь это ты, Мирон, того...
      Мурзик лениво задергал ногами и противно мяукнул.
      - Мирон ты, или нет? - спросил Фтородентов. - Шибко толстый котяра. Свинья свиньей. Митьком хочешь быть? Будешь. Вот снесу тебя к Антонычу, окрестим Мироном, и будешь митьком. Дык...
      Решив таким образом судьбу бедного Мурзика, Василий открыл сумку, выбросил оттуда штаны и свитер, засунул внутрь недовольно мяукающего кота и пошел вниз, прочь из дома, где его уже никто не любил.
      Глава вторая,
      Крещение Мирона
      Вы ошиблись, прекрасная леди -
      Можно жить на земле и без вас.
      Саша Черный
      Добравшись до котельной, где по митьковскому обыкновению работал Антоныч, Фтородентов постучал в закрытую дверь.
      - Дык? - спросил изнутри хриплый пропитый голос.
      - Елы-палы, - ответил Василий ("Мяу," - проорал Мурзик. Не хотел, наверно, креститься. Тоже мне, атеист!) и дверь зашуршала замком.
      - М-м-м... - замычал бородатый мужик, открывший скрипучую дверь. - Братишка! Василь Федорыч! Родненький ты мой! Василечичек!
      - А-а-а! - обрадовался Фтородентов. - Сергунчик!
      Братишки обнялись. Долго сжимая друг друга в объятиях, они орали на всю котельную "Дык! Елы-палы! Все мы под колпаком у Мюллера!", изощрялись в цитировании самых подходящих для момента фильмов.
      - Однако, - наконец успокоившись немного, сказал Василий. - Вот тут животинку принес, христианская душа, а не православный!
      - Где?
      Василий похлопал по сумке, Мурзик вытащил голову и мрачно глянул на братишку митька.
      - Класс! - восхитился Сергей. - Прям тигра! Антоныч! Глянь глазом!
      - Дык... - из темноты, шаркая одетыми на босу ногу галошами, вышел Антоныч, как и все бородатый, в телогрейке на голое тело и синих в горошек трусах.
      Посасывая короткую трубочку и выпуская время от времени изо рта дым, Антоныч молча взял кота за шкирман, поднял к свету, осмотрел. Во время его махинаций митьки стояли затаив дыхание, ожидая, что скажет самый крупный авторитет по котам.
      - Ничо котяра, - удовлетворенный осмотром, заявил, наконец, Антоныч. - Хоть в суп...
      - Окрестить бы христианску душу, - сказал Фтородентов.
      - Эт можно, - Антоныч прошел к котлу и сунул кота в воду. - Как назовем?
      - Мироном.
      - А, ведь это ты, Мирон, Павла убил, - хором сказали Антоныч и Серега. - Дык, елы-палы!
      Кот барахтался в воде и истошно орал благим матом.
      - Эк орет-то, - добродушный Антоныч сунул кота поглубже. - Во имя отца, сына и святаго духа нарекаем тебя, однако, Мироном Васильевичем.
      Вынув одуревшего от ужаса кота, Антоныч встряхнул его и посадил на горячую трубу.
      - Почему Васильевичем? - спросил Вася.
      - Братишка он нам, - объяснил Антоныч, почесывая спину. Однако, недурно бы отметить... Елы-палы...
      - Оппаньки! - сказал Фтородентов. - Дык, ведь меня, однако, жена ушла. Денег нет!
      - Не в деньгах счастье, - мудро изрек Антоныч, - Серега, доставай.
      Серега бросился вглубь котельной и вытащил оттуда рюкзак с портвейном.
      - Слава труду! - сказал Антоныч, откупоривая первую бутылку.
      Пока братишки отмечали крещение новоявленного митька, Мирон пригрелся на батарее, облизал себя с ног до головы и задремал. Судя по всему, смирился со своей теперь уже нелегкой митьковской судьбой.
      Глава третья,
      Как Фтородентов попал под машину, и что из этого вышло
      Я снова у вас в гостях,
      Вы молоды также, ребята,
      И снова портвейн на столе,
      Как в семьдесят пятом...
      "Урфин Джюс"
      На следующее утро Фтородентов проснулся от сильного грохота. Громыхал голодный Мирон, гоняясь по котельной за огромной крысой. С голодухи в Мироне, видимо, проснулся боевой дух предков, он дико орал, прыгал, ронял лопаты, ящики, бутылки из-под портвейна.
      - Скотина! - заорал проснувшийся Антоныч. - Всю посуду поколотишь, чтоб тебе сдохнуть на помойке!
      - Замуровали демоны! - немедленно отозвался Василий.
      Мирон словил крысу, откусил ей голову и, жадно урча, начал пожирать.
      - Однако, молодец, - похвалил Антоныч. - Шибко до-фига крыс развелось, авось с голоду не умрет...
      - Дык, - сказал Фтородентов, гордый за своего кота.
      - Елы-палы, - завершил разговор Антоныч. - Однако, Сергунчик-то спит, родимый... Бутылочки бы в магазинушку отнесть, еще ба купить чо выпить...
      - Дык, - Фтородентов почесал лохматую голову. - Это было бы в кайф.
      Они растолкали ничего не понимающего сонного Серегу, вручили ему в руки васину спортивную сумку, набив ее предварительно бутылками. Серега долго не понимал, чего от него хотят, а когда понял, заахал:
      - А-а-а... Они, значит, оттягиваться здесь будут, лежать на топчане (топчана, кстати, в котельной не было), плевать в потолок, а браток Сереженька по грязным улицам да в урловый магазин... Шибко несправедливо! Это этот, как его, волюнтаризм!
      - Попрошу в моем доме не выражаться! - воскликнул Антоныч, сидя на стуле с тремя ножками.
      - А чо я сказал-то? - по сценарию завопил Серега. - Чо я сказал?
      - Дык, это, так уж и быть, - сказал Фтородентов. - Давай я схожу.
      - От настоящий браток! - возрадовались Антоныч и Серега, причем при этом Антоныч плюхнулся на раскладушку и начал бить себя по голому пузу, а Серега сплясал некое подобие лезгинки, вызвав изумление у оттягивающегося Мирона.
      Василий, подхватив сумку, вышел на освещенную солнцем улицу, зажмурился и радостно зашагал в магазин.
      Не успев пройти и двадцати шагов, он был самым непредвиденным образом остановлен. Визг тормозов, полет на грязную дорогу и чей-то злобный крик:
      - Холера тебя забери! Куда ж ты, козел, под колеса лезешь?
      Василий, лежа на асфальте, обнаружил перед собой старенький облезлый "Запорожец", из которого неторопливо вылезал весьма толстый чувак с трехнедельной щетиной на лоснящейся морде, в клетчатой кепке и залатанной тельняшке.
      - А-а-а!!! - заорал на всякий случай Фтородентов. - Ведь это ты, Мирон, Павла убил!
      На крик из котельной выскочили Антоныч и Серега, изумленные при виде валяющегося на дороге Василия и толстого незнакомца, который тоже оживился и начал выкрикивать что-то типа "Дык! Как же так, братишка..."
      - А-а-а!!! - заорал в свою очередь Антоныч. - Елы-палы! дык это же Сидор! Сидорчик! Сидорушка!
      И бросился обниматься.
      - Антоныч! - обрадовался толстяк. - Холера меня забери! Чтоб я сдох от такой жизни! Будь проклят тот час, когда я сел за баранку этого пылесоса!
      После долгих переживаний и радостных цитирований разных идиотских фильмов, братишки-митьки собрались, наконец-то, в котельной. У Сидора в машине оказался ящик "Каберне", которое тут же разлили в оловянные кружки.
      - Дык, ты куда направляешься? - поинтересовался Антоныч. - Я смотрю, обмажорился совсем, машину купил...
      - Не купил, - помотал головой Сидор. - У армянина одного, Хачика, в очко выиграл.
      Сидор снял кепку, оказавшись совершенно лысым, протер лысину ладонью и опрокинул стакан.
      - А еду, однако, в Питер.
      - Зачем?
      - Дык...
      Сидор не торопясь вытащил из запазухи помятые листы какой-то книги. Старая промасленная ксерокопия возвещала о том, что это роман В.Шинкарева "Папуас из Гондураса".
      - Митьки в Ленинграде, однако, совсем зазнались. Такое пишут, как будто кроме них и нет больше нигде митьков. Еду вот к этому Шинкареву, да еще и к Шагину Митрию, покажу им свою книжечку.
      - А где ж твоя книжка?
      - Дык, в машине, в багажнике. Все восемь томов.
      Антоныч призадумался. Фтородентов и Серега, откупоривали очередные бутылки "Каберне", весело перекликались своими "Дык, елы-палами" и разливали жидкость по кружкам.
      - А чо! - сказал Антоныч. - Однако, пообщаться с питерскими митьками шибко в кайф. Не поехать ли нам с тобой?
      - А-а-а!!! - возрадовался Сидор. - О, класс!!!
      - А-а-а!!! - закричали, прыгая по котельной, Василий и Серега. Мирон, обожравшийся мышами, лениво поднимал уши, приоткрывал левый глаз и зевал. "И чего суетятся, - думал он. - Будто неделю не кушали... Дык, елы-палы..."
      Глава четвертая,
      Что в это время творилось на Папуа
      Спаси меня, о Боже правый
      От бабы злобной и лукавой.
      "Тысяча и одна ночь"
      Случилось так, что однажды один московский митек ненавязчиво изобрел машину для перемещений во времени и в пространстве. Правда, во времени можно было путешествовать только в прошлое, но и это уже хорошо. Ленивый от природы митек свое изобретение никуда не понес, хвастаться не стал. И пользовались машиной втихаря сам митек и его друзья митьки.
      Собрались они как-то в комнате коммунальной квартиры, где жил изобретатель (кстати его звали как и Шагина, Дмитрием, правда фамилия была не Шагин, а Преображенский). за окном стоял лютый мороз, по радио передавали шибко красивые сообщения о наших успехах в сельском хозяйстве, до того красивые, что даже не верилось. Братишки лежали на раскладушках, пили пиво и думали. Недавно вернувшийся из средних веков Сидор Федоров мрачно курил "Беломор" и, поблескивая лысиной, вертел головой. Преображенский говорил:
      - Дык, плохо-то как в мире, что сейчас, что в средние века, что в древности. Шибко плохо. Нет нигде митьку покоя.
      - Ох, плохо... - тянули пиво митьки.
      Лампочка под потолком вспыхнула напоследок и перегорела.
      - Плохо... - подтвердил Митька, зажигая свечку. - Не будь я Преображенский, если не помрем мы от такой жизни.
      - Помрем... - вздыхали митьки, открывая о подоконник бутылки.
      - Елы-палы...
      Так продолжалось достаточно долго, пока митек Федя Стакан не придумал.
      - А-а-а!!! - заорал он. - Однако, ведь можно найти место на карте, где мирному человеку можно спокойно жить!
      Для начала нашли карту, а затем и место - остров Новая Гвинея, или Папуа, как обозвал его Преображенский и как мы будем называть его в дальнейшем, ибо там сейчас папуасское государство Папуа. Итак, остров Папуа, начало прошлого века.
      - Кайф! - сказал Митька.
      Так и поселились братишки-митьки на острове Папуа. Построили деревню Папуасовку, завели себе любовниц из местных аборигенок. Из-за любовниц и начались несчастья митьковской колонии. Поссорились, однако, Митька Преображенский и Федя Стакан. Друзья со школьной скамьи, великие идеологи московских митьков, а поссорились, как восьмиклассники. Не по-христиански. Правда, аборигенка была шибко красивая. Машенькой окрестил ее Митька. Любила Машенька Митьку. Аленушкой окрестил ее Федя. Любила Аленушка и Федю тоже. То к одному бегала, то к другому. Очень поссорились братки.
      Федя Стакан эмигрировал. В пяти километрах от Папуасовки он и ушедшие с ним братишки и сестренки построили деревню Большие Папуасы.
      В это утро Митька Преображенский сидел на плетеном стульчике на балкончике своего дома и рассматривал в подзорную трубу, как голые папуасовские женщины купаются в голубом заливе. "Класс!" - думал Митька и чесал пятку.
      На балкон вышел папуас Ваня с подносом. На подносе стояла литровая кружка пива и лежало письмо.
      - Утреннее пиво, - доложил невозмутимый Ваня. - И почта, сэр.
      - Не "сэр", а "браток". - лениво проговорил Митька, отрываясь от увлекательного зрелища. - Сколько тебя учить?
      С наслаждением проглотив кружку холодного пива, Преображенский взял письмо, распечатал и прочитал:
      "Милостивый государь!
      Поскольку вы не желаете выпускать сестренку мою Аленушку из своей мрачной деревни Папуасовки, жители моей деревни Большие Папуасы объявляют вам войну. Военные действия предлагаю начать сегодня в полдень.
      Если же вы отпустите вышеупомянутую сестренку Аленушку, которую вы по неграмотности называете Машенькой, то я вас прощу, и войну прекращу.
      С почтением, мэр Больших Папуасов Федя Стакан."
      - Ломы и крючки, - проговорил Митька. - Дык... Хозяйка где?
      - Спит, сэр.
      - Идиот. Сколько раз повторять?
      Преображенский встал и прошел в комнату. На тростниковой циновке спала Машенька. Митька с грустной улыбкой присел, подпер щеку рукой и задумался.
      Машенька действительно была прекрасна. Ее смуглое, почти европейское лицо с красными пухлыми губками и точеным носиком... Ее черные как смоль волосы... Ее высокая грудь... Нет, такую женщину Митька Преображенский не отдаст ни Феде Стакану, ни Дмитрию Шагину, ни самому Господу Богу.
      - Сестренка моя, Машенька... - прошептал Митька.
      Длинные ресницы дрогнули. Открылись огромные глаза, в которых так хотелось утонуть. При виде печального Митьки, Машенька улыбнулась, слегка обнажив белые зубки, и протянула к Преображенскому руки.
      - Братишка...
      Митька прильнул к любимой и не оборачиваясь крикнул папуасу Ване, который неподвижно стоял на балконе:
      - Иван!
      - О? - отозвался папуас.
      - Пошел вон, болван. Я буду читать утреннюю "Таймс". И фитилек-то притуши, коптит!
      Ваня привычно задернул шторы и спрыгнул с балкона.
      - Милая моя, - ласково шептал Митька. - Сестреночка... Огромные деревянные часы на стене громко отбили одиннадцать. До начала войны оставался час. Но было не до этого...
      Глава пятая,
      Война
      Пенсионеры в трамваях
      Говорят о звездной войне...
      Б.Гребенщиков
      - Братишки! Мужики! - вопил вождь Больших Папуасов Федя Стакан. - Дык, ведь я войну объявил Папуасовке, надо собрать народец!
      - Шибко в лом, - отвечал за всех Саша Валенков, главный министр Больших Папуасов. - Так кайфово лежать на солнышке...
      Остальным было лень даже говорить.
      - Сволочи! - страдал Федя. - Я за них, значит воевать буду, а они пригрелись гады у меня на груди...
      - Дык... - смущенно бубнил Саша. - Федюнчик, ты бы папуасов собрал с копьями и трубками ихними плювательными...
      - А-а-а!!! Погибну вот я один на войне! Гады!!!
      Обиделся Федя Стакан. Один пошел воевать.
      Он шел по песчанному берегу моря, кокосовые пальмы, как ивушки плакучие в России, клонились к самой воде, яркие попугаи орали что-то непотребное. На одной из пальм сидел папуас. Пытаясь дотянуться до кокосового ореха, он пыхтел, тужился и сопел, как паровоз.
      - Эй! - окликнул его Федя. - На дереве!
      - О!
      - Ты кто?
      - Мбангу.
      - Не крещеный, что ли?
      - Хрещеный, - ответил папуас и, не удержавшись на дереве, рухнул вниз, спугнув целую тучу попугаев.
      - А кем крещен, мною али в Папуасовке?
      - Тобою, - ответствовал Мбангу, с которым, как ни странно, ничего от падения не произошло. - И в Папуасовке. Три раза, однако, крестили.
      "Ловкий малый," - подумал Федя.
      - Пойдешь со мной, - решил он. - Воевать будем с Папуасовкой.
      - Нельзя мне, - сделав глупое лицо, сказал Мбангу. - У меня плоскостопие.
      - И ты... - махнул рукой Федя. - Никто меня не любит!
      Папуас долго смотрел вслед Феде, почесывая кучерявую голову, затем снова полез на дерево.
      Жаркое солнце встало в зенит. Полдень поливал остров лучами. Федя вынул из кармана белый платок и повязал его на голову. Потом подумал: "Э, пусть лучше умру от солнечного удара!" - и снял платок.
      - Вот умру я, умру я, похоронют меня... - тихо запел он, шагая в сторону Папуасовки. - И нихто не узнаит, где могилка моя...
      Феде было жалко себя.
      "Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас выскочут... Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету братишки Феденьки. Эх!"
      Федя услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову. Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке белый платок и, глядя под ноги, напевал "Вот умру я, умру..."
      Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на платок в руке Преображенского, заплакал от радости:
      - Митька! Друг!
      - Федька!
      Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше десяти лет.
      - Митька, братишка ты мой! - орал счастливый Федя.
      - Ведь ты братишка мне! - отвечал не менее счастливый Дмитрий.
      - Дырку вам от бублика, а не Шарапова! - кричали оба, да так, что было слышно в обоих деревнях.
      - Воюют, однако! - говорили митьки в Папуасовке.
      - Шибко крутое сражение! - раздумывали митьки в Больших Папуасах.
      - Помочь надоть! - вскочил Сидор в Папусовке. - Дык, ведь один Митька там против всех Больших Папуасов!
      - На помощь к Феденьке! - закричал Саша в Больших Папуасах. Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!
      Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся братишкам.
      - А-а-а!!! - орали они.
      Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились, недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по побережью пронесся крик:
      - Ур-ра!!!
      Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз в Больших Папуасах, второй - в Папуасовке. Братишки-митьки занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в деревнях, и за сколько дней они их выпьют.
      - Дык! - слышались взволнованные голоса. - Елы-палы!
      Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.
      - Пирато! Пирато! - кричал папуас.
      Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей...
      Глава шестая,
      Как отпраздновали примирение
      На острове, который я позволил себе
      назвать Новой Гвинеей, нас встретила
      толпа бородатых аборигенов, называющих
      своего вождя "митькой", друг друга
      "митьками", а всех остальных
      папуасами. Встретили нас
      доброжелательно, напоили напитками,
      напоминающими пиво и портвейн, а узнав
      мое имя, что-то лопотали и показывали
      жестами, как будто меня надо разрезать,
      поджарить на костре и съесть, на что я
      с присущим мне юмором не соглашался. Мы
      долго смеялись...
      Из отчета капитана Джеймса Кука
      Британской Академии Наук
      На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.
      Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в школе, так от тех знаний ничего не осталось.
      - Дык, - сказал Митька, и англичанин повернулся к нему, осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. - Ты это, чего уж там... Элементарно, Ватсон... Федь, дай ему портвейна!
      Федька налил из большой глинянной бутыли в кружку и протянул гостю.
      - О! Порто! - воскликнул англичанин, отведав. - Гуд!
      - Гуд! - хором подхватили митьки, оживленно разливая по кружкам портвейн.
      Папуасы быстренько положили прямо на песок длинную скатерть, наставили всяческой закуски и много-много бутылок. Мбангу и Ваня прикатили большую бочку пива.
      Английские мореплаватели рассаживались за стол, а главный пытался что-то втолковать Дмитрию и Федору:
      - Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
      - А, - воскликнул Федька. - Знаем, знаем. Это которого съели аборигены!
      - Ай эм кэптэн Джеймс Кук!
      Преображенский ласково потрепал его по плечу и прогудел в густую бороду:
      - Чтож ты так, братишка! Дык, оставался бы у нас, митьком бы стал, а то все не успокоишься никак, вот и съедят тебя, дурилку картонную...
      - Ай донт андэстэнд!
      - Ай понимайт, что ты донт андэстэнд, дык, елы-палы...
      Митька сокрушенно покачал головой. Федька начал еще раз объяснять капитану, что сожрут того, пожарят и сожрут. Как сожрут Кука, Федя показал на бараньей ножке, громко чавкая и улыбаясь. Кук, наконец, что-то понял и тоже заулыбался.
      - О! Гуд, гуд!
      - Ну, слава труду! Понял, наконец-то, - с облегчением сказал Федька. - Слышь, Мить, дык мы с тобой доброе дело совершили, авось не сожрут теперь капитана...
      Митька встал, постучал по бутылке ложкой, привлекая внимание, и молвил:
      - Братки! Хочу выпить за примирение двух наших деревень. Не по-христиански, однако, воевать-то... Шибко хорошо, когда над миром мирное небо, светит солнышко... Кайф-то какой, братишки мои!
      - А-а-а!!! - радостно завопили митьки. - Дык! Елы-палы!
      И тут со стороны Папуасовки словно взошло еще одно солнышко. Появилась Машенька-Аленушка. Митька и Федя вскочили ей навстречу, капитан Кук отъехал и чуть не упал.
      - О! - восхищенно протянул он. - Куин!
      Машенька легко подбежала к митькам, чмокнула в щечку Митьку и Федьку. Саша налил ей вина. Братишки и сестренки радостно шумели, пили потвейн и пиво.
      Капитан Кук делал попытки ухаживать за Машенькой, Митька и Федька ревниво отталкивали его, девушка звонко хохотала. Кук достал из кармана сюртука жемчужное ожерелье и надел на ее шейку.
      - Бьютифул!
      Ну, дальше прям и рассказывать противно. Аленушка, однако, от подарка разомлела, позволила капитану обнять себя, не обращая внимания на насупившихся Преображенского и Стакана, целовалась с этим неприятным англичанином.
      - Черт, - зло шептал Федька, - и зачем я его спас от съедения... Гад какой!
      Короче говоря, когда шлюпки капитана Кука уплывали, возлюбленная Митьки и Феди уплывала вместе с Куком. Братишки долго стояли на берегу, сквозь слезы смотрели вслед исчезающим парусам, и такое было у них на лице написано! Если б женщины видели их в эту минуту, они бы все про себя узнали...
      А потом, обнявшись, братки шатаясь побрели в сторону Папуасовки и так надрались... Сам Дмитрий Шагин обзавидовался бы!
      Глава седьмая,
      О том, как первый раз достали Дмитрия Шагина
      Я полностью разделяю мнение
      академика М.А.Леонтовича...
      Л.А.Сена "Единицы физических
      величин и их размерности"
      - Достали! - воскликнул Дмитрий Шагин, читая эти строки.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      После рассола сознание начало
      проявляться. Но тут в комнату снова
      вошла горничная.
      - Вам письмо.
      - Открой и прочти, - сказал Хрюков.
      - Никак нельзя-с. Оно секретное-с,
      и горничная вышла, оставив на столе
      пакет, весь заляпанный сургучными
      печатями.
      Хрюков уселся на скрипучий табурет и
      стал разглядывать письмо.
      - Бен-кен-дорф, - наконец прочитал
      он.
      Н.Бегемотов, Ф.Секер, С.Хоррис
      "Рулетка"
      Я уезжаю,
      Птицей усталой махну вам крылом.
      Я уезжаю.
      Отныне дорога - мой дом.
      И небо - мой дом.
      Я уезжаю...
      З.Шлюпкина
      Ну, там, короче, д'Артаньян ради
      карьеры у Паскаля невесту украл, потом