1

Губернаторский дворец венчал минарет, чей маленький купол напоминал луковку, а похожий на иглу золотой шпиль взмывал вверх, стремясь пронзить небо. Ветер трепал треугольный флажок с девизом Империи Рэнке. Внизу купол был окружен стеной, похожей на разверстую пасть травоядного. Усеянная амбразурами стена не сулила ничего хорошего тем, кто вздумал бы напасть на дворец. В бойницах меж зубцов стены располагались лучники, а в случае нападения всегда были наготове сосуды с кипящим маслом.

Высокая стена надменно и кичливо взирала на местность, выказывая имперское могущество.

Даже если бы кто-то сумел забраться на верхушку располагавшейся через улицу стены зернохранилища, то и тогда он не смог бы зацепить крюк за стену дворца губернатора, столь высоко вздымалась она к небу.

Но что не сделает крюк, доступно стреле.

Однажды ночью, когда луна над Санктуарием напоминала не круглую белую девичью грудь, а крохотный полумесяц, не похожий даже на лезвие косы, в тишине прозвенела тетива. К флажку на шпиле Губернаторского дворца устремилась стрела, за которой, подобно нити, вытканной неутомимым пауком или уносимой ветром гусеничной пряди, тянулся шелковый шнур, столь тонкий, что был почти невидим.

Стрелок промахнулся и ему стоило немалого труда вернуть шнур со стрелой обратно.

Скорее ругаясь, чем вознося небу молитвы, стрелок прицелился снова. Слегка приподняв лук, он поднес его к щеке и аккуратно, почти нежно отпустил тетиву. Стрела, вновь взмыла в небо, вытягивая шелковую нить, серебряную в бледном свете полумесяца.

И впрямь, эта ночь была скорее ответом на проклятья, нежели на мольбы, что было вполне в духе осторожного и внимательного Санктуария, который прозвали «Миромворов».

Пролетев мимо флажка, стрелу повело назад, ибо шнур закончился, и потащил ее вниз. По пути стрела вместе со шнуром обвилась вокруг флажка раз, другой… четвертый. Лучник что было сил тянул шелковую нить, стоившую ему парочки подвесок, сделанных из золота и украшенных аметистом и хризопразом из…. впрочем, какое это имеет значение. Лучник продолжал тянуть за упругую нить, затягивая ее вокруг шпиля со стрелой в качестве крепления.

Вокруг все стихло. Ночную тишь прорезал лишь одинокий стон голубя; никто в Санктуарии не подумал, что этот печальный вскрик может предвещать дождь. Только не здесь и не в это время года. Крепко взявшись за шнур, незнакомец поджал ноги, чтобы проверить прочность шелка. Тонкая упругая нить недвижно и невидимо висела среди едва светлевшего небосвода.

Блеснули в улыбке зубы. Стоявший на вершине зернохранилища прямо напротив дворца лучник выделялся копной волос, которая была чернее ночи, а глаза под густыми бровями едва не сходились над орлиным носом.

Собрав снаряжение, незнакомец поправил одежду, тяжело вздохнул, откашлялся что было сил и подошел к самому краю стены, держась за веревку.

Произнеся что-то подобное молитве, он бросился вниз.

Улица под ним была широка настолько, что несколько фургонов в ряд могли двигаться по ней, а впереди уже вздымалась горой крепостная стена.

Прижав ноги к груди, незнакомец врезался в громаду стены с такой силой, что его зубы клацнули, а мольбы в голове переросли в проклятая. Ни ноги, ни шелковый шнур не пострадали, не говоря уж о каменной стене, выложенной из камня в четыре фута толщиной.

Качаясь на шнуре, незнакомец двинулся вверх, перебирая руками и ногами. Он вытягивал свое тело по стене, взбираясь по превосходно выложенной кладке, двигаясь на волосок от гибели, ибо такова будет расплата, поскользнись он. Улица осталась далеко внизу и исчезала во тьме с каждым шагом.

Он не принимал смерть в расчет, поскольку всегда был уверен в своих силах.

Незнакомец не был могучим воином, да и как лучник многим уступил бы в стрельбе, зато на его стороне были все преимущества юности: стройность, гибкость и сила. Он был умелым и искушенным вором. Не какой-то там карманник, уличный грабитель или хулиган, а настоящий вор. Взломщик. Немного достойных соперников нашлось бы ему в умении карабкаться по стенам и проникать в высокие окна.

Одежда и обувь были подобраны под цвет ночи, цвет теней, с которыми он давно уже свел дружбу.

Вор не скользил, он поднимался вверх и вскоре уже достиг верха широкой стены Губернаторского дворца Санктуария. Уверенным движением скользнул в бойницу меж двух башенных зубцов и оказался среди привычных ему теней.

Теперь вор внимательно изучал сам дворец, дворец, в котором жил златовласый Принц, которого прислали из Рэнке, чтобы он управлял (а вернее, попытался справиться) Санктуарием. Вор улыбнулся, не разжимая губ. Во дворце служили не охранники, а сущие дьяволы: зубы у молодых людей блестят даже при самом слабом свете луны, так что такая предосторожность была не лишней.

Незнакомец прожил на этом свете всего около двух десятков лет и не мог сказать точно, девятнадцать ему, двадцать или немногим больше. В этом сумасшедшем доме, который завоеватели-рэнканцы окрестили «Миром воров», никто не мог сказать наверняка, сколько же ему лет. Возможно, что это знала его мать, но уж точно не отец, которого он никогда не видел, да и мать знала его лишь мимоходом, ибо наш герой был незаконнорожденным, что зачастую проявлялось в его натуре. Да и кто мог сказать, где сейчас его мать и кем она стала.

Внизу, обнесенные стеной, располагались разные хозяйственные постройки, двор размером с широкую улицу, где уместилось бы целое поселение, а также казармы для гвардии. Наискосок возвышался дворец, который хотя и был скрыт тенью, от этого казался лишь более величественным.

Однажды вор уже вломился во дворец, хотя, сказать по правде, он смог тайно проникнуть туда, незаметный для всех, потому что ему помогли, оставив незапертыми ворота и неприкрытой дверь.

Проникнуть в цитадель таким образом было куда легче и проще, нежели сейчас, вот только тот, кто открыл ему ворота, уже был повергнут в прах распоряжением губернатора на глазах изумленной толпы, а Вор продолжал свой жизненный путь.

Вообще говоря. Принц-губернатор Кадакитис вовсе не был врагом этого юноши, жившего среди теней в другой части города. Вор оказал рэнканскому Принцу две важные услуги. За что получил награду, хотя и не такую, после которой можно было уйти на покой до конца своих дней.

Сейчас, стоя под слабым светом маленького полумесяца, вор по-прежнему держал в своих руках тонкий шнур, который уходил вверх, к флажку на шпиле. Веревка оставалась тугой, а он вынужден был по-прежнему полагаться на ее прочность, иначе просто разобьется о камни, словно зрелый гранат, насыщенный мякотью и красным соком.

Еще раз потянув веревку, незнакомец подергал ее, как следует обвязался, еще раз подергал, потянул на себя, вздохнул и ринулся со стены в новый полет. Внутри все точно оборвалось, но голова осталась в ясном рассудке. Мягкие, подбитые подковами ботинки ударились о вторую стену из тесаного камня. Удар оказался сильным, и вор едва удержался, чтобы не застонать.

Осторожно полез вверх.

— Ты что-нибудь слышал, Фракс? — послышался голос, напоминавший скрип саней по твердой земле. Не по камню или песку, а именно по сухой земле.

Послышалось неясное бормотание.

— Фракс, я спросил тебя, не слышал ли ты чего-нибудь?

Воцарилась тишина. При первых же звуках голосов вор застыл, едва успев подняться над дворцом на половину своего тела.

— Хм-м, я кое-что слышал, Портер. Я слышал, как она сказала мне: «О, дорогой мой Фракс, ты у меня самый лучший. Теперь расслабься немного, дорогой ты мой», — и в этот момент ты разбудил меня, негодник.

— Нам полагается нести караул, а не спать. К черту, Фракс, кто она?

— Не собираюсь ничего отвечать, к тому же я ничего не слышал. Да и кого ты хочешь услышать? Армию жителей с Подветренной стороны, решивших собраться под неприступными стенами? А может, ты ждешь, пока кто-то прилетит верхом на филине?

Портер слегка вздрогнул:

— Не говори об этом. Нынешней ночью и так темно и страшно.

— Какая глупость, — заметил назидательно Фракс, с тяжелым вздохом роняя голову обратно на колени.

Пока воины лениво разговаривали, вор успел взобраться на стену. Он вскарабкался бесшумно, но эти идиоты готовы всполошиться даже при звуке хруста пальцев. Найдя еще одну бойницу, вор скользнул в защитную галерею, которая располагалась вдоль верха дворца под куполом и шпилем, который вздымался над внешней стеной. «Тоже мне — серьезные охранники, — подумал презрительно юноша, — услышали какой-то шум и всполошились». Он покачал головой. Идиоты! Будь у него время, стоило бы поучить кое-чему этих дубиноголовых солдат — тому, как правильно нести караул. В городах, подобных Санктуарию, горожане были осведомлены о мерах безопасности лучше, чем дворцовая охрана. Когда ты думаешь, что услышал какой-то звук, брось все дела, замри на месте и слушай. Затем нужно немного пошуметь, чтобы выказать свою беззаботность, и застыть, чтобы уловить новое движение нарушителя спокойствия.

Из тени в тень вор двигался вдоль галереи, окруженной зубчатой стеной под сводом купола. Прошагав немного, он услышал шаркающие шаги и скрежет по камням пики неосторожного часового. Вор остановился, прижался к стене и лег ничком напротив вздымавшихся над галереей зубцов. Две тени слились воедино.

Пробежавший по плечу и щеке паук запутался в густой шевелюре и принялся отчаянно выбираться наружу. Паук был противным, но вор не мог позволить себе даже малейшего движения. Впрочем, если мысленные проклятья и имеют какую-либо силу, то паук не жилец на этом свете.

Мимо, шаркая ногами и волоча по камням пику, продефилировал часовой. Вор услышал, как тот зевнул. Тише, думал про себя вор, тише. Как все-таки здорово, когда часовые ходят и поднимают шум, а не стоят на месте и слушают.

Часовой зашагал налево по периметру стены, а вор заскользил направо, к северной стороне. На правой руке его виднелся сделанный из кожи и меди напульсник, а на запястье левой — браслет из черной кожи. В каждом из них таился несущий смерть метательный нож из отливавшей синевой стали. Еще один клинок был спрятан в левом ботинке, а ножны и рукоять на поясе служили лишь для декорации. Другого оружия видно не было. Собираясь на дело, вор не взял с собой ни меча, ни топора, а лук остался у подножия зернохранилища.

Остановившись, вор укрылся в неглубокой нише, напряженно глядя в темноту. Точно, чуть поодаль вздымался шпиль храма Святой Вечной Девственницы Аллестины. Бедняжка, подумал про себя вор. Это был первый ориентир, который он так долго выбирал для себя нынешним днем.

Вор вовсе не собирался проникать во дворец через первое попавшееся окно. Напротив, он точно знал, куда следует направить свои стопы.

Вытащить обратно стрелу и шнур оказалось в стократ труднее, чем он думал. Юноша молча испускал проклятья. Десять раз затяни веревку, попробуй повисеть на ней, и то она может развязаться, а здесь стрела и обвившийся вокруг проклятого шпиля шнур тоньше пальца, который никак не может высвободиться.

Промучившись с проклятьями несколько минут, вор все же сумел ценой невероятных усилий ослабить захват и высвободить стрелу, которая скользнула было вниз, но столкнувшись с? шнуром, дважды обвилась вокруг шпиля. Текли заполненные тяжелым дыханием и новыми попытками сбросить петлю минуты. В конце концов, стрела освободилась из объятий флажка и шпиля, устремилась к землей упала со звуком, который показался вору ударом грома в ясный день.

Сонные часовые не слышат грома, подумал вор и принялся вытягивать шнур со стрелой. Согнувшись, он вытащил из искусно прилаженного к спине мешочка два цилиндрических куска твердого дерева, стянутые черной тканью. Отсоединив стрелу, вор привязал шнур к дереву и замер, прислушиваясь к ночной тиши. Мимо с гулом прожужжала неутомимая муха, но искушенное ухо вора не уловило звуков, могущих вызвать тревогу.

Поднявшись, вор зашагал по периметру дворца, вступив в узкий проход меж куполом и зубчатой стеной.

Двигаясь с кошачьей проворностью, которая могла бы испугать стороннего наблюдателя, вор достиг второго ориентира, который виднелся вдали меж двух бойниц. Пурпурно-черная вершина холма Джулавейна. Не разжимая губ, вор улыбнулся.

Амбразура на глазах превратилась в лебедку при помощи двух специально принесенных для этой цели контейнеров, которые должны удержать шелковую нить, не позволив камню перетереть ее. Положив конец шнура себе на колени, вор замер, ожидая, пока мимо пройдет часовой. Теперь стражник уже не вздымал торжественно пику и не пытался прогонять сон. От страшного скрежета древка копья о камни у вора невольно сжались зубы. Лучше бы он где-нибудь ее бросил!

Наступила мертвая тишина, довериться которой сразу вор не решился, решив подождать еще.

В конце концов он осторожно подобрался к краю бойницы и, повернувшись, стал медленно, бесшумно спускаться вниз, пока не добрался до окна, выполненного в форме звезды. Такое архитектурное решение отвечало не только эстетической потребности, но еще и служило дополнительной преградой для любителей поживиться за чужой счет.

Вор перевернулся вниз головой, удерживая шнур неимоверным усилием рук, чтобы сверху заглянуть внутрь. Кровь прилила к голове, пока юноша не рассмотрел убранство и убедился, что никого нет.

Улыбаясь, Ганс скользнул внутрь и прыгнул в спальню Его Императорского Высочества Кадакитиса. Принца-губернатора Санктуария.

Он добился своего, и это при том, что на сей раз без всякой помощи. Он сумел взять штурмом стену, перехитрить часовых, попасть во дворец и не просто в одну из комнат, а в потайные апартаменты Его Высочества Принца-губернатора!

«Что ж, господин Принц, вы пожелали увидеть тень, так она уже пришла и ждет вас!» — вор отпустил шелковую нить и снял перчатки. К счастью, сегодня в спальне не было ни одной из подружек молодого господина.

Ганс едва сдерживался, чтобы не захохотать от радости.

— Одна красивая девушка оставила кое-что для тебя, Ганс, — сообщила ему ясновидящая по имени Лунный Цветок. — Она получила это от кого-то другого вместе с монетой за услуги, кто, в свою очередь, получил это от кого-то еще.

Ганс недоуменно свел иссиня-черные брови и заложил мизинец за ремень из шагреневой кожи, который он носил под ярко-красным поясом. На ремне висел кинжал, а ибарский клинок длиной с руку свисал сбоку.

— Это ты… видела, Лунный Цветок?

Гадалка, эта полная женщина, чье тело занимало две подушки на широком стуле, улыбнулась ему в ответ. Гансу никогда не приходило в голову насколько несуразно данное ей имя, а самой ясновидящей молодой вор виделся красивым молодым человеком, хотя больше никто этого мнения не разделял.

— Ну уж нет, — лукаво ответила Лунный Цветок, — мне нет нужды накликать неприятности на свою голову. Ты знаешь, что я вижу суть.

— Естественно, я это знаю и понимаю, — сообщил Ганс этой низенькой женщине, буквально тонувшей в нескольких разного цвета юбках.

— Я знаю, что на этот раз ты скажешь мне, каким образом узнала об этом.

Лунный Цветок показала на запечатанный воском грецкий-орех, который она беззаботно крутила в левой руке:

— Несносный мальчишка, ты же прекрасно меня знаешь! Понюхай.

Вновь недоуменно сведя брови, Ганс поднес орех к самому носу. Он вытаращил глаза:

— А, вот в чем дело! Духи, и очень хорошие. Жизнь, на мой взгляд, дает счастливый поворот одной настоящей кудеснице из Санктуария.

— Ты же знаешь, что я не пользуюсь такими притираниями, — возразила женщина, не преминув бросить на Ганса лукавый взгляд.

— Теперь я об этом узнал, — шутливо ответил Ганс, чье лицо в солнечных лучах казалось непринужденным и сообразительным, — потому что ты мне сказала. Итак, орех передала тебе богато одетая девушка, которая пользуется дорогими духами. Уверен, что этот драгоценный орешек помещался у нее на груди.

Гадалка подняла вверх палец:

— Точно! В том-то все и дело. Я не пользуюсь такими духами, а девушка, которая принесла мне орех, вообще не пользуется парфюмерией.

— О, Цветок, гордость С'данзо и Санктуария. Хвала Ильсу, если бы наш губернатор узнал про твою гениальность, он выгнал бы из судей старого шарлатана и облачил бы в мантию тебя, и только тебя! Итак, благодаря духам мы знаем, что существует некая третья женщина, которая отдала монету и орех одной, чтобы та передала это тебе, а ты отдала мне. — Ганс покачал головой. — Что за игра в прятки! Но почему ты полагаешь, что этой девушке орех передал кто-то другой? Давай начнем с этого.

— Я видела монету, — заметила Лунный Цветок, выгнув шею и готовая то ли рвануться к двери, то ли со всего маху прыгнуть в седло и дать шпоры коню.

— Она что, тоже чем-то пахла?

Гадалка рассмеялась:

— Ах, Ганс, Ганс, я знаю это. Едва ты раскроешь орех, как сам во всем убедишься. Наверняка внутри скорлупы таится послание от того, кто не хотел бы, чтобы кто-либо пронюхал о том, что оно для тебя.

— Он?

— Хочешь пари?

Ганс по кличке Заложник Теней выхватил из ее рук орех, в притворном ужасе закатив глаза и схватившись в трагическом жесте за кошелек.

— Испытывать твою мудрость? Никогда! Никто не может обвинить меня в глупости. — «Почтиникто», — добавил мысленно Ганс, припомнив лицо этого странного здоровяка Темпуса — цербера — Темпуса… который…

— Бери с собой орех и открой его подальше от нескромных глаз. Ты загородил меня от клиентов!

Убедившись, что рядом никого нет, Ганс утвердительно кивнул и продавил пальцем коричневатую печать на скорлупе. Он знал, что гадалке не понравится такой оборот дела и Лунный Цветок ждет от Ганса большей осторожности, но вор прекрасно понимал, что делает. Простой жест и ничего больше. Вытащив листок белой бумаги, Ганс, не разворачивая, немедленно перепрятал его в кармашек на поясе. Закрыв скорлупу и попытавшись придать печати прежний вид, вор передал орешек гадалке С'данзо, которая не раз уже доказывала делом свое умение.

— Для Мигни, — произнес Ганс, пытаясь изобразить смущение, — чтобы она надушила одежду… или что-то еще.

На полном лице ясновидящей на миг отразилось недовольство, ибо ее большеглазая дочь оказывала знаки внимания этому опасному юноше с Подветренной стороны и чьи доходы ни от кого не были секретом. Затем она улыбнулась и взяла пахучий орех. Он быстро исчез в огромном кошельке под шалью, который она звала дарохранительницей.

— Ты очень мил, Ганс. Я обязательно передам ей скорлупу. Ну, а теперь иди и прочти послание. Возможно, что некая высокородная дама желает вступить в связь с таким красивым мальчиком!

Юный бродяга по кличке Заложник Теней покинул гадалку. Улыбка и приятное выражение исчезли с лица, уступив место важности Мрсевадского бойцового петуха. Такое лицо и важная поступь были элементами созданного им образа, который никто не принял бы за вынужденную беззащитность. Слова С'данзо не вызывали у него приятных эмоций. Ганс прекрасно отдавал себе отчет в том, что он далеко не красив, да и расточкам не вышел — не выше среднего, а губы, которые некоторым казались чувственными, по мнению самого Ганса, были чересчур большими. Главным на свете для него было его собственное я. Кличка, которую ему дали, воспринималась вором нормально, ибо в свое время его наставник Каджет-Клятвенник объяснил ему, что кличку иметь хорошо, пускай даже такую, как у самого Каджета. Ганс — всего-навсего имя, а в слове «Шедоуспан» слышалось нечто загадочное, таинственное и даже зловещее.

Покинув Лунный Цветок, Ганс предался воспоминаниям о том, как однажды имел интрижку с красавицей. Она не была высокородной, несмотря на то, что жила во дворце и носила богатые одежды. При всем своем эгоизме и жадности, Ганс был тронут ее вниманием, лишь позднее уразумев, что ее интересовал вовсе не он. Девушка вместе с другим заговорщиком оказались агентами кого-то из Рэнке, возможно, даже самого Императора, который приревновал или невзлюбил добродушного Кадакитиса. Так или иначе, злодеи замышляли опорочить доброе имя нового Принца-губернатора, которого меж собой все называли «Китти-Кэт». Они остановили выбор на Гансе, который недолго и впрямь служил орудием их планов, участвуя в заговоре. Но все это исчезло как дым, и ныне Ганс вышел от пророчицы и двинулся вдоль по улице, демонстративно накинув капюшон и показав оружие. Тихо бормоча проклятья, люди сходили с узкого тротуара, давая ему дорогу, уверенные в глубине души, что сделают так опять, если понадобится. От скрытых под капюшоном глаз до сверкающих ножей Ганс был «ПРИЯТЕН, КАК ПОДАГРА ИЛИ ВОДЯНКА», как пошутил однажды некий торговец.

Он продолжал жить, в то время как милая заговорщица и ее сообщник из числа церберов уже исчезли с лица земли. Более того, Кадакитис был благодарен ему тогда, а ныне, как обнаружил к своему глубокому удивлению Ганс, добравшись до своей комнаты. Принц-губернатор прислал ему письмо.

Печать и подпись были знакомы Гансу по другим документам. Поскольку Принц Кадакитис знал, что вор неграмотен, на листке дорогой бумаги помещались не слова, а рисунки. Печать губернатора с исходящей рукой указывала на темное пятно, напоминавшее человеческую тень. Под ними были нарисованы неясные пятнышки, похожие на кусочки репы, от которых вверх поднимались лучи. Шедоуспан на минуту задумался, но вскоре согласно кивнул.

Принц-губернатор желает, чтобы я нанес ему визит и обещает награду, вот эти сверкающие монеты. Он запечатал послание в ореховой скорлупе и передал его одной из наложниц в гареме, четко поставив задачу. Никто не должен видеть, — что вор поучил послание от губернатора, иначе имя Ганса станет Чумой и он будет подвергнут остракизму. Так что девушка нашла кого-то еще — другую — отдала ей монету и орех с наказом передать это Лунному Цветку для Ганса.

Девушка именно так и поступила, не пытаясь открыть скорлупу в надежде заполучить больше, нежели одна монета! Ну что ж, чудеса случались и раньше, улыбнулся Ганс, уставившись на странное послание. Если бы она раскрыла орех, то скорее всего выкинула бы его.

Может быть, нервно запихала его обратно, чтобы вручить ясновидящей. Может быть, кто-то знает, что Ганс получил письмо, на котором нарисована опущенная из Рэнканской печати рука и груда монет. «Я надеюсь, что она умеет держать язык за зубами! Если бы я знал, кто она, то сумел бы заставить ее молчать. Но, возможно, что она и впрямь не трогала печать…

Все дело в том что я ненавижу ходить во дворец, будь-то ночью или днем. Как вам это понравится? Я — и во дворец!

Вдобавок, ко всему, некто внутри может следить за тем, кто снаружи и передать нужное слово. Стоит Гансу войти, как его возьмут на крючок! Стоит приглядеть за ним, а не шпионит ли он на самом деле на этого златовласого рэнканского юношу во дворце!»

Ганс сидел в раздумьях, затем усмехнулся и стал составлять план. Днем он вышел на разведку, а сейчас он проник внутрь, никем не замеченный, дабы ждать того, кто позвал его в его же собственных тайных апартаментах!

Поджидая Принца, вор предавался размышлениям и по мере раздумий лицо его мрачнело. Постепенно начали трястись руки.

Невольно оказавшись орудием в руках милой Лирайн, которая умело соблазнила его (без всяких проблем), он уже однажды побывал здесь, прокравшись тайно под покровом ночи. Тогда он украл символ Рэнканской Империи — сэванх — жезл могущества. В конце концов, все выплыло наружу и губернатор с похитителем нашли общий язык. В знак благодарности Ганс получил прощение за все, что мог сотворить, после того как заверил высокородного юношу, что никогда никого не убивал. (С той поры ему пришлось делать это, хотя особой гордости за эти деяния вор не испытывал). Из опасного приключения Ганс сумел вынести небольшое состояние, которое к сожалению, лежало ныне в двух переметных сумах на дне колодца. Вор надеялся теперь на их прочную кожу.

И вот он вновь в спальне, доказав, что может проникать сюда без посторонней помощи. А что подумает об этом Кадакитис?

Ганс уважал острый ум юного Рэнканца. Будучи невольным агентом Кадакитиса в борьбе против двух заговорщиков Борна и Лирайн, ему не раз представлялась возможность лично убедиться в этом.

Предположим, думал взволнованно Ганс, что Кадакитис получит в моем лице серьезный повод для размышлений.

В Санктуарии существует некий человек, способный по своему собственному желанию оказываться в палатах губернатора, в его личных апартаментах в любое время, и ни охранники, ни часовые ему не преграда! А что, если в следующий раз он проберется во дворец как вор, или того хуже, как наемный убийца? Разве такие мысли не могут зародиться в сознании Кадакитиса? Разве не может Принц решить для себя, что он поступил более чем неосмотрительно, доверившись некому типу по кличке Шедоуспан, вору и проходимцу? Разве не могут эти мысли пойти дальше и прийти к заключению — мудрому на его взгляд — что принимая во внимание все факты, Ганс скорее опасен, нежели ценен?

Раз так, то Принц-губернатор может посчитать, что будет лучше, если он, а тем самым Санктуарий и вся Империя, избавит себя от таких забот. Возможно, что Принцу придет в голову мысль, что без присутствия Ганса на земле мир может стать немного лучше. Вряд ли кто будет особо сожалеть, если некий нахальный молодой вор найдет преждевременный конец.

Ганс вздохнул и его передернуло. Напряженно сидя на роскошном диване, он снова и снова перебирал возможные варианты, не видя для себя ничего хорошего. Вскоре разрозненные мысли обрели законченную форму.

«Я свалял дурака. Я сделал это из гордости, думая какой я умный. Да, я неглупый вор, но иногда с соображением у меня туговато! Пока я здесь, он может пойти и поставить подпись на документе, который передаст мне, только на сей раз это будет приказ убить меня. Чума на мою голову, что я натворил!»

«Ничего, — сказал себе Ганс, с глубоким вздохом вставая на ноги, — есть надежда, что все обойдется. Теперь нужно убраться из дворца так, чтобы ни Кадакитис, ни кто-либо иной не догадался, что он побывал в цитадели». Посмотрев вокруг, вор тяжело вздохнул еще раз. Как все-таки трудно удержаться от соблазна и не прихватить что-нибудь с собой!

Приняв решение, Шедоуспан подошел к окошку и принялся устало выбираться вон из Губернаторского дворца и его окрестностей.

2

— События складываются так, что мне нужна помощь, — заметил Принц-губернатор Кадакитис, — и я не вижу никого, кого можно было бы заставить или попросить помочь мне.

— Включая меня?

— Тебя, Ганс, тоже. Более того, если ты откажешься, я не вижу возможности наказать тебя.

— Рад это слышать, но я никогда не думал, что есть вещи, не подвластные даже губернатору, а тем более Принцу.