На улицу и окружавшие ее дома вновь опустилась тишина. За следующие три часа перед объективами камер несколько раз прошел констебль, совершенно одинокий на улице, не освещенной даже газовыми фонарями. Тихо было и в подвале Сполдергейт-хаус. Ученые и техники ждали, пили кофе, колдовали с аппаратурой. По мере того как стрелки часов неуклонно приближались к намеченному часу, напряжение в подвале особняка сгустилось настолько, что его можно было кромсать ножом Потрошителя. За десять минут до расчетного времени включили записывающую аппаратуру, хотя в кадре пока не было ничего, кроме пустынной булыжной мостовой.

— Проверьте резервные магнитофоны, — буркнул Кон-рой Мелвин. — Надо, черт возьми, быть уверенными, что запись идет по нескольким каналам.

— Номер два — идет запись.

— Номер три пишет.

— Четвертый тоже включен.

— На пятом проблемы со звуком. Сейчас разберусь.

Марго, которой все равно нечего было делать, кроме как смотреть на застывших у пультов специалистов, вдруг встрепенулась при мысли о том, как там Малькольм. Почему он еще не вернулся? Прошло ведь уже несколько часов с тех пор, как он отправился на поиски по лондонским больницам. Сколько их в Лондоне? Этого Марго не знала. После всей работы, что проделал он за последние несколько недель, обустраивая базовый лагерь и помогая ученым освоиться в Ист-Энде, он пропускал самый исторический момент: минуту, когда они наконец узнают, кто же на самом деле такой этот Джек-Потрошитель. Будь он проклят, этот Бенни Катлин! Ну почему этот идиот для перестрелки в «Пикадилли» из всех ночей выбрал именно эту…

— О Боже! — нарушил тишину взволнованный голос Павла Костенко. — Вон они!

У Марго невольно перехватило дух.

Джек-Потрошитель появился в кадре, не спеша сопровождая ничего не подозревающую Полли Николз навстречу ее смерти.

Ночь выдалась такой, каким было все прошедшее лето: холодной и сырой. Дождь заливал мостовые, неожиданно стихал и так же неожиданно начинался снова. Гром рокотал над крышами из плитняка, словно колеса тяжело нагруженной повозки по булыжной мостовой. Вспышки молний озаряли низко нависшие тучи, подкрашенные багровым отсветом зарева: в порту снова что-то горело. Было полтретьего утра пятницы, последнего дня уходящего августа.

Джеймс Мейбрик задержался на секунду на покрытой лужами мостовой Уайтчепл-роуд, глядя на медленно плетущуюся перед ним женщину, за которой следил еще с вечера. Руки, которые он грел в карманах темного плаща, зудели в ожидании предстоящего наслаждения. Пальцы правой сжимали жесткую деревянную рукоять ножа. Он улыбнулся и пониже опустил на глаза темную фетровую кепку — одну из нескольких, купленных им в разных углах Лондона ради этой работы.

Женщина, за которой он следовал на некотором расстоянии, плелась на восток по Уайтчепл-роуд, время от времени прислоняясь к стенам домов отдохнуть. Она была невелика ростом — где-то около пяти футов и двух дюймов, — и лицо ее раскраснелось от выпитого за вечер спиртного. Высокие скулы, смуглая кожа, серые глаза, каштановые волосы, в которых начинала проглядывать седина… На взгляд ей можно было дать от тридцати до тридцати пяти лет, но Мейбрик знал о ней все, что вообще можно было знать об этой маленькой пьянчужке, за которой он так терпеливо крался. Джон Лахли рассказал Мейбрику о Полли Николз все. Все о тех годах, что она провела шлюхой на улицах Уайтчепла.

Этой «Хукерше», как назвали бы ее американцы в Норфолке в честь генерала, во время Гражданской войны поставлявшего таких женщин в солдатские лагеря, было сорок четыре года. Красавицей ее назвать было трудно. Должно быть, ей нелегко заставлять своих клиентов платить за те услуги, которые она предлагала на продажу. Улыбка ее выставляла напоказ гнилые зубы, а смуглое лицо украшалось шрамом над бровью. Она была замужем, эта Полли Николз, — женой и матерью пятерых жалких детей. Помоги им Боже, с такой-то матерью. Мэри Энн Уокер — Лахли назвал ему и ее девичье имя — вышла замуж за Уильяма Николза, пять или шесть раз уходила от него (по его собственному признанию), прежде чем бросить окончательно и его, и детей ради «работы» на улицах. Бедолаге Уильяму даже удалось убедить суд лишить ее содержания, доказав, что она промышляет проституцией.

Даже ее родной отец, Эдвард Уокер, уважаемый кузнец из Кэмбервелла, не смог жить с ней, пока она превращалась в ту жалкую тварь, за которой Джеймс Мейбрик шел в эту промозглую августовскую ночь. Отец долго ругался с ней из-за ее пьянства и в конце концов выгнал из дома. Теперь она проживала — губы Мейбрика брезгливо скривились при одной мысли о том, что это можно назвать проживанием, — в холодных комнатах ночлежек, расположенных на печально известной Флауэр-энд-Дин-стрит или не менее знаменитой Троул-стрит, каморки которых сдавались преимущественно дешевым шлюхам. В Уайтчепле было множество подобных ночлежек; в некоторых из них даже разрешалось сдавать постели мужчинам и женщинам вместе, как бы кощунственно это ни звучало. «Чертовы четверть мили», как назывался в народе отрезок Коммершл-роуд от Троул-стрит до Флауэр-энд-Дин, уже много лет считались едва ли не самым опасным местом в Лондоне.

Все это было известно Джеймсу Мейбрику даже слишком хорошо, ибо на заре своей карьеры, работая клерком в конторе торговца хлопком, он сам некоторое время жил в Уайтчепле. Здесь он повстречался со славной рабочей девушкой по имени Сара и женился на ней, здесь она жила до сих пор втайне от той богатой и вздорной сучки, на которой он женился много лет спустя и с которой жил в богатом особняке в Ливерпуле. Флори, эта змея подколодная, узнала о существовании Сары всего несколько недель назад и даже посмела потребовать от него развода — это после того-то, что сама вытворяла с этим Брирли! Джеймс только посмеялся над ней и посоветовал хорошенько подумать над собственным будущим перед тем, как предпринимать подобный шаг. Пусть подумает, пусть прикинет все свои долги у портных, оплатить которые она сама никак не сможет. Если хочет избежать позора, если не хочет срамиться сама и срамить своих невинных детей, пусть удовлетворяет его аппетиты, оставит бедняжку Сару в покое и вообще молчит в тряпочку.

Джеймс заходил к Саре сегодня, перед тем как появиться у д-ра Лахли. Ему доставляли удовольствие эти тайные визиты к драгоценной первой жене, которая не осуждала его за тягу к деньгам Флори, к положению в обществе, которая скромно жила на те деньги, что он ей давал. Хорошая девушка Сара — богобоязненная, не пожелавшая уехать из Уайтчепла, от своих единственных родственников, чтобы разрушить его карьеру. Хорошо хоть, Саре никогда не придется зарабатывать себе на жизнь на этих улицах. Даже местные спиталфилдские священники приходили в ужас и отчаяние от преступных наклонностей здешних жителей.

Джеймс Мейбрик улыбнулся в темноте. Ничего, по поводу одной местной жительницы им отчаиваться больше не придется. Уже три с половиной часа он бесшумно скользил за Полли Николз, пока та пыталась заработать четыре пенса себе на ночлег, — с самого того момента, как его провожатый, его наставник, д-р Джон Лахли окликнул ее. Одежда, в которую нарядился его замечательный учитель, заметно изменила его внешность, что весьма нравилось Джеймсу — почти так же, как нравилось ему это бесшумное преследование по ночным улицам. Бутафорская борода, которую Мейбрик купил ему в одной из театральных лавок в Сохо, перекрасив затем в другой цвет, сделала Лахли таким же незаметным, как тысячи других неряшливо одетых рабочих, спешивших по Уайтчеплу из одного кабака в другой.

Лахли заступил Полли Николз дорогу и улыбнулся ей в лицо.

— Привет, дорогая. Сырой выдался вечер, не так ли?

Доктор, чье лечение помогло Мейбрику чувствовать себя намного сильнее и бодрее, бросил короткий взгляд через плечо шлюхи на притаившегося в тени Мейбрика и чуть заметно кивнул, подтверждая, что это та самая Полли Николз, ради убийства которой он и привел сюда Джеймса. Полли Николз улыбнулась Джону Лахли обычной оценивающей улыбкой уличной женщины.

— Привет. Да уж, немного сыровато.

— Немного, — согласился Лахли. — Такой леди, как вы, не стоило бы выходить в такую погоду с непокрытой головой.

— Ух ты, сразу видно чуткую душу! — Она игриво провела пальцами по его руке. — И то сказать, была бы пара лишних монет, купила б я себе славную модную шляпку от дождя.

— Надо же, какое совпадение, — снова улыбнулся Лахли. — У меня как раз случилось несколько лишних монет. Она весело рассмеялась.

— И что может поделать леди, чтоб разделить такое богатство, а?

— Считайте, что это подарок. — С этими словами врач сунул ей в ладонь флорин.

Она опустила взгляд на лежащую в ее заскорузлой ладони монету и застыла с открытым ртом.

— Флорин? — Эта жалкая пьянчужка держала в руке монету, стоимость которой равнялась двадцати четырем пенсам: в шесть раз больше той цены, за которую она продавала себя этой ночью. Или, пользуясь другой мерой, стоимость шести стаканов джина. Полли покосилась на Лахли с неожиданной подозрительностью. — За что это вы даете мне цельный флорин, а? — Жадность боролась с опаской на ее маленьком, некогда изящном лице.

Джон Лахли одарил ее теплой улыбкой.

— Это маленький знак признательности. От нашего общего друга. Эдди шлет вам свой привет, мэм. — Он дотронулся рукой до козырька своей мятой кепки. — До него дошло, что еще один наш общий приятель, молодой человек по имени Морган, одолжил вам несколько принадлежавших ему писем. Эдди не терпится перечитать их, видите ли, вот он и попросил меня, не откажу ли я ему в любезности переговорить с вами насчет того, чтобы продать их ему нынче вечером.

— Эдди? — поперхнулась она. — Ох, мамочки! Чтоб мне провалиться, это, значит, все письма!

Мейбрик сжал рукоять ножа в кармане и улыбнулся.

Джон Лахли отвесил этой грязной маленькой шлюхе шутовской поклон.

— Считайте этот флорин обещанием будущей награды вашей щедрости в этом… гм… деликатном деле.

— Ну… да, я, можно сказать, женщина деликатная. И то сказать, мистер Эдди очень добр, что послал цельный флорин в знак расположения. Но тут вон оно что: нету у меня при себе этих писем нынче. Схожу да заберу их, вот как. Оно ведь как: припрятала я их, для Моргана-то, — поспешно добавила она.

— Ну разумеется, мадам. Но мы ведь встретимся после того, как вы их заберете? Назовите время и место, и я принесу вам награду гораздо более щедрую, чем этот жалкий флорин.

— А то как же! Дайте мне на все про все ночь, идет? Может, встретимся утром, а?

Мейбрик снова стиснул нож, на этот раз от ярости. Нет! Он не в силах ждать целый день! Эту шлюху надо покарать сейчас! Этой же ночью! Джон Мейбрик словно видел перед собой свою обнаженную жену в объятиях любовника, и это видение жгло его, распаляя острое желание убить эту грязную потаскуху, выставляющуюся перед ними так, словно она достойна дышать с ними одним воздухом. Полли Николз, какая-то жалкая шантажистка, грязная шлюха…

— Вы должны понять, — говорил ей тем временем Джон Лахли. — Эдди действительно не терпится перечитать эти письма. Я встречусь с вами здесь же, сегодня ночью. Не позднее, скажем, полчетвертого утра. Этого времени вам с избытком хватит, чтобы забрать письма, купить себе что-нибудь выпить и поесть, возможно, даже купить себе красивую новую шляпку, чтобы защитить ваши прекрасные волосы от этого жалкого дождя.

Она возбужденно закивала:

— Да, да, это в самый раз, полчетвертого утра, не позже. Буду, буду я здесь и письма прихвачу.

— Очень хорошо, мадам. — Лахли снова шутливо поклонился ей. — Только не забудьте про шляпку от этой сырости. Нам не хотелось бы, чтобы вы простудились до смерти в такую сырую ночь, как эта. — Губы его скривились в безмолвной улыбке.

Обреченная шлюха беззаботно рассмеялась:

— Ох уж нет! Этого не надобно! Может, хотите пройтись куда, где сухо да тепло, а? — Она провела рукой у Лахли в паху.

Это даже развеселило Мейбрика: надо же, эта грязная маленькая потаскушка продает себя тому, кто несет ей смерть. Это возбуждало его почти так же, как мысли о том, как он будет ее убивать. Он надеялся, что Лахли отволочет ее в ближайшее укромное место и там отколотит эту беззубую шантажистку как следует.

Джон Лахли хитро улыбнулся ей.

— Разумеется, мадам. — Он снова приподнял кепку. — Мало что доставило бы мне больше наслаждения, но боюсь, долг зовет меня находиться рядом с Эдди.

— Ох, да? Ну раз так, скажите мистеру Эдди — спасибо ему за деньги и что я куплю ко встрече добрую шляпку.

Мейбрик едва сдерживал распиравшую его жажду крови. Надо же, досада какая! Он стискивал рукоять ножа с такой силой, что рука заболела. Черт подери, ему хотелось резать сейчас же! Но ему придется ждать, пока эта шлюха не найдет Лахли письма, а это еще несколько часов. «Я ее на куски разрежу, — яростно мечтал он, — вспорю ножом, наизнанку выверну, и пусть дождь вымоет всю грязь из ее гнусной утробы, которой она так легко торгует…» Лахли отвесил ей церемонный поклон, оценить который она все равно не могла, и проводил ее взглядом, пока она ковыляла по Уайтчепл-роуд. Мудрый наставник Мейбрика подробно проинструктировал его, как именно должен он убить эту сучку, чтобы не забрызгаться кровью самому. Блестящий врач и оккультист, он нацелил его на худших из тех, кто торговал собой на этих улицах. Что ж, это достойные цели для той ярости, что копит он в себе на ту сучку, которая сегодня, поди, лежит со своим любовником в Ливерпуле. При мысли об ожидавшем его наслаждении Мейбрик почти любил своего наставника. Когда Полли, пьяно шатаясь, исчезла в ночи, Лахли молча повернулся, улыбнулся Мейбрику и пустился за ней следом.

Мейбрик шел немного позади, улыбаясь сам себе и нежно лаская пальцами деревянную рукоять ножа. Первым делом Полли Николз посетила заведение, где продавалась одежда сомнительного происхождения. Там она приобрела коричневое пальто, застегивавшееся на семь больших медных пуговиц, и подходящую соломенную шляпку черного цвета с отделкой из черного бархата. Довольно хихикая, она надела все это и тут же поспешила по мокрым от дождя улицам от паба к пабу, быстро пропив все, что осталось от серебряного флорина.

Дважды им с Лахли пришлось пережидать в тени, пока она исчезала в укромном месте с клиентом заработать три или четыре пенса, как она объясняла каждый раз, «на ночлег». И оба раза, как только она получала эти деньги, они продолжали идти за ней до следующего паба, где она спускала эти деньги на джин. Далеко за полночь она, шатаясь, вышла из очередного заведения под названием «Горячая сковорода» и нашла очередного клиента за четыре пенса. Она потратила эти деньги так же быстро, как и предыдущие.

Ночь все тянулась. Примерно в полвторого она вернулась к ночлежке по Троул-стрит, 18, и задержалась там на кухне на несколько минут, пока домовладелец не вывел ее на крыльцо.

— Ступай зарабатывай, дуся, — заявил он ей. — И без денег больше не являйся.

— Прибереги для меня постель, идет? — попросила она его. — Я скоро… Для меня заработать — плевое дело. Вон, видал, какая у меня шляпка? — Она нежно провела пальцами по полям своей соломенной шляпки. — Были у меня нынче денежки, а будет еще больше. Правду говорю, скоро приду с деньгами на ночлег… и еще останется.

И снова они тащились за ней по улицам — явно в поисках нового клиента, чтобы заплатить за порцию джина в ожидании половины четвертого. Возможно, она уже забрала письма, которые искал Лахли, из комнаты, заплатить за которую у нее пока не было денег и которая ей больше не понадобится. Мейбрик бесшумно скользил за ней в темноте, как и невидимый Джон Лахли — неясная тень чуть впереди, только лицо иногда белело, высвеченное вспышкой молнии. Раскаты грома раздражали Мейбрика сильнее, чем дождь. Дождь ему пригодится, чтобы смыть кровь, которой он окропит эти улицы…

Полли Николз шаталась по улицам почти целый час. За это время ее услуги были отвергнуты несколькими клиентами. Следом за ней они уже подходили к углу Уайтчепл-роуд и Осборн-стрит, когда она вдруг помахала рукой какой-то женщине, идущей по Осборн-стрит.

— Ба, уж не Эмили Холланд ли это? — хихикнула она. — Где пропадала, Эмили?

Эмили Холланд была значительно старше, чем Полли Николз, — почти ровесница Мейбрика, как он решил, хотя на вид ей можно было дать куда больше его пятидесяти. Эмили приветствовала пьяную проститутку с изрядным удивлением.

— Полли? Вот уж не ожидала встретить тебя в такой час! Чего это ты разгуливаешь так поздно? А я-то из Шедуэллских доков. Пожар смотрела. — Эмили махнула рукой в сторону порта, небо над которым и впрямь окрашивалось еще заревом. За эту ночь это был уже второй пожар. — Так что ты делаешь в такой час, Полли? Я-то думала, ты воротишься на Флауэр-энд-Дин вместе со мною, Энни да Элизабет. Ты ж была ведь в «Белом доме» с нами вчерашней ночью.

— Была-то была, — кивнула Полли, не без труда ворочая языком. — Да только вишь ты, надо еще деньжат раздобыть на ночлег. Этот поганец не пускает меня на ночлег без денег.

— Полли, да ведь уж полтретьего утра! — Словно эхом на эти слова пробили часы на соседней церкви. — Слыхала? Почему это у тебя до сих пор нету денег на ночь?

— Ну, были у меня деньги. Три раза были. — Она с отсутствующим видом дотронулась до своей новой шляпки. Впрочем, про флорин и письма она не сказала ни слова, что, пожалуй, было к лучшему, иначе Мейбрику пришлось бы убивать еще и эту, новую шлюху, Холланд. Лахли ясно сказал, что никто из этих грязных проституток не должен знать об этих важных письмах. Воистину Мейбрик оказывал всей Англии большую услугу, избавляя ее улицы от той грязи, олицетворением которой была Полли Николз.

— Три раза, Эмили, — повторяла тем временем Полли, — три раза были у меня деньги, и все пропила. Все до последнего пенни. Три раза. Да ты не хмурься. Будут у меня денежки, и скоро будут, тогда и вернусь к тебе с девочками. — Она похлопала по карману и пьяно хихикнула. — Так что до скорого.

Простившись с Эмили Холланд, Полли неверным шагом двинулась в новом направлении — по Осборн-стрит в направлении Шедуэллских доков и пожара, — возможно, она рассчитывала найти среди зевак платежеспособных клиентов. Подруга вполголоса пожелала ей вслед доброй ночи, с минуту смотрела ей вслед, потом печально покачала головой, пожала плечами, поплотнее запахнула шаль и продолжила свой путь по Осборн-стрит в противоположном направлении. Джеймс Мейбрик выждал, пока Эмили Холланд не скроется в ночи, и снова пустился в погоню. Джон Лахли тоже вышел из укрытия.

— И то сказать, хоть кости погрею, на пожаре-то, — донесся до Мейбрика голос Полли. Она пьяно засмеялась и подошла к толпе, собравшейся у Шедуэлла смотреть на то, как горят портовые склады. Там царил хаос. Пожарные поливали водой горящий склад и несколько соседних с ним, также обреченных. С реки огонь заливали с пожарных судов, пытаясь не допустить распространения этого пылающего ада дальше.

Более двух столетий миновало со времени Большого Пожара, но Лондон так и не забыл катаклизма, уничтожившего почти всю британскую столицу. Единственным положительным последствием того пожара, заставившего тысячи людей бежать из своих домов и бессильно смотреть на то, как гибнет в огне все их добро, было полное искоренение Черной Смерти. С той поры бубонная чума не вспыхивала в Лондоне ни разу.

Во всяком случае, именно та чума. Зато чума другого рода — тысячи проституток и шлюх — продолжала осквернять столицу величайшей империи на земле. Ничего, этой ночью Мейбрик начнет свой поход за искоренение этой смертоносной чумы. Он улыбнулся, набрался терпения и принялся следить за попытками Полли Николз подцепить клиента.

Несмотря на поздний час, все прилегающие к месту пожара улицы были запружены людьми. Сырой воздух был наэлектризован опасностью. Как и Лахли, Мейбрик старался не углубляться в толпу, поэтому довольно быстро потерял пьяную Полли Николз из виду. Царившая в Шедуэлле атмосфера напоминала карнавальное безумие. Алкоголь лился рекой. Неустанно шаривший взглядом поверх голов Мейбрик и сам пропустил несколько пинт темного эля, пытаясь залить сжигавший его изнутри огонь. Джон Лахли в конце концов тоже исчез в толпе, оставив его ждать. Мейбрику хотелось ругаться благим матом, так он устал от этой ходьбы и бесконечного ожидания. Он с такой силой сжимал свой нож, что наверняка украсил свою руку синяками.

Примерно через час, когда пожар продолжал еще свирепствовать, Мейбрик наконец снова увидел знакомую черную шляпку с бархатной отделкой. Полли Николз как раз выходила из дверей битком набитого кабака, открытого в нарушение всех законов о питейных заведениях. Ее шатало из стороны в сторону под воздействием бог знает какого количества спиртного. Она прошла мимо Мейбрика, даже не заметив его, едва не свалилась с крыльца, на которое тем временем выходил следом за ней Джон Лахли, и поплелась по Осборн-стрит обратно к Уайтчепл-роуд.

Подходило время ее встречи со смертью.

Возбуждение охотника полностью захватило Мейбрика; он крался за своей добычей, замирал в тени и снова скользил вперед под раскаты грома, напоминавшие рык свирепого зверя в ночи. Они медленно продвигались вперед, пока толпа и пожар не остались далеко позади. Полли доковыляла до совершенно опустевшей уже Уайтчепл-роуд и свернула на восток, неверным шагом направляясь к условленному месту встречи. Джон Лахли двинулся на открытое место, делая свой ход в этой игре, целью которой была связка каких-то писем. И вдруг он застыл на месте. Мейбрик тоже остановился, кляня судьбу за невезение. В конце квартала со стороны пожара показался мужчина, одетый как портовый грузчик, и окликнул женщину.

Мейбрик с наставником отступили в тень козырька над дверью дома напротив. Склонив головы, грузчик и пьяная шлюха вполголоса обменялись несколькими словами. Потом мужчина негромко хохотнул, и Мейбрик услышал, как Полли сказала: «Да». В следующее мгновение оба, оглядевшись по сторонам, поспешили к ближайшему укромному месту и остановились так близко от Мейбрика, что он буквально улавливал их запах.

Кровь бешено пульсировала в его жилах, пока он стоял в темноте, слыша шорох задираемых юбок и стук подбитых гвоздями башмаков о камни, когда он прижимал ее к кирпичной стене, тяжелое дыхание и негромкие, но настойчивые и ритмичные шлепки плоти, ударяющей о плоть. Ноздри Мейбрика раздувались от волнения. Стиснув деревянную рукоять своего ножа, он жадно ловил резкий вздох женщины, когда она прижалась бедрами к своему клиенту.

Он почти видел, как стискивает мозолистая рука грузчика отвердевшую грудь, как водит по обнаженному бедру и задранным юбкам. Он представлял себе лицо своей жены, ее прекрасные волосы, рассыпанные по обнаженной груди, представлял, как этот немытый грузчик входит в нее, как он берет ее прямо на улице, слышал в темноте прерывистое дыхание своей жены…

В ночи послышалось негромкое ругательство, потом ее ободряющий голос. «Ну же, — должно быть, думает она сейчас, — давай кончай скорее, я пьяна и хочу спать, и скоро они придут с деньгами за письма. Так что кончай, получай свое удовольствие, увалень несчастный…» Мейбрик еще крепче сжал нож в кармане и чуть не задохнулся от нетерпения, пока та продолжала шептать пользующему ее мужчине: «Все хорошо, милый, вот хорошо, ну и здоровый же фриар у тебя…» Фриар Тук… вот как они здесь, на улицах, называют…

Наконец до убежища Мейбрика донеслось негромкое мужское уханье.

Он подождал, пока их дыхание не замедлится, успокаиваясь.

Потом подождал, пока не стихнет шорох оправляемой одежды, звяканье монет в кармане, шепот…

— Вот тебе трехпенсовый, лапуля, и еще блестящий пенни в придачу. — За этим последовали смачный поцелуй и негромкий шлепок мозолистой лапой по прикрытым тканью выпуклостям. — И то сказать, знатно ублажила.

Мейбрик ждал, а кровь молотом колотилась в висках, заглушая цоканье подкованных подошв грузчика по мостовой. Когда шаги стихли, он услышал голос Полли.

— А что, вот они, денежки на ночлег, будто не говорила я Эмили, — бормотала она заплетающимся языком. — У меня теперь и шляпка славная, и пальто теплое, и тридцать восемь пинт, и на ночлег осталось. А ведь еще за письма дадут! — Она негромко засмеялась.

Дрожа от нетерпения, он ждал, пока она выберется из подворотни на открытое место. Бренча деньгами в кармане, она заковыляла дальше по Уайтчепл-роуд. Бесшумно ступая резиновыми подошвами — они оба купили себе те же башмаки, какие носят миллионы слуг, чтобы не раздражать шагами хозяев, — вышел из своего укрытия на противоположной стороне улицы Лахли…

— Привет, любимая, — прошептал доктор. Она испустила сдавленный вскрик и резко обернулась, едва не упав.

Лахли поддержал ее.

— Ну-ну. Я не хотел вас пугать. Спокойно. Она вылупила на него глаза.

— Ох, да это вы, — выдохнула она. — Ну и напугали же меня! — Она радостно улыбнулась и дотронулась рукой до своей шляпы. — Видали? Все купила, как вы сказали. Что, хороша?

— Очень хороша. Очень идет. И бархатом отделана? Славная шляпка. Надеюсь, письма, о которых мы говорили, у вас с собой?

Лицо ее исказила неуверенная улыбка.

— Ну, одно с собой, да.

Никто, кроме Мейбрика, не заметил вспышки гнева на лице Лахли. Он снова улыбнулся ей.

— Одно? Но, дорогая моя, их было четыре! Мистеру Эдди действительно необходимо получить весь комплект.

— Ясное дело, нужно, и кто б его за это винил, да только у меня всего одно письмо. А я как искала подругу, повсюду искала — ну, ту, у которой остальные три…

— Подругу? — Мейбрик даже удивился тому, как ровно, чуть удивленно звучит голос Лахли. — Подругу?

Глупая дура даже не заметила в его голосе опасного металла.

— Ну, так оно вышло, что у меня даже пенни какого не было, а погода-то холодная да дождливая. Вот я и дала три письма Энни, а она мне — шиллинг, чтоб я заплатила за ночлег да чтоб констебль не забрал меня за спанье на улице да не послал меня в Ламбет, в работный дом. Она их для меня хранит — покуда я не верну ей тот шиллинг, чтоб…

Лахли осторожно взял ее за подбородок.

— Что это за подруга, Полли? Как ее зовут?

— Энни. Я ж сказала, Энни Чапмен, что живет в ночлежках по Флауэр-энд-Дин, как я… Она хранит для меня те три письма, но к завтрему утру я их заберу, правду говорю.

— Ну конечно, — снова улыбнулся Лахли. Рука Мейбрика, сжимавшая нож, взмокла от напряжения.

Полли нетерпеливо заглядывала Лахли в лицо.

— А скажите, кончили вы свои дела с мистером Эдди на сегодня? — Она прижалась к Лахли; от нее все еще разило пОтом того грузчика. — Уж не зайти нам куда, прежде как я ворочусь за Энни?

— Нет, на сегодняшнюю ночь дела у меня еще не все, — не без иронии ответил Лахли. Мейбрик все больше восхищался им. Кивком головы Лахли подозвал Мейбрика. — Но у меня здесь друг, у которого есть немного свободного времени.

Полли повернулась, снова чуть не упав, так что Лахли снова пришлось поддержать ее.

— Ну, раз так, привет, милый.

— Добрый вечер, мэм, — приподнял шляпу Мейбрик.

— Полли, — с легкой улыбкой произнес Джон Лахли, — это Джеймс, мой добрый знакомый. Джеймс позаботится о тебе сегодня. Ладно. Вот деньги за то письмо, что ты принесла. — Лахли протянул ей пригоршню сверкающих соверенов.

Полли поперхнулась, потом порылась в кармане и достала измятое письмо.

Лахли осторожно взял его, пробежал взглядом надпись на конверте и высыпал деньги ей в руку. Потом покосился на Мейбрика и едва заметно дернул губой. Полли не долго будет радоваться этим деньгам.

— Вот. Первая выплата. Остаток тоже будет очень скоро. Возможно, мистер Джеймс согласится проводить вас в какое-нибудь уютное место?

Полли в свою очередь улыбнулась Мейбрику и провела рукой по его бесформенным штанам.

— Здорово.

Дыхание Мейбрика участилось. Он улыбнулся ей в глаза; кровь продолжала барабанным боем пульсировать в висках.

— Сюда, дорогая, — сказал он шлюхе.

Они с Лахли заранее рассчитали время, за которое обходят этот квартал констебли из отдела «Эйч», так что у Мейбрика в запасе еще оставалось несколько минут. Этого должно было хватить. Лахли приподнял свою кепку, пожелал Полли доброй ночи и быстрым шагом ушел по Уайтчепл-роуд, насвистывая что-то на ходу. Разумеется, Джеймс знал, что тот сделает круг по тихой Бейкерс-роу и Бакс-роу и что они скоро встретятся… очень скоро.

Мейбрик взял Полли за руку, одарил ее ослепительной улыбкой и повел ее прочь от широкой улицы — по Томас-стрит, узенькой улочке, пересекающей по мосту железную дорогу. За мостом тянулась улица еще Уже, известная как Бакс-роу; на нее выходили высокие глухие стены складов, рабочая школа и несколько длинных жилых домов, в которых проживали торговцы шляпной мануфактуры Шнейдера.

Джеймс знал Шнейдера, маленького грязного чужеземца, что в этом районе города означало только одно: еврей. Джеймс весьма тщательно выбирал место для убийства. Ведь это грязные чужеземцы, наводнившие Лондон, подрывали моральные устои Британской империи, принося с собой свои чужеземные привычки и бесовские религии, говоря на всех языках Вавилонского столпотворения, кроме честного английского. Да, Джеймс выбрал это место с особой тщательностью, дабы оставить весточку на пороге тех ублюдков, что уничтожают все английское.

Место, куда он направлялся, представляло собой старый конюшенный двор, расположенный между школой и жилыми домами. Единственный уличный фонарь горел в дальнем конце Бакс-роу. Когда они сошли с моста на узкую, шириной не более двенадцати футов от стены до стены улочку, Мейбрик снова сунул руку в карман. Он погладил пальцами рукоять прекрасного блестящего ножа, потом сжал ее. Пульс его бился все чаще, запах дешевого джина, секса и алчности ядом дурманил ему мозг. В ушах эхом звенели те непристойности, которые она шептала грузчику. Дерево рукояти едва не скользило в мокрой от пота руке. Ну же, кричал его рассудок. Скорее, пока не вернулись чертовы констебли! Он сделал глубокий вдох, воскрешая в памяти образ своей прекрасной, бесстыжей жены — обнаженной, извивающейся под телом своего любовника в номере той гостиницы, куда они заходили вдвоем у него на глазах, гостиницы на богатой ливерпульской Уайтчепл-стрит… надо же, какое совпадение!