Глава 8

Доминика Нозетт промокла и продрогла, стоя в темноте. Снова шел дождь, такой же грязный, как булыжные мостовые узеньких улочек Уайтчепла. Сточные канавы зияли черными провалами, а редкие в этих краях газовые фонари высвечивали бурлившие в них потоки дурно пахнущих нечистот. В такую ночь и жить-то было не слишком приятно, но умирать — еще страшнее.

За эту ночь Доминика уже довольно насмотрелась смерти, так что была сыта ею по горло. Она гордилась своей профессиональной закалкой, твердой скорлупой безразличия, которая, собственно, и делала ее одним из самых беззастенчивых и удачливых фотожурналистов своего времени. Однако зрелище смерти Полли Николз на экране монитора в подвале Сполдергейт-Хауса мало отличалось от обычного кино. Ей не составило труда абстрагироваться от реальности и наблюдать его профессионально-бесстрастно, пусть это даже задевало ее профессиональную гордость. Сама она снимет все гораздо лучше, разместив камеры на месте в более выгодных точках.

Наблюдать убийство Элизабет Страйд в Датфилдз-ярде оказалось гораздо тяжелее: к зрелищу и звуку тут добавились и запах, и сознание того, что только кромешная чернота замкнутого двора да невысокие, по грудь, стены заброшенной конюшни отделяют ее от мужчины, склонившегося над Страйд с ножом в руке. Несколькими сильными ударами он почти отсек ей голову. Но даже так это оставалось относительно обычным убийством. В конце концов, Страйд была уже мертва, когда ее коснулся нож: ее задушил этот псих, Лахли.

Но Кэтрин Эддоуз…

При всей своей выносливости Доминика оказалась не готова к той смерти, что ожидала несчастную Кэт Эддоуз на этой площади. Митр-сквер представляла собой миниатюрный кирпичный амфитеатр. С одной ее стороны тянулось капитальное трехэтажное сооружение, в котором размещались пустующие квартиры; оно выступало этаким полуостровом, перпендикулярным расположенной позади него Митр-стрит. Короткий проезд вдоль торца этого “полуострова” связывал улицу с площадью. Однако почти сразу же проезд делал Z-образный извив, огибая торец школы сэра Джона Касса. В результате отрезок проезда, напоминающий в плане изгиб локтя, был зрительно изолирован и от улицы, и от площади, а мостовая в этом месте оказалась едва ли не в три раза шире обычной проезжей части.

Рядом со школой высилось здание принадлежавшего Келли и Тонгу склада. Напротив, со стороны, противоположной школе и складу, стояли еще один склад, тоже Келли и Тонга, Оранж-маркет на углу Кинг-стрит и дом, принадлежавший констеблю Пирсу. Вдоль Дюк-стрит, ограничивающей площадь с четвертой стороны, находилась Большая Синагога. Узкий, темный Черч-пэсседж — фактически, крытый переулок — соединял площадь с Дюк-стрит у южного угла синагоги.

Вот на эту площадь, на изолированный от окружающих его оживленных улиц островок и должны были привести свою вторую за эту ночь жертву Лахли с Мейбриком. Вот и еще одно тошнотворное подтверждение, поняла вдруг Доминика, их антисемитизма. Они убивали Эддоуз прямо перед синагогой. И — с учетом их рискованного бегства с Датфилдз-ярда — эти двое демонстрировали пугающую самоуверенность, убивая ее перед домом полицейского всего через полчаса после того, как их едва не взяли с поличным. Одно это уже выбивало Доминику из колеи, когда они с Гаем Пендергастом выскальзывали с Датфилдз-ярда прежде, чем м-р Димшульц привел подмогу. Ей и ее напарнику пришлось буквально бегом одолеть все расстояние до Митр-сквер, чтобы добраться туда раньше Лахли с Мейбриком, заняв при этом выгодные для съемки места.

Прямо напротив школы невысокий чугунный парапет отделял проезжую часть от пешеходного тротуара. Из-за дорожных работ у парапета соорудили временную деревянную изгородь, поделив булыжную мостовую пополам и отрезав от площади часть проезда между школой и пустующим жилым домом. За этой изгородью и укрылись Доминика с Гаем — меньше чем в шести футах от того места, где предстояло умереть Кэтрин Эддоуз.

Через пять минут после того, как они заняли свой наблюдательный пост, из Черч-пэсседжа показался констебль Уоткинс, совершавший свой обычный обход. Не прошло и двух минут после его ухода, как появился Джон Лахли, галантно державший под руку ничего не подозревавшую Кэтрин Эддоуз. Доминика затаила дыхание, дрожа на ветру. Лахли с Эддоуз остановились совсем рядом от укрытия Доминики — так близко, что она слышала их шепот. Джеймс Мейбрик бесшумно проскользнул следом за ними, сжимая в кармане свой нож.

Доминика знала, что последует за этим. И все равно она вздрогнула от потрясения, когда Джон Лахли сбил Кэтрин Эддоуз на мостовую и принялся душить — прямо у нее на глазах. Женщина боролась, размахивая руками и беспомощно лягаясь, а Лахли со злобным рычанием сдавливал ей горло. Доминику трясло крупной дрожью, а Кэт Эддоуз тем временем обмякла, безжизненно раскинув руки. Лахли рылся по ее карманам в поисках своего письма, а Джеймс Мейбрик, сгорая от нетерпения, достал свой нож.

Вот так и вышло, что при виде пышущего яростью Мей-брика от профессиональной стойкости у Доминики не осталось и следа, а сама она съежилась, дрожа за временной оградой школьного двора. Это было не похожее на правду кино, не документальная съемка обычного убийства, даже не прямое попадание безразличного снаряда в солдата. Это было кошмарное зрелище безумной ненависти, человека, которого нельзя было уже считать полноценным человеком. Он искромсал женщине все лицо, вырезав на нем букву “М” прямо по глазам, отсек ей уши, почти отрезал ей голову. А потом он задрал ей юбки…

Этого Доминика уже не вынесла. Она зажмурилась, давясь рвотой, безнадежно пытаясь изгнать из головы образ Мейбрика, копающегося во внутренностях Кэтрин, расшвыривающего их по сторонам. Не сплюнь, не поперхнись, они же тебя услышат, о Боже, какая вонь… Рука Гая Пендергаста до боли впилась в ее плечо: он тоже пытался не издать ни звука при виде жуткого ритуала, который исполняли Мейбрик и Лахли по ту сторону ограды. До нее доносились негромкие голоса, почти шепот, но разбирать слова у нее не было ни малейшего желания.

Когда их шаги наконец стихли, Доминика открыла глаза. Она избегала смотреть на бесформенную темную груду, лежавшую на мостовой. Доминику продолжало трясти, тошнить, а в голове царила неприятная пустота. Она боялась, что упадет, не пройдя и шага.

— Они ушли, — прошептал Гай прямо ей в ухо, чтобы звук не ушел дальше. Она кивнула. Пора уходить. Убирайся отсюда скорее, Доминика, потому что констебль Уоткинс войдет на площадь через Черч-пэсседж всего через две минуты, обнаружит тело, и здесь поднимется такой тарарам… Ну же, ноги мои, шевелитесь!

Она успела сделать только шаг, когда по площади снова зашлепали приближающиеся шаги. В глазах ее на мгновение потемнело, и только рука Гая Пендергаста удержала ее от падения. Мейбрик бегом вернулся к телу, еще несколько раз полоснул по нему ножом, потом оторвал кусок ткани от подола ее платья и завернул в него что-то.., о Боже, что-то, что он отрезал от нее! Он уносил с собой какие-то ее внутренности…

— Джеймс! — свирепый, отчетливо слышный шепот прорвался сквозь шок в ее сознание. Это был Лахли с побелевшим от ярости лицом. — Уходите прочь от нее! Ну же, быстро, пока сюда не набежали копы! Они обходят площадь каждые несколько минут, и им, черт подрал, уже пора!

— Обед забыл, — спокойно отозвался Мейбрик. Если бы стоявший за ней Гай Пендергаст не поддержал Доминику, она бы, возможно, упала прямо на изгородь, выдав обоих. Заряженные пистолеты, которые оба держали в карманах, были совершенно бесполезны против этих двоих. Мужчин, которые переругивались сейчас над останками Кэтрин Эддоуз, не смог бы сейчас убить никто из Верхнего Времени. Мейбрику предстояло умереть только в 1889 году, окончательно отравившись мышьяком, да и вообще ни тому, ни другому, похоже, нельзя было нанести никакого вреда еще целый месяц, до убийства Мэри Келли.

А вот Доминике — сколько угодно.

— Если вы хотите уходить с ее печенью и маткой, ваше дело, — рявкнул Лахли. — Но будь я проклят, если я пойду тогда рядом с вами! Встретимся как обычно, в нижнем Тиборе.

На этом две половины, вместе составлявшие Джека-Потрошителя, расстались, Лахли — бледный от ярости; Мейбрик — раскрасневшийся от возбуждения. Лахли в последний раз коротко выругался, нырнул в широкий проход к Митр-стрит и быстрым шагом скрылся в юго-восточном направлении. Мейбрик спрятал свою кровавую добычу под плащ и сунул нож в глубокий карман. Когда он вынимал руку обратно, из кармана выпал какой-то темный предмет, с глухим стуком упавший на изуродованные останки Эддоуз. Что-то небольшое, сделанное из кожи… Доминика с трудом подавила приступ истерического смеха, пока Мейбрик вразвалку уходил следом за Лахли в направлении Митр-стрит. Мейбрик уронил красный кожаный портсигар, над которым ломали голову криминалисты полутора столетий: слишком дорогой была эта вещь для опустившейся проститутки вроде Кэтрин Эддоуз. Портсигар лежал среди содержимого карманов убитой, которое Мейбрик аккуратно разложил рядом с ее телом.

А потом стихли и шаги Мейбрика, и у них оставались считанные секунды на то, чтобы бежать самим, пока констебль Уоткинс не поставил на уши всю округу. С Митр-сквер вело всего два выхода, и констеблю предстояло появиться из Черч-пэсседжа. Им не оставалось ничего, кроме как следовать по пятам за убийцами.

— Ну, пошли же! — шипел Гай, таща ее к выходу из-за ограды. — Это ведь ты хотела следовать за этими чертовыми психами!

Его злость разбудила ее профессиональную гордость. Она рывком высвободилась из поддерживавших ее рук и выбралась из-за забора. После всего, что ей пришлось пережить этой ночью, Мейбрику лучше не ускользать от нее! Изо всех сил стараясь думать о Премии Карсона за лучшее историческое видео и миллионных авансах за ее кино, Доминика Нозетт обогнула жалкие останки Кэтрин Эддоуз и устремилась по Митр-стрит. Я еще могу узнать, как это им удается исчезать в самом центре людного города…

Когда они уже миновали половину Митр-стрит, позади пронзительно заверещал полицейский свисток.

Это только что обнаружили кровавое наследие Мейбрика.

Скитер полагал, что должен чуять неприятности еще при приближении — по крайней мере если дело касалось Голди Морран. Однако он так устал, да и не отошел еще от смерти Юлия, что не заметил этого, пока не напоролся. Герцогиня Обмана высмотрела его из-за витрины своей лавки и вылетела из дверей словно камень из пращи.

— Скитер! Ты как раз тот, кто мне нужен!

Он застыл на месте. Разговаривать с Голди ему хотелось не больше, чем провести ночь в гостиничном номере сенатора Кеддрика.

— Что тебе нужно, Голди?

— Ну.., небольшой, скажем так, профессиональный совет. Скитер даже проснулся немного.

— Ты ждешь совета от меня ?

Окрашенные в розовый цвет волосы отсвечивали ядовитым блеском, равно как ее острые зубки.

— Ну да, Скитер. В этой твоей костлявой башке все же найдется чего полезного.

— Правда? И с чего это ты решила, что я брошу все и зайду к тебе на чашку кофе, не говоря уже о разных там советах?

Она нервно огляделась по сторонам и облизнула пересохшие губы.

— Ну.., раз уж ты спрашиваешь, это имеет отношение к нашим общим знакомым. Скитер прищурился.

— Я помог Киту Карсону арестовать большую часть наших с тобой общих знакомых, Голди. Что, хочешь подкупить меня, чтобы я отвернулся, когда кто-нибудь из твоих дружков будет проходить Врата? Даже не думай об этом. И потом, может, ты еще не слышала? Через пару дней я ухожу сквозь Британские. Я занят.

На какую-то долю секунды глаза ее вспыхнули настоящей яростью.

— Я имею в виду Джину Кеддрик! — прошипела она, однако все-таки следя за своим голосом, чтобы не переборщить.

— Ну и что с ней?

— Не здесь. Слишком много ушей.

— Гм! — Пока по станции рыскали агенты МВСГ, не говоря уже о Кеддрике, его психованной свите и всех этих ошалевших федеральных маршалах, эти слова не были преувеличением. — Ладно. Где?

— В моей лавке. Сзади. Там точно нет прослушивания. Еще бы…

— Только быстрее. Мне еще тыщу часов в библиотеке работать до вечера.

Она аристократически фыркнула и провела его к себе в лавку. Там было совершенно пусто: ни одного посетителя. Туристы, опасаясь то и дело вспыхивавшего на станции насилия, сидели по своим отелям, выползая только к открытию Врат. По Общему залу бродили только психи да митингующие, что больно ударило по кошельку вокзальных предпринимателей. Голди повесила на дверь табличку “ПЕРЕРЫВ НА ЧАЙ” — явно лишь повод избежать посторонних помех, поскольку чая Голди терпеть не могла, предпочитая другие напитки, — и заперла дверь на замок. Отворив массивную стальную дверь, она проводила Скитера в заднюю часть лавки. Дверь, сделавшая бы честь иному банку, затворилась за ними с мягким щелчком.

Большая комната за дверью оказалась разделена на две неравные части. Одна, большая, была уставлена узкими металлическими шкафами от пола до потолка; каждая полка имела аккуратный ярлычок. Оставшаяся часть помещения образовала уютный уголок для отдыха, в котором стояли уютный диванчик, заваленный торговыми каталогами стол, маленький бар и красивая фарфоровая клетка. Скитер невольно разинул рот. В клетке сидели две птицы, видеть которых живыми доводилось очень немногим людям. Окрашенные в красивый серый цвет с яркими мазками желтого, белого и оранжевого, два каролинских попугая — самец и самка! — весело щебетали, заглушая негромкую музыку.

Интересно, мелькнула в его голове мысль, сколько бесценных яиц она уже продала подпольным торговцам?

— А теперь, — буркнула она, — перейдем к делу. Выпить хочешь? — Голди открывала бутылку скотча.

В горле у Скитера давно уже пересохло, но он мотнул головой. У него имелись свои принципы.

— Что ты хотела сказать, Голди? Что ты не донесла о них Безопасности, когда те бросили клич? Она чуть улыбнулась.

— Ой, какие мы раздражительные! — Она плеснула себе на дно стакана и сделала маленький глоток, потом обошла бар и села на диван, сделав Скитеру знак рукой садиться. — Мне нужна твоя помощь по части.., по части мелких правонарушений, которым не обязательно всплывать на поверхность.

Скитер остался стоять, выжидающе глядя на нее. Что-то в его взгляде заставило ее усесться стройнее.

— Не забывай, Скитер, я спасла тебе жизнь однажды. Люпус Мортиферус изрубил бы тебя в котлету, если бы я не вмешалась. Так что за тобой должок.

Черт бы подрал, она говорила правду. Раз в жизни. Он был у нее в долгу, несмотря на все пакости, что они делали друг другу за время того идиотского, едва не обернувшегося катастрофой пари.

— Ладно, Голди. Я слушаю.

— Я не говорила об этом Безопасности — у меня были на то причины. Ты сейчас поймешь. Так вот, этот турист, который пропал в Лондоне, Бенни Катлин, да? Он приходил сюда, ко мне, поменять деньги. За несколько минут до открытия Британских. Такой славный юноша. Тихий, немного безмозглый — так мне показалось. И если бы Бенни Катлин и был обычным студентом-дипломником, а не Джиной Кеддрик…

— Боже, Голди, что ты сделала? — Он боялся, что уже знает ответ.

Голди его не разочаровала.

— Я.., э.., дала несколько поддельных банкнот. Видишь ли, кто-то всучил их мне, вернувшись из тура по Лондону. Уже одно это должно говорить тебе, какого они высокого качества. Я ей не все дала, — поспешно добавила она, — но достаточно, чтобы если Джина Кеддрик попробует расплачиваться ими, ну… Она ведь уже достаточно давно по ту сторону Британских, так что может попасть в беду, если их распознают. Это хорошие фальшивки, очень хорошие, но я ведь не думала, что кому-то придется задержаться с ними надолго по ту сторону Врат. Я хочу сказать, никто же не ожидал, что Бенни Катлин пропадет…

— Или окажется похищенной дочкой сенатора Кеддрика.

Голди вспыхнула.

— Боже, да ты представляешь, куда ты угодила со своими штучками?

Он испытывал сильное искушение посоветовать ей самой и выпутываться оттуда, куда она угодила; впрочем, ему нужно было узнать все до конца.

Она снова облизнула губы.

— Ну, видишь ли, до меня вдруг дошло, что Джина Кеддрик могла исчезнуть, потому что ее.., гм.., посадили в тюрьму. Как фальшивомонетчику. Я хочу сказать, если она и правда бежала от своих похитителей так, как говорят, это могло бы объяснить, почему никто не смог обнаружить ее. Ведь наверняка те, кто этим занят, не догадаются искать заложницу террористов в викторианской тюрьме?

Скитер неохотно признал, что она, возможно, права.

— Значит, ты хочешь, чтобы я проверил все лондонские тюрьмы в поисках женщины, переодетой мужчиной, устроил ей побег из тюрьмы и протащил ее обратно через Сполдергейт, пока те, кто пытается ее убить, не будут смотреть, а потом еще уговорил ее не судиться с тобой за то, что ты сунула ей фальшивые банкноты? Видит Бог, Голди, ты многого хочешь.

— Ну, не только вытащить ее из тюрьмы, — быстро выпалила Голди. — Я имею в виду, она получит.., э.., значительную сумму в качестве компенсации. За судебные издержки в Лондоне. За причиненные неудобства. Ну, за все такое.

— Ты хочешь, чтобы я подкупил ее? Бог мой, Голди! Мы ведь с тобой говорим не о каком-нибудь тухлом полоумном туристе! Ты что, серьезно надеешься, что сможешь купить себе выход из всего этого у дочери сенатора Кеддрика?

— Ну, почему бы не попробовать? Тебе я, разумеется, тоже заплачу, — заверила Голди. — Можешь не беспокоиться. Половину суммы авансом, вторую половину после доставки одного живого, брыкающегося, но молчащего ребенка!

— Не нужны мне твои деньги, Голди. Если я найду Джину Кеддрик, может, я и передам ей твое предложение. А может, и не передам. И если из-за тебя она и правда оказалась в какой-нибудь чертовой викторианской тюрьме, моли Бога, чтобы она не унаследовала обидчивость своего папочки.

Он так и оставил ее сидеть с раскрытым ртом. Под бойкий щебет попугаев в клетке он распахнул стальную дверь и вышел. Ему не терпелось добраться до ближайшего умывальника, чтобы как следует вымыть руки. Вместо этого он отправился в кабинет к Киту. Киту стоит знать об этом. Пока он шел, расталкивая толпы митингующих, через Urbs Romae и Вокзал Виктория в Новый Эдо, до него дошло, что Джины Кеддрик может вовсе и не быть больше в Лондоне. Особенно если она обнаружила, что с ее деньгами не все в порядке. Скрываться в Лондоне — дело накладное, а это значит, она, весьма вероятно, может оказаться на мели.

Прорех в версии Кеддрика теперь стало еще больше, чем прежде. Если Джина Кеддрик была взята в заложники, она вряд ли пришла бы в клинику Паулы Букер или лавку Голди Морран изменить лицо или поменять валюту одна, без сопровождающего. Но Бенни Катлин поступил именно так, потом поднялся на целых пять пролетов ведущей на платформу Британских Врат лестницы и закатил Скитеру дикий скандал из-за сундука, который едва не сорвался с платформы. Никого другого с Бенни Катлином не было. В Лондоне она оказалась предоставлена самой себе. Те типы, которых она застрелила там, должно быть, лондонские коллеги того ублюдка, что убил Юлия. Юлия, изображавшего ее — в качестве приманки. И поскольку ясно, что Армстро помогал Маркусу и девочкам, выходит, Джина Кеддрик должна помогать Йанире Кассондре…

На Скитера вдруг навалилась такая слабость, что он пошатнулся и остановился. Шагавший за ним манифестант даже врезался ему в спину. Не обращая внимания на сердитое ворчание идиота с плакатом в руках, Скитер так и стоял, зажмурившись, потом доплелся до ближайшей чугунной скамьи и рухнул на нее, дрожа.

— Боже мой, — прошептал он вслух. — Йанира была в том сундуке!

Чего удивляться тогда, что это так сильно потрясло Джину Кеддрик? Он снова зажмурился, стараясь не думать о том, что случилось бы, если бы сундук соскользнул-таки и полетел бы вниз, вниз, вниз до самого пола Общего… Потом он заставил себя встать и побрел сквозь толпу беснующихся психов, заполонивших Вокзал Виктория, размахивающих плакатами и выкрикивающих что-то, чего он почти не слышал. Он отчаянно злился на себя за то, что не сообразил этого раньше.

— Кит уволит меня к чертовой матери: как только я мог проглядеть такую здоровенную улику! — пробормотал он про себя.

Добравшись наконец до “Замка Эдо”, он обнаружил Кита в его царском кабинете, прилипшим к компьютеру. Скитер молчал ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы стряхнуть с ног башмаки перед тем, как ступить на чистые татами.

— Где Кедермен? — хрипло спросил Скитер, окидывая кабинет тяжелым взглядом. — Я думал, он тоже сюда придет.

Кит оторвался от компьютера.

— Кедермен, — сухо отозвался он, — отправился спать. Этот тип — самый ленивый сыщик из всех, с кем мне приходилось иметь дело.

— И как это нам так повезло? По крайней мере он не сможет подслушать главную новость.

— Что еще за новость? — Кит подался вперед, и глаза его вспыхнули.

— Йанира в Лондоне. Ее перебросили туда в большом сундуке. Из тех, что принадлежали Бенни Катлину. Я в этом уверен. Вы наверняка помните ту груду багажа на платформе, когда один сундук едва не сорвался.

— Да, ты еще говорил, что он принадлежал Бенни Кат.., ох! — Кит отпустил слово, которому позавидовал бы Есугэй Доблестный, потом поморщился. — Скитер, ты же не мог тогда знать.

— Может, и нет, — буркнул Скитер, расхаживая взад и вперед, от расположенного в одном углу кабинета маленького сада камней и до стены телемониторов, сообщавших Киту все новости станции Шангри-Ла. — Но если бы я не запутался во всем этом, я мог бы догадаться гораздо раньше. И тогда след был бы куда теплее.