Стражники обыскали каждый закоулок, заглянули в каждую дверь; они осматривали в поисках тела даже кучи мусора. Арбалет Крита тоже не нашли — его не оказалось ни у седла, ни в одном из тех мест, где он мог бы его оставить. Видимо, он взял оружие с собой и у него были на то серьезные причины. Стало быть, это не было неожиданным нападением. Однако противнику — кто бы это ни был — все же удалось одержать над ним верх.

Утром, как стало известно, Крит заезжал в ювелирную лавку Гортиса — там была какая-то свара, связанная с золотом, собралась куча народу. Воровка Мория теперь сидела за решеткой вместе с Г ювелиром и своим золотым слитком. Но вряд ли, решил Страт, это имеет какое-то отношение к исчезновению Крита. Стражники клялись, что он вскоре оттуда уехал, хотя и пропал где-то в том же районе — если судить по тому, где был обнаружен его жеребец.

Стратон прикидывал в уме возможный ход событий — толпа, в которой полно карманников и прочих ворюг, Крит, наверно, что-то заметил…

…и вляпался в беду! И теперь его труп валяется где-нибудь в сточной канаве, в вонючем подвале или на куче отбросов — ведь должны же они были как-то от него отделаться. Проклятье! Крит!

Кончить жизнь так бездарно! В каком-то жалком закоулке из-за идиотской свары, которой должна была заниматься городская стража! Это же совершенно не его дело! Он ведь Крит, Крит! Он всегда был выше подобных пошлых мелочей!.. А что, если он заметил кого-то важного? Или его заметил кто-то — из тех, что давно имеют на него зуб? Лишь богам известно, сколько их, таких, на свете! Стратону показалось, что он снова видит кровь на улицах и толпы каких-то очередных безумцев со своими дурацкими программами и требованиями уничтожать любые символы власти, какие только под руку попадутся… Санктуарий не раз был залит кровью, морем крови, но в последнее время здесь стало спокойно, хотя эти проклятые безумцы все еще находились в городе — из числа тех, кого не успели тогда перебить другие безумцы…

К горлу подступила тошнота. Да, тошнота, вызванная страхом и бессилием: это ведь он сам поругался тогда с Критом, сам испортил все, что только мог…

…а потом напился до потери сознания, и Криту пришлось утром одному выезжать в город, потому что у него больше не было напарника, на которого он мог бы положиться. Теперь Стратон ненавидел себя, презирал. И не мог понять, как это он докатился до жизни такой. Ведь это все равно, что трусливо сбежать и оставить своего напарника один на один с убийцами! Вот каким он стал теперь, вот что наделал! И если сегодня все его избегают, даже в глаза никто смотреть не хочет, на то есть все основания.

Проклятье! Хоть бы кто-нибудь под руку попался…

Он молил богов, чтобы Крит нашелся — живым! Он страстно желал снова увидеть, как Крит входит в знакомые ворота невредимый, но страшно злой, и готов был выслушать все, что Крит ему скажет, готов был поклясться, что признает все это справедливым. И если бы Крит согласился принять его обратно, он с радостью вернулся бы, постарался бы все исправить! Ведь и он нужен Криту, ужасно нужен. А Ишад тогда вышвырнула его прочь, растоптала его гордость.., но это в последний раз! Он поклялся, что в последний! С ней у него все кончено! Больше никогда ему не захочется ползать перед ней на коленях! Никогда!

О боги! Если б только Крит сейчас вошел сюда… Подумаешь, потерял коня! Ну, мы бы, конечно, посмеялись над ним, а он послал бы нас куда подальше, а я бы стоял вот здесь, и он бы все понял, даже если б я ни слова не сказал, понял бы, в каком аду мне пришлось побывать, а потом мы наконец могли бы обо всем поговорить… Пусть бы он ругался, пусть проклинал меня — это все чепуха! Зато он выговорился бы, а потом, может, и меня бы выслушал, как раньше.., как бывало…

Стратон вернулся к действительности, лишь когда к нему вдруг подошел сержант городской стражи и сказал, что в воротах стоит человек и «спрашивает насчет той бабы, которую утром арестовали; говорит, что знает, чье это золото»…

Ах да! Он ведь сказал им, что желает знать обо всех, кто был связан с тем делом, и специально послал надежного человека, чтобы тот выспросил у Мории все, что та сможет рассказать, хотя вряд ли это имело смысл. Ну что ж, посмотрим, что это за тип, который сам к нему пришел.

Это был Стилчо. Перед Стратоном стоял бывший любовник Ишад — в жалком потрепанном плаще, на глазу черная повязка.

Стражники грубо подтащили его поближе, и мысли в голове Стратона понеслись вскачь — он тщетно пытался свести воедино факты, которые никак не желали складываться в сколько-нибудь понятную картину.

Проклятье! Меньше всего ему сейчас хотелось иметь дело с Ишад и ее окружением!

Правда, Стилчо больше не числится в свите Ишад. И Мория тоже. Однако по какой-то непонятной причине все они встретились здесь, под этими тусклыми, серыми небесами, именно сегодня, когда пропал Крит; и вот сейчас они смотрят друг на друга — он и Стилчо, а ведь они и раньше неоднократно встречались в доме Ишад; и Мория сидит под арестом… Нет, между всеми этими событиями явно есть какая-то связь! Но какая? Видимо, это все же не имеет отношения к исчезновению Крита.., да, пожалуй, не имеет…

— Ах, это ты, Стилчо, — равнодушно сказал Стратон, не отдавая, однако, приказа отпустить своего старого знакомца. Один из стражников протянул ему какую-то записку.

Почерк Ишад. Мелкие буковки, бесконечные росчерки, завитушки… Ее личная печать… «Критиасу, волею Его Императорского Высочества Терона и Его Милости принца Кадакитиса коменданту города. Вашими людьми была арестована одна из моих служанок за то, что при ней имелось некое имущество, которое, однако, было ей подарено мною и на которое у нее есть все законные права. Таким образом, моя служанка Мория ни в каком преступлении не повинна, и я прошу ее немедленно освободить.

Буду весьма благодарна за быстрое и справедливое решение этого вопроса. Скрепляю письмо своей личной подписью и печатью.

Ишад».

Стратон дважды перечел послание, на котором было написано: «Критиасу».

Проклятье! «Критиасу»!

— Немедленно отпустить! — точно очнувшись, резко велел он и заорал не своим голосом, когда стражники замешкались, не сразу поняв приказ:

— Да отпустите же его наконец!

Стратон подождал, пока стражники отойдут достаточно далеко, и только тогда спросил, держа письмо в дрожащей руке:

— Какое отношение это имеет к Критиасу?

— К кому?..

— Мой напарник пропал, будьте вы все прокляты! Исчез в тот самый момент, когда арестовывали Морию вместе с ее поганым куском золота! Лавка ювелира — последнее место, где его видели.

Куда он делся, говори!

— Не знаю! — Стилчо явно не лгал; вид у него был крайне растерянный. У Стратона екнуло сердце: он терял последнюю надежду. — Я и правда не знаю. Я знаю только, что Морию забрали — вот и все. А Критиас действительно там был, я сам его видел.

На углу улиц Регента и Верхней. Верхом на сером жеребце. Я побоялся, что стражники и меня заодно прихватят, вот и удрал.

Хотя он за мной и не гнался. Это чистая правда, Страт. Я же был одним из вас. Клянусь.., это чистая правда. И больше я ничего не знаю.

— А Мория? Она что-нибудь знает?

Стилчо покачал головой:

— Вряд ли. Я ведь за ней потащился только потому, что она тайком взяла золото и, ничего мне не сказав, к этому ювелиру одна через весь город побежала. Чувствовал я, нарвется она на неприятности!.. — Догадавшись, что говорит лишнее, Стилчо умолк, не закончив фразу. В глазах у него явственно читалось отчаяние — как у человека, который невольно разоткровенничался с тем, кто уже перешел на другую сторону баррикад. — В общем, в письме все сказано. Там и Ее печать стоит.

— Ее печать? Так это она, будь она проклята, очередную игру затеяла?

— Нет! Всеми богами клянусь! Нет… Вряд ли…

Но письмо же было адресовано Критиасу! Значит, Ишад и впрямь ничего не знала?

Однако она-то и может все разузнать!

— Сержант!

— Слушаюсь!

— Табличку и стило! Живо! — Стратон схватил Стилчо за руку и подтащил ближе. — А я считал, что ты от Нее тогда ушел. Живым.

— Теперь придется вернуться. — Стилчо с трудом высвободил руку из мертвой хватки Стратона. Его единственный глаз смотрел на бывшего товарища с невыразимым отчаянием. — Не так-то просто выжить, оказавшись выброшенным на улицу…

— Если хочешь, могу пристроить тебя в городскую стражу.

Сделаю тебе такое одолжение. Хотя ты мог бы и раньше ко мне обратиться, я ведь твой должник.

— Слишком.., поздно… — На Стилчо было страшно смотреть. — Поздно!

— Значит, Она снова тебя к рукам прибрала? — О боги, неужели? Да только в такой холод не разберешь…

— Да, снова. И М-морию. Нам уже ничем не поможешь, Страт. Прошу тебя, ради всех богов, вытащи Морию оттуда! Ты же сам сказал, что должен мне… Так вытащи ее из этой проклятой дыры, умоляю!..

Сержант принес наконец восковую табличку и стило. Стратон начертал: «Уэлгрин», изобразил длинную черту, заменявшую необходимость перечислять все официальные титулы и общепринятую форму обращения, и сразу перешел к сути дела: «Отправь женщину по имени Мория в кордегардию дворца с подателем сего письма, коего снабди своим письменным приказом о том, чтобы ее содержали там под стражей до тех пор, пока я собственноручно не подпишу указ о ее освобождении». И подписался:

«Стратон, вместо Критиаса», снова изобразив длинную черту вместо всех званий и титулов Крита, и ткнул своим перстнем с печатью в мягкий воск таблички.

— Нет времени запечатывать, и так сойдет. — Он протянул табличку сержанту. — Быстро отнеси это в штаб и передай Уэлгрину!

Сержант бегом бросился исполнять приказ.

— Я тоже пойду, — сказал Стилчо, но Стратон снова крепко схватил его за плечо:

— Она пока что не на свободе.

— Да, но…

— Если Ишад хочет ее получить, пусть сперва найдет Критиаса. Пошли. Я ей сам об этом скажу.

Стилчо молча последовал за ним, хотя видно было, что он едва держится на ногах.

— Лошадей! — крикнул Стратон, но лошади уже ждали их у ворот.

Крит шевельнулся и попробовал немного подтянуться — он по-прежнему висел вниз головой (с тех пор как очнулся в этом подвале), испытывая невыносимые муки и обливаясь потом.

Перед ним все так же маячило лицо безумца, вооруженного ножом.

За это время он несколько раз терял сознание, его вывернуло наизнанку, когда он наглотался грязной дождевой воды в той бочке, куда этот проклятый илсиг, все время грозившийся его убить, медленно опустил его головой вниз. Подождав, пока Крит не начал задыхаться, он вытащил его, а потом опустил в воду.

И еще раз. И еще. И еще… Время от времени мучитель опускал его не в бочку, а на пол и позволял ему, связанному по рукам и ногам, некоторое время полежать там, и Крит валялся на грязном полу, тяжело дыша, весь в собственной блевотине.

Сперва Крит пытался кричать, но потом совершенно охрип и утратил всякую гордость. Он надеялся лишь на то, что по крайней мере человек десять его стражников уже рыщут повсюду и могут случайно услышать его голос; и тогда они вышибут дверь, ворвутся сюда и… Однако этот подвал — интересно, где он находится? — был явно расположен глубоко под землей, ибо сюда совершенно не проникал дневной свет и постоянно горела лампа; к тому же стены подвала были обшиты чем-то мягким и отлично поглощали все звуки — вряд ли на улице может быть что-то слышно, если тут поблизости вообще есть какая-то улица…

Этот «добропорядочный и честный горожанин», у которого сын якобы попал в беду, сделал то, чего Крит от него никак не ожидал: зашел сзади и ударил его в шею чем-то острым, как жало, отчего у него подогнулись колени и он рухнул, став беспомощным, как ребенок, на мостовую, а «добропорядочный и честный горожанин» принялся избивать его ногами, стараясь попасть в пах, в живот или в голову, вскоре у него потемнело в глазах и он перестал соображать, как долго продолжается это истязание и за что его бьют.

В данный конкретный момент ему хотелось лишь одного: чтобы можно было наконец наполнить воздухом легкие. Воздуху мешала проходить липкая, густая и пузырящаяся гадость, которой у него забиты были нос и рот. А в таком положении — вися вверх ногами — он никак не мог как следует вздохнуть, кровь стучала в висках и в горле, а в животе была такая резь, что мутились мысли.

Веревка внезапно ослабла, и он упал, сильно ударившись затылком, отчего снова потерял сознание.

А когда очнулся, то обнаружил, что полулежит, прислонившись к чему-то большому и тяжелому, а тот сумасшедший сидит перед ним на корточках, по-прежнему не выпуская из рук ножа, и что-то говорит ему.

— Я не собираюсь тебя убивать, — услышал Крит. — Ты, конечно, попытаешься узнать мое имя, но учти: я тебя убивать не буду. И ничего тебе не скажу — так что твоим дружкам не за что будет уцепиться. Ни имени, ни преступника. Ведь мы, илсиги, все на одно лицо, не так ли, скотина?

«Ну уж тебя-то я запомню, червяк!» — подумал Крит. Но спорить не стал. Зачем спорить с безумцем, да еще и вооруженным?

— Вот скажи, смог бы ты меня описать? Скажешь, среднего роста, нормального телосложения, волосы черные? Это тебе здорово поможет! А твоего напарника, скотина, я уже прихватил. Теперь твоя очередь. А напарничек твой ведьме достался. Может, эта ведьма сумеет вернуть тебе глаза, которые я выколю, а? Интересно, сколько твой напарник заплатил бы за это? Мне бы очень хотелось узнать — сколько?

О боги! Надо же было так вляпаться!

Проклятые улочки извивались, точно клубок адских змей, да и ехали они слишком быстро для такой погоды, но гнедой умудрился ни разу не поскользнуться, да и второй жеребец, взятый у стражников, тоже. Стратне останавливался и не оглядывался, уверенный, что Стилчо следует за ним по пятам. Он остановил коня лишь напротив того дома у реки, живо соскочил с седла и бросил поводья на живую изгородь; теперь он был совершенно трезв и страшно торопился. Толкнул было калитку — в ответ она обожгла его огнем, и он в нетерпении пнул ее ногой.

— Ишад, будь ты проклята! Хочешь ты получить эту девку или нет? Если хочешь, живо выходи!

Подъехавший следом Стилчо тоже спрыгнул на землю, подбежал к калитке и открыл ее — его она огнем не опалила.

Перед ним и дверь отворилась сама собой. На крыльцо вышла Ишад и остановилась, ожидая продолжения.

— Пошли скорей, — нервно сказал Стилчо, хватая Страта за руку.

Но тащить того вовсе не требовалось. Он разве что не обгонял Стилчо, устремившись к крыльцу, на котором стояла Она, кутаясь в плащ, мрачная, зловеще нахмурившись.

— Кто-то взял в плен моего напарника, — сказал ей Стратон. — Ишад, прошу тебя.., о личной услуге, если ты мне еще веришь. Скажи, кто это сделал и где Крит.

— А где Мория?

— Под охраной гвардейцев. В безопасности. Не беспокойся, слышишь? Я отпущу ее, как только вернется Крит. Если хочешь, чтобы мы тебе помогли, помоги нам. Честная сделка.

Последовало длительное молчание.

— Говорю тебе, это честная сделка, будь ты проклята! — заорал Страт.

— Какой удивительный сегодня день! — промолвила колдунья. — Столько людей просят меня об одолжении… Но колдовство нынче стало дорого стоить. Зачем тебе я? Тебе нужна гадалка.

Или фокусник, что так хорошо пропавшие предметы ищет. Ты таких сколько хочешь найдешь — на рынке. Они же там обычно свои представления устраивают.

— Прекрати, женщина! Я все равно от тебя не отстану. И у меня сейчас неподходящее настроение, чтоб твои шуточки слушать!

— Ты, видно, меня не понял… Так что, нужна тебе моя помощь?

— Да! — Он задохнулся от ярости. — Еще как нужна, будь я проклят!

Она повернулась и пошире распахнула дверь.

— Заходи.

Он поднялся на крыльцо. Стилчо за ним. Сейчас все было совсем не так, как в добрые старые времена, и знакомая комната, где как и прежде царил беспорядок, казалась странным образом заполненной каким-то мусором. Еще сегодня утром он прямо-таки мечтал попасть сюда, все на свете отдал бы за это, но сейчас у него внутри все словно заледенело от того, что жизнь напарника целиком зависела от него одного. А ведь ему еще предстояло как-то справиться с непредсказуемым темпераментом Ишад, взрыва которого он ожидал.

Если Крит еще жив.

Ишад, схватив стул за спинку, отшвырнула его с дороги, потом пинком отодвинула в сторону стол, отпихнула ногой кучу плащей и села прямо на пол, скрестив ноги и вытянув руки перед собой. Глаза ее закатились, губы раздвинулись. Между ладонями ее возник вращающийся шар, излучавший свет, — это Стратон видел не раз.

Это было похоже на магическую Сферу Могущества; отблески света падали на руки и лицо Ишад, холодное сияние залило всю комнату.

Стратон присел на корточки, прижав руки к губам, и терпеливо ждал — то, что сейчас делала Ишад, было совсем не тем наведением чар, которое он не раз видел. Сейчас она занималась пиромантией, то есть гаданием на огне, и некромантией, которую называют еще черной магией. С трудом верилось, что эти магические искусства по-прежнему существуют.

— Я не вижу его на поверхности земли… — бормотала Ишад, явно не притворяясь, хотя в иных случаях способна была, например, беседуя с человеком на какую-нибудь незначительную тему, одновременно излучать такую силу и власть, что вгоняла в пот многих весьма талантливых магов, входивших в Гильдию. — На том конце города есть гадалка , которая видит несколько дальше… Сейчас, сейчас… Она, к сожалению, довольно часто ошибается.., но иногда все же попадает в точку…

— Ради всего святого, найди его!

— Что?!. — Ишад даже зажмурилась, потом резко раскрыла глаза, полные негодования, и, хлопнув в ладоши, погасила светящийся шар.

— А-а-ах! — вскрикнул Стилчо, закрывая руками глаза.

Стратон и Ишад обменялись понимающими взглядами.

— В чем дело?

Ишад кусала губы, пытаясь перевести дыхание.

— Ни в чем. Ничего особенного не случилось. Во всяком случае, тебя это не касается. — Она приподняла подол, собираясь встать. — Я найду его. Но отсюда я ничего не могу сделать. Придется искать по следу. Эй, Стилчо! — Она протянула руку, и он помог ей подняться.

— Но в чем дело? — снова спросил Стратон.

Ишад не ответила. Накинув плащ, она уже шла к двери, которая обладала странной способностью открываться только тогда, когда это было совершенно необходимо.

Стратон вышел последним; дверь тут же сама с грохотом захлопнулась, и конь Стилчо испуганно отпрянул назад, натянув повод.

Гнедой стоял смирно. Когда подошел Стратон, Ишад уже держала коня за узду.

— Я сяду сзади, — сказала она.

Старые привычки всегда возвращаются. Он открыл было рот, чтобы возразить, но заставил себя смолчать. Бесполезно. Можно делать только так, как она велит, и никак иначе; в противном случае хоть демонов призывай — она и бровью не поведет. А сейчас ее помощь была страшно нужна ему — ведь на кон поставлена жизнь Крита!

Он вскочил в седло и вынул ногу из стремени, чтобы и она могла сесть. Она легко подпрыгнула и, усевшись сзади, обхватила его руками — слишком знакомым движением. Ох, проклятая!

— Н-н-н-но! Пош-ш-шел! — заорал Стратон. Жеребец взвился на дыбы, словно желая выбросить из седла их обоих, но нет, он сидел крепко, а уж такую, как Ишад, чтоб ей пусто было, ни за что из седла не выбросишь.

И на мостовой они тоже не упадут, хоть камни ужасно скользкие. Он дал гнедому шенкеля, и они помчались, а вокруг было все так смутно и неопределенно из-за густого тумана, измороси и многократно отражавшегося от домов эха, что Стратону казалось, будто гнедой бежит совершенно беззвучно, а слышит он только стук копыт того коня, на котором за ними следует Стилчо.

— Ты убил моего сына, — сказал Нас-йени. Уж это-то ему вполне можно было сказать. Многие в городе потеряли сыновей.

Многих убили. — Ты убил его. И выкинул тело в мусорную кучу. — Он сидел, скрестив ноги, рядом со своей жертвой, в пятне света, падавшего от лампы. — И больше всего мне хочется, чтобы и ты валялся в той же куче отбросов. И когда я с тобой покончу, мне, возможно, удастся это сделать.

Пасынок почти ничего не говорил, только охал, когда Нас-йени снова за него принимался; на большее его севшего голоса не хватало, к тому же после бесконечных приступов рвоты глотку жгло как огнем. Но зрение пока что ему не изменило. Глаза его Нас-йени, видно, оставил напоследок. И язык тоже — язык он отсечет в самую последнюю очередь. Сейчас на очереди были ногти.

Нас-йени вытащил раскаленную иглу из маленькой кухонной жаровни, полной углей.

— Ну, Критиас, давай-ка теперь еще один пальчик…

Крит плюнул ему в лицо и попытался пнуть ногой, но по лицу и по тяжелому, переходящему в рыдания дыханию пасынка было видно, что им уже полностью овладела паника. Так дышит человек перед тем, как полностью сдастся на милость победителя. Нас-йени хорошо это знал. У него было немало подобного опыта — раньше.

Критиас еще пытался кричать — это тоже было свидетельством охватившей его паники. Все шло как обычно. Нас-йени хорошо изучил этот процесс. Не раз оказывал он подобные услуги главарям банд, которым хотелось получить кое-какие сведения от предателей. Ранкан он, правда, никогда не трогал. Никогда не рисковал собой. То, чем он был занят теперь, всегда было для него делом священным, месть представлялась ему настолько важной, что он просто не мог рисковать собой, наживая неприятности с ранканами. А илсиги — это дело другое, чисто внутреннее.

Главное — не спешить. Времени полно. Однако нельзя позволить, чтобы жертва собралась с силами и оказала ему сопротивление. И пусть этот Критиас не забывает, что самое худшее для него еще впереди!

— Ему было всего семнадцать, скотина!

Медленно, ужасно медленно ехали они по извилистым улицам под моросящим дождем, а народу вокруг уже почти не было, к вечеру оживление всегда спадало, каждый искал предлог, чтоб поскорее покончить с делами и отправиться домой, и последние прохожие тоже спешили по домам, закутавшись в свои плащи.

Но немало было и таких, что останавливались при виде скачущего верхом пасынка, позади которого на седельной подушке сидела закутанная в черный плащ женщина. Медленно, но целенаправленно сворачивали они то на одну улицу, то на другую, дальше, дальше; а сзади них скакал еще один, одноглазый, и ехали они все по тем же самым улицам, где сегодня весь день шныряли пасынки, пугая местных жителей и обыскивая лавки и склады.

Была, вероятно, в их бесконечной скачке некая ужасная обреченность, и, почувствовав это, Страт вдруг задрожал с головы до ног так, что зубы застучали.

— Не там мы ищем, — тихо произнес Стилчо, нагоняя их.

Голос его был едва слышен из-за грохота копыт по камням. — Не там…

— Ты только меня видишь? — шепотом спросила у него Ишад. — Или кого-то еще?

— Не знаю… — глухо ответил Стилчо, и от его голоса у Стратона волосы встали дыбом.

— Где-то здесь, по-моему, — прошептала Ишад. — Где-то совсем рядом… Тише, Стратон. Перестань дрожать.

Он почувствовал спиной нечто странное — одновременно огненное и ледяное прикосновение чего-то неведомого, прожигавшего доспехи насквозь, до самых костей… И жеребец вдруг шарахнулся в сторону, взбрыкнул, рванулся куда-то в переулок и помчался в глубь его, меж тесно стоявшими домами с нависающими балкончиками, перепрыгивая через валявшиеся на земле старые бочки… Словно с ума сошел! В итоге они оказались в каком-то темном тупике, и конь остановился, упершись мордой в глухую стену.

— Здесь, — сказала Ишад.

— Где? — Их окружали гладкие стены — ни окон, ни дверей.

Страт в отчаянии осматривал их. Ишад спрыгнула на землю.

— Конь знает. Он взял след, его привел сюда запах.

Стратон тоже выпрыгнул из седла, бросил поводья, вытащил из ножен меч и огляделся, ища хоть какое-нибудь отверстие в этих стенах.

Конь ударил копытом о камни мостовой, опустил голову и ткнулся носом в кучу мусора.

Под мусором открылась железная плита на петлях — крышка люка. Проклятье!

Стратон упал на колени и потянул плиту на себя. Она осталась неподвижна.

— Заперто, — сказал он. — Накрепко. Ах, проклятье! — Его охватило отчаяние.

Голубое пламя скользнуло по краям плиты, охватило металлические петли; в легких вечерних сумерках пламя было почти невидимым. Что-то скрипнуло.

— Открывай, — велела ему Ишад.

Он снова потянул плиту на себя, и она легко подалась.

И тут из глубины подвала донесся нечеловеческий вопль, ожогом ударив по нервам.

Стратон не стал ждать. Увидев ступени, он бросился вниз, в эту слишком узкую для нормального человека нору, в бьющую эхом черноту.

— Стилчо! — услышал он позади шепот Ишад, а затем — другой звук: кто-то скользнул за ним следом. Но тут снова послышался вопль, от которого у Стратона чуть не вывернуло наизнанку кишки. Он торопливо спускался все ниже и ниже, одной рукой сжимая меч, другой ощупывая стену и глядя во мрак, почти непроницаемый, если не считать пятнышка сероватого света, проникавшего в люк, оставшийся далеко наверху и отчасти закрытый от него телами спускавшихся следом Ишад и Стилчо.

Потом Стратон услышал смех, эхом разносившийся под сводами подвала; тихий и ужасающий смех, который, казалось, слышался отовсюду.

Он остановился; сердце билось где-то прямо в горле; он оступился и чуть не упал, ухватившись в темноте за какую-то цепь.

Потом нащупал ногой ступеньку и продолжил спуск, пока не услышал прямо перед собой чей-то голос.

Он протянул вперед руку с мечом, пытаясь понять, кто там, и тыкая мечом наугад, пока не коснулся острием каменной стены.

Вправо и влево от него, похоже, была пустота, он протянул вперед вторую руку и нащупал дверь. Деревянную. Сперва приложил к ней ухо, прислушался, а потом осторожно отворил, очень осторожно, потому что за дверью тускло горел светильник и этот свет ослепил его.

— ..друг… — услышал он чей-то голос.

И в ответ — вопль, тот самый.

Наконец ему удалось кое-что разглядеть. Едва освещенное помещение, старые колонны, покрытые пятнами плесени из-за постоянной сырости, а на полу, возле кучи мусора, две человеческие фигуры… Он протиснулся в дверь, сжимая в руке меч и стараясь не дышать.

Проклятая петля скрипнула. Один из людей обернулся.

— Ай-й-й-й-я! — завопил Страт, рассчитывая взять их на испуг, и бросился вперед. Он успел преодолеть лишь половину расстояния, когда незнакомец вздернул голову Крита вверх и приставил к его левому глазу острие кинжала.

— Хочешь, чтоб он ослеп? Брось меч! Брось!

Крит пытался что-то сказать. Может, просил пить? Он весь выгнулся, чувствуя у глаза острие клинка, и дрожал как осиновый лист.

— Брось меч, говорю!

Страт уронил меч на пол и успел заметить, что незнакомец, отбросив кинжал, обеими руками схватил что-то, лежавшее возле него на соломе. Он тут же бросился на него, изо всех сил оттолкнувшись ногами и стремясь одним прыжком преодолеть расстояние между ними…

Арбалет! Это был арбалет Крита… Арбалетная стрела пронзила Страта насквозь. Его аж развернуло; он зашатался, но продолжил движение вперед, на ходу вынимая из ножен кинжал, и падал теперь с выставленным вперед оружием, точно камень из пращи, прямо на этого человека с неопасным уже арбалетом в руках.

Он ударил его в живот. И всем телом ощутил этот удар, почувствовав, как кровь незнакомца окропила его руки, как тот задрожал, прижатый к нему инерцией, намертво сцепившись с ним, а потом оба рухнули на пол, и торчавшая из плеча Стратона арбалетная стрела зацепилась за что-то. Тело его пронзила острая боль, и он ухнул куда-то в непроницаемую тьму.

— Никак не могу остановить кровь, — сказал Стилчо. — Мне не дотянуться…

Ишад подняла руку, не то останавливая его, не то отстраняя — это уж пусть он сам решает, что его больше устраивает! — и уставилась на кровавые следы схватки; солома на полу была буквально пропитана кровью.

— Ведьма… — с трудом вымолвил Крит, глядя на нее одним, еще способным видеть глазом. Голос его больше всего походил на воронье карканье. Мало того, он в нее еще и плюнул!

— Вот она, благодарность! Ну еще бы! — Сейчас Ишад куда больше беспокоил Стратон. Она подобрала юбки, чтоб не запачкать подол в крови, которой был залит весь пол, и ощупала его спину и шею; пульс на шее еще бился. Стрела попала высоко, под самую ключицу. В то же самое плечо. Еще раз.

— Будь ты проклята! — прошептал Крит. — Чтоб тебе в аду гореть! Да отпусти же ты его наконец!

Стилчо перевернул Страта на спину, и она дотронулась до лица раненого. Он был весь в крови и почти без сознания, однако все еще пытался что-то сказать. Ишад коснулась его губ и бровей — пусть спит! Она еще много чего с ним сделала, потом наклонилась и поцеловала его — в лоб и в губы, хотя все было перепачкано кровью.

— Оставь его в покое, ведьма проклятая!

Критиас как-то умудрился из последних сил прокаркать эти слова и даже привстать, опираясь на локоть. Видно было, что ему страшно хочется броситься на нее…

Она резко повернулась и нажала рукой ему на горло, а потом слегка оттолкнула назад. Он упал, обессиленный, однако умудрился опять плюнуть в нее.

Но она сдержалась и заговорила спокойно:

— Он пришел, чтобы спасти тебя. И ко мне обратился только ради тебя. Но ты этого помнить не будешь. — Она теперь удерживала его одним своим взглядом, а потом наклонилась, разрезала связывавшие его веревки ножом, который вынула из рук мертвого, и поднесла сложенные вместе ладони к лицу Крита. Вырвавшийся из-под ее ладоней магический огонь тут же залечил ему глаз, истерзанные пыткой руки, утихомирил боль во всех ранах, восстановил искалеченную плоть… — Спи, Критиас, — велела она.

Это было частью ее проклятья и ее гипнотического таланта — способность заворожить любого и стереть из его памяти даже следы воспоминаний об этом, сделать здоровые глаза незрячими либо наоборот, создать в памяти человека подробные воспоминания о том, чего с ним никогда не происходило…

Примерно так, в общем, и начался ее роман со Стратоном… пока она не принялась рисковать с другими вовсю, заставляя Стилчо умирать столько раз, сколько раз он утолял ее страсть, исполняя то, что ведено было тяготевшим над ней проклятьем…