Воспользовавшись тем, что все мужчины ушли в бассейн, я зашла в парилку и легла на горячую полку. Через пять минут, когда я вся покрылась мелким бисером пота, кто-то отворил дверь. Мне хотелось продлить блаженство, и я не стала открывать глаз. Чьи-то пальцы с нежной силой взялись за мое тело – ласкали низ живота, размазывая по нему липкую тающую жидкость ("Мед, наверное", – подумала я), массировали мой пушистый холмик, исследовали мои самые сокровенные отверстия. Пальцы управляли мной так умело, что через несколько минут я достигла рая. Тут я открыла глаза и от удивления лишилась дара речи. Передо мной был наш старичок-джигит. Его упругий большой член вызвал бы зависть даже у молодых парней. "Говорят, медом полезно мазаться в сауне", – сказал хозяин кофейни. "Говорят", – машинально заметила я и со всей возможной быстротой ретировалась из сауны. После этого случая наши завтраки в кофейне прекратились.
      Все было праздником в то лето. Золотой солнечный лак, покрывающий тело, мерцающий песок на берегу, бешеные поездки на "Мерседесах" по горам, ламбада в ресторанах, поцелуи, сорванные в темноте автомобиля, чересчур смелые шутки.
      Густое неповторимое счастье богатой, предназначенной для наслаждения Абхазии.
      Уже в аэропорту мы со смехом вспомнили, что так и не сняли запланированных абхазских негров.
      Август 1992 года. В сладкий спелый Сухуми я прилетела из Тбилиси на вертолете, везущем оружие. Нет более нелепого и тягостного зрелища, чем война в курортном городе. У входа в аэропорт, контролируемый грузинскими гвардейцами, сидел размаянный жарой человек в военной форме и солнцезащитных очках. Отставил в сторону автомат, вытянул босые ноги, расстегнул рубашку и неторопливо почесывал волосатую грудь. Как только не лень воевать в такую жару!
      Штаб Китовани расположился в райском месте – на бывшей сталинской даче, неподалеку от Сухуми. Кажется, вот-вот увидишь еще влажные махровые полотенца и полуголых красоток с абрикосовым загаром. Эта земля излучает чувственность так же непосредственно, как солнце тепло. Но томный, сладострастный ритм южной жизни, упоительной, как любовь под звездным небом, сменился четким ритмом военного марша. Роскошный дом отдыха заполонили прокопченные солнцем мужчины, увешанные оружием, как новогодняя елка хлопушками. В одной из дач поселили пленных. В тропическом лесу, облагороженном асфальтовыми дорожками и стараниями садовников, появился запах охоты.
      Все это колоритное сборище под пальмами находится в состоянии крайней взвинченности. Ожидание наступления нельзя смягчить даже водкой, которую лично запретил сам Китовани. В этих флибустьерах чувствуется настороженность диких животных, чьи нервы постоянно натянуты. Я любовалась их диковатой, дьявольской красотой. Их природная забиячливость способствует процветанию морали сильных.
      Физически ощущается глухое назойливое гудение жарких часов. Наверное, легко вспыхивающее в этих людях бешенство объясняется душной, насыщенной атмосферой. В город выезжать опасно. И абхазцы, и грузины сбили номера со своих машин, и практически каждый автомобиль попадает под неожиданный обстрел. Я видела, как плакал большой и сильный человек, потерявший в тот день друга. В него всадили 42 пули. (Кстати, обе стороны используют пули со смещенным центром тяжести, и для смерти достаточно одной…) Даже магия теплой южной ночи не рассеяла напряжения.
      Электричество отключили, и наша разношерстная компания журналистов бродила по темным комнатам санатория в поисках удобного ночлега. Во всех дверях выломали замки, и я легла спать под охраной грузинского журналиста, двадцатилетнего Миши.
      Я была так взволнована войной, поселившейся в апельсиново-мандариновом раю, что долго не могла уснуть. Неужели эта земля прогневала каких-то свирепых богов своим длительным процветанием? Я вспомнила сказку Шар-Ля Перро "Спящая красавица". Люди, избалованные судьбой и потерявшие от радости осторожность, забыли умилостивить злой рок, и вот явилась черная колдунья… Миша зудел в Темноте, как комар: "Даша, можно я тебя поцелую?" Какие к черту поцелуи? "Миша, я спать хочу, не мешай".
      В пять часов утра я проснулась от выстрелов и криков.
      Потом я выяснила, что на дачу пробрались трое абхазских* снайперов. Двоим удалось убежать, один был захвачен и, как* сообщили мне шепотом, расстрелян. Я ворочалась в постели гадая, что же происходит на улице. Миша на соседней кровати выпускал такие звучные рулады храпа, что уснуть мне уже не удалось.
      В семь часов утра дверь в нашу комнату отворилась, и на цыпочках вошел корреспондент агентства "Рейтер" Олег Щедров. Шепотом, чтобы не будить Мишу, он сказал, что идет в Сухуми и если я хочу, то могу присоединиться. По всем данным, грузины должны были сегодня взять город. Такое событие нельзя пропускать, но входить в Сухуми вместе с армией мне не хотелось. В этом есть что-то постыдное.
      Я всегда на стороне тех, кто слабее. Я быстро собрала сумку, написала Мише трогательную записку и ушла в комнату к Олегу наводить красоту.
      Пока я, сидя на кровати по-турецки, рисовала собственный портрет, Олег, глядя в окно, комментировал уличные события. "Смотри-ка, кто идет", – вдруг сказал он удивленно. Я успела нарисовать только один глаз, но любопытство было сильнее, и с карандашом в руках я высунулась из окна. По садовой дорожке шел утренне-томный Китовани – ни дать ни взять курортник, совершающий променад перед завтраком.
      "Доброе утро! – весело крикнул Олег. – Скажите нам, пожалуйста, успеем ли мы добраться до Сухуми до начала наступления?" Министр обороны заявил, что предстоящие действия гвардейцев нельзя назвать наступлением, так как они не могут воевать с собственным народом. "Мы хотим очистить город от мародеров и снайперов и отобрать оружие у несмышленых мальчишек, – сказал Китовани. – А если вы хотите дойти до Сухуми, у вас есть два часа".
      Сухуми оказался пустым и тихим. Ничего не осталось от ослепительной, ликующей, карнавальной атмосферы курортного города. Под радостным лозунгом "Молодежный туризм – маршруты мира и дружбы" дремал сожженный БТР.
      В огромном многоэтажном здании Совета Министров царила мертвая тишина. Ни одного охранника, хотя бы для приличия, не было у входа. Только на двенадцатом этаже сидел первый зам председателя Совмина Сергей Багапш. Ни у кого я еще не видела такого страшного, безнадежного выражения лица, как у председателя. Так, наверное, выглядели подданные китайского императора в ожидании шелкового шнурка.
      На вопрос, что он собирается делать, Сергей Васильевич ответил: "Отпущу оставшихся подчиненных и буду ждать". Мы попытались найти в мертвом городе хоть какую-нидь еду. Хлеба не было уже несколько дней. У меня слезы навернулись на глаза, когда я увидела совершенно пустой знаменитый сухумский рынок. Ожесточенные жители дрались за последние крохи сыра и творога. И это в городе, которому неумеренное плодородие почвы обеспечило славу самого гостеприимного места, где в праздники кормили даже незнакомых прохожих, где даже собаки были придирчивы и избалованы лакомствами. Все, что нам удалось купить, – это свежих огурцов и бутылку шампанского.
      Директор гостиницы "Тбилиси" посмотрел на нас как на сумасшедших. "Вы в своем уме? – закричал он. – Я же повесил табличку: "Гостиница не работает". Я сам сейчас запру все двери и уйду домой. Ищите себе убежище, сейчас начнется кошмар".
      Приютила нас славная русская женщина Эмма, отправившая свою семью из города.
      Большинство абхазцев уже покинуло Сухуми. Некоторые подались в горы, в партизаны. В доме, который нас пригрел, остались одни старики, решившие жить и умирать в родном городе. Эмма, с ума сходившая от страха, была рада, что мы постучались к ней в дверь. Она обменяла у соседки наши огурцы на яйца и изжарила нам яичницу.
      В полдень колонна танков двинулась по проспекту Мира. По улицам заметались люди, не успевшие добежать до дома. Они укрылись во внутренних двориках. В наш дом забежал грузин Мурман, который рассказал, что в Новом районе, где он живет, утром разбомбили дом. Погибли пять человек.
      Услыхав стрельбу, на улицу выбежало несколько жителей. С неуемным любопытством и чисто южной беспечностью они наблюдали за ходом событий, пока автоматные очереди не загнали их в дом. В предыдущие дни так погибло несколько мальчишек, которые, разинув рты, наблюдали уличные сражения.
      Мы открыли шампанское, наполнили бокалы, и Мурман Решил сказать тост. "Давайте выпьем за мир!" – торжественно объявил он. Ответом ему была мощная автоматная очередь за окном.
      После первых залпов пушки я и Эмма совершили тысячу ненужных дел – метались из угла в угол, как бестолковые телята, причитали, подвывали, как кликуши, ложились на пол, прятались в уборной, забивались в нишу, сшибали на бегу стулья.
      На последующие два часа все вокруг превратилось в ад.
      Наш дом оказался в неудачном месте – рядом с телеграфом и зданием Совета Министров. С трех сторон шла незатихающая стрельба, на улицу носа нельзя было высунуть. Я всегда стеснялась докучать богу своими молитвами, но тут решила что нельзя пренебрегать такой формой заступничества. Я начала молиться, но сосредоточиться на разговоре с богом мне помешала Эмма. От страха у нее начался словесный понос. Ей казалось, что, если она замолчит, ее тут же убьют. "Я человек старый, мне терять нечего, помирать пора. Пусть убьют на пороге родного дома", – бубнила она, не переставая.
      Несмотря на ее доброту к нам, мне хотелось сделать из кухонного полотенца кляп и основательно заткнуть ей глотку.
      На войне нужно обладать хорошим терпением. Часто приходится сидеть и ждать – транспорта, помощи, окончания бомбежки или обстрела. После бесконечной стрельбы возникает идиотское желание выскочить на улицу и втолковать этим безумцам, что человека растить нужно долго и трудно, а убить – дело минуты. Если бы мужчины рожали, они бы не были такими беспощадными.
      Гвардейцы прошли центр города "без мыла" и натолкнулись на сопротивление в Новом районе, где завязались ожесточенные перестрелки. Больше всего не повезло Ленину – памятнику вождю на площади подбили плечо, а из Верховного Совета вытащили бюст Ленина, накинули ему на шею веревку и с торжеством доволокли его до штаба. Сам Верховный Совет основательно разграбили – вынесли факсы, телексы, компьютеры, телевизоры. Спешно водрузили всюду грузинские флаги.
      Когда стрельба стихла, мы вышли в город, чтобы выяснить обстановку. По циничному выражению Олега, мы пошли "считать трупы", то бишь узнавать количество жертв и раненых. Но в нашем районе признаков кровопролития не наблюдалось. Правда, одна женщина сказала, что через две улицы "валяется какой-то мертвый мужик, но' это не свежий, а давнишний". Женщина видела его еще вчера.
      Тяжелее всего пришлось собравшимся в морском порту курортникам. Во время посадки на корабль отдыхающие оказались под огневым шквалом. (Правда, неизвестно, кто стрелял – абхазские снайперы или гвардейцы.) Российские военные, отправлявшие свои семьи, открыли ответный огонь. Среди пассажиров началась паника. Женщины ложились на землю, закрывая собой плачущих детей. Пароход, заполненный только наполовину, спешно отплыл.
      Несчастные женщины из России и Украины рассказывали нам, что находятся в этом бедственном положении уже второй день, не имея возможности покормить своих детей и дать им хоть какое-то убежище. Их спешно эвакуировали из дома отдыха в Эшерах. Следующий пароход ожидается только через два дня.
      Во время короткого затишья народ, не успевший добежать до дома, вышел из укрытий. В наш дом зашли три абхазские девушки, не успевшие выехать из города.
      Одна из них, по имени Белла, рассказала такую историю: "Ко мне подошел гвардеец и спросил: "Ты абхазка?" Я ответила: "Да". Тогда он говорит: "Я тебя сейчас стрельну". А я ему: "Ну стрельни, может быть, тебе легче станет". Он посмотрел на меня и отошел. Я журналистка газеты "Абхазия", жизни мне здесь больше не будет. Куда бежать? Что делать?" Эта прелестная юная женщина говорила совсем без эмоций, устало и опустошен но. Она обнаружила, что мир, в котором она жила, не принадлежит ей больше.
      Да, в белых перчатках не воюют. В Абхазии в разгаре медовый месяц мародеров.
      Сначала Сухуми грабили местные мародеры, неторопливо, с чувством и расстановкой.
      Теперь активно подключились грузинские гвардейцы. По пути в штаб Китовани мы имели удовольствие лицезреть четыре изнасилованных коммерческих киоска.
      Один гвардеец с видом Деда Мороза вручил мне флакон французских духов.
      Разумеется, я растаяла и рассыпалась в благодарностях, пока он не сказал: "Это подарок от Ардзинбы" (Председатель Верховного Совета Абхазии). "Иду мимо, смотрю, магазин грабят, – радостно рассказывал гвардеец. – Дай, думаю, людям помогу". Судя по его туго набитому мешку, он удачно поживился.
      "Абхазская кампания подошла к концу", – сказал Тенгиз Китовани и улетел в Тбилиси. Это заявление оказалось ошибочным. То была лишь шумная прелюдия кровавой трагедии. В городе, где неистово цветут магнолии, ввели военное положение и комендантский час. Абхазские вооруженные формирования отступили за реку Гумиста и укрепились в городе Гу-Даута. В Абхазию ворвался невидимый дьявольский ветер войны, всасывающий в себя и разрушающий все, что встречайся на пути. Он разбудил первобытное безумие людей, и ни абхазцы, ни грузины уже не в силах сдержать коней. Они Ушли из мира людей в мир животных, которые ежедневно борются за свою жизнь. Им полюбилась анархия свободы, и уже никто не наденет им на шеи тяжкое ярмо закона. И разве Могли мы предположить в то сладкое лето 199о года, что всего Через два года в море опасно будет купаться из-за снайперов и обстрелов пляжей, что в нашем любимом ресторане-ущелье, где теплыми летними вечерами мы пили вино, слушая божественный голос толстухи-певицы, исполняющей "Аве Мария", и поджаривали спичками пойманных скорпиончиков, устроят склад оружия, что в сытую Абхазию придет гуманитарная помощь…
      Мы улетали из сухумского аэропорта, погруженного в! кромешную темноту, такую густую, что ее, казалось, можно резать ножом. Изредка джунгли ночи освещали фары машин и блестящие трассирующие очереди. Нас было трое журналистов – я, Мишка и Олег. Мишка с гордостью рассказывал, как он во время перестрелки ел мороженое, сидя на танке. Он меня страсть как раздражал своей щенячьей храбростью.
      "Несмышленыш, – думала я. – Еще не успел как следует напугаться, потому и лезет под пули. Он еще не научился ценить жизнь".
      В Тбилиси Олег решил вознаградить себя и нас за дневные испытания, и в час ночи он снял два номера в прелестном четырехзвездочном отеле "Метехи". Мы отдали вещи портье и, не заходя в номера, помчались в ночной бар. Эти сутки были сплошным контрастным душем. Еще днем мы лежали на полу в душной комнате на первом этаже, чтобы избежать случайной пули, и парились в штабе Китовани, а спустя всего несколько часов мы сидели в очаровательном светском баре и потягивали мартини со льдом.
      Утром меня ждал изысканный завтрак в ресторане, легкий флирт с заезжим немецким бизнесменом и купание в бассейне. Плавая в одиночестве в огромной круглой чаше, наполненной голубой водой, я думала: "Теперь только удовольствия. Хватит ездить на войну, пора вспомнить о том, что ты женщина, прелестная светская женщина. Как прекрасно твое тело в прозрачной воде! Никакой грязи, крови, страхов больше не будет в твоей жизни. Только Средиземное море, рестораны, фрукты, мечты".
 
      ***
 
      Бывает, что человек только успеет подумать о чем-нибудь приятном, как судьба уже сама на блюдечке преподносит ему мечту, и удача бежит за ним, как верный пес. Я участвовала в конкурсе "Мисс Пресса" и вышла в финал, который должен был проходить на корабле, плавающем по Средиземному морю.
      Нас было шестнадцать девушек-журналисток в возрасте от 17 до 3о лет. До начала круиза нас увезли на дрессировку в подмосковный пансионат, где мы неделю гуляли по лесу под дождем, хлюпали носами от простуды, сидя в сырых нетопленых помещениях, и сплетничали от скуки. По нескольку часов в день мы занимались танцами, шейпингом и красивой ходьбой – нас готовили к выступлению в шоу на корабле.
      Нам велели "вести себя хорошо", то бишь не знакомиться с мужчинами, живущими в пансионате. Зато к нам каждый вечер приезжала компания спонсоров, которые устраивали дебош в сауне с "девочками". Роль "девочек" отвели нам, участницам конкурса. Мы должны были пить дорогое вино, слушать хвастливые монологи пьяных спонсоров, рассматривать золотые перстни на их толстых пальцах, смеяться их идиотским шуткам. Во всем, что не касалось денег, эти люди отличались непомерной тупостью. Меня стошнило от первого же вечера, и я воздержалась от дальнейших посещений сауны. Из удовольствия сделать гадость я удерживала возле себя двух самых красивых девочек и не пускала их в это изысканное общество. Мы предпочитали долгие разговоры между собой пьяной болтовне в сауне. После этого я имела беседу с организатором круиза Лешей на тему моего поведения. Леша неопределенно заметил, что, если я буду "так" себя вести, мне могут найти замену. Я спросила, что значит "так"? Леша мягким голосом объяснил, что я слишком высокомерна и многие девочки жалуются на мое поведение. Я была уверена, что это полное вранье, но спорить не стала, так как в этой карточной игре все козыри были у него.
      Лешу я знала шесть лет. Единственная его черта, которая импонировала мне, это стремление любой ценой выбиться наверх. Он приехал из глубокой провинции с желанием покорить этот город, и это ему удалось, за что я его искренне уважала.
      Он разбогател, среди его друзей числились знаменитые актеры, музыканты и журналисты. Меня не интересовало, как он этого добился (наверняка шулерскими способами), важен был результат.
      Я понимала, чего он хочет, – устроить хорошее развлечение для людей, купивших за огромную цену билеты на его круиз, и ему плевать на наш интеллектуальный уровень. Гораздо важнее наши хорошенькие мордашки и сияющие улыбки. Все, что от нас требуется, – быть веселыми, привлекательными и любезными. А свое образование и свои мозги мы можем оставить дома.
      Мне пришлось усмирить свой гонор, потому что бунт в этих условиях был неуместен.
      Раз я хотела ехать на Средиземное море, значит, нужно принимать условия игры.
      Кроме того, жаловаться было не на что. Нас кормили и поили, нам дали подарки, нам оплачивали парикмахера и косметолога, никто не обижал. "А то, что никто не видит в нас журналисток, так это ерунда. На корабле все будет по-другому", наивно думала я.
      Везде можно найти развлечения, даже в холодном московском пансионате. Я уже два года не жила в общежитии и отвыкла от женского общества, теперь я с огромным удовольствием вновь открывала для себя мир женщин. Во мне заработали лесбийские инстинкты, и я заполучила к себе в комнату двух самых хорошеньких женщин – очаровательную куколку Танюшу с пухлыми детскими губками и неотразимо-* простодушной улыбкой и профессиональную писаную красавицу Надю. Мы много болтали, часами пили чай и курили. Я боялась оскорбить их уши чересчур фривольной темой, но каково же было мое удивление, когда Надя вскользь упомянула о своих сексуальных связях с женщинами, а Танюша с самым наивным видом рассказала, как в десятом классе она и три ее подруги-девственницы учили друг друга сексу, чтобы потом не осрамиться перед мужчинами. Мне самой как-то пришлось играть в армянском фильме активную лесбиянку и заниматься оральным сексом с красивой партнершей, но ничего, кроме отвращения, у меня это не вызвало. Теперь же мне хотелось гладить, щипать, тормошить моих очаровательных подруг, но я не рискнула, боясь, что наши отношения утратят естественную душевную близость.
      После трех дней пребывания в пансионате даже самые стойкие из нас перестали краситься, делать прически и вообще следить за собой. Мужчин, с которыми нам хотелось бы флиртовать, вокруг нас не было, парикмахера и косметолога нам еще не привезли. В один из скучнейших дождливых вечеров я зашла в соседнюю комнату попить чаю. Все мы обленились, одичали без мужского общества и плохо выглядели.
      Кто-то из нас сказал, что хорошо бы увидеть сейчас хоть одного элегантного мужчину.
      В дверь постучали. "Войдите", – хором закричали мы. В комнату вошел весьма упитанный молодой мужчина с пышной растительностью на подбородке, в ослепительном костюме, начищенных ботинках и с элегантным черным зонтом в руках.
      Он весь сиял с головы до ног, и казалось, что он прибыл прямо с великосветского раута в лимузине, умудрившись не промокнуть и не вляпаться в грязь. Я думаю, явление Христа народу прошло с меньшим успехом, чем появление этого человека в нашей унылой комнате. Он прибыл как ответ на наши молитвы, и мы спешно стали поправлять волосы и приводить в порядок одежду.
      Первой пришла в себя Светка, самая бойкая из нас. "Вы, наверное, парикмахер?" – спросила она. "Нет", – с достоинтвом ответил наш гость. "Значит, вы косметолог?" – с надеждой спросила Ника, журналистка из Ленинграда. "Нет", – снова ответил мужчина. Пришла моя очередь:
      "Стало быть, вы спонсор?" Выдержав паузу, гость с важностью произнес: "Я сексолог-дизайнер". Не знаю, что подумали мои подруги при этом заявлении, но я почему-то решила, что этот джентльмен изобретает и пропагандирует сексуальные позы.
      Все оказалось гораздо проще. Саша (так звали нашего гостя) был сексологом (по убеждению или образованию, я так и не выяснила) и дизайнером ювелирных украшений. Дефис, мысленно проставленный нами между этими двумя словами, был совершенно неуместен. Я не встречала другого такого человека, который бы так сильно нуждался именно в сексуальной помощи. Он мнил себя знатоком в любовных делах, но успехом у женщин не пользовался. Он обожал секретничать с дамами, выслушивать их исповеди, давать с умным видом элементарные рекомендации.
      Несмотря на то что он был владельцем эффектных украшений, предмета вожделения всех участниц конкурса, даже из корыстных соображений девушки не желали скучать в его обществе.
      Украшениями нас обеспечивал Саша, а вот наряды нам пришлось добывать самим.
      Круиз по Средиземному морю – это светское мероприятие, и на каждый ужин в ресторане полагалось надевать новое вечернее платье. Нехватка платьев была серьезной проблемой. Мы решили ее путем обмена. Всем известно, что платье приобретает характер той женщины, которая его носит. И когда его надевает другая дама, платье получает вторую жизнь и становится неузнаваемым.
      В нашей каюте собрались четыре выдающихся неряхи – я, Света, Надя и Лиана. Каюта была маленькой и тесной, шкафы узкими и без вешалок, и для удобства мы стали складывать вещи на пол. Гора платьев, туфель и белья постепенно росла, и вскоре возникли трудности подхода к кроватям. Тогда мы решили эту проблему следующим образом: утром, после подъема, часть вещей с пола складывалась на освободившиеся кровати, и мы получали возможность передвигаться по каюте, вечером, прежде чем лечь спать, платья и чулки снова сваливались на пол. К счастью, большинство наших нарядов было из немнущейся ткани. Слабонервные горничные отказались убирать нашу комнату, и за двадцать дней круиза никто не нарушил покой этого святилища пылесосным воем.
      Когда в комнате такой беспорядок, вещи постоянно теряется, и каждое утро каюта оглашалась криками: "Где мои трусы? Кто надел мои джинсы? Куда подевалась моя зубная щетка?" Мелкие предметы, такие, как расчески, маникюрные наборы, косметика, лаки для волос и ногтей, пропали в первую очередь, и из оставшихся необходимых мелочей мы создали общий косметический фонд, который был доступен каждому. Из "ваучеров" (так мы называли корабельные чеки которыми пассажиры рассчитывались в барах) мы тоже сделали общую кассу, правда, по рассеянности эти денежные знаки иногда залетали в уборную в качестве туалетной бумаги.
      Чем дольше мы жили вместе, тем больше утрачивали всякое чувство брезгливости. Мы так обленились, что перестали стирать белье и чулки и гладить вещи. Утром, поднимаясь с постели, каждая из нас брала из общей кучи вещей полюбившуюся тряпку и чьи-нибудь туфли. Поговорка "Кто рано встает, тому бог подает" приобрела особое значение. Действительно, тот, кто просыпался раньше, получал лучшее платье и обувь. Помню утреннюю сцену, когда Лиана со вчерашней косметикой на лице (макияж мы наносили с расчетом на три дня) нюхала несколько пар чулок, чтобы найти менее вонючие. Если кто-нибудь собирался с духом и стирал свои трусы, то их моментально разбирали соседки.
      Лиана ввела порочную практику расчетов вещами. У нее не было денег, я и Света часто брали ее "на содержание". Однажды на острове Родос я повела Лиану в чудесный маленький ресторан с большими скандальными попугаями. Потолком ему служили сплетенные виноградные ветви. Пока мы пили, попугаев сморил сон, и их унесли в темную комнату. Пьяная Лиана обратилась к хозяину ресторана с просьбой навестить попугаев. Хозяин, смазливый брюнет с похотливыми глазами, отвел нас в комнату, включил свет и разбудил птичек. Пока мы хохотали над недовольными попугайскими рожами, мужик щипал нас за аппетитные ягодицы, а потом отвез нас на мотоцикле в порт. Лиана сказала, что за такой чудный вечер она дарит мне заколку и свои любимые трусы. Это вызвало зависть у наших товарок, и они стали вопить, что у них тоже нет красивых трусов. Лиана щедро раздарила свое белье, как будто играла в фанты "на раздевание".
      Нас было в каюте три умницы и одна красавица. Это не значит, что наша троица умных девочек не отличалась красотой. Но наш хороший вид зависел от косметики, прически, эффектной одежды и хорошего настроения. Мы были не столько красивы, сколько очаровательны и воздействовали на мужчин улыбками, остроумием, обаянием и кокетством. А нашу четвертую подругу Надю можно было умыть, раздеть и положить на кровать, и даже в этом виде, когда любая из нас выглядела бы драной кошкой, Надя сияла редкой красотой в нашей каюте яблоко Париса явно принадлежало ей. Когда она утром лежала на кровати совершенно голая и впивалась белыми ровными зубками в персик, у меня мутилось в голове и от вожделения текли слюни. Ее хотелось трахать, трахать, трахать. Жаль, что я не мужчина. Стоило мне забраться к ней в постель и приступить с нежностями к ее телу, как тут же появлялась зловредная Лиана и начинала кричать, что, если мы не возьмем ее третьей, она не позволит нам заняться любовью. Лиана в мои планы не входила, и я выбиралась из Надиной кровати.
      Мое заявление об умницах и красавицах, сделанное выше, не означает, что Надя была дурой. Но красоту свою она несла как крест. Ни один мужчина и заподозрить не мог, что в такой очаровательной головке есть мозги. Наде мешала провинциальная застенчивость, и, знакомясь с мужчинами, она не могла выдавить ни одной умной фразы, а только улыбалась и слушала бесконечные монологи польщенных мужчин.
      Мне было жаль красавицу Надю. Я представляла себе ее жизнь в провинции, медленное угасание и отсутствие перспектив. Провинциальная девушка не идет в своих мечтах дальше загса и выводка детей. В моем родном Хабаровске на девушку, которая не успела в 18 лет выйти замуж, все смотрели как на старую деву. Мои школьные подруги заключали скороспелые браки – выходили замуж по минутному увлечению за мальчишек, не имеющих чувства ответственности и мозгов. Некоторое время они наслаждались своим солидным положением замужних дам, пока их не настигало страшное разочарование и сознание того, что свои первые, самые сильные чувства они отдали шалопаям, не заслуживающим их внимания. И в самом деле, что может знать 18-летняя девушка о любви? Ранние браки – причина множества разводов, причем страдающая сторона – женщина, у которой на руках остается младенец. Мужчина же в этом случае приобретает опыт, который возвышает его в собственных глазах. То, что он бросил первую жену, окружает его некоторым романтическим ореолом в глазах юных поклонниц.
      Есть другой вариант развития супружеских отношений, вернее, их остановки, – женщина продолжает жить с мужем, связанная лишь силой привычки и детьми. Меня всегда удивляло в детстве и юности, почему все женщины любят жаловаться на своих мужей. Считалось неписаным правилом рисовать своего близкого человека в черных красках. Я ни разу не слышала ни одного счастливого семейного рассказа о страстной любви и взаимной нежности. Мысль о том, что супружество – это тяжелая ноша, страшно оскорбляла меня почему эти дурехи не сбросят со своей спины камень и не попытаются вновь искать свое счастье? В глазах окружающих я была непроходимой тупицей. Аргументы в пользу сохранения брака, которые приводили мне мои подруги, казались мне более чем странными:
      "Пусть мой муж глупец, зато он не пьет и не курит", "Мой супруг отдает мне всю зарплату до копейки, а вот у соседки муж тратит только на себя", "Он у меня не хуже других", "У нас же дети, Даша, как ты не понимаешь?" (Как будто детям полезно расти в атмосфере неуважения и взаимной холодности.) И ни разу не прозвучало великое, неподкупное слово "любовь". Это нежное, всепоглощающее чувство почему-то не является меркой супружеской жизни.
      Полгода назад ко мне в гости приехала моя школьная подруга, назовем ее Диной. Мы пили шампанское у меня дома и болтали. Я много рассказывала ей о своих приключениях, удачах, планах. У меня горели глаза и улыбка постоянно вспыхивала на губах. Из меня бил поток жизни, настоящей, живой, горячей, и Дина, ошеломленная моим напором и энергией, вдруг сказала: "Даша, ты все такая же, какой была в школе: быстрая, смешная, наивная. Вечно носишься с какими-то мечтами". И она снисходительно улыбнулась моему простодушию.
      Меня поразила ее интонация. Она как бы свысока смотрела на чудачества ребенка. Я для нее осталась наивной дурочкой. Дина, никогда не покидающая Хабаровск, томящаяся в несчастном браке без любви, ничего не видевшая в жизни, кроме бесцветной обыденности, не ведавшая ни сильного горя, ни сильной радости, разговаривала со мной как почтенная матрона. А я за эти шесть лет прошла огромный путь, сложный и яркий, со взлетами и падениями. Я видела столько прекрасного и дурного в жизни, что иногда сама удивлялась – правда ли, что все это было со мной. И я не чувствовала себя разочарованной и уставшей, во мне по-прежнему играли силы молодости. И вдруг я поняла, что сидевшая передо мной моя ровесница – в сущности, старуха, для нее все давно уже кончено, перед ней пустота бесконечных лет. Потому что единственно полнота переживаний, накал чувств делают женщину молодой и красивой.