Его привела в чувство падающая сверху вода. Ледяная, тяжелая. Вспухший язык и порванные десна от затекающих в рот струй нестерпимо жжет. Словно кто, затолкав ему в рот вонючий пук сухой морской травы, поливает ее расплавленным свинцом.
      Он видит жгучее серебро кипящей жидкости. Она льется из раскаленного ковша. Красного, как облитый кровью белок бычьего глаза…
      Ему больно…
      Потом его подтаскивают к обутым в лаковые штиблеты копытам лошади. Одним концом веревки крепко стягивают лодыжки, другим — приторачивают к седлу… И стерва лошадь, сорвавшись с места, поволокла его по бездорожью. И бугры и булыжники стали толочь его, как крупу в ступе… Одуряющая тошнота, вывернув наизнанку желудок, вытряхнула из него все, что было, наружу…
      …Караев смотрит на себя со стороны. Тело выгибается. Судорожно вздрагивает. И он совсем не похож на себя…
      «Так это не я… Это не со мной, — с равнодушной отстраненностью думает он. — Не со мной… Я просто рядом… Наблюдаю…».
      Но этот бездонный ковш, эта свинцовая вода — она же жжет, черт возьми!
      Пряча лицо, Караев поворачивается на бок и сдавленно вскрикивает. Скорее, не вскрикивает, а протяжно, с булькающим хрипом взвывает…
      Он тянет руку к губам. На них кровь.
      «Сломаны ребра… Надломленные кости вспороли плевру, — по профессиональной привычке диагностирует Караев. — Эта розового цвета кровь — верный признак…».
      — На рентген!.. Готовьте к операции!.. — приказывает он, шаря руками вокруг в поисках своего халата.
      Где-то на донышке сознания Караев понимает: речь идёт о нем самом. Но порядком замутившийся рассудок никак не может увязать его с реальностью.
      — Помогите ему подняться! — услышал он над собой чей-то повелительный голос.
      Хотя почему «чей-то»? Он ему был хорошо знаком. Сотню раз он слышал его по телевизору и однажды вживую, на съезде медработников. Он принадлежал — Ему. Тому, к кому Караев шел. И, собравшись с силами, он, как ему показалось, резво вскочил на ноги. На самом же деле, не будь могучих рук обступивших его молодых парней, он, наверное, так и остался бы корчиться у чьих-то начищенных до блеска туфлей.
      Едва держась на ногах, Караев стоял перед человеком, приказавшим поднять его.
      «Что это со мной? — спрашивал он себя. — Все как в дыму…»
      Наконец, дым рассеялся, и он увидел перед собой Президента. Да, это был Он сам. И Караеву опять показалось, что он все вспомнил. Он было всплеснул руками, но те же самые парни перехватили их и заломили за спину.
      Внимательно всмотревшись в намокшую от воды, блевотины и крови тщедушную фигурку стоявшего перед ним человека, Президент негромко, но резко бросил:
      — Оставьте его!
      Караеву, однако, удобней было стоять именно так, когда его поддерживали.
      «Президент выразил мне свое благоволение», — подумал он и, по-дебильному улыбаясь, прошамкал:
      — Хошпошин Пшешишент, я шел к фам.
      — Что-что?!
      Караев повторил.
      Он очень старался, а потому закашлялся. Кашель отозвался в груди невыносимо режущей болью. Скукожившись, он осторожно что-то выплюнул на ладонь.
      «Зубы», — сказал он себе и бережно опустил их в карман.
      — Ничего не пойму, — брезгливо морщась, произнес Президент.
      На помощь пришел один из парней, что цепко следил за каждым жестом Караева:
      — Он говорит: «Господин Президент, я шел к вам».
      — Ты шел ко мне? — переспросил Президент, с гадливостью глядя на рвотную слизь, свисавшую с лацкана мокрого пиджака стоявшего перед ним человека. Тот закивал.
      — Интересно, — протянул Президент. — И в подарочек принес с собой адскую машину…
      Караев повернул голову в сторону, куда указывала брошеная Президентом пятерня. Подернутые мутной наледью, его глаза, наверное, с минуту блуждали по столу, на котором лежал ворох лома со смятыми платами, покореженными электронными деталями, разбитым таймером… И вдруг его глаза на какой-то миг сверкнули пронзительной осмысленностью.
      — Мой аппарат! — довольно отчетливо вскричал он и ринулся к столу.
      Резкий удар в солнечное сплетение снова вышиб из него сознание. Однако упасть ему не дали. На полусогнутых ногах и с упавшей на грудь головой покуситель повис в железных руках двух молодцов.
      Потом он снова пришел в себя. И снова, странно улыбаясь, посмотрел на Президента. Тот отчитывал свою охрану:
      — В высшей степени ротозейство! Как вы могли допустить такое?! Подумайте только: террорист не просто проник в президентский аппарат, он беспрепятственно вошел в мой кабинет! И никто его не видел! Курам на смех! Вы обязаны были перехватить его еще у дверей…
      — Его не было там. Там вообще никого не было, кроме вашего референта-докладчика. Я стоял у лифта и в открытую дверь видел всю приемную, — сказал один из телохранителей.
      — А я, — подхватил докладчик, — по вашему поручению говорил по телефону. Приемная в это время действительно была пуста. Правда, был момент, когда двери в ваш кабинет открылись и закрылись. Я подумал, что кто-то из охраны, с кем вы вошли к себе, выглянул посмотреть, нет ли кого.
      — Хватит лгать! — рявкнул Президент. — Не с неба же он свалился ко мне… С вами мы еще уточним… Сейчас я о другом: какая необходимость была избивать его до такого состояния? Ни оружия, ни гранаты вы при нем не обнаружили. Даже это, что вы принесли из его машины, мало чем похоже на взрывное устройство.
      — Он оказал сопротивление, — вступился за подчиненных начальник охраны.
      — Молчать! — резко осадил Президент. — Хочешь сказать — этот сморчок полез на вас с кулаками? Не поверю!
      Виновато потупившись, начальник охраны умолк.
      — Ну, хорошо, — уже мягче продолжал Президент, — свалили, дали пару тумаков, заломили руки, обыскали… Но зачем так зверски бить ногами?.. С ним теперь невозможно говорить. Вообще от него мы ничего вразумительного не услышим дней десять…
      — Мы его ногами не били, — опрометчиво вставил один из телохранителей.
      Президент осекся. Смерив говорившего с ног до головы тяжелым взглядом, он медленно направился к нему.
      — Мальчик, — тихо произнес Президент, — посмотри на свои туфли.
      Телохранитель послушно стал разглядывать их.
      — Что ты видишь на них?
      — Кровь… — пролепетал тот.
      — Когда я на шум вышел из комнаты отдыха, ты, мой мальчик, носком этого туфля, дважды при мне, с размаха ударил этого беспомощного человечка по затылку…
      После непродолжительной паузы, не повышая голоса и обращаясь сразу ко всем, Президент веско спросил:
      — Я предупреждал вас, что больше всего на свете не люблю вранья?
      — Предупреждали, господин Президент, — ответил за всех начальник охраны.
      — Я не от тебя хочу это услышать.
      — Предупреждали, — пролепетал напуганный телохранитель.
      Президент тяжелой поступью вернулся к столу и, оттуда глядя на начальника охраны, произнес:
      — Посмотрите, годится ли этот молодой человек к продолжению работы в вашей команде.
      — Есть, господин Президент!
      — Забирайте этого горе-киллера в зал совещаний. Пусть посидит там, пока за ним не явятся из МНБ… Теперь — с глаз долой!
      …Охрана удалилась в мгновение ока. В кабинете остался один референт. Вжав голову в плечи, он ждал, что сейчас прозвучит неумолимое: «за ротозейство и т. д. — вы уволены». Однако, непонятно чему усмехнувшись, Президент по-доброму скомандовал:
      — Марш на место, сукин сын! — и, перехватив убегавшего докладчика почти у самых дверей, добавил:
      — Там дожидается министр национальной безопасности. Пригласи его. А минут через десять запустишь пресс-секретаря.
 
      Несколько робких непродолжительных звонков в дверь отвлекли Инну от духовки. «Странно, кто бы это мог быть?» — вытирая о передник руки, гадала она. Как звонит в дверь муж — она знала. Даже по звонку могла определить — в каком настроении он пришел.
      Смотреть в дверной глазок не имело никакого смысла: на лестничной площадке темно. Перегорела лампочка.
      — Кто там?
      — Инна ханум, это я, — услышала она голос знакомой ей женщины, что разносит по квартирам жировки.
      — Ну и ну! Опять эти чёртовы квитанции, — проворчала она и, взявшись за рукоять двери, дважды щёлкнула ключом…
      А дальше произошло — как в кино. Невероятная силища выкинула её вместе с дверью наружу, в цепкие руки людей, чьи скользкие, как мокрицы, пальцы с бесцеремонным бесстыдством ощупали её с ног до головы, а затем с той же силой зашвырнули обратно в квартиру. Она слышала, как её лицо хрястнуло об стену, и слышала глухой стук своего тела, упавшего на пол. Именно слышала, а не чувствовала. Наверное, сгоряча. И сознания, кажется, не теряла. Может, на какой-то миг. Она тотчас же вскочила на ноги, но те же самые лапища понесли ее в комнату и швырнули в кресло.
      Инна хорошо это запомнила. И ещё запомнила человека, усевшегося за их обеденный стол и вальяжно откинувшегося на спинку стула. Нет, не самого человека. Он был безлик. Инна запомнила его щетинистые глаза. Именно щетинистые. Их поблёскивания напоминали ей вздыбившиеся собачьи загривки. Больше ничего приметного в нём не было. Разве только то, что он единственный, кто не надел на себя маску и камуфляжный костюм. Он в них и не нуждался. Если бы не глаза, с пробирающим до озноба садизмом, он навряд ли кому мог бы запомниться.
      — Ты знаешь, почему мы здесь… — не то спросил, не то утвердительно процедил он.
      — Не имею представления, — сдавленно выдохнула она.
      — Не ломай из себя дуру! — грубо бросил он и, с картинной медлительностью высвободив закинутую руку из-за спинки стула, посмотрел на часы.
      Потом, не поворачивая головы и ни на кого не глядя, приказал включить телевизор.
      Вспыхнувший экран высветил зал с людьми. Вверх по амфитеатру с микрофоном в руках взбегал Повзнер. Шла его авторская программа «Мы».
      Инна с мужем всегда с интересом смотрели эту передачу. Но сейчас ей было не до неё. И вообще не до телевизора.
      — Господин полковник, переключить на АзТВ? — спросил сидящего за столом человек в маске.
      — Не обязательно, — отмахнулся тот, заинтересованно глядя на вбежавшего в комнату сотрудника.
      — Нашёл! — радостно сообщил тот, ставя перед полковником распечатанную пачку стирального порошка «Барф».
      — Откуда этот порошок? — с недоумением спросила Инна.
      — А это уж ты нам скажешь, хозяюшка, — зловеще ухмыльнулся полковник и, скорчив гримасу, с отвращением, двумя пальцами снял с пачки свалявшийся ком сухой паутины.
      — Я обнаружил её в ванной. Там толстенная пыль и паутина.
      — Ну, и что ты мне суёшь? — заглядывая вовнутрь пачки, прорычал он.
      — Так в ней не стиральный порошок. В ней аммонал.
      — Ах, вот как… — свирепо заиграв желваками, полковник запустил руку в пачку.
      И в это время стоявший у телевизора человек в маске сообщил:
      — Эльхан мялим, началось.
      Полковник резко обернулся к телевизору. На экране появилась заставка «АзТВ». И все, кто находился в комнате, уставились на неё, как на какую-то невидаль. Ничего не понимающая в происходящем Инна смотрела вместе с ними… Голос за кадром дважды через паузу объявил:
      «Внимание! Передаём экстренное сообщение!»
      А через пару секунд на экране возникло напряжённое лицо диктора.
      «Уважаемые телезрители, — густо произнёс он, — мы прерываем передачи всех каналов телевидения для экстренного сообщения.
      Пресс-служба Президента Азербайджана уполномочена сообщить: сегодня Президентской службой безопасности было предотвращено дерзкое покушение на главу государства.
      Личной охране удалось в считанные секунды обезвредить покусителя, который незамеченным проник в кабинет Президента. Глава государства невредим. Преступник схвачен и даёт показания.
      Судя по документам, обнаруженным у задержанного, им оказался врач Маштагинского психоневрологического диспансера Караев Микаил Расул оглы. В автомашине марки „ВАЗ 2106“, принадлежавшей Караеву, сотрудники органов национальной безопасности обнаружили электронное взрывное устройство с запущенным часовым механизмом. Машина стояла припаркованной к фасаду комендатуры Президентского аппарата. По мнению специалистов, „адская машина“ изготавливалась кустарным методом и обладала способностью поднять на воздух все здание. По факту покушения возбуждено уголовное дело. Ведется следствие.
      Президент благодарит за умелые действия и проявленные высокие профессиональные качества всех сотрудников своей охраны».
 
      В комнате стояла оглушительная тишина. Ошарашенная услышанным Инна потерянно смотрела перед собой. Окаменевшие в мел губы и пробежавшая по лицу судорога независимо от нее выстукали дробную, но достаточно разборчивую фразу:
      — Он все-таки сделал это…
      — Что?! Что ты сказала?! — подскочив со стула, выкрикнул полковник.
      Инна невменяемо качала головой.
      — Как?! — взбеленился полковник. — Ах ты гадина! — схватив женщину за волосы, он притянул её лицо к себе и со скрипом в зубах процедил:
      — Гадина! Не ты ли сказала «он всё-таки сделал это»?!
      — Отпустите… Больно… — взмолилась Инна.
      — Я тебя спрашиваю! — царапая её щетинистым взглядом, не унимался полковник.
      — Я не отказываюсь.
      Отбросив её голову на спинку кресла, полковник подбоченился.
      — Так-то лучше, — похвалил он и с мягкой вкрадчивостью добавил:
      — Сейчас садись за стол и всё по порядку напиши. Всё без утайки. Чистосердечное признание снимет с тебя вину. Я это обещаю, — соврал полковник и сочувственно, вкладывая в свои слова какой-то заговорщицкий смысл, добавил:
      — Ну какая может быть на тебе вина?.. Её, если и захочешь, не придумаешь.
      — Хорошо, — отозвалась она и, окончательно взяв себя в руки, спросила:
      — Как мне тебя называть?.. Кто ты?..
      — Почему «ты»? — вскинулся полковник.
      Инна с неподдельным недоумением и не без иронии посмотрела на него: мол, неужели непонятно?
      Полковник скривился, но, быстро овладев собой, как ни в чём не бывало, представился:
      — Я начальник следственного управления Министерства национальной безопасности, полковник Эльхан Худиев… Пишите на моё имя… Инна Борисовна…
      Сделав упор на её имени с отчеством, он не преминул продемонстрировать свою осведомлённость:
      — Если не ошибаюсь, ваша девичья фамилия — Марголис.
      Он назвал её фамилию не столько для того, чтобы она поняла, что ему известно о ней всё, сколько для того, чтобы сыграть на её еврейском качестве. Худиев был убеждён, что любой еврей, когда дело касается его шкуры, отречется от кого угодно и от чего угодно. И он тем самым прозрачно намекал, что ей именно сейчас следует отмежеваться от преступника.
      Инна слушала его внимательно. «Тыкавший» ей высокопоставленный хам из спецслужбы перешёл на «Вы». Не извинился, правда, но это чёрт с ним. Такова уж их работа. Главное — она поставила его на место. Теперь оставалось дать понять, что его намёк до неё дошёл и она категорически против.
      — Я — Караева. Жена профессора Микаила Расуловича Караева, — твёрдо произнесла она.
      — Правильно… — скользко улыбаясь, согласился он. — Это, конечно же, надо указать. Ни в коем случае не забывая, что вы Марголис, — гнул своё Худиев, усаживая Инну Борисовну за стол. — А главное, обязательно объясните, откуда у вас это, — полковник положил руку на коробок с броской надписью «Барф».
      — Позвольте спросить, какой криминал в стиральном порошке?
      — Вы не знаете, что в нем?
      Караева покачала головой.
      — Тем лучше! — театрально воскликнул он. — Это тоже в пользу вас. В пачке, что у меня в руках, — аммонал. Попросту — взрывчатый порошок.
      — Откуда ему здесь взяться? — растерянно развела руками Инна Борисовна.
      — Вот-вот! — подхватил Худиев. — Похвально!.. Напишите: мол, приносил эти пачки муж. Откуда. В каком количестве. Где хранил. У кого приобретал… Если знаете, разумеется.
      Женщина, наверное, с минуты две оцепенело смотрела на полковника.
      — Ну?!.. Будете писать?! — придвигая к её пальцам ручку, нетерпеливо прогудел он.
      Инна Борисовна молча кивнула.
      «Всё равно его ничем не прошибёшь», — подумала она. И тут её осенило:
      — А можно на имя министра национальной безопасности?
      — Ещё лучше! Я лично при вас вручу ему, — предвкушая близкую удачу, пообещал он.
      Поблагодарив его, Инна Борисовна в правом углу листа размашистым почерком написала:

       «МИНИСТРУ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ АЗЕРБАЙДЖАНА ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ Ф. ЗЕЙНАЛОВУ»

      Затем, отступив, старательно вывела:

       «ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ»

      — Прекрасно, Инна Борисовна! Умница! — с придыханием, обдав её затхлой вонью недавно съеденного лука, похвалил полковник.
      — Эльхан мялим, у меня к вам убедительная просьба. Прошу минут десять не отвлекать меня. Я не могу, когда кто-то стоит за спиной. Не в состоянии сосредоточиться.
      Худиев хотел было возразить, но Инна Борисовна опередила его:
      — Вам не обязательно отлучаться. Пока я буду писать, можете посидеть здесь, на диване.
      — Не против. Пишите хоть целый час. Никто вам мешать не станет… Вы правы. Вам нужно собраться с мыслями, — и Худиев сел на диван.
      Инна Борисовна писала быстро. Изредка, вероятно что-то вспоминая, задумывалась, а затем снова, с прежней рьяностью принималась за дело.
      «Хороша баба… Лакомая стерва… Ух, какие груди и задница… Помять бы её пару ночек…», — искоса наблюдая за Караевой, смаковал полковник.
      Он уже поздравлял себя с победой. И живо представил себе, как будет докладывать о ней. Обязательно расскажет, как искусно и ловко ему удалось провести эту хитрую бестию… Он на все сто был уверен, что Караева напишет всё, что ему нужно. А если что его не устроит — заставит добавить.
      «Добавит. Никуда не денется… Ишь как строчит… Аж сиськи трясутся… Она всё знает о своём муженьке… Спешит отбелиться… Не поможет… Ты к нам надолго, птичка аппетитная…», — со злорадным сладострастием думал он.
      Между тем Инна Борисовна вернулась к первой странице. Видимо, чтобы проверить, не упустила ли что.
      — Неужели всё? — на всякий случай спросил он.
      — Ещё чуть-чуть, — не отрываясь от листа, ответила она.
      На самом деле Инна Борисовна лукавила. Она уже всё написала. Оставалось только поставить росчерк и указать дату.
 
      …За дверью, в передней, слышались глухие голоса и топот снующих по кухне людей.
      — Понятые здесь? — строго спросил кто-то.
      — Вот они, — показали ему.
      — Никуда не отлучайтесь! Стойте здесь! — приказал тот же строгий голос.
      — А я могу идти? — спросила его женщина.
      — Ты кто такая?! — подозрительно спросил он.
      — Я из ЖЭКа. Помогала вам войти сюда…
      — Выйди на лестничную площадку. Здесь не мешай. И никуда не уходи! — отрубил он.
      Инна Борисовна ничего этого не слышала. Ей было ровным счётом наплевать, что происходит там, за дверью, и кто кому что говорит.
      Она целиком окунулась в своё «признание». Но Худиев не упускал ничего. Тихо поднявшись, он бесшумно, чтобы не отвлекать Караеву, подошёл к двери и, приоткрыв её, коротко распорядился:
      — Капитан, у вас шумно… Мешаешь работать… Мамедову, сотрудницу ЖЭКа, отпусти. Пусть уходит…
      Инне, однако, ничто не мешало. Она вдумчиво и не спеша вчитывалась в каждую строчку написанного.

       «ЧИСТОСЕРДЕЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ
       Я, Караева Инна Борисовна, жена профессора Караева Микаила Расуловича, настоящим ставлю Вас в известность о следующем.
       Мой муж, М. Р. Караев, — известный психиатр, автор пяти фундаментальных монографий и свыше ста научных статей, публиковавшихся в престижных журналах Великобритании, США, Франции, Италии, Японии, Индии и т. д. Последние пять лет проф. Караев занимался исследованием, результат которых, буквальным образом, ниспроверг накопленные человечеством за сотни и сотни лет основы традиционной методологии лечения психически больных. Это стало возможным благодаря весьма неожиданному и своеобразному подходу к решению столь непростой проблемы. Именно он, этот подход, позволил ему радикальным образом избавлять людей от запущенных и тяжелых форм психических недугов. То есть от сумасшествия. Четверо пациентов, числившихся в разряде безнадёжно больных, после применения на них этого, не имеющего аналогов в мировой психиатрии, метода лечения, уже через месяц были выписаны с окончательным диагнозом — „практически здоров“. На исходе третий год, как эти люди живут среди нас и находятся в здравом уме и рассудке. И рецидив, как утверждает проф. Караев, — исключен, потому что ему удалось выправить самое главное, что давало сбой в сложной механике психики. Ключ к разгадке столь серьёзной врачебной проблемы лежал отнюдь не в медицине, а в совершенно иной области науки — космогенной физике. Хотя я не уверена в точности названия этого вида науки.
       Да, проф. Караев занимался изучением Пространства-Времени. По его глубокому убеждению (теперь доказанному неопровержимыми фактами), вся психическая, мыслительная и поведенческая деятельность еловека находится в тесной завязке со структурой спирали Пространства-Времени. Однако в подробности вдаваться не стану. По двум соображениям. Во-первых, потому, что многого не знаю, а во-вторых, потому, что мои околонаучные объяснения могут не соответствовать „жанру“ настоящей „работы“. Тем не менее хочу особенно подчеркнуть: в процессе исследования и проводимых экспериментов проф. Караев открыл невероятнейший из эффектов: становясь под луч изобретённого им аппарата, он становился невидимым. То же самое неоднократно происходило со мной и теми пациентами, с которыми профессор работал… Отдавая себе отчет в том, что его изыскания имеют для государства громадное стратегическое значение, проф. Караев с изложением своего открытия дважды обращался к министру здравоохранения и министру внутренних дел, трижды к министру обороны и к Вам, генерал. Столько же раз к Президенту республики. Это, я думаю, проверить не составит труда. Его письма во всех инстанциях вызывали одинаковую реакцию: либо отписывались, переправляя их в Минздрав, либо отмалчивались. В реальности же Караева (правда, не открыто, не официально) объявили сумасшедшим. Лишили института, кафедры и послали работать простым врачом в известную Вам психиатрическую клинику. М. Р. Караев, как истинный патриот своей страны, хотел во что бы то ни стало своё открытие предоставить в распоряжение государства. Он много раз безуспешно пытался попасть на приём к Президенту. И тогда он решил явиться к нему, став невидимым. Фактор, согласитесь, который мог бы убедить Главу государства без лишних слов. Признаться, я отговаривала его от этого шага, потому что я, как и тысяча других людей, потеряла веру во всё… Вот почему, когда я услышала по телевизору сообщение о том, что мой муж, Микаил Караев, был задержан, якобы при попытке убить Президента, я вскрикнула: „Он всё-таки сделал это!“. Я искренно сожалею, что он ослушался меня… Что касается стирального порошка „Барф“, я им в хозяйстве никогда не пользуюсь. Я предпочитаю „ОМО“. Мой муж покупками для дома (за исключением хлеба и иногда продуктов) не занимается. Так у нас заведено. Происхождение пачки „Барфа“, будто бы найденной за нашей ванной и набитой до отказа так называемой взрывчаткой (так утверждают ваши спецназовцы), лучше всего вам объяснит невоспитанный полковник Худиев со своей, подстать ему, командой.
       Прошу Вас за нанесённые мне оскорбления и проявленное хамство привлечь полковника Эльхана Худиева к ответственности. Такой не может носить звание полковника и — тем более — представлять столь солидную организацию, как министерство национальной безопасности…
       Я в этом убеждена.
       За сим — И. Караева»

      — Всё! — прочитав и подписав написанное, объявила она.
      — Дайте сюда! — откинувшись на диване, небрежно потребовал он.
      — Потрудитесь взять сами, — отрезала Караева.
      — Что ж, мы люди негордые… Негордые, Инна Борисовна, — тяжело поднимаясь с места, со злобной язвительностью усмехнулся он.
 
      …Обрадовавшись, что сердитый капитан смилостивился и разрешил убираться восвояси, Мамедова, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице. Но уже в двух шагах от подъезда путь ей преградили двое в штатском. Как она их ни упрашивала, они были неумолимы.
      — Стой и дыши свежим воздухом, — посоветовал один из них и, чтобы успокоить, добавил:
      — Закончим — уйдёшь.
      На улице было ветрено, и Мамедова решила пройти в парадную. Но тут кто-то взял её за плечо:
      — Что случилось здесь, Сания?
      Это был сосед Караевых, он жил на два этажа ниже.
      — Дом окружен со всех сторон, — продолжал он, — в кольцо пускают, а из кольца — ни в какую… Я забыл в машине продукты, хотел вернуться, так меня чуть ли не тычками заставили идти обратно…
      — Ой, и не говорите, Джавад мялим… Здесь такое… Такое… Аж ужас, — зашептала Сания. — Наш Караев… Профессор хотел убить Президента!..
      — Ну и ну! — протянул Джавад и пристально, с оттенком явного недоверия глядя в лицо Мамедовой, спросил:
      — Ты, Сания, ничего не путаешь?
 
      …Худиев читал неторопливо. Поначалу вслух. Затем перешёл на бормотание, а потом пробегал всё молча. И по мере того как он читал, менялся и цвет его лица. Сначала оно было розовато-благодушным, а после, под воздействием запрыгавших желваков, пошло багрово-синюшными пятнами. И тут из его рук, как из дула ружья, выбластнул шелестящий всполох белых бумаг. И прямо в лицо! Острый кончик одного из листов резанул по ее не успевшему зажмуриться глазу. Караева вскрикнула и, согнувшись к коленкам, невольно закрылась руками.
      — Шлюха! — взревел Худиев. — Жидовская вонючка!.. Мало того, что со своим говнюком задумала убить Президента, так она ещё надо мной вздумала издеваться!
      Схватив за волосы согнувшуюся от боли в глазу женщину, полковник несколько раз ударил её головой об спинку кресла.
      — Мразь! Гестаповец! — выдохнула Инна и ногтями обеих рук с яростью вцепилась в ненавистную физиономию наклонившегося над ней Худиева.
      Визг полковника огорошил всех, кто его слышал. Теперь он уже стоял, обхватив окровавленное лицо. И не переставая вопил, изрыгал площадную брань…
      На шум сбежалось несколько человек в маске. Один из них, сдавив лапищей шею Караевой, поднял её с кресла и, как тряпку, отбросил к порогу. Потом, в один прыжок оказавшись рядом с ней, наступил на поясницу и так вдавил в пол, что она не могла не то что пошевелиться, но даже вздохнуть. Остальные обступили залитого кровью начальника.
      — Бросьте! — отогнал он их. — Поработайте с этой шалавой… Здесь… Прямо при мне…
      И на беспомощно трепыхавшееся тело накинулись трое, словно свора изголодавшихся шакалов на подранка.
      Её отчаянно призывных криков никто из тех кто был в квартире не слышал. Хотя все они находились совсем рядом. За стеной и за дверью. Всего в двух шагах. Рот, взывающий о помощи, спецназовцы залепили клейкой лентой.
      Из комнаты доносилась лишь глухая возня, стук опрокидываемых стульев, скребущий звук двигающегося стола и звон высыпавшейся из серванта посуды… Потом немного поутихло… Только, казалось, то ли ходуном ходил диван, по которому прыгал слон, то ли же слон катал по полу какой-то неподъёмный тюк.
      Четверть часа спустя в комнате наступила гробовая тишина. Отозвавшись зловещим шипением, распахнулась дверь. В переднюю вышел спецназовец в расстёгнутой до пупа гимнастёрке. Позвякивая бляхой ремня, он по-хозяйски прошел в туалет. В оставшуюся полуоткрытой дверь кто-то увидел истерзанную, полуголую Инну Борисовну. Лица видно не было. Плечи и все тело её передёргивало судорогой. А может, она плакала. Стыдливо укутываясь в лоскуты изодранного ситца, она вышла на балкон.
      Худиев с ненавистью смотрел ей вслед. Ни его, ни спецназовцев, только что бесчестивших женщину, это нисколько не беспокоило. Балкон давно был превращён в маленькую комнатушку. И о том, что это был балкон, говорили лишь широкие, в полукруг поставленные стекла… И группе захвата, вместе с её командиром, невдомёк было, что одна из рам была отомкнута…
 
      — Что значит — «ничего не путаешь»? — явно обидевшись на соседа, развела руками Мамедова.
      И Сания стала пересказывать всё, что ей было известно:
      — Он был увешан гранатами… Уже хотел взрывать их, и тут…
      И тут что-то тяжелое и мягкое, с хрястом ударившись об асфальт и обдав горячими брызгами, упало у самых их ног. И Джавад и Сания, разинув рты, оцепенело уставились на то, что лежало перед ними… Первым очнулся мужчина.
      — Инна Борисовна… — просипел он.
      В то же самое мгновение утробный вопль, смешанный с животным страхом, вырвался из горла Сании…

      Наружу его выбросило со смачным чмоком. Словно из трясины. И выбросило в позе на четвереньках. С минуту он крутил головой и, озирая комнату, не мог выдавить из себя ни единого членораздельного звука. Подняться на ноги тоже не мог. И не потому, что не было сил. А потому, что на нём повисла жена. Она, как выуженная из воды рыба, немо разевала перед ним рот…
      Видел он хорошо. Пронзительно. Ясно. А вот со слухом творилось неладное. Словно кто напихал ему в уши ваты. Потом в ушах цвикнуло, и ваты как не бывало. И в них тут же ворвались истеричные взрыды жены:
      — Мика, миленький… Что с тобой? Где ты был?
      В глазах её метались страх и ужас.
      — Всё в порядке, Инночка… Не паникуй, — карабкаясь на диван, проговорил он.
      Инна бросилась за валокордином. Караев не возражал. Впрочем, ему было всё безразлично. Прикрыв глаза, он слушал себя. Тошнота и лёгкое головокружение, которые он чувствовал, придя в себя, прошли. Только внутри всё отчаянно дрожало и вибрировало. Болей — никаких. Напротив, каждая клетка, каждый нерв во всём теле, будто воспрянув от глубокого и здорового сна, от души потягиваясь, млели в сладкой истоме. Блаженно улыбаясь, Караев открыл глаза. Инна подносила рюмку с валокордином. Он покачал головой:
      — Не надо. Измерь-ка давление.
      Инна выбежала на балкон.
      — Идеальное! — радостно выкрикнула она оттуда. — 120 на 80! Пульс — 64!
      Караев хотел было спросить, с чего это она взяла, но, посмотрев на себя, сообразил: он же до сих пор находится в контуре, передающем объективную картину его состояния на аппарат, что стоял на балконе.
      — А в момент, когда я лишился чувств? — поинтересовался он.
      Жена промолчала. Караев собрался переспросить и, подняв голову, наткнулся на пару округлившихся от изумления глаз.
      — Ты так ничего и не понял? — прошептала она.
      — А что я должен был понять?
      — Ты не терял сознания… Ты просто исчез…
      — То есть? Как это? — вырвалось у него.
      — Не знаю… На том месте, где ты стоял, было пусто. Тебя здесь не было… Во всей квартире. Я думала — ты подшучиваешь надо мной… Несколько раз заглядывала на кухню, в ванную, уборную. Выбегала на лестничную площадку. А потом не знала, что и думать, — крепко обняв его, разрыдалась она.
      — Ну, ну… Всё уже позади, — гладя её по волосам, успокаивал он.
      — К чёрту твои эксперименты!.. К чёрту! — ещё пуще расплакалась она.
      Дождавшись, когда жена выплачется, Караев наконец спросил о том, что ему очень хотелось узнать:
      — Долго я отсутствовал?
      — Мне показалось — очень долго…
      Потом, шмыгнув набрякшим носом, уточнила:
      — Минут пятнадцать… Может, чуточку больше…
      — Неужели?! Я совсем этого не почувствовал.
      — Зато я почувствовала, — пробрюзжала она.
      Караев засмеялся. Появившиеся в голосе Инны сварливые нотки — верный признак того, что охвативший её срыв пошёл на убыль.
      — Что смеёшься? — сердито спросила она.
      Ну что он мог ей ответить? И он ещё крепче обнял её. Уткнувшись в его шею, щекоча его горячими губами, Инна что-то долго еще говорила, на что-то пеняла и, стуча кулаками по его бокам, беззлобно поругивала.
      По правде говоря, Мика её вовсе не слушал. Он думал о своём. Что же всё-таки произошло? Вот что надо было осмыслить. Здесь не до нюнь.
      — Налей мне чайку. Крепенького, — отыскав предлог, чтобы остаться наедине со своими мыслями, попросил Караев.
      Итак, он накинул на себя провода. Нет. Сначала он приладил к ним золотое ситечко, больше похожее на розетку для варенья, чем на чашу приёмной антенны. По центру ситечка, сплетенного из тонких проволочек чистого золота, был помещён огранённый, весом в три карата, бриллиант. Потом уже Инна накинула на него эти провода, свободные концы которых специальными присосками прикрепила к четырём точкам его тела. Закончив с этим, она старательно прозрачным скотчем плотно приклеила к подвздошной ямке золотое ситечко приёмной антенны. Он был в контуре. И только после этого они прошли на балкон, где стоял основной аппарат. Собственно, он не стоял. Он лежал. А если уж быть совсем точным, определение «аппарат» к нему никак не лепилось.
      Расставленные на столе и соединённые между собой пёстрыми проводами платы, теристоры, линзы и прочие детали и были тем самым устройством, над которым он бился едва ли не полгода. Выпускаемый им веер лучей должен был выйти на жгут планетной спирали Пространства-Времени, отыскать в нём волокно, соответствующее личному полю времени испытуемого и, отразившись от него, замкнуться на контур, который был сейчас наброшен на Караева…
      Аппарат, если можно было так назвать всю эту кучу деталей, спаянных и опутанных между собой разноцветными проводами, занимал чуть ли не весь балкон — единственное место, где Инна могла вывешивать постиранное бельё. Пару раз, выходя сюда с тазом, доверху наполненным постирушками, она спотыкалась и опрокидывала всю эту Микину конструкцию на пол. И они вдвоём извлекали деталь за деталью из-под мокрых, плохо отжатых вещей. Жена делала это с глухой бранью, в сердцах отдирая от белья запутавшиеся в нём железные штуковины, а Мика — с молчаливой обречённостью, аккуратно и не спеша, словно собирал жемчужинки. Только однажды, когда Инна в раздражении упрекнула его, мол, занял барахлом весь балкон, он, любовно вытирая фланелькой одну из намокших плат, как бы невзначай спросил:
      — Разве это барахло?
      — А что, по-твоему?! — выпалила она.
      Караев с ответом не спешил. Высвободив из складок мокрой простыни очередную деталь и с нежностью держа её в ладони, он тихо произнёс:
      — Это, милая, все наши 120 квадратных метров…
      Инна такого не ожидала. Она растерялась. А потом из глаз её сами по себе покатились слёзы. Ведь правда. Какая горькая правда… И этот узкий остеклённый балкон, и этот ворох металлопластмассового лома — их проданная квартира. Трёхкомнатная, с просторной верандой, с чудесным видом на море, в самом престижном районе города… Теперь вот — двухкомнатная, в задрипанном микрорайоне, на седьмом этаже, где в неделю три раза и строго по часам подаётся вода…
      Ту, престижную, она сама предложила продать. Настаивала даже… А что оставалось делать? Ведь Мике для воплощения его идеи, казавшейся тогда Инне такой реальной и такой потрясающей, нужны были деньги. Чтобы он мог накупить этих чертовых безделушек и по набросанному им проекту сварганить свой чудо-аппарат, пропади он пропадом!
      Сделка была выгодной: продали за сто, купили за 25 и остались при 75-ти тысячах долларов.
      Глядя на разор, случайно учинённый в очередной раз, и жалкую фигурку мужа, со смиреной кротостью собиравшего разрушенную конструкцию, Инна в бессилии плюхнулась на порог и заревела. Мика подсел рядом и, ничего не говоря, ласково гладил её по голове, плечам и вспухшим от натруженности и едкого мыльного порошка пальцам. Ей было жалко себя, а ещё жальче Мику, который стойко сносил её бабьи капризы.
      «Все женщины одинаковы, — думала она, — им подавай победителя…»
      — Скажи, Микуля, — спросила она сквозь слёзы, — из этого что-нибудь получится?
      — Обязательно! И уже скоро, — уверенно сказал он.
      Правда, после этого разговора минуло еще месяца три. Но устройство он всё-таки добил. Пусть оно и не совсем походило на привычные глазу конструкции, зато оно действовало…
      Изо всего этого техно-электронного хаоса — более-менее эстетично выглядела панель управления. Под никелированным тумблером с надписью «Сеть» располагалось маленькое рубиновое окошечко, которое при включении загоралось острым красным светом. Под регулятором «Поиск спирали» размещался зелёный глазок. Он должен был вспыхивать, когда сигнал находил спираль. А под кнопкой «Поиск нити» он вмонтировал синее стёклышко. Оно, по идее, могло засветиться приятной голубизной лишь в том случае, если сигнал в общем жгуте Пространства-Времени отыскивал и вычленял нить времени исследуемого человека. И последний регулятор, с надписью «Отражатель», тоже имел оконце, которое озарялось жёлтым светом, что означало — «сигнал от найденной нити аппарат принял и отразил его на ситечко-антенну», прикреплённую к подвздошью испытуемого.
      Всё работало автоматически, за исключением двух антенных тарелочек, сработанных из платиновых ободков, оплетённых тончайшими золотыми проволочками, представляющими собой сплошную, с едва заметными зазорами, сеть. Одна тарелка смотрела в пустое пространство, другая — держала под прицелом испытуемого. Они друг к другу были приставлены задом, и их по центру объединял чистой воды бриллиант размером вдвое больше, чем в золотом ситечке, висящем под грудиной у исследуемого. А тарелочка, что открытым «ртом» смотрела в небо, регулировалась вручную…
      Всё, в принципе, стояло в полной готовности. Караев ещё раз объяснил жене что делать и потребовал повторить, показывая пальцами все свои действия. Он остался доволен.
      — Молодчина! — похвалил он, уходя в комнату — на исходную позицию.
      — Мика, давай я ещё раз проверю все соединения на тебе. Может, что отошло?
      Придирчиво осмотрев все контакты, Инна удовлетворённо кивнула головой: всё в порядке.
      — Ну что ж, милая, начнём. Бисмиллах ир-рахман ир-рахим!
      — Бисмиллах ир-рахман ир-рахим! — повторила Инна, встав на изготовку к аппарату.
      Она стояла к нему спиной и долго не решалась протянуть руку к панели управления. Караев собрался было поторопить её, но тут она срывающимся голосом выкрикнула:
      — Включаю в сеть!..
      А через паузу объявила:
      — Произвожу запуск луча!
      …Больше Караев ничего не помнил. И, конечно же, не видел, что творилось с его женой, когда она обернулась и взгляд её упёрся в пустую стенку. На том месте, где стоял её благоверный, никого не было. Сначала она подумала, что он сбежал, чтобы подшутить над ней. А потом… Потом поняла — её Мика пропал. Какая-то неведомая сила растворила его в воздухе, рассеяла в пыль. От одной мысли, что она никогда, никогда не увидит мужа, не услышит его голоса и никому не сможет объяснить, куда он подевался, её обуял дикий ужас.
      Придя в себя, Караев страшно удивился тому, что не стоит, а на карачках елозит по полу, бодая головой неизвестно откуда взявшиеся золотые букеты цветов. Второй удар головой в цветы окончательно вернул ученого в реальное мироощущение. Букеты, как он сообразил, были на обоях, а обои — на стене. А уразумев это, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, постарался сконцентрироваться на оценке своего самочувствия. Однако, это ему не удалось…
      Он испугался за жену, которая, как безумная, билась в истерике и жутко голосила. Словно оплакивала покойника.
      Усилием воли отодвинув выстраивающуюся в мозгу статистику своего состояния и то, что привиделось ему в беспамятстве, профессор занялся Инной.
      Сейчас же, когда она успокоилась, Караеву хотелось остаться наедине с собой. Чтобы осмыслить происшедшее, а затем добросовестно записать его.
      — Ну, ты пойдешь за чаем, в конце концов?! — неожиданно для себя и для жены сорвался он.
      Инна стремглав ринулась на кухню, полагая, очевидно, что чай для её Мики сейчас лучше всяких транквилизаторов и сердечных средств.
 
      …Ни парения в бездне, ни ощущения полёта по тоннелю навстречу сияющему впереди свету, как обычно описывается людьми, пережившими клиническую смерть, Караев не испытывал. Он просто вырубился, и всё. Хотя — нет. Он был тем, кем был. Тем же Караевым — живым, вдыхающим, как и все снующие вокруг него люди, ароматизированный воздух незнакомого ему холла… Холла, который его нисколько не удивлял. Разве только вызывал естественное любопытство. Что в нём? Каков он и как оформлен? И ни одной мысли о том, каким образом он объявился вдруг здесь. Его глаза жадно бегали по зеркалам, роскошным люстрам и многочисленным указателям на английском языке, которые он прочитывал, словно слизывая языком.
      А ведь только что его взгляд был устремлён в открытый проём балкона, и оттуда, из аппарата, созданного им, он ждал того самого долгожданного импульса, ради которого работал все эти последние полгода. Но эту необычность он осознал лишь сию минуту…
      А в тот момент профессор Микаил Караев как ни в чём не бывало шёл по пятам двух шкафообразных молодых ребят. Он явно преследовал их. И вместе с ними встал у лифта.
      Почему он увязался за этими «шкафами» и настырно, не упуская из виду, преследовал их — Караевсейчас, находясь в своей квартире, не мог дать вразумительного объяснения. Стало быть, так ему и следовало поступать. Шкафы в упор не видели его, хотя он стоял рядом с ними. Перед самым их носом. И судя по их злым репликам, между Караевым и этими двумя дебелыми парнями совсем недавно что-то произошло. Что именно — сейчас он припомнить не мог. Но ТАМ, наверняка, знал. И знал, что пузатый, цвета беж медицинский баул, трепыхавшийся в руках высокого «Угрюмого Шкафа», — его баул. И он для него, для Караева, многое значил. И, вероятно, поэтому он ни на шаг не отпускал их от себя.
      С неприязнью глядя друг на друга, парни вполголоса бранились, сдабривая каждую фразу отборным русским матом. Это профессору показалось странным. Какие-то точные, но забытые им теперь детали говорили, что он находится за рубежом. Скорее всего, в Америке. Но не в Нью-Йорке и не в Вашингтоне. Какой-то другой город. Не Москва, не Ленинград и не Киев — он мог в этом поклясться. Те города он знал как свои пять пальцев. А таких гостиниц, с такими лифтами, он в них не видел.
      Да, точно, это был отель. Роскошный отель. И лифт, куда они все втроём нырнули, был прозрачным, полусферической формы. В нём, человек чувствовал себя помещённым в аквариум… Интересно было смотреть оттуда на людей и на просторный холл, похожий на бакинскую площадь фонтанов. И люди, и вся площадь с диковинной зеленью и фонтанами, срываясь, летели вниз, как в пропасть, уменьшаясь в размерах. Караев смотрел бы и смотрел, да мешали Шкафы. Они, мягко говоря, очень уж горячо выясняли отношения.
      — Не меня, а тебя надул черножопый, — ехидно сощурил наглые глазёнки тот, что был поменьше и покряжистей. — Тебе и отвечать перед Эмом…
      «Это ж обо мне… Националист поганый!» — понял Караев, но сдержался, чтобы не выдать себя.
      — Не ты ли, падло, стал крутить ему руки? — взвился Угрюмый.
      — А что мне оставалось делать? Он собрался дать дёру… — нагло ухмыляясь, спокойно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, возразил тот.
      — Врёшь, гад! Я с ним только заговорил, а ты сразу полез ломать его.
      — Заговорил… Заговорил… Ты его до смерти перепугал. Посмотри на своё мурло. Осатанелая, как у бугра на зоне, — с ухмылочкой и с напускной ленцой, имевшей целью вывести из себя своего товарища, ехидничал Шкаф поменьше.
      И это ему удалось.
      — Что-о? — взревел Угрюмый, вскинув к глазам зарвавшегося напарника два растопыренных пальца.
      Малый Шкаф оказался парнем прытким. Нырнув под летевшую ему в глаза рогатинку из двух пальцев, он крякнул и резко саданул Угрюмого в корпус.
      И Угрюмый, не удержавшись на ногах, отлетел к противоположной стенке лифта. Как раз туда, где стоял Караев. Профессор ни отпрянуть, ни увернуться от него не мог. Не успел бы. Да ему и незачем было это делать. Парень пролетел сквозь него и со всего размаха затылком стукнулся о стекло лифта.
      Вскочив на ноги, Угрюмый ринулся в сторону своего зловредного напарника. А тот, застыв на месте, тихо прошептал:
      — Ша! Лифт!
      …Мгновение спустя из раздвинувшихся створок лифта чинно выходили два респектабельных Шкафа-джентельмена. Они шли молча, быстро; Караев едва за ними поспевал. Уже перед самыми дверьми номера, куда они направлялись, Угрюмый как мог миролюбиво сказал:
      — Ну, что мы с тобой — не православные, что ли? Неужели будем топить друг друга? Все равно ведь обвинят нас обоих, — рассудительно заключил он.
      — Ты не кати бочку на меня, и я не стану, — согласился на компромисс драчливый Маленький.
      — Петуха! — с вымученной улыбкой протянув товарищу открытую ладонь, потребовал Угрюмый.
      Обменявшись рукопожатиями, Шкафы робко постучали. Сначала один, потом другой. В ответ — ни звука. Постучали снова. И опять тишина. В третий раз этого делать не пришлось: дверь распахнулась неожиданно. В проёме стоял довольно симпатичный, с капризно-брезгливым лицом пуфячок.
      — Вы одни? — близоруко щурясь по сторонам, спросил он.
      — Понимаете, в чем дело, босс… — на ломаном английском принялся было объяснять Угрюмый…
      Пуфячок махнул рукой.
      — Пройдите в кабинет. У меня нежданные гости… Поговорим потом, — рубанул он и вразвалочку исчез в гостиной, откуда доносились голоса увлёченно беседовавших людей.
      Кабинет Пуфячка напомнил Караеву кабинет министра. «Напомнил», правда, не то слово. Всего две схожие детали: письменный стол да размер комнаты. Что касается остального, то все здесь было стиля строгого и вместе с тем располагающего к деловым беседам. Тут преобладал вкус, внушающий мысль о достатке и достоинстве хозяина…
      Шкафы, усевшись за журнальным столиком, с мрачным видом уточняли между собой детали того, как они упустили «черножопого фраера». А «фраер» между тем прошёл к письменному столу. Почему его потянуло туда, он толком объяснить себе сейчас не мог. А во сне (а во сне ли?) Караев шёл к нему с явно обдуманными намерениями. Скорее всего, им двигало элементарное любопытство.
      Его заинтересовала стопка бумаг, поверх которой лежал лист с хорошо знакомым ему текстом и его собственноручной подписью:

       «С уважением, доктор медицинских наук, профессор М. КАРАЕВ»

      Это было сопроводительное письмо, посланное им в Америку чуть ли не два года назад:

       «ПРЕЗИДЕНТУ
       МЕЖДУНАРОДНОЙ АССОЦИАЦИИ
       НЕЗАВИСИМЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ
       доктору Э. МАККОРМАКУ
       Уважаемый господин Президент!
       Обращаюсь к Вам, прежде всего, как Главному редактору издаваемого Вашей Ассоциацией журнала „Курьер науки“. Я — один из заинтересованных читателей „КН“. Мне, как и, впрочем, многим научным работникам, нравится, что его страницы открыты спорным гипотезам и, по существу, являются весомой поддержкой исследователям, занятым поисками новых, неординарных подходов во всех сферах науки, вопреки общепринятому, так называемому „здравому смыслу“.
       Исходя из этих соображений, я посчитал логичным послать Вам мою статью „Пространство-Времени и его роль в жизнедеятельности Земли и землян. (К вопросу принципиально новой методологии лечения психических заболеваний, в том числе наркомании, суицидальных наклонностей и проч.).“ Предлагаемая статья является лишь малой частью моей монографии, где рассматриваются многие приоткрывшиеся весьма неожиданные эффекты, относящиеся не только к предмету моего исследования — психиатрии, но и к совершенно иным сферам науки. Надеюсь, сей труд заинтересует журнал, и я буду иметь честь увидеть его в одном из ближайших номеров».

      Письмо свое профессор знал наизусть. Над ним и над статьей ему с Инной пришлось порядком потрудиться. Больше досталось Инне: она лучше его владела английским.
      Письмо она перевела в один присест, а вот со статьей было сложнее. Переводить с русского на английский, следуя необходимой стилистике и не нарушая профессионального смысла изложения, оказалось делом нелегким. Они с Инной прямо-таки вымучили этот перевод. А потом как манны небесной ждали выхода каждой книжки, журнала. За это время вышло девять номеров, которые они читали от корки до корки в поисках хотя бы ссылки на посланную ими работу. А она преспокойненько лежала себе на столе у этого Пуфячка.
      — Черт плешивый! — в сердцах выругался Караев.
      — Ты слышал?! — дернулся Угрюмый Шкаф.
      — Что слышал?
      — Чей-то голос, — зыркая по сторонам, настороженно прошипел он.
      — Тебе показалось… Это у меня в животе бурчит, — осклабился Шкаф Малый и, потирая живот, добавил:
      — Страсть как жрать хочется.
      Караев замер — он перевел взгляд на лист, что лежал на папке с правой стороны. Профессор узнал фирменный бланк родного Минздрава. Выглядел он невзрачно. Судя по характерным вертикальным чёрным полосам, его пересылали по факсу. Однако текст читался ясно. И первая же строчка привела Караева в крайнее замешательство…
      Это было официальное письмо на азербайджанском языке, адресованное Министерству национальной безопасности — печально известному преемнику КГБ. От охватившего его страха профессор одним махом проглотил каждую строчку этой зловещей бумаги. Со всеми абзацами и знаками препинания. Документ имел к нему самое прямое отношение.
      Взяв себя в руки, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, с отрешённой холодностью вникая в каждое слово и в каждую фразу, стал тщательно, с мазохистской беспощадностью прокручивать их в мясорубке анализа.
      Перед трёхзначным исходящим номером стоял персональный буквенный символ министра — «Н», т. е. «назир». Значит, письмо готовилось лично им.
      Действительно, внизу красовался его росчерк, немного смазанный картриджем факса, но не потерявший от этого самовлюблённой щеголеватости:

       «МИНИСТРУ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИАЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
       Ф. Я. ЗЕЙНАЛОВУ
       На Ваш устный запрос сообщаем:
       КАРАЕВ МИКАИЛ РАСУЛ оглы родился 05.03.1950 г. в гор. Шеки.
       В системе Минздрава работает с 1975 года, сразу после окончания 1-го Московского медицинского института. Обучаясь в означенном институте, он одновременно являлся студентом-заочником Московского Высшего технического училища им. Баумана.
       В 1976 году, без отрыва от работы врача-психиатра в Бакинском психдиспансере №I, он заканчивает его, и ему вручают диплом инженера ЭВМ…»
       «Бестия, не написал „красный“ диплом, с отличием. Вот отсюда начинается его тенденциозность», — заметил Караев.
       «…Через полгода Караев М. Р. назначается заведующим отделением диспансера, а через короткое время выдвигается на должность зам. главврача.
       В 1980 году решением Коллегии Минздрава его направляют главным врачом крупнейшей в республике Маштагинской психиатрической клиники. В том же году он защищает диссертацию на степень кандидата медицинских наук.
       В 1983 году завершает докторскую диссертацию и в Ленинграде защищает ее. Ему как доктору медицины присваивается звание профессора и поручается организовать при государственном институте усовершенствования врачей кафедру психиатрии и кибернетики, которой он по сей день руководит.
       В 1985 году Учёный совет МВТУ им. Баумана за диссертацию по весьма сомнительной тематике — „Электронная технология как важный аспект методологии лечения психических заболеваний“ — присуждает ему степень кандидата технических наук.
       Столь быстрой и успешной карьере, по его собственному утверждению, он обязан бывшему министру, который являлся активным политическим противником демократических преобразований, огульно и злопыхательски критиковал Президента и открыто поддерживал экстремистски настроенных заговорщиков. Его арест и законное осуждение Караев М. Р. не только не одобрял, но и громогласно осуждал, заявляя, что тот, якобы, оклеветан. Такая позиция проф. Караева объясняется тем, что, благодаря открытой поддержке бывшего министра, ему, занимающему должность главного врача Маштагинской психиатрической клиники, было позволено создать в вышеупомянутом институте кафедру, ничего общего не имеющую с медициной вообще и с психиатрией в частности.
       Имея два взаимопротивоположных образования, проф. Караев на протяжении многих лет пытается убедить коллег, в т. ч. и признанных светил мира — Б. Колби (Великобритания), Г. Бирони (Италия), П. Лаваль (Франция), академик Г. В. Груздев (СССР) — о перспективности исследований проблем психиатрии в плоскости физико-технических подходов.
       Прилагая письмо-отзыв одного из названных мною выдающихся психиатров планеты — итальянского ученого Г. Бирони, беру на себя смелость привести выдержку из него.
       „Идею уважаемого профессора М. Караева, — пишет он, — на мой взгляд, следует не рассматривать, а диагностировать. Проводить много времени в обществе людей с тяжелыми психическими отклонениями — дело похвальное, но чревато хорошо известной специалистам опасностью. Опасностью, которая, очевидно, не миновала добросовестного доктора“.
       Трудно не согласиться с г-ном Бирони, столь тактично сформулировавшим недуг профессора Караева М. Р. В его поведении явно присутствуют признаки мании величия. В кругу коллег и во время публичных лекций он неоднократно абсолютно серьезно утверждал, что его изыскания и разработки, находящиеся на стыке двух наук, имеют революционное значение для всей науки в целом. И он, де, за это в скором времени будет увенчан лаврами Нобелевского лауреата.
       Исходя из вышеизложенного, возглавляемое мной Министерство ненавязчиво, но неуклонно ограничивает выступления профессора перед массовой аудиторией, а тем более — перед молодыми врачами и студентами. Психическая деградация проф. Караева вызывает в нашей среде искреннее сожаление, а его резкие выпады в адрес властей рассматриваются как симптомы мании величия. На мой убежденный взгляд, проф. Караев М. Р. нуждается скорее в снисходительности, нежели в санкциях государственного осуждения.
       С уважением…»

      И подпись. Заковыристая. Витиеватая. С закорючками и крендельками. Любой графолог определил бы, что этот росчерк принадлежит человеку непомерно самовлюблённому, но вместе с тем обладающему недюжинными способностями к интригам.
      Вот это был бы диагноз! Не в бровь, а в глаз! Караева так и подмывало стукнуть кулаком по столу. С каким удовольствием он вломил бы в морду этому подлецу!
      «Всё чушь! Иезуитская полуправда!» — кипел он и готов был в голос крикнуть об этом. Но не мог: насмерть перепугал бы мирно сопящих в своих креслах шкафообразных ребят.
      В кабинет бесшумно влетел Пуфячок.
      — Хозяин! — сдавленным голосом просипел один из Шкафов, и они необычайно прытко вскочили с мест.
      — Ну, где он?! Докладывайте! Живо! — прокудахтал хозяин.
      — Он пропал, сэр, — потерянно проговорил Угрюмый.
      — Что ты мелешь?! — подскочив к нему, грозно прошипел тот.
      — Так точно, босс! Он исчез, — подтвердил Драчливый Шкаф.
      — За кого вы меня принимаете? — с леденящей душу угрозой спросил их хозяин. — Это вы того… — он покрутил пальцем возле виска. — Это у вас крыша поехала!
      — Никак нет, сэр, — виновато возразил Угрюмый. — Мы его взяли. Я сидел с ним на заднем сидении. И вдруг… он пропал… Николай, — он кивнул на товарища, — даже не успел тронуться с места.
      Лицо Пуфячка перекосило, словно он сдуру зажевал горького перца и задохнулся им.
      — А ты что скажешь, Ник? — с неимоверным трудом заглушив ярость, обратился он к Шкафу Малому.
      — Витёк не врёт… То есть… — быстро поправился он, — Вик говорит правду, хозяин. Так оно и было. Они сели позади, а я за руль. А потом…
      — Что потом, Ник? — вкрадчиво дознавался Пуфячок. — Давай! Давай!
      — Потом случилась та бесовщина. Витек крикнул: «Мать твою, Коля, куда он подевался?!» Я обернулся, а того, чернявого, и след простыл… На сидении лежал только вот этот баул. Его баул. Чертовщина какая-то… Звука открывающейся двери я не слышал. Да и вряд ли он сумел бы ее открыть. Я их заблокировал… Улица была пуста, а он человек приметный…
      Пуфячок смешно рухнул в кресло, в котором только что сидел Шкаф по имени Витек и, обхватив руками плешивую голову, принялся мотать ею из стороны в сторону. Потом, вероятно, примирившись с происшедшим и все еще размышляя о чём-то, обреченно поинтересовался:
      — Небось, напугали его? И здорово?
      — Нет! — выпалил Угрюмый.
      — Да! — столь же поспешно признался Ник.
      — Ах вы, мордовороты сибирские! Я же предупреждал: будьте с ним вежливы. Пригласить, а не запихивать в машину…
      — Да как можно было не запихивать?! — возмутился Витёк. — Мы с ним говорили по-свойски. По-русски. А он подумал, что мы — менты из России… Ну, и навострился дать дёру.
      — Его правда, хозяин, — подтвердил Николай. — Чернявый понёс ахинею про какие-то пять тысяч долларов — они, мол, были не взяткой, а подарком за то, что он кого-то там излечил.
      — Совок есть совок, — философски подытожил Витёк.
      Босс, насупившись, молчал. Сняв очки, он стал вертеть их, загадочно улыбаясь и сосредоточенно о чём-то размышляя. Так продолжалось с минуту. Может, и больше. Потом, поднявшись, высокомерно бросил:
      — Проваливайте! Вон отсюда! Баул оставьте. Ждите в гостиной.
      — Хозяин, заказать еду можно? — спросил Ник.
      — Заказывайте что хотите! — закрывая за ними дверь, великодушно разрешил он.
      Потом Пуфячок, закинув руки за спину, дважды прошёлся из конца в конец кабинета и, что-то окончательно решив для себя, вдруг остановился, внимательно огляделся и, радушно улыбнувшись, произнёс:
      — Вы здесь, профессор?..

      — Я здесь! — вскричал Караев. — Я здесь! — изнемогая от тошноты и шума в ушах, отозвался он. И как оказалось, отозвался на надрывный голос жены, выбегающей из комнаты на балкон.
      — Ты?! — осевшим голосом выдохнула она. Её Мика ползал на четвереньках на том же самом месте, у той же самой стены, где совсем недавно твёрдо стоял на ногах, настороженно вглядываясь в антенну своего аппарата. Он, как сомнамбула, с замутнённым взором, головой тыкался в стену. Инна бросилась к нему…
      Немного придя в себя, Мика отослал её за чаем. Отослал с одной-единственной целью: собраться с мыслями и вспомнить всё, что с ним произошло.
      Итак, он накинул на себя контур… Жена щёлкнула тумблером пуска. И Караев лишился чувств. Нет, скорее всего, погрузился в сон. И ему что-то снилось. Цельное, сюжетное и, как в жизни, логичное. В памяти мелькали яркие до реальности видения, в которых он, находясь в забытье, участвовал. С кем-то общался. О чём-то переживал…
      — Что же всё-таки это было? — спросил он себя, окуная губы в дымящийся стакан чая, от которого, он, чертыхнувшись, невольно отдёрнулся:
      — Ну сколько раз я говорил тебе — не наливай крутого кипятка!
      Пропустив мимо ушей его ворчания, Инна обняла мужа за плечи и ласково прошептала:
      — Конечно, было… Ты превратился в невидимку.
      Караев оцепенело смотрел перед собой. Неужели он переместился во времени и побывал в одном из отрезков своей жизни, который ему ещё предстоит прожить? Ведь то, что он видел, с ним до сегодняшнего дня не происходило.
      — Мика, ты хоть представляешь себе, чего ты добился? — услышал он голос жены. — Это потрясающе! Твой эксперимент имеет громадное государственное значение. Стратегическое… Под это, если мы им продемонстрируем, тебе на исследования выделят столько средств, сколько пожелаешь, — гнула она своё.
      — Надо не просто показать — надо доказать, — отнекивался он.
      — Доказательство — налицо! — загорелась жена. — Чик аппаратом — и тебя нет. Чик! И ты тут как тут…
      — Результат, конечно же, — моё почтение! — согласился он. — Небывалый. Я, естественно, покажу его. Может, что и получу, — неуверенно добавил Караев.
      — Оставь сомнения, мой милый! — с игривой наивностью восклицает Инна.
      Караев пожимает плечами. А Инна дребезжащим от радости голосом принимается строить планы по поводу того, как она сама займётся организацией публичного показа. Пригласит людей из команды Президента, из Министерства национальной безопасности, Министерства обороны и весь цвет Академии наук…
      Он её слышал, но не слушал. Профессор думал о своём….
      То, что ему удалось выйти на спираль планетного Пространства-Времени и переместиться в иную плоскость жизни, а в настоящем — исчезнуть, — это однозначно. Стать невидимым одним нажатием кнопки — это обескуражит кого угодно. И кого хочешь убедит…
      Но того ли он добивался? Получился классический парадокс: искал одно, нашёл другое. Охотился на мышь, а завалил слона….
      Впрочем… Караев поднялся и нервно забегал из угла в угол. Жена между тем самозабвенно продолжала бубнить своё. Отрешённый взгляд мужа, иногда останавливающийся на ней, она истолковывала по-своему — так, как хотелось ей. Интересно, мол, ему слушать, как будет происходить задуманное ею мероприятие. Ему же было не до него…
      Его осенило вдруг. Ведь он получил то, что надо. Правда, оно неожиданно выявило такую грань, существование которой он относил к фантастике…
      Итак, что же произошло? Он вышел на многонитевой жгут планетного Пространства-Времени. Это — первое.
      Второе, и самое важное: луч аппарата, отразившись от контурной «розетки», мгновенно отыскал и замкнулся на нити его индивидуального времени, находящегося в том пространстве.
      И третье. Почему он исчез? Да очень просто. Луч замыкается либо на его прошлом — так сказать прожитой жизни, либо на будущем, которое ему еще только предстоит прожить. Происходит преломление среды времени…
      И в том, и в другом случае он должен был исчезнуть из реальности.
      Четвёртое. Увиденное проливает свет на то, в какую часть канала своего времени перемещается испытуемый — ближе к истоку или к дельте. У больного с нарушенной психикой не спросишь, где он побывал! Если он минует заломленный участок нити своего времени и перескочит в отдалённое будущее, оно для него и станет точкой отсчёта его новой жизни. Его поведение в таком случае не будет понятно и ему самому, а тем более окружающим его людям. Поэтому врачу обязательно надо знать, в какую сторону перемещается сознание пациента, чтобы остановить его восприятие жизни, то есть сигналы его жгута Пространства-Времени, на сегодняшнем дне.
      Облокотившись на стену, Караев бездумно смотрел на увлекшуюся рассказом жену. Он был весь в своих мыслях. Сейчас важнее всего было определиться с тем, ради чего всё и затевалось. Что из всего эксперимента может сгодиться для лечения тем методом, который он наметил.
      Здесь главное не ошибиться — не вернуть сигналы к началу жизни человека, ни, тем более, к концу её. Другими словами, если так можно выразиться, надо поднять луч по нити от места дефекта на её здоровое продолжение, которое затем обеспечит нормальное течение жизни и функционирование психики пациента… А для этого надо знать, что видит больной при перемещении.
      — Именно так! — тряхнув головой, вслух произнес Караев.
      Инна подумала, что он одобряет её план, и порывисто подскочила к нему:
      — Правда, будет здорово?.. Я всё продумала. Ты согласен, Мика? — Инна заглянула в отсутствующие глаза мужа.
      — Делай как знаешь, — проговорил он, отводя руки жены. — Мне надо работать. Я должен все записать.
      — Умница! — похвалила она. — Конечно же, нужна статья. Обстоятельная, аргументированная.
      — Да, да. Разумеется, — рассеянно пробормотал Караев, юркнув к себе в комнату.
      Такого мощного прилива сил и необузданного желания работать, такой лёгкости мысли он не испытывал, пожалуй, со студенческих лет. Он бил и бил по клавишам машинки до самого рассвета. Потом часа на три заснул и, наскоро ополоснувшись, снова ринулся к столу. Инна буквально силой вытаскивала его из-за машинки, заставляя хоть что-нибудь поесть. Он не глядя заглатывал в себя все, что она ему подавала, и вновь спешил в свою комнату….
      Лишь под утро третьих суток Караев, обеими руками держа, как драгоценность, внушительную кипу бумаг, пошатываясь, вошёл к спящей жене. Растолкав её, Караев блаженно улыбнулся:
      — Я закончил.
      — Что закончил? — спросонок прохрипела она и, заметив в его руках охапку листов, испещрённых машинописным текстом, облегчённо вздохнула и, вдруг засмеявшись, добавила: — Боже! Да ты знаешь на кого похож?!
      — На кого?
      — На сексуального маньяка.
      — Может быть… Мне всё равно… Я, Инночка, закончил…
      И тут силы оставили его. Он рухнул поперёк кровати, прямо на ноги жены. Ничего страшного не случилось. Мика спал мертвецким сном. Ей стоило больших трудов уложить его на подушку.
      Проснулся Караев сутки спустя — утром следующего дня. Его разбудил душистый запах свежезаваренного кофе. К окну прильнула младенческая мордашка народившегося дня. С синими-синими, на весь мир глазами. В форточку тёк свежий поток его волшебного дыхания, который ласково гладил его лицо и теребил волосы…
      — Хорошо, — сказал он, потягиваясь и, вспомнив о том, что работа, которую он делал, завершена, с ещё большим наслаждением вобрал в себя рассветного воздуха, смешанного с золотом восходящего солнца и дурманящим кофе.
      Лукаво улыбнувшись, Караев крикнул:
      — Кофе в постель!
      Паузы между этим его выкриком и появлением Инны, казалось, не было. Она объявилась в комнате, как привидение. И вся светилась. И солнцем, сразу вспыхнувшим в комнате, и счастливыми глазами.
      — Доброе утро, мой гений, — поцеловав его, прошептала она.
      — Приятно слышать, — чмокая от удовольствия губами, отозвался он.
      — Я прочла написанное тобой… Потрясающе!
      — Знаю, — изобразив самодовольную мину, небрежно бросил он, а затем, по-детски задрыгав ногами, проканючил:
      — Хочу кофею…
      — Вставайте, сударь! Вас ждут великие дела! — строго потребовала жена, направляясь в сторону кухни.
      Караев открытой ладонью со всей силой стукнул по матрацу:
      — Наконец-таки! Научил!
      Инна отреагировала в одно мгновение:
      — Я это помнила всегда! — воскликнула она. — Почти двести лет. С тех самых пор, когда один честолюбец заставлял свою женщину будить себя именно такими словами. Женщиной той, конечно, была я, а вот мужчина на тебя нисколько не походил…
      — Неужели?! — удивился он.
      — Ты несомненно лучше! Хотя бы потому, что ты живой. Да ещё и гений. Один — на всё человечество!
      — Это мне больше нравится, — выпростав из-под одеяла ноги, произнёс он.
      Последние слова прозвучали без особого воодушевления. И вовсе не потому, что прозвучали они в пустой комнате и никто их не слышал. Просто мысли его сами по себе переключились на другое. На самое важное — написанное им в эти дни. Караев по памяти пролистал всю напечатанную им в один присест монографию почти в две сотни страниц.
      «Поразительная эта штука — мозг, — невольно подивился он. — Любому компьютеру даст фору! А всего-то в нем под два килограмма желеобразной массы.
      Вот это действительно творение! И придумавший его — сверхгений! С умом нечеловеческим. Не то что он и иже с ним, которые пыжатся, открывая нечто эдакое, из рук вон, а потом выходит, что найденное и провозглашённое открытием всех времён и народов — ничтожнейшая из деталек, составляющих искусно сотворённое бытие человека, его природную среду обитания и сложнейшую конструкцию мироздания…
      Выходит, разум любого доморощенного гения, да и вообще всякой мыслящей твари, работает не на открытие как таковое, а на раскрытие тайны того, каким образом, зачем и из чего создана тем сверхгениальным Изобретателем такая простая и такая таинственная штука — Жизнь.
      Блажен тот, чьему разуму ровным счетом наплевать, из чего сделан он сам и все вокруг. А вот ему, Караеву, не наплевать. Ни за какие сокровища мира он не захотел бы такого „блаженства“! Его мозг жить не может без того, чтобы не копаться и не изнывать, пока не докопается. Стало быть, в его „студень“ — компьютер, что под его черепушкой, тот Создатель, будто в насмешку, закинул программу, которую он, нет слов, выполнит, никуда не денется, и которая все же будет обречена на беспомощность…
      Ведь в сравнении с той непостижимо эпической картиной, выполненной Им, его работа будет выглядеть всего лишь непроизвольно сделанным штрихом. А в то ли место он, Караев, мазнул по стоящему перед ним холсту или не в то — знать Караеву не дано. Остаётся надеяться на Создателя. Ему видней. Во всяком случае, Он единственный, кто знает наверняка — то ли, что Ему нужно, сделала Его биомеханическая игрушка с именем собственным Микаил Караев?..»
      Как бы там ни было, на свежую голову, не заглядывая в монографию, профессор уже видел её слабые места. Отхлебнув кофе и зажмурившись от удовольствия, он сказал:
      — Монография, Инночка, ещё очень сырая и слабоватенькая…
      — Да и ни к чёрту не годится! — в тон ему, изливаясь ядом ехидства, подхватила она. — Я прочла. Заурядный дипломный проект. Бесцветный рефератик полоумного студентишки.
      Микаил высоко вскинул брови. Раскалённые гневом глаза жены готовы были сжечь его дотла.
      — Ещё скажи, — презрительно процедила она, — что ты бездарь, тупица и никчемная тварь…
      — Да, тварь, — подхватил Караев. — Тварь, которая ещё сама не поняла, что она открыла. С чем соприкоснулась. И какое отношение оно имеет к психиатрии. А возможно, значимость этого лежит в плоскости иных сфер науки. И наконец — всё происшедшее вчера может оказаться каверзной случайностью!
      — Дорогой, кто говорит, что надо поставить точку на экспериментах и не нужно «чистить» монографию? — примирительно сказала Инна.
      — Вот-вот — подхватил он. — Мне необходимо испробовать аппарат на больных. А без конкретных результатов — сколько излечил и от чего — монография голая.
      — Поэтому, — профессор резко повернулся к ней, — необходима обратная связь. Нужно, чтобы больной, ставший под контур, мог передавать сюда, на монитор, объективную и вразумительную картину того, что он видит.
      — Но ведь можно что-то придумать? — с надеждой пролепетала Инна.
      — Можно, конечно, — раздумчиво отозвался он. — Так в чём же дело, Мика?!
      Караев расхохотался.
      — Помимо того, что эту штуковину надо придумать, её ещё надо будет собрать. А для этого потребуется одна существенная малость… Деньги! Будь они прокляты!
      — Ты их получишь, милый! — с уверенностью выпалила она и, спохватившись, добавила: — У тебя есть время.
      — Что значит «есть время»? — подозрительно спросил он.
      — Пока ты терзал машинку, а потом отсыпался, я занялась настоящим делом…
      Инна протянула ему поблескивающий глянцем картонный прямоугольник. По диагонали этого раскладывающегося книжечкой изящного прямоугольника блеклыми, но четкими буквами было написано: «Образец». Посередине печатник оттиснул слово — «Приглашение». Внутри по обе стороны разместился относительно лаконичный, исполненный строгим набором, текст на азербайджанском и русском языках: