Золотое руно

— Хорошо, я найду её.

И Югэ сел за стол и тут же написал письмо к Лавальер, прося принять его незамедлительно и, как было в нем сказано, «излить нежную и пламенную любовь у ваших ног». Окончив письмо, он положил его в карман и сказал:

— Где бы она ни была, она завтра же получит его.

— Если же вам не удастся привлечь её к нашему делу, пусть на то будет Божья воля. Я же никогда не отдам никому руку без сердца, но также не отдам их без разрешения того, кто имеет надо мной двойную власть — государя и второго отца.

— Да будет так, как вы хотите, но что бы ни случилось, я принадлежу вам до последнего вздоха. Как ни велико было его огорчение, но пришлось, наконец расстаться. И так уже Криктен торопил. Они направились к стене. Веревка была ещё там. Югэ перебрался по ней через стену.

— Готово! — крикнул он Криктену и направился к своей гостинице. Но не успел он пройти и десятка шагов, как перед ним оказался человек со шпагой в руке, который воскликнул:

— Сдавайся!

Югэ успел отскочить в сторону и, выхватив шпагу, повести контратаку.

— Сюда, ко мне! — прокричал Дитрих.

При слабом освещении звезд Югэ смог разглядеть, хотя и смутно, лицо нападавшего. Тот левую руку обмотал плащом, в правой же держал широкую гибкую шпагу. Послышались шаги спешивших на помощь Дитриху.

Югэ решил ускорить дело. Он изобразил атаку, потом отступил, а затем, выпрямившись как стальная пружина, всадил шпагу в тело Дитриха. Тот тяжело свалился на землю и Югэ переступил через него. Но едва он сделал несколько шагов, как четыре-пять человек его окружили и, несмотря на его мощное сопротивление, в одну минуту обезоружили. Затем его связали, обыскали, обобрали и потащили к стоявшей невдалеке карете.

Среди нападавших выделялся один человек огромного роста, удививший Югэ своей необыкновенной силой. Он приблизился к лежавшему рядом с каретой Югэ, снял шляпу и произнес:

— Надеюсь, узнали меня? Брикетайль, ваш друг. Похоже, мы таки сведем с вами наши старые счеты.

— Сразу видно, что маркиз Орфано де Монте-Россо вовсе не одинок. Мне жаль его предков.

Брикетайль схватился за кинжал, но Карпилло его остановил.

— Оставьте мне петушка, я тут кое-что ему приготовил получше. Югэ втащили в карету. Карпилло что-то шепнул Сангвинетти, который быстро направился к гостинице, сел в карету и скомандовал кучеру:

— В Париж!

Брикетайль поскакал верхом рядом с каретой.

За это время Коклико, ждавший Монтестрюка в гостинице, счел, что время тянется слишком медленно. Он вышел из гостиницы и направился к монастырю. По пути мимо него промчалась карета, окруженная всадниками. Это усилило его беспокойство. Он прибавил шаг и вскоре подошел к монастырской стене. Здесь он наткнулся на раненого Дитриха («друзья», конечно, его бросили). Коклико приподнял его. Рыжая борода умирающего была залита кровью. Такой результат удара шпагой показался ему знакомым. Раненый же ничего не смог ему сообщить. Спустя пару минут тело его резко потяжелело. Коклико оставил мертвого Дитриха и стал изучать местность дальше. По измятой возле деревьев траве было ясно, что здесь шла борьба. Однако не было больше ни раненых, ни мертвых, ни следов крови.

— Проклятье! — вскричал Коклико. — Они его увезли! Он бросился обратно к «Трем голубям». Но вскоре он столкнулся с бежавшим навстречу Угренком, едва переводившим дух.

— Что ещё случилось? — Коклико уже не мог сдержать испуга при виде мальчика. Угренок рассказал, что ждал у дверей гостиницы, когда к ней подъехало человек пять подозрительных людей, несших какой-то узел.

— Они о чем-то говорили между собой. Я расслышал только одно слово: «поймали».

— Так и есть. Западня! И он в неё попался, — произнес Коклико. — Дальше!

— Трое остались снаружи. По-моему, они кого-то подстерегают.

— Да нас же с тобой, милый!

— Я успел заглянуть снаружи в комнату нашего графа. Шкафы в ней были открыты и пусты.

— Обыск! Да попадись мне кто-нибудь из них… Убью!

— Мне кажется, нам лучше пока ни с кем пока не встречаться. Иначе мы никогда не сможем помочь нашему господину.

— Похоже ты прав, а я … это …болван. Пойдем куда-нибудь и обсудим.

— К принцессе Мамьяни, я думаю.

— Опять ты, чертенок, прав. Она ведь уже нас выручала, выручит и сейчас.

Итак банда Карпилло обшарила комнату Монтестрюка, захватила его вещи и помчалась с добычей в Париж. Несколько часов спустя Монтестрюк был отведен в тюрьму Шатле, а Брикетайль и Карпилло отправились к графу Шиврю. Разумеется, у него был и Лудеак. Он-то и захлопал первый в ладоши:

— Он в тюрьме по обвинению в убийстве! Неплохо для начала но нужно ещё что-нибудь.

— А вот что мы ещё нашли.

И перед Сезаром и Лудеаком легли на стол некие бумаги. Увидев их, они обменялись взглядом. Карпилло заметил это и самодовольно добавил:

— Вижу вы поняли, какую пользу можно извлечь из этих бумаг.

— Он был безумно рад.

— Мы побеспокоились, чтобы этими бумагами завладел человек, облеченный правом выступать в суде.

— Да, железо горячо, — удовлетворенно заметил Лудеак.

Разумеется, Сезар, не теряя времени отправился к графине Суассон.

— Все идет прекрасно, — заметила эта особа, — отшельничество, столь любимое модам Лавальер, на этот раз ей дорого обойдется. Ведь баронесса фон Штейнфельд утверждена королем для участия в балете вместе с его величеством. Он сам выбрал ей модель костюма и велел доставить ей необходимые для его пошива материалы. Еще несколько дней, и у короля будет новая фаворитка вместо Лавальер. Но это будет уже наша фаворитка. И для нас все будет возможно.

— Ей Богу, вам служит сам дьявол, — восхищенно заметил Лудеак, тоже присутствовавший при этой беседе.

— Пусть лучше вас услышит Господь Бог, — проникновенно молвил Сезар.

19. Комедия и комедиантка

Привезенный в Шатле Монтестрюк подвергся первому допросу, проведенному помощником судьи по уголовным делам. Югэ сидел на скамейке перед помощником. Сбоку приютился секретарь для ведения протокола. В зале были ещё охранники.

— Ваше имя?

— Югэ де Монтестрюк, граф де Шарполь.

— Звание?

— Капитан королевской службы.

— Вы даете клятву говорить только правду?

— Клянусь не говорить ничего, кроме правды.

— Откуда прибыли?

— Из Венгрии. У меня поручение от тамошнего главнокомандующего графа де Колиньи.

— Видимо, поэтому вы оказались вблизи Шельского аббатства?

Монтестрюк ничего не ответил.

— Запишите: обвиняемый отвечать отказался.

Перо заскрипело с особой яростью.

— Итак, продолжим. Передо мной на столе лежит донесение, что прошлой ночью вы совершили убийство.

— Никакого убийства я не совершал, — ответил Югэ. — На меня в темноте кто-то набросился со шпагой в руке. Я вынужден был защищаться.

— Убитый вами человек — это дозорный солдат, бывший на своем посту вблизи Шельского аббатства. Что вы там делали в столь поздний час?

Югэ снова промолчал.

— Хорошо. Надеюсь, мы все же узнаем, зачем вы приходили туда. Есть более важное обстоятельство. Вот бумаги, захваченные в вашей комнате в гостинице. Кое-какие бумаги обнаружены у вас в кармане. Вы их узнаете?

— Одежду узнаю, бумаги — нет.

— Но вот эти написаны вашей рукой.

Югэ присмотрелся.

— Почерк мой, но я их не писал.

— Значит, по-вашему, они подложные?

— Не иначе, ибо повторяю: я их не писал.

— Так. Суд разберется. Хотите их прочесть?

— К чему? Это все клевета и отвратительная подлость.

— Ваш отказ будет записан. Можете идти.

Допрос был окончен. Монтестрюка увели.

Между тем Коклико с Угренком добрались до Парижа и отправились к принцессе Мамьяни.

Она проводила время в уединении. Готовясь отправиться навсегда в Италию, она мечтала ещё раз встретиться с Югэ, питая лишь самые скромные надежды. Выслушав же сообщение Коклико, она быстро поняла, чьи руки провели эту дьявольскую операцию. Ибо она хорошо знала и Суассон, и Шиврю.

— Боже мой, Коклико, — воскликнула она, — у нас очень ужасные противники!

— Вы отчаиваетесь, герцогиня?

— Мне это чувство незнакомо, но нам предстоит очень трудная борьба. Надо узнать, где твой господин.

— Я буду стараться за троих — прибавьте Кадура, которого уже нет в живых, и графа де Колиньи, которого нет в Париже. Но нужны деньги.

— Вот мой кошелек, возьми. Ты будешь искать внизу, а я — сверху. А ты что же, не боишься?

— Как же не бояться! Но я уже научился делать кое-что из Коклико — скомороха, тряпичника, солдата, коробейника… Они расстались, условившись согласовывать свои действия.

Первым делом принцесса отправилась к Суассон. Но хитрая обергофмейстерша притворилась, что ничего не знает. Когда же принцесса выразила по этому поводу удивление, она ответила вопросом:

— Вас это удивляет?

— Признаться, да.

— Ну, я ведь женщина, всего лишь женщина. Да, я любила графа де Монтестрюка, но любовь, как и ненависть, живут в моем сердце, как маргаритки на лугу. Теперь все забыто — и любовь, и ненависть.

«Ну и ложь!», подумала Мамьяни. Но делать было нечего. Ничего не узнав, принцесса направилась в Лувр. Там по этому делу царила какая-то настороженность. Как оказалось, был пущен в оборот термин «государственная измена». И все притихли, даже самые легкомысленные.

От принцессы, однако, не укрылось сияющее лицо Шиврю, которого она встретила на приеме у королевы. Пришедшему к ней вечером Коклико (тот тоже ничего не узнал, шатаясь с Угренком по Парижу) она лишь сказала, что дела Югэ совсем плохи, раз его соперник так радуется.

Коклико, казалось, это не расслышал.

— Вы были у госпожи Суассон?

— Да, была.

— Как же мы глупы… То-есть, извините, это я глуп. Ведь у нас есть Брискетта!

— Горничная у Суассон?

— Ну да! Такая хорошенькая девочка, веселая, как птичка, хитрющая, как бесенок. Она была без ума от графа де Монтестрюка, когда мы бегали по полям Арманьяка. У неё в мизинце ума больше, чем у меня во всем теле.

— Ты думаешь, она нам поможет? Это же простая горничная.

— Позвольте, принцесса, она прежде всего женщина. Разве не женщина послала бедного Паскалино в Мец? Разве не женщина послала графа де Колиньи в Венгрию? Не женщину ли я видел в доме Гуссейн-паши? Не женщина ли была в Зальцбурге, наконец? Когда одна женщина все запутает, распутать может только другая женщина.

— Пожалуй, ты прав. Действуй.

Но когда Коклико пришел в дом к графине Суассон, ему сообщили, что Брискетта уже не служит у нее.

— Где же она? — спросил он у лакея.

— О, она теперь — знатная дама, на свой лад, конечно.

— Знатная дама? Брискетта?

— Ну да. Ведь она стала актрисой.

В Париже отыскать актрису нетрудно. И хотя Брискетта сменила имя, через час поисков Коклико уже стучался в дверь квартиры госпожи Дюмайль.

Увидев его, Брискетта схватила Коклико за руки и затараторила:

— Как я рада тебя видеть, Коклико! Ты мне напоминаешь о…

Разумеется, последовали воспоминания о прошлом. Оно, впрочем, закончилось настоящим в довольно импозантном изложении:

— … И мой милый Югэ, блестящий капитан, возвращающийся из Венгрии, с лаврами на челе и с надеждой в сердце… Вот счастливец! Ведь двор засыплет его наградами.

— Нет, мой бедный господин — в тюрьме, и если выйдет оттуда, то лишь для того, чтобы лишиться головы, как я думаю.

— Что ты говоришь?!

— Правду, Брискетта… Извините, госпожа…

— Какая госпожа! Я для тебя Брискетта. Но убить Югэ! Нет, я не позволю!

— Я знал, что вас его беда поразит.

— Меня? Да ведь он мне один и дорог на всем свете. Остальные — это шуты несчастные. А. Ерунда… Главное, узнать, где он.

Она расспросила Коклико обо всех деталях, какие он знал.

— Теперь ясно. — сказала она. Это все Шиврю натворил. Но тут ещё есть и женщина.

— Две, Брискетта, две.

— Ах, да, ещё же принцесса Мамьяни. — Брискетта улыбнулась. — Моя соперница, но я её люблю. Она ведь тоже старается ради Югэ. Но я ей докажу, что актриса может быть сильнее принцессы. Сначала я узнаю, где находится мой бедный друг.

— Когда же Брискетта?

— Ну, сегодня или завтра, если не застану у себя судью по уголовным делам.

— Вы знакомы с такой важной персоной?

— Разве актрисы не знакомы со всем светом?

Брискетта позвонила, велела подать портшез и попросила

Коклико прийти к ней завтра в это же время.

Узнав о прибытии госпожи Дюмайль, судья остановил прием знатных лиц — графа, пары маркизов и с десяток дворян пониже — и велел провести её обходным путем в свой кабинет. Почти три четверти часа провела эта госпожа со страшным судьей. Прощаясь и целуя ей ручки, он спросил:

— Это все?

— Совсем не все, я ещё приду. Но вы помните, что обещали?

— Протянуть дело? Ради ваших глазок я вырву несколько дней… Три или четыре.

— Так мало!?

— Но, сударыня, поверьте…

— Мало.

— Да ведь целых четыре дня!

— Нет, шесть

— Пожалуй, шесть.

— Тогда я приду на пятый.

— Нет, лучше днем раньше. Тогда, может, выиграете ещё пару дней.

— Согласна. — Смех актрисы был вовсе не нарочитым.

Но сев в портшез, она задумалась. Дело было настолько серьезным, что у неё было возникли сомнения. Ведь она держала в руках бумаги, служившие доказательствами вины Монтестрюка. Но не для нее. Она-то в них не верила, но как доказать правду судьям? Хот письмо к Лавальер её смущало: оно ей было непонятно. И ей пришла в голову мысль — известить обо всем мадемуазель Монлюсон.

На другой день у неё были Коклико и Угренок, которым она все рассказала. Верные слуги Югэ с ужасом переглянулись. Слова «измена» и «преступление» прозвучали в их ушах погребальным звоном. Заметив это, Брискетта решила настроить их на борьбу.

— Вы, я вижу, так же негодуете, как и я вчера, когда слушала всю эту историю, — заметила она по поводу тех проклятий, которые произносил Коклико, когда в рассказе Брискетты встречались имена Шиврю или Суассон.

— Только, — заметила она, улыбаясь, — я лучше скрывала свои чувства.

— Дайте побраниться, Брискетта, ведь от этого становится легче.

— Мой добрый Коклико, давайте-ка лучше поищем предателя, способного на такие преступления.

Угренок почесал лоб.

— Может, есть средство, — прошептал он, сильно краснея.

— Ты думаешь? Какое же?

— Помните, Коклико, того мошенника, что вы спасли в окрестностях Зальцбурга?

— Пенпренеля? Как же, помню этого висельника. Не пойму, зачем я его оставил в живых.

— А, подумаешь, чепуха все это.

— Он служил у Брикетайля. Значит, он хорошо знает уловки этих людей. Он должен нам помочь.

— У вас есть его адрес? — спросила Брискетта.

— Как же… Улица Утят, вывеска «Крыса-пряха».

— Надо скорей идти туда и дать этому Пенпренелю денег. Золотая нитка — самая прочная, когда надо привязать к себе человека.

Коклико пожал плечами и написал три упомянутых выше слова.

20. Женский союз

Брискетта посетила принцессу Мамьяни со свей идеей через графиню Монлюсон обратиться за помощью к королю. Но Леонора сразу же поняла её и перебила:

— Я уже была вчера в Шельском аббатстве.

— Прекрасно!

— Но хотя игуменья меня приняла очень хорошо, она ясно дала понять, что встреча с мадемуазель Монлюсон невозможна. После приключения вблизи аббатства пройти в павильон, где она живет, невозможно. Нужно особое разрешение. Игуменья дать его не может. О а также добавила, что получить его вообще невозможно.

— Она ошибается, — уверенно возразила Брискетта, — я его получу.

— Каким же путем?

— Пока не знаю, но я его получу.

На следующий день, когда Коклико направлялся на улицу Утят, разодетая Брискетта ехала к судье. Он принял её, но не смог, несмотря на приклеенную к лицу улыбку, скрыть серьезность его выражения.

— У меня неважные вести для вас, красавица, — говорил он, ведя её к креслу. — Отдан приказ ускорить ведение дела. А это — плохой признак. Возможно, приговор будет вынесен через пару дней.

— Приговор? Его осудят?

Судья молча кивнул головой.

— И этому нельзя помешать?

— Никак. Впрочем… Ну, если какая-нибудь важная особа, чье положение освобождает её от разных подозрений, покажет, что Монтестрюк пробрался в сад ради нее. Тогда гнев короля остынет… А насчет остального выскажется граф де Колиньи при возвращении.

На лице Брискетты отразилась надежда.

— А когда вернется граф де Колиньи, можно выиграть время?

— Выиграть время значит выиграть все.

— Только уважение к правосудию удерживает меня от поцелуя, господин судья.

— Не надо ничего преувеличивать, даже уважения.

Брискетта, улыбаясь, подставила розовую щечку, а потом, как бы между прочим, произнесла:

— А теперь дайте мне формальный допуск посетить графиню де Монлюсон и без свидетелей.

Судья вскочил с места.

— Что вы, что вы! Строжайше запрещено! Если я его дам, потеря места — ничто по сравнению с другими последствиями.

— Значит, невозможно?

— Совершенно невозможно.

— Никак?

— Никак.

Брискетта изобразила горе, и слезы показались у неё на глазах.

Судья пришел в замешательство. Потянулись минуты, пока он размышлял. Тут в дверь раздался стук. Вошел пристав, с ним молоденькая, скромного вида девочка с опущенными глазами.

— Прошу прощения, но я пришла за бумагой для прохода в Шельское аббатство, — сказала она.

— Хорошо. Подождите в приемной. Девушка вышла.

Брискетта усилила поток слез:

— Вот счастливица! Попросила и получит.

Судья устремил на неё задумчивый взгляд, затем тихо произнес:

— Вы меня растрогали. Я готов все сделать, чтобы вы не горевали.

— Все, правда, все? — воскликнула Брискетта.

— Тише, тише… Благодарность можно передать и без слов…

— Молчу. Итак?

— Эта девушка поступает к графине де Монлюсон на место внезапно заболевшей горничной. Я подпишу нужную ей бумагу. Остальное меня не касается…

Брискетта бросилась на шею судье, на этот раз не спрашивая разрешения.

— Подпишите скорей, — прошептала она.

Судья не без сожаления освободил руку и подписал. Затем освободил вторую и позвонил.

— Введите девушку, — сказал он приставу.

Вошел пристав с девушкой. Затем он вышел, девушка осталась в комнате. Судья, сидевший за столом, шелестел бумагами. Затем шепнул на ухо Брискетте:

— Можете говорить, комната достаточно велика.

Брискетта подошла к девушке.

— Милая моя, — сказала она, подавая той в одной руке подписанную бумагу, а в другой — кольцо с бриллиантом, — вот ваше разрешение. Но если вы не желаете запереться в ваши молодые годы в скучном монастыре, есть кое-кто, кто охотно предложит вам это украшение.

— Что ж, пожалуй, есть о чем поговорить, — ответила та, — я выйду…

— Милостивый государь, — произнесла Брискетта, низко кланяясь судье, — две особы, очень вам благодарные, имеют честь только вам так кланяться.

Когда она вышла на набережную, к ней подошла девушка.

— Вы предлагаете мне кольцо. Будет ли ещё что-нибудь?

— Во-первых, удовольствие сделать доброе дело, во-вторых, — вот кошелек с полусотней луидоров.

— Ради доброго дела я согласна, — ответила девушка, отдала бумагу и взяла ещё кошелек.

Придя домой, актриса разыскала себе ситцевое платьице и коленкоровый чепчик. Надев все это, она вышла на улицу и села в дорожную карету, ходившую между Парижем и Линьи. В руках у неё был маленький узелок. Доехав до аббатства, она предъявила привратнице бумагу, назвавшись Жюстеной Форбен. Через несколько минут с разрешения игуменьи она уже была в комнате, где она встретилась с Монлюсон. Орфиза, бледная, с воспаленными глазами, полулежала в кресле.

— Вам придется иметь дело только с моим бельем, — тихо проговорила она, — о платьях заботиться нечего. Я больше не одеваюсь.

Брискетта решительно подошла к двери, заперла её и обернулась к Орфизе.

— Я не Жюстена, я Брискетта, я от графа де Монтестрюка. Вам надо его спасать.

— Боже! — вскричала Орфиза. — Что же я должна делать? Говорите, я готова.

— Я была уверена. Вы настоящая женщина. Слушайте же.

Брискетта изложила все дело с подробностями. Орфиза выслушала её, едва дыша.

— Вы сможете показать перед судом, что граф приходил к вам?

— Неужели вы сомневаетесь в этом? Но как я смогу добраться до суда? Я же не свободна.

— Вы сможете выйти.

— У вас для меня есть разрешение?

— Нет, но у меня есть вместо него способ. Мы с вами почти одного роста… Понимаете? Я останусь здесь и притворюсь больной.

— Я-то с радостью пойду на это, но вы как же?

— Да что мне сделается? Я же актриса, я всегда выпутаюсь.

К Орфизе вернулась прежняя живость и решительность. Переодевшись, она постаралась перенять манеры и походку Брискетты. Радость охватила её.

— Чем я могу отблагодарить вас?

— Спасите графа де Монтестрюка, мне больше ничего от вас не нужно.

Брискетта в платье Орфизы прошлась с «Жюстеной» по саду, чтобы их заметили монахини. Затем она направилась в павильон, в то время как Орфиза к калитке. Привратница выслушала её объяснение («Иду купить кое-что для графини») и выпустила её. Выйдя на улицу, Орфиза быстро наняла возчика.

— Луидор, если поедешь скоро, три — если очень скоро. Ну?

— Да за одни ваши хорошенькие глазки я помчусь, как ветер! — Возчик, конечно, был французом, им оставался и сейчас.

Орфиза примчалась к Шатле, когда там шло судебное заседание. В зале было много народу. Все дивились, как это такой молодой человек благородной наружности смог совершить тягчайшие государственные преступления. Как раз выступал королевский обвинитель, требовавший смертной казни.

Вдруг в глубине зала послышался шум, и все увидели, как из толпы вышла женщина ослепительной красоты и с гордым видом прошла прямо к Монтестрюку.

— Орфиза! — воскликнул Югэ.

Судьи в немом изумлении взирали на смелую красавицу.

— Я графиня де Монлюсон, герцогиня д'Авранш, — сказала Орфиза, — свидетельствую, что этот дворянин был в саду Шельского аббатства только ради меня и только потому, что я его позвала к себе. Признаюсь в этом без всякого страха и сожаления, потому что в своем сердце давно уже назвала его своим женихом.

Она сняла с пальца кольцо и надела его на палец Монтестрюка.

— Перед всеми вами, — продолжала Орфиза, — я отдаю вам, граф де Монтестрюк, свою руку и обещаю вечную верность. Оправдают вас или осудят, в моих глазах вы всегда будете невиновны. Вот вам моя рука, возьмите её.

Толпа зааплодировала, дамы помоложе окружили Монлюсон. Судьи в смятении начали совещаться. К Монтестрюку подошли некоторые из дворян, чтобы пожать ему руку. Королевский обвинитель, поразмыслив, заявил, что следует прервать заседание вследствие открывшихся обстоятельств и доложить обо всем его величеству. Возможно, королю будет угодно приказать продолжить следствие или самому вынести окончательное решение

Радостный шум приветствовал это решение. Часть толпы проводила Орфизу до отеля, а дворяне сопроводили Монтестрюка до тюрьмы.

Но мы чуть не забыли про Коклико. Ведь он же с Угренком отправился к «Крысе-пряхе». Они нашли, что это всего лишь плохонький трактир, на окнах которого висели красные когда-то занавески, а на вывеске была нарисована крыса, с невозмутимой мордочкой прявшая лен. Похоже, этот лен чудодейственно превращался в барыши, от которых физиономия хозяйки трактира раздулась, покраснела и приготовилась лопнуть.

— Мсье Пенпренель? Знаю, — ответила она на вопрос Коклико почему-то с улыбкой. — Я передам ему бумагу.

— Потрудитесь сообщить ему, сударыня, что мы придем за ответом завтра в полдень.

Когда Коклико с Угренком пришли на другой день, хозяйка отвела их в чистенькую комнатку. В ней они нашли Пенпренеля, лежавшего в кровати, который, зевая, тер глаза кулаками: он только что проснулся. Хозяйка с умиленным видом налила ему стакан вина, который он осушил залпом, щелкнул языком и произнес наконец:

— Вот теперь все в порядке. Что вам угодно, господа?

— Узнаете ли вы меня? — спросил Коклико.

— Черт побери! — вскричал Пенпренель, вглядевшись в Коклико. — Да разве я могу забыть того, кто дал воды несчастному, ожидавшему удара кинжалом? Руку!

Он так пожал руку Коклико, что тот сразу удостоверился в его здоровье.

— Дело серьезное? — спросил Пенпренель.

— Серьезное.

— Минутку. — Пенпренель стукнул в стенку. Хозяйка, перед тем скромно удалившаяся, снова появилась, спрашивая:

— Что вам угодно, друг мой?

— Да пустяки, Кокотта. Бутылок пять-шесть.

— Что? Сейчас? — воскликнул Коклико со страхом.

— Ну-ну, спокойно, — добродушно улыбнулся Пенпренель, если я не промочу горло с утра, я ничего не пойму.

— Он прав, — ответила с хитрецой хозяйка, — вино — ключ, которым он отпирает свой шкаф с мыслями.

Кокотта с проворством, неожиданным для её фигуры, сбегала и вернулась с бутылками и стаканами.

Пенпренель, наконец, встал и наскоро оделся. В присутствии Кокотты, в любом ракурсе выглядевшей, как в анфас, он всегда выглядел как бы в профиль. Закончив одевание, он быстро осушил первую бутылку.

— Вот теперь начнем, — произнес он, — только не упускайте подробностей, прошу вас. Без них все темно, как без свечек.

Коклико рассказал ему все, начиная с момента, как они встретили Криктена в Эльзасе, и кончая тем, как Монтестрюка схватили под стенами Шельского аббатства.

— Я кое-что уже слышал об этом деле, — произнес Пенпренель. — Дело сработано на славу, ничего не скажешь. Некий Сангвинетти, мой собутыльник, рассказывал мне о нем. Да, тут не обошлось и без участия капитана д'Арпальера.

— Вы уверены?

— Еще как! Наверняка он, да с ним ещё итальянец Карпилло, служивший раньше у графини де Суассон.

Пока он говорил, третья бутылка приказала долго жить. Вскоре четвертая оказалась полуживой, а мысли Пенпренеля приобрели ещё большую ясность, как и предсказывала Кокотта.

— Раз есть капитан д'Арпальер, значит, есть и шевалье де Лудеак, а с ним — и граф де Шиврю. Пожалуй, вот что надо сделать, — подумав после очередного стакана, сказал он, — мне надо побывать в доме этого Шиврю. Я знаю, как делается обыск в комнате, где есть шкафы с ящиками. Мой вежливый визит будет носить лишь ответный характер: ведь он хватил меня шпагой по голове в Зальцбурге, а я дам ему ответ в Париже.

— Нам бы поскорей, — ввернул Коклико.

— Ладно, поторопимся.

— Прекрасно, — заметил Коклико, — ну, а как же мы все-таки договоримся? То-есть, — торопливо добавил он, заметив, что лицо Пенпренеля приняло чересчур сердитый вид, а глаза неподвижно остановились на физиономии Коклико, — конечно, вы мне обещали… Но, возможно, будут и расходы… Нет, нет, я не настаиваю. — Коклико почувствовал себя в глупом положении.

— Я не только попытаюсь этим хоть как-то вас отблагодарить, — внушительно заговорил Пенпренель, — но я, наоборот, извлеку прибыль из этого дела.

— Каким образом?

— С помощью мести. Ведь если Шиврю окажется виноватым, это было бы славно! А если он должен быть виноватым, значит, он и виноват. Вас это удивляет? Но у меня такая логика. Ведь он уже давно промотал свое родовое состояние, да ещё два-три наследства в придачу: аппетит у него волчий, скажу я вам. Половину унесли карты, а остальное — дьявольские страсти. А когда он вернулся из Венгрии и принялся колотить палкой ростовщиков, пришедших к нему за долгом, либо, наоборот, откровенно сыпать деньгами, мне сразу ударило в голову, что тут дело нечисто. Теперь же я вижу, что мы с вами попали в точку.

После такой весьма убедительной речи Пенпренель принялся долго пить медленными глотками, с глубокомысленным видом заглядывая в стакан, как философ в книгу.

— Короче: он дрянь и за ним к тому же мой ответ на удар шпагой.

21. Мина и контрмина

Пока Брискетта и Коклико хлопотали вокруг дела Монтестрюка, во дворце у короля произошло немало событий. Принцесса Мамьяни, узнав, что герцогиня Лавальер находится в Шельском аббатстве, снова поехала туда, уже для встречи с нею. Орфиза так и не узнал, что жила вместе с Лавальер в одном монастыре: настолько фаворитка короля заботилась о своем инкогнито.

Впрочем, это не составило тайны для Брискетты. И именно она передала принцессе Мамьяни нужную весть. Со своей стороны принцесса не замедлила встретиться с той, которая впоследствии скрылась от света под именем Луизы Милосердной. Она заговорила с ней языком, который не мог не тронуть пылкую и кроткую душу этой женщины. Разумеется, Леонора в неясных, о рассчитанных выражениях намекнула Лавальер о появлении при дворе баронессы фон Штейнфельд и о впечатлении, произведенном ею на короля. Лавальер уточнила имя баронессы. Принцесса, ответив ей, поскорее свела разговор к рассказу о Монтестрюке. Она подчеркнула, что скорое заступничество за него вернуло бы королю верного слугу, невинно оклеветанного, а графине Монлюсон — жениха, преследуемого ненавистью графини Суассон.

— А! Здесь же и графиня де Суассон, — заметила с досадой герцогиня.

Результатом этого разговора, ведшегося с истинно женским искусством, явилось решение Лавальер немедленно вернуться в Париж с обещанием полной поддержки графу Монтестрюку.

А в Париже фон Штейнфельд после своего балетного выступления, где она танцевала с королем, уже вся была в мечтах о своем наступающем могуществе фаворитки. Сходным мечтам предавалась и Суассон, уверенная, что новая фаворитка всегда будет к её услугам. В этих мечтах не оставалось лишь места для пределов её честолюбия. И вдруг она узнала о возвращении Лавальер.