19. Неожиданные приключения на суше и на море

Он снова выбрал окольную дорогу, по которой добирался в Ла-Рошель, но на этот раз он был совсем один. И хотя остались в прошлом дни, проведенные с любимой и с верным другом, восход солнца Арман-Луи встретил улыбкой. Он не слышал больше жизнерадостного голоса Рено и не увидел искрящихся глаз м-ль де Сувини. И не было рядом Каркефу, следующего за Домиником, все вглядывающегося вдаль, не появится ли на горизонте за ивовыми зарослями гостеприимный дымок какого-нибудь трактира. Теперь г-н де ла Герш, уже не раз испытавший опасности, знал о превратностях судьбы, и хотя мужество его было не поколеблено, у него не осталось, по крайней мере прежнего обманчивого представления о жизни и тех надежд, которые согревали его душу в юности.

Позади могила г-на де Шарней и копоть и траур разрушенного Ла-Рошель, впереди г-н де Паппенхейм и Жан де Верт, два его непримиримых врага.

Грудь Армана-Луи высоко вздымалась и, хотя ещё свежи были в его памяти картины разбитого Ла-Рошеля, с той же силой, что и раньше, он сжимал в руках свою шпагу и так же лихо пришпоривал коня.

— Но Слава Богу! — сказал он вслух громко, в то время, как его лошадь покоряла пространство. — У меня есть Адриен и есть шпага — ещё ничего не потеряно!

Арман-Луи не хотел пересекать Фландрию и Бельгию и, чтобы не наткнуться на случайности, решил добираться через Бретань и Нормандию к Дьеппу. Там он погрузился на голландский корабль, который плыл в Швецию.

До сих пор на его пути не было никаких препятствий, никаких неприятных встреч, ни опасностей. Спокойно прошла и большая часть пути на корабле. Голландский корабль шел медленно, подставляя свои могучие бока мощным ударам морских волн.

Капитаном судна был спокойный, тихий, седеющий человек, который, казалось, постиг уже все тайны своей профессии. Некоторыми чертами характера сдержанностью и холодностью — Давид Жоан напоминал Авраама Каблио и тоже был кальвинистом.

Уже все считали лье, которые отделяли нос корабля от берегов Швеции, как вдруг на гори зонте появился парус корабля, на глазах увеличивающегося в размерах. Капитан подошел в лоцману, что-то сказал ему тихо, и голландский корабль прибавил скорость; но вместо того, чтобы удаляться, белый парус неизвестного корабля, яркий на заходе солнца, стал приближаться.

Естественно, такой ход событий вызвал на корабле беспокойство.

Надвигалась ночь. Следовало воспользоваться этим, чтобы избежать преследования неизвестного корабля. По приказу капитана, голландец поднял дополнительные паруса и стал с ещё большей скоростью рассекать волны, чем все это время. Арман-Луи подошел и стал рядом с капитаном.

— Здесь неспокойные воды? — спросил он.

— Море везде неспокойно, — ответил капитан, не сводя глаз с упрямо раздутых парусов в кильватере.

— Какого врага вы опасаетесь в этих краях? — вновь спросил г-н де ла Герш.

— Я многого опасаюсь и ещё боюсь кое-чего другого.

— Вот как!

— Здесь ходят англичане, испанцы, ганзейские суда и португальские тоже, а особенно датчане.

— Голландия не в мире с этими странами?

Горькая усмешка появилась на губах капитана.

— Сударь, у вас светлая борода; когда она у вас будет седая, как у меня, вы узнаете, что мира нет ни в одной точки земного шара. Идут войны религиозные, войны амбиций, которые ополчают весь мир против всего остального мира, и когда нет никакого предлога для войны — дерутся, чтобы драться; на море же дерутся ради того, чтобы грабить.

И после того, как Давид Жоа снова бросил взгляд на линию горизонта, добавил:

— Мы живем в опасное время, когда, кажется, всеми душами завладела злая сила.

— Так что, этот парус, будь он английский или датский, вам внушает опасение?

— Он не внушает мне никакого доверия. К тому же, сударь, перечислив вам только что врагов, которые могут нам угрожать, я не сказал о врагах неизвестных.

— Неизвестные? Такие тоже могут быть?

— Эти — самые опасные.

— Ах, дьявол!

— И самые многочисленные!

Арман-Луи взглянул на подозрительный корабль. Только что похожий на снежинку, он напоминал теперь лебедя, скользящего по волнам.

— Это хитрый парусник, — хладнокровно констатировал голландский капитан. — Если мрак быстро не сгустится, он настигнет нас меньше чем через час.

— Что же делать?

— То же, что делают его собратья, морские пираты: они поднимают какой-нибудь флаг, любого цвета, и посылают пушечный выстрел — первый, что на профессиональном языке означает, что надо ложиться в дрейф.

— А если выстрел не услышать?

— Повторят.

— А если ответить?

— Рассердятся.

— А если остановиться?

— Они пошлют шлюпку с кучей негодяев, вооруженных до зубов: у них острое зрение и цепкие кошачьи когти, и все, что они найдут, захватят.

— Ну ладно, допустим, корабль ограблен с палубы до трюмов. Что дальше?

— Они посылают пару пушечных ядер в корпус судна ниже ватерлинии — и прощайте, корабль будет спать на дне моря.

— Вместе с пассажирами?

— Разве если часть экипажа не погибнет в сражении, а другая, испорченная дурным примером, не завербуется под кровавый пиратский флаг.

— Так, выходит, что ни делай, все напрасно?

— Как правило. Если только не нарвутся на более сильного.

— А это иногда случается?

— Никогда.

— Спасибо.

Капитан закурил трубку. Опустилась ночь. Уже почти не различим был вражеский парус — он белел ещё какое-то время над волнами, как чаечье крыло, потом исчез. И не стало видно вообще ничего.

Продолжая курить, капитан отдал приказ закрепить попрочнее грузы на палубе и зарядить все четыре каронады — короткоствольные пушки, имеющиеся на борту, после чего снова изменил скорость судна.

— Вы умеете плавать? — спросил он у г-на де ла Герш.

— Да. А что?

— А то, что, возможно, уже завтра вам придется удирать вплавь. Вот что может произойти. Если на рассвете окажется, что пиратское судно, упрямо преследующее нас, исчезнет в открытом море, и у меня не останется сомнений, что я допустил грех, увлекая его за собой, я на всех парусах помчусь в ближайший порт и буду заниматься лишь тем, что стану благодарить Господа, который вытащил нас из рук разбойников.

— А если напротив — он нападет на нас?

— Тогда пушки начнут диалог, порох заговорит с порохом. Когда-то я носил шпагу, поэтому мысль о том, чтобы сдаваться, мне не приятна.

— Я очень одобряю эту антипатию.

— Следовательно, я отвечаю им своими короткоствольными каронадами, убегая. И вот мы оказываемся между огнем и водой.

— Если огонь не убьет нас — то поглотит вода.

— Верно. Поэтому я и спрашиваю вас, умеете ли вы плавать… Спокойной ночи и молитесь Богу!

Через десять минут Давид Жоан спал сном праведника.

С рассветом он вышел на палубу, куда тотчас же поднялся и г-н де ла Герш. Их окутывал густой туман. Даже пены, которая вздымалась на гребнях волн вокруг корабля, невозможно было увидеть.

— Хорошо это или плохо, мы узнаем, когда выглянет солнце! — сказал капитан. — Хорошо в том случае, если пират пройдет хотя бы в десяти саженях от нас, не видя нас; плохо — потому что мы можем, не подозревая о том, налететь на риф.

— Хорошо то путешествие, которое хорошо заканчивается! — сказал Арман-Луи.

— Жизнь — это путешествие, — сурово проговорил Давид Жоан. — Если человек честно исполнил свой долг, его путь всегда заканчивается хорошо.

Голландец шел теперь только под нижними парусами. Каждую минуту за борт опускали лот.

Наконец, налетевший ветер разогнал туман, и солнце осветило все вокруг. Все взгляды обрати лись в море, где кипела пенная вода.

Большие белые паруса показались над горизонтом. Пират был в пределах досягаемости голландских пушек. Давид Жоан взглянул на Армана-Луи и указал ему на темную линию вдали над волнами.

— Это берег, — сказал он. — Если мы приблизимся к нему, плывите уверенно, если мы не подойдем — вручите свою душу Богу.

Преследование возобновилось. Пиратское судно уверенно набирало скорость, но берег увеличивался в размерах на глазах, и уже можно было различить его холмы.

На вершину мачты пирата вдруг взлетел флаг, белое облако окутало его целиком, и почти тотчас пушечное ядро прорвало паруса голландца.

— Он хочет побеседовать, — хладнокровно сказал Давид Жоан. — Это сигнал к тому.

Он сам навел пушку, долго прицеливался и выстрелил.

— Попал! — крикнул довольный капитан.

Сломанная рея и лоскут паруса упали на борт корсара, и один человек, сраженный снарядом, свалился в море.

— Ах, если бы у меня было с десяток хороших пищалей! — вздохнул Давид Жоан с сожалением.

Пират только что повернулся другим бортом и дождь из железа обрушился на голландца, ломая и круша все: мачты, реи, ванты, бортовые решетки. Три или четыре человека барахтались на палубе в лужах крови.

— Беглый огонь! И курс на берег! — крикнул свой приказ кальвинист.

Четыре каронады выстрелили четырьмя ядрами в пирата, и голландец, уносимый ветром, устремился к берегу.

Морской прилив бушевал на белой от пены линии подводных скал. Уже слышен был шум прибоя, накатывающегося на рифы.

Энергичным жестом капитан указал г-ну де ла Герш на корсара и на берег.

— Вот огонь, вот вода! — сказал он. — Помолитесь! Не протянет ли нам Бог руку помощи!

Ядра все время преследовали голландца, разрывая его паруса, громя такелаж и разнося в клочья обшивку. Несколько зарядов картечи угодили в борт. Каронады отвечали выстрел за выстрелом. Голландец спасался бегством.

В этот момент черная линия рифов была лишь в нескольких кабельтовых от корабля. Каждый накат волны то скрывал их под водой, то обнажал их страшные зубчатые края.

Все члены экипажа понимали намерения капитана, и никто не роптал.

— На колени! — вскрикнул Давид Жоан громовым голосом. На палубе все стали на колени. — Смерть близка! Призовем же Бога! — сказал он.

Все головы склонились в молитве. Железный вихрь смел вместе с обрывками пеньки и деревянными обломками несколько изуродованных тел. Давид Жоан обхватил руками свою седую голову.

— Думает ли кто-нибудь из вас о том, чтобы сдаться? — спросил он.

Никто не ответил.

Огромная волна захлестнула сбоку раковину потерявшего управление судна и быстро понесла его к берегу в пенный водоворот рифов. Море вдруг стало белым под форштевнем корабля.

— Всемилостивый Бог! Прими детей своих! — сказал капитан.

Пират, пораженный увиденным, приостановил свою бешеную гонку.

Нарастающий прилив приподнял голландское судно, больше не управляемое, и с неистовой силой швырнул его на рифы. От первого удара киля о морское дно содрогнулся весь корпус корабля.

Экипаж голландца вскочил на ноги. Но ещё более страшная волна, подхватив корабль, толкнула его на подводные скалы.

— Свободные или мертвые! — крикнул Давид Жоан. И корабль погрузился в пенный водоворот волн.

В тот момент, когда первые ядра пирата громили борта голландца, Арман-Луи сунул кошелек с золотом за пояс и спрятал письмо кардинала де Ришелье и кольцо графа Вазаборга в кожаный кисет, подвешенный к его шее. Как только палуба голландца раскололась под ногами, он бросился в море.

Образ Адриен пронесся перед его глазами, и стремительно налетевшая волна накрыла его.

Когда Арман-Луи снова всплыл на поверхность, он увидел вокруг лишь разбросанные обломки корабля и нескольких матросов, сражающихся с морем.

Кусок реи качался на поверхности воды в пределах досягаемости; он схватился за него. Подталкиваемый волнами, плещущими одна за другой и накрывавшими его своими пенными гребнями, и всякий раз выныривая из них с силой и ловкостью, которые ничто не могло побороть, он вскоре попал на более спокойный поток и был прибит к берегу. Из последних сил он выбрался из волн и в полуобморочном состоянии упал на песок.

Вот таким образом он оказался на шведской земле, — как потерпевший кораблекрушение, спасаясь от погони.

Открыв глаза, Арман-Луи в первую очередь коснулся руками своей шеи и убедился, что кожаный кисет с депешей на месте, затем он поспешно ощупал пояс — кошелек также никуда не пропал. И на пальце по-прежнему сверкало кольцо, подаренное Адриен.

— Ну вот, теперь я снова могу сражаться! — проговорил он.

Теперь он посмотрел в сторону горизонта; вдали на всех парусах уносилось пиратское судно — как хищная птица, взмахнув крылами, устремляется в свое гнездо. Неподалеку лежал выброшенный на рифы остров голландского корабля, который продолжали крушить неутомимые атаки морских волн, превращая его в груду обломков. Вокруг стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь шумом накатывающихся на песок волн, и, кажется, единственным уцелевшим живым существом здесь был он сам, переживший это трагическое кораблекрушение.

Арман-Луи встал, осмотрел побережье и увидел двух матросов, выброшенных волной на берег. Он окликнул их, но только хриплые крики чаек ответили ему.

Он сделал ещё несколько шагов вдоль берега. Между двух скал он нашел тело капитана; лицо старого моряка было обращено к небу, сердце не билось.

— Бедный Давид! — прошептал г-н де ла Герш.

Он вырыл в песке глубокую яму и опустил туда три тела.

Водрузив на их могилу крест, сделанный из обломков обшивки, он удалился, качаясь от усталости.

Дорога, на которую он вышел, привела его по расщелине крутого обрывистого берега в приличного вида кабачок, где он снял комнату и поужинал.

Голодному и усталому, ужин показался ему превосходным, а постель мягкой. Потрескивание дров в печке, у которой сушилась его промокшая в соленой воде одежда, нежно ласкало слух. Он закрыл глаза и поплыл в страну сновидений…

Когда г-н де ла Герш встал, солнце уже заглядывало в окно и золотой лентой пересекало комнату. Бриз играл листьями деревьев, и многочисленные стаи диких птиц описывали стремительные круги в голубой лазури неба.

Арман-Луи открыл окно, свежий воздух ударил ему в грудь. Отдых вернул гибкость его членам и тепло телу. Взгляд его устремился вдоль по равнине и унес его по длинной зеленой череде лугов, рощ и свежих долин к замку Сент-Вест, где его ждала Адриен…

Вернувшись мыслями к действительности, с которой нельзя было не считаться, г-н де ла Герш поспешно закончил одеваться и спустился вниз.

В большой зале кабачка готовилась еда, на чистой плите жарился гусь, по бокам его лежали две утки, а вокруг столов сидели завсегдатаи, опустошающие пивные кружки.

Красотка — трактирщица с оголенными выше локтей руками, нарядная и расторопная, прислуживала посетителям в зале.

Сев за свободный столик, Арман-Луи заказал себе завтрак.

Почти прямо напротив него, в углу залы, он увидел крепкого человека, сухого и обветренного, как корень самшита. Он был одет в плащ из буйволовой кожи с широкими рукавами и был занят тем, что разрывал на куски копченый говяжий язык. Шрам пересекал его лоб, щеку и терялся в седеющих усах. Рапира его была отстегнута, старая черная фетровая шляпа, украшенная ярко-красным пером, лежала перед ним на столе. Всякий раз, когда трактирщица оказывалась в пределах досягаемости его огромных ручищ, этот человек обхватывал её за талию и пытался поцеловать. Она его отталкивала, и он начинал все сначала.

Эта игра продолжалась вот уже несколько минут. Почему, глядя на эту трактирщицу, Арман-Луи думал о м-ль де Сувини, на которую та совсем не походила, он не знал, но что-то все время заставляло его мысленно возвращаться к этому дорогому существу, которое любил все больше… А в этот момент человек с ярко-красным пером на шляпе схватил трактирщицу за руку; та решительно высвободилась, — и человек со шрамом встал и притянул её к себе так грубо, что она вскрикнула.

— Эй, приятель! Довольно! — возмутился г-н де ла Герш.

Удивленный этим неожиданным требованием, человек выпустил молодую женщину из рук, и трактирщица, рассерженная и смущенная, отскочила от него.

Покинув свое место, г-н де ла Герш сделал два шага в сторону этого человека и проговорил:

— Если бы я очень хотел поцеловать красотку, вот как я бы взял её, дружище.

И со шляпой в руке, улыбкой на губах, точно король, приветствующий королеву, он подошел к трактирщице.

— Сударыня, — сказал он ей, — чужестранец, которого судьба изгнала из своей страны, просит вашего благоволения слегка прикоснуться своими губами к вашим щечкам цвета розы. Вы — первая женщина, которую он встречает в Швеции, и ваш поцелуй принесет ему счастье.

Каковы бы ни были обстоятельства, в которые случай ставит женщин, они любят обхождение. Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, кокетливая и растроганная, она позволила рукам Армана-Луи обвиться вокруг её талии и подставила ему свои алые губы.

— Добро пожаловать в Швецию! — сказала она. — И пусть та, которую вы любите, сделает вас счастливым!

Ударом кулака человек в черной фетровой шляпе сплющил на столе оловянную кружку, из которой пил.

— Это урок? — в бешенстве вскрикнул он.

— Возможно, — ответил Арман-Луи.

— Впервые в жизни мне преподают нечто подобное, — продолжил тот, поднимаясь из-за стола. — Но прежде чем давать уроки тому, кто не хочет их брать, вы хорошо поступили бы, мой молодой петушок, если бы вооружились шпагой.

И рапира солдата уже сверкнула в воздухе.

— Об этом не беспокойтесь! — сказал Арман-Луи. — Кому нужна рапира, тот всегда найдет её.

Сорвав саблю, висевшую на стене, он стал в позу защиты.

Любопытные завсегдатаи, побросав стаканы и трубки, окружили их.

— Ну что, прелестный скворушка! Сейчас ты узнаешь, каково петь перед Магнусом! — прорычал солдат.

И в диком гневе он набросился на Армана-Луи, взмахнув шпагой.

Трактирщица, не по своей вине невольно ставшая причиной этой ссоры, забилась в угол и принялась молиться.

У Магнуса была крепкая рука и быстрая шпага, но сильное раздражение не позволяло рассчитывать удары. Арман-Луи сохранял хладнокровие, вспоминая сейчас свои прежние сражения с Рено, — и вдруг засмеялся, увидев, как уже после первого удара полетела по комнате черная фетровая шляпа, которая была на голове его противника.

— Хвала вежливости, шляпы долой! — весело сказал он.

Завсегдатаи разразились громким смехом.

Бешенство Магнуса не знало границ. Набычившись, он бросился на противника. Можно было бы сравнить этот момент с боем быка и лисы, которой он норовил вспороть живот с первого броска, но ловкая лиса прыгала, и изворачивалась, а бык, искусанный, изодранный, раненый зубами и когтями, в бессильной ярости брызгал слюной.

Камзол Магнуса превратился в лохмотья, манжеты разорвались, он дважды оказывался обезоруженным и дважды возобновлял попытку. На третий его шпага улетела так стремительно, что вонзилась в потолок.

— Мой бедный друг, — сказал Арман-Луи, — я знаю школу, где детишек учат держать шпагу. Проводить вас туда?

Магнус с вытянутыми, как лапы тигра, руками прыгнул на Армана-Луи и завопил:

— Ах ты ещё и свистишь, дьявольское отродье! Укороти свой язык!

Г-н де ла Герш уже готов был к этому движению солдата, намеревавшегося на этот раз покончить с ним. Не сходя с места, он подождал его, неожиданно ловко поднырнул под руки Магнуса и, сжав его с исполинской силой, поднял и грохнул об пол.

— Господи, да он умер! — испугалась трактирщица.

— Успокойтесь, прелестное дитя, негодяи такого внушительного роста не умирают вот так, — успокоил её Арман=Луи.

От глубокого вздоха грудь Магнуса поднялась, и его волосатые руки сразу же потянулись к потерянной шпаге. Г-н де ла Герш приставил острие своего клинка к горлу побежденного.

— Может, довольно? — спросил он.

Магнус открыл налитые кровью глаза и какое-то время молча взирал на своего победителя.

— Думаю, да, — ответил он с усилием.

Он медленно встал, дотянулся до своей шпаги и, поглядев на нее, сунул в ножны со словами:

— Ну что, Болтунья,, вот ты и снова со своим хозяином, а теперь умолкни!

Арман-Луи протянул руку старому рейтару:

— Забудем прошлое? — предложил он.

Магнус взял руку дворянина и пожал её так крепко, что стало ясно: жизнь и сила родились в этом человеке одновременно.

— Мой капитан, — сказал он. — Вы не знаете Магнуса. Я показался вам черным, но я могу быть и светлым или в равной степени и тем и другим.

И, водрузив шляпу на свою ушибленную голову, вышел с гордым видом из кабачка.

20. Тигровая шкура и львиное сердце

Арман-Луи подсчитал свои деньги. Вероятно, их не хватало бы на то, чтобы нанять армию, но было достаточно для того, чтобы экипироваться и кратчайшей дорогой отправиться к королю Густаву-Адольфу.

Первейшей его заботой было обзавестись хорошей лошадью, которую он и нашел, сильную и легкую; затем он купил шпагу и, чтобы испытать её закалку, разрубил железный гвоздь; потом выбрал себе камзол из буйволовой кожи, крепкой и мягкой одновременно, а также плащ из добротного зеленого сукна; приобрел пару пистолетов и воткнул их за пояс вместе и кинжалом с коротким, тонким и острым лезвием. «Это все, что мне нужно сейчас, а на будущее у меня есть кольцо графа Вазаборга».

Назавтра с первыми лучами солнца, расцеловав трактирщицу, он покинул кабачок. Было прекрасное теплое утро. Петушок, забравшись на изгородь, постучал крыльями и запел. «Это хорошая примета!», — подумал г-н де ла Герш.

Он не проскакал ещё и мили, как вдруг услышал позади себя топот копыт несущейся галопом лошади, и почти тотчас же увидел огромного Магнуса, возникшего из облака пыли.

— Господин граф, — сказал Магнус, сняв шляпу. — Мне кажется, невозможно забыть того, кого чуть не убил — это я Магнус. Еще в детстве я поклялся принадлежать тому, кто приставит мне кинжал к горлу. Вы победили меня, тем хуже для вас. Я, Болтунья и моя лошадь, мы последуем за вами на край света. Не говорите нет — я предупреждаю вас: я упрям.

Магнус не казался теперь таким задиристым, как накануне. У него было решительное, открытое лицо и что-то беспощадно дерзкое и дикое во взгляде, что не делало его, однако, похожим на солдата удачи. Кроме всего прочего, г-ну де ла Герш понравились его выправка и своеобразные манеры.

— Мой храбрый Магнус! Откровение за откровение, — сказал он. — Я — дворянин, граф, но не богатый вельможа. Возможно, мне придется идти не по гладким дорогам, и, может быть, на службе у меня случится заработать больше тумаков, чем дукатов. Вот и подумай!

— Я никогда не думаю. Для меня не существует препятствий и трудностей, которые бы я уже не прошел, ни неожиданностей, с которыми бы не справился.

— Кроме того, я не знаю толком, куда я иду!

— Отлично! Но мне-то знакомы такого рода странствия. Из них я вышел, к ним и иду.

— Итак, вы настаиваете?

— Неизменно.

— Что ж, по рукам! Мне кажется, что и Болтунье представится случай подышать воздухом.

Магнус, который говорил все это время, держа шляпу в руках, надел ее:

— Господин граф, — уже более спокойно заговорил он, пристраивая свою лошадь сбоку от Армана-Луи. — О Болтунье нельзя судить поверхностно: вчера она была не в настроении, раздражена, кроме того, она работала ради дела, в котором правда была не на её стороне. Потом, когда у неё будет более достойный повод, вы увидите её в действии и отдадите ей должное. Магнус покатался с ней немало, и Болтунья всюду оставила много хороших воспоминаний; кроме того, её хозяин повидал такое, что его мало чем можно удивить. По счастливой случайности, он выпутывался из разных переделок, в которые довольно часто попадал. И, странная вещь, тот же Магнус за метил, что те, кто причинял ему неприятности, плохо кончали: в основном они умирали в лихорадке или после удара шпаги.