Немного погодя встретилась крестьянину бедная женщина.

— Не встречала ли ты лошадь, запряжённую в сани? — спросил он.

— Нет, — ответила женщина, — но здесь внизу я встретила священника; должно быть, торопился по делам прихода, потому как мчался так быстро, а ехал он в крестьянской повозке.

Вскоре встретился крестьянину лис.

— Не встречал ли ты лошадь, запряжённую в сани? — спросил он.

— Да, — ответил Миккель, — но там сидел Бамсе Бракар и мчался так, будто похитил и лошадь, и сани.

— Сам черт вселился в него, загоняет он мою лошадь до смерти, — сказал крестьянин.

— Тогда сдери с него шкуру и поджарь его на угольях, — посоветовал Миккель, — но если получишь лошадь обратно, сможешь перевезти меня через горы, потому что я куда как красиво смотрюсь в санях, — сказал лис — А ещё бы мне хотелось испытать, как это бывает, когда впереди бегут ещё четыре ноги.

— А что дашь за перевоз? — спросил крестьянин.

— Можешь получить и «маковую росинку» и «несолоно хлебавши», что пожелаешь, — посулил лис. — Ты всегда получишь от меня не меньше, чем от Бамсе Бракара, потому как он обычно жестоко расплачивается, когда вскакивает в повозку и повисает на спине лошади.

— Ладно, перевезу тебя через горы, — посулил крестьянин, — коли встретишь меня здесь завтра в это же время.

Он понимал, что Миккель снова взялся за свои проделки и дурачит его, это уж точно. Вот и положил он в сани заряженное охотничье ружьё, а когда явился Миккель, думая, что его бесплатно перевезут через горы, разрядил он ружьё в его тушу. Снял крестьянин с Миккеля шкуру, так что остались у него и лисий мех и медвежья шкура.

Эта история встретила наше безраздельное одобрение. Правда, нам было жаль, что Брамсе Бракару пришлось лишиться и жизни, и шубы из-за того, что безо всякой вины угораздило его усесться в сани. Миккель же лис за свои проделки заслужил наказание много раз, и его гибель была для нас величайшим утешением.

Пока все судили да рядили про этих двух героев басен о животных, хозяин сказал, что он, мол, тоже расскажет нам об одном герое, который ехал но дороге на Рождество, а был это тролль в порточках на колёсиках[28].

— Моя тётка, сестра матушки, — сказал хозяин, — была с хутора в Тронхейме, и стояла там, само собой, церковь в подчинённом городу приходе, которая называлась Монастырь. В этой церкви хранился кубок, и он, верно, ещё сейчас там, потому что она сама видела, его и испила из него вина. И был тот кубок очень тяжёл и богато позолочен как снаружи, так и внутри; он был пожертвован церкви в первый день Рождества в стародавние времена. А был один человек, который должен был поехать туда в рождественскую ночь к заутрене. Шёл он на лыжах, как делают все в горных долинах в зимнее время. А когда пробегал мимо горы, вдруг гора, само собой, отворилась и вышел оттуда тролль, с таким длинным носом, как грабловище. В руке тролль держал большой кубок и попросил человека отпить из него. Что тут поделаешь, надобно принять кубок у тролля из рук. Но он знал, что тот, кто выпьет напиток тролля, умрёт, потому как напиток этот крепче самого крепкого спирта. Однако человек знал все же средство спастись: вылил он напиток за спину, и вот тут-то он и увидел, какой он крепкий, — одна капля, что брызнула на лыжу, само собой, прожгла в ней дыру. А как вылил он напиток за спину, сорвался он с места и побежал прочь вместе с кубком.

— Эй, погоди, я надену порточки на колёсиках, да и схвачу тебя! — закричал тролль.

Но человек бежал изо всех сил, обещая самому себе, что если он спасёт себя и кубок от тролля, то пожертвует его в первый же день Рождества на алтарь церкви. Он так быстро мчался вниз по поросшим: лесом горным склонам, что ему казалось, будто временами ноги его не касаются земли. Тролль же катился следом за ним в катился так быстро в своих порточках на колёсиках, что под конец очутился у человека на спине. Человек молил бога, чтобы ему успеть уйти подальше, и, когда он был уже недалеко от церкви, настал день, и солнце показалось из-за гор.

— Нет, гляньте-ка, золотой конь на горной гряде! — сказал человек.

Тролль тут же отпустил его и в тот же миг. взял, само собой, да и лопнул. Но не надейтесь — тролль явился как призрак вновь. Здесь он! Здесь он! Здесь он! — закричал хозяин и стал щекотать и толкать тех из нас, кого ему удалось мигом схватить.

Вся орава, крича, шумя и смеясь, вскочила на ноги и честно пыталась отомстить ему, волоча за талы сюртука и хватая его за ноги, когда он неверными шагами, пошатываясь, ковылял по полу. Дело кончилось тем, что он упал прямо посреди нашей оравы, трубка же отлетела в одну, а парик — в другую сторону. Падение хозяина вызвало ещё более громкий смех и шум, который все усиливался, когда самый младший в вашем обществе начал кричать

— Батюшка вырвал у себя все волосы!

Старик же начал меж тем жаловаться, что он ударился, и попросил Улу увести нас наверх, в детскую, так как, верно, было ещё рано отсылать нас домой.

— Да, подвимайтесь-ка наверх, к Анне, — сказал Ула, — а я сейчас приду и расскажу вам о принцессе, которая служила королю «на восток от солнца, на запад от луны»[29] и на учебном плацу позади башни Вавилонской.

Мы смело двинулись в путь, потому что нас было много; но свечу нам не дали, потому как надо было проходить мимо сеновала. Но, когда мы поднялись на галерею сеновала, мужество вам изменило. Одному почудилось, будто он видит два пылающих глаза там, внутри. И вся ватага мальчишек кинулась, словно в бреду, к дверям горницы лейтенанта, которая была ближе, чем дверь детской. Она была, ясное дело, не очень хорошо заперта, потому что тут же подалась и многие из нас повалились прямо на пол его горницы.

В печи горел и трещал огонь, и полоска света падала из отверстия топки в горницу и на одетую в странный маскарадный костюм фигуру; она скорчилась под журнальным столиком, желая вылезти оттуда и кинуться, как мы думали, на нас. Но это было ещё не самое худшее. С кушетки прозвучал ужасный голос:

— Задать бы вам взбучку!

И шести шагов не отделяло нас от дверей детской. Но мы все как один припустили вновь по галерее сеновала, вниз по лестнице и со страхом услыхали, что дверь в горницу лейтенанта снова с грохотом захлопнулась. Ничто на свете не заставило бы нас нынче вечером снова подняться наверх. С огромным трудом осмелились мы разойтись по домам.

На следующий день после обеда пономарь сунул свою красную морду, обрамлённую тремя густо напудренными буклями за каждым ухом, в приоткрытое окошко и поманил меня к себе. Выспросив меня обо всем и узнав о том, что произошло вчерашним вечером, он произнёс:

— Скажи-ка, сынок, а ты не обратил внимание на то, что это, собственно говоря, было за привидение?

Примечания