Возвращение Шерлока Холмса. Долина Ужаса (сборник)

Инспектор Скотленд-Ярда все еще писал в гостиной, когда Холмс прервал его.

– Отчет составляете? – спросил он.

– Как видите.

– Не кажется ли вам, что делать окончательные выводы рановато? Меня не покидает чувство, что мы еще не все знаем.

Лестрейд слишком хорошо знал моего друга, чтобы не придать значения его словам. Он отложил перо и внимательно на него посмотрел.

– Что вы имеете в виду, мистер Холмс?

– Всего лишь то, что есть один важный свидетель, с которым вы еще не встречались.

– И вы можете его предъявить?

– Думаю, да.

– Так сделайте это.

– Постараюсь. Сколько у вас констеблей?

– Под рукой трое.

– Превосходно! – потер руки Холмс. – Скажите, они все рослые крепкие мужчины с сильными голосами?

– Разумеется, но я не понимаю, какое отношение к этому могут иметь их голоса.

– Я думаю, что смогу помочь вам понять это и еще кое-что, – сказал Холмс. – Будьте добры, позовите своих людей, и мы приступим к делу.

Через пять минут трое полицейских собрались в передней.

– В сарае во дворе большая копна соломы, – сказал им Холмс. – Я попрошу вас принести две охапки, думаю, это очень поможет вызвать свидетеля, который нам так нужен. Большое спасибо. Ватсон, у вас ведь, если не ошибаюсь, в кармане спички? Итак, мистер Лестрейд, прошу всех следовать за мной наверх.

Как я уже говорил, на верхнем этаже был широкий коридор, который шел вдоль трех пустых спален. Шерлок Холмс провел нас в его конец, где расставил улыбающихся констеблей и недоумевающего Лестрейда в определенном порядке. Инспектор неотрывно смотрел на моего друга, и на лице его появлялось то выражение затаенной надежды, то саркастическая улыбка. Сам Холмс больше всего был похож на фокусника во время представления.

– Попросите одного из констеблей принести ведро воды. Положите солому на пол, вот сюда, подальше от стен. Ну вот, по-моему, теперь все готово.

Лицо Лестрейда начало понемногу багроветь.

– Не знаю, что за игру вы затеяли, мистер Шерлок Холмс, – раздраженно произнес он, – но, если уж вам что-то известно, почему бы не сказать об этом прямо? К чему весь этот балаган?

– Уверяю вас, дорогой Лестрейд, для всего, что я делаю, у меня имеются веские причины. Если помните, вы сами несколько часов назад над нами подшучивали, так что теперь позвольте мне отплатить вам той же монетой. Ватсон, будьте добры, откройте вон то окно. А теперь подожгите кучу соломы с краю.

Сухая солома вмиг вспыхнула, и сквозняк потянул в глубь коридора серое клубящееся облако дыма.

– А теперь проверим, сможем ли мы вызвать нашего свидетеля. Давайте все вместе закричим «Пожар!». На счет три. Итак, раз, два, три…

– Пожар! – закричали мы все.

– Спасибо. Давайте еще раз.

– Пожар!

– И еще разок, джентльмены, все вместе.

– Пожар! – наш крик, наверное, было слышно по всему Норвуду.

Не успел он смолкнуть, как произошло нечто удивительное. На казавшейся совершенно гладкой стене в конце коридора вдруг раскрылась дверь, и из нее, как кролик из норы, выскочил маленький сухонький человечек.

– Превосходно, – спокойно произнес Холмс. – Ватсон, в ведре вода, заливайте огонь. Достаточно. Лестрейд, позвольте представить вам главного свидетеля, мистера Джонаса Олдейкра.

Детектив изумленно глядел на неожиданно появившегося человека, который, моргая от яркого света, льющегося в коридор через окна, переводил взгляд с нас на тлеющую кучу соломы. У него было отталкивающее лицо: хитрое и злое, из-под очень светлых, почти белых ресниц смотрели светло-серые водянистые глаза.

– Как это понимать? – наконец обрел дар речи Лестрейд. – Что вы там все это время делали?

Олдейкр, взглянув на пунцовое от гнева лицо инспектора, невольно поежился и нервно хохотнул.

– Я ничего плохого не сделал.

– Ничего плохого?! Да вы чуть не отправили на виселицу невинного человека. И его бы повесили, если бы не вот этот джентльмен. – Он кивнул на Холмса.

Презренное создание начало жалобно хныкать.

– Поверьте, сэр, это была просто шутка.

– Ах, шутка! Ну, уж теперь вам не скоро захочется смеяться, это я вам обещаю. Отведите его в гостиную и ждите, пока я спущусь. Мистер Холмс, – продолжил он, когда констебли увели хозяина дома, – при своих людях я не мог говорить, но в присутствии доктора Ватсона скажу, что это самая удивительная вещь из всего, что вы когда-либо делали, хотя как вам это удалось – для меня настоящая загадка. Ведь вы не только спасли жизнь невинного человека, вы еще и предотвратили страшный скандал, который навсегда разрушил бы мою репутацию в полиции.

Холмс улыбнулся и хлопнул Лестрейда по плечу.

– Но теперь вместо скандала ваша репутация взлетит вверх. Просто внесите кое-какие изменения в тот отчет, который вы писали, и все поймут, что инспектор Лестрейд – птица стреляная и провести его не так-то просто.

– И вы не хотите, чтобы упоминалось ваше имя?

– Не хочу. Работа сама по себе лучшая награда для меня. И, кроме того, может быть, когда-нибудь и я получу свою долю славы, когда разрешу своему верному биографу взяться за перо. Что скажете, Ватсон? Ну ладно, давайте теперь посмотрим, где эта крыса пряталась.

Оштукатуренная фанерная доска с искусно замаскированной дверкой отгораживала от конца коридора каморку длиной в шесть футов, в которую свет проникал сквозь длинные узкие щели под самым потолком. Внутри мы увидели кое-какую мебель, запас еды и воды, книги и бумаги.

– Вот что значит быть строителем, – сказал Холмс, когда мы вошли в комнатку. – Он смог сам устроить себе убежище, не прибегая к помощи посторонних… Кроме, конечно, своей дорогой экономки, с которой я вам тоже советую незамедлительно поговорить, Лестрейд.

– Непременно. Но как вы узнали о тайнике, мистер Холмс?

– Я был уверен, что Олдейкр прячется где-то в доме. Когда я прошел по этому коридору и заметил, что он на шесть футов короче такого же коридора на нижнем этаже, мне все стало ясно. Конечно же, мы могли сами вломиться сюда и взять его, но я решил, что, услышав о пожаре, он не сможет сохранять спокойствие, и мне захотелось, чтобы он сам выдал себя, кроме того, мне нужно было как-то поквитаться с вами, Лестрейд, за то, что утром вы нас подняли на смех.

– Что ж, сэр, теперь мы квиты. Но как вы, черт возьми, вообще догадались, что он в доме?

– Отпечаток пальца на стене, Лестрейд. Вы сказали, что он решает все, и он действительно решил все, однако совсем в другом смысле. Я знал, что вчера его там не было. Я очень большое внимание уделяю мелочам, что, конечно, вам известно. Прихожую я тоже осматривал и был совершенно уверен, что отпечатка на стене не было. Следовательно, он появился там ночью.

– Но как?

– Очень просто. Когда запечатывались конверты, Джонас Олдейкр попросил Макфарлейна заверить одну из печатей оттиском пальца на мягком воске. Это было сделано так быстро и выглядело настолько естественно, что, думаю, сам Макфарлейн об этом даже не вспомнит. Вполне может быть, что молодой человек просто случайно приложил свой палец к еще не застывшему воску, а Олдейкр только потом догадался, как это можно использовать. Когда он коротал время в своей клетке, его вдруг осенило, что отпечаток пальца Макфарлейна станет окончательным доказательством его вины. Ему не составило труда сделать слепок с восковой печати, ткнуть себя булавкой и выдавить на него каплю крови, после чего под покровом ночи нанести отпечаток на стену в передней. Он либо сам это сделал, либо попросил экономку. Готов поспорить, что среди документов, которые он забрал с собой, вы обнаружите конверт с отпечатком большого пальца на восковой печати.

– Просто поразительно! – сказал Лестрейд. – Поразительно и на удивление просто… Теперь, когда вы все объяснили. Но зачем ему понадобилась эта мистификация, мистер Холмс?

Забавно было наблюдать, как детектив, вначале такой заносчивый, вдруг стал походить на ребенка, который задает вопросы учителю.

– Ну, я думаю, это не так уж сложно объяснить. Джентльмен, который сейчас ждет нас внизу, – весьма коварная, злобная и злопамятная личность. Вы знаете, что он когда-то ухаживал за матерью Макфарлейна и был отвергнут? Не знаете. А я вам говорил, что сначала нужно было ехать в Блэкхит, а уж потом в Норвуд. Он посчитал себя обиженным, и с тех эта душевная рана терзала его злобное сердце. Всю жизнь он мечтал о том, чтобы отомстить, но подходящего случая не представлялось. В последние год или два дела у него не заладились (я подозреваю, из-за тайных спекуляций), у него появились долги. Решив обмануть кредиторов, он стал выписывать чеки на большие суммы некоему мистеру Корнелиусу. Я почти уверен, что за этим именем скрывается он сам. С чеками этими я еще не разбирался, но, думаю, они были обналичены в каком-нибудь маленьком городке, куда Олдейкр время от времени наведывался под этим именем. Он планировал исчезнуть и с этими деньгами начать новую жизнь под вымышленным именем там, где его никто не знает.

– Надо признать, звучит вполне правдоподобно.

Своим исчезновением он рассчитывал избавиться от кредиторов и в то же время отомстить своей бывшей возлюбленной, для чего и понадобилось обставить все так, чтобы сложилось впечатление, будто его убил ее единственный сын. Коварная и удивительно жестокая месть! Все было задумано и исполнено идеально. Завещание как очевидный мотив для преступления; тайная встреча, о которой не было сказано даже родителям; похищение трости; кровь; обгоревшие останки какого-нибудь животного и пуговицы в золе. Он сплел такую сеть, из которой, как мне казалось всего пару часов назад, Макфарлейну было не выбраться. Но ему не хватило качества, отличающего настоящего гения, – понимания того, когда следует поставить точку. Он захотел улучшить то, что уже было идеально, потуже затянуть петлю на шее своей несчастной жертвы и тем самым испортил все. Давайте спустимся вниз, Лестрейд. Я бы хотел задать ему пару вопросов.

Он сидел в своей гостиной, между двумя возвышающимися над ним полицейскими.

– Это была просто шутка, сэр, обычная шутка, ничего более, – беспрерывно повторял он. – Поверьте, сэр, я спрятался только для того, чтобы узнать, что случится, если я вдруг исчезну. Вы же не думаете, что я допустил бы, чтобы с этим молодым человеком, мистером Макфарлейном, случилось что-то плохое.

– Это решит суд, – строго сказал Лестрейд. – Но если мы не сумеем доказать попытку преднамеренного убийства, мы все равно задержим вас по обвинению в заговоре.

– А ваши кредиторы наложат арест на банковский счет мистера Корнелиуса, – добавил Холмс.

Человечек вздрогнул и обратил на моего друга пылающий ненавистью взгляд.

– Ну что ж, спасибо за доброту, – прошипел он. – Надеюсь, у меня еще будет возможность вас отблагодарить.

Холмс снисходительно улыбнулся.

– Я думаю, что ближайшие несколько лет у вас на это не будет времени, – сказал он. – Да, кстати, а что вы положили в штабель рядом со своими старыми штанами? Мертвую собаку? Кролика? Что? Ах, не хотите говорить! Ну что же вы, это так некрасиво! Ну-ну Все же мне кажется, что пары кроликов вполне должно было хватить и на кровь, и на обгоревшие останки в золе. Если когда-нибудь решите написать об этом деле, Ватсон, можете назвать кроликов.

Приключение с пляшущими человечками

{27}

Вот уже несколько часов Холмс сидел, скрючившись над химическим сосудом, в котором бурлила какая-то исключительно зловонная жидкость. Голова его была низко опущена, и с моего места он казался похожим на странную худую птицу со светло-серым оперением и черным хохолком.

– Стало быть, Ватсон, – вдруг заговорил он, – вы не намерены вкладывать сбережения в южноафриканские ценные бумаги?

От неожиданности я вздрогнул. Хоть я давно уже привык к необычным способностям Холмса, это внезапное вторжение в мои самые сокровенные мысли было для меня совершенно необъяснимым.

– Черт возьми, как вы догадались? – изумленно воскликнул я.

Он повернулся на стуле с дымящейся пробиркой в руке и устремил на меня свои лукавые глубоко посаженные глаза.

– Признайтесь, Ватсон, вы очень удивлены, – усмехнулся он.

– Я просто поражен!

– Надо бы взять у вас расписку в этом.

– Это еще зачем?

– Затем, что уже через пять минут вы будете удивляться тому насколько это просто.

– Я отказываюсь в это верить.

– Видите ли, дорогой Ватсон, – он поставил пробирку на стойку и с видом профессора перед аудиторией принялся поучать меня, – построить последовательность выводов, каждый из которых в отдельности достаточно прост и опирается на предыдущий, не так уж сложно. Если после этого отбросить все промежуточные звенья и преподнести собеседнику лишь отправную точку и конечный результат, можно произвести порой необоснованно сильное впечатление. В вашем случае было достаточно просто, взглянув на складку между указательным и большим пальцами вашей левой руки, понять, что вы не намерены вкладывать свои скромные сбережения в золотые прииски.

– Что-то я не вижу связи.

– И это неудивительно, но я сейчас покажу вам, что связь есть, и очень тесная. Вот недостающие звенья простейшей цепочки. Первое: когда вы вчера вернулись из клуба, между указательным и большим пальцами вашей левой руки были следы мела. Второе: это место вы натираете мелом, когда играете в бильярд, чтобы придать устойчивость кию. Третье: в бильярд вы играете только с Терстоуном. Четвертое: четыре недели назад вы рассказывали мне, что Терстоун собирается приобрести кое-какие южноафриканские ценные бумаги, которые поступят в продажу через месяц, и предложил вам вступить в долю. Пятое: ваша чековая книжка заперта в выдвижном ящике моего письменного стола, и ключа вы у меня не просили. И шестое: вы не намерены вкладывать свои деньги в это предприятие.

– Поразительно, до чего просто!

– Вот именно! – Он, похоже, слегка обиделся. – Любая задача кажется до смешного простой, когда тебе объясняют ее решение. А вот вам задачка без объяснений. Посмотрим, друг мой, что вы на это скажете.

Он бросил на стол лист бумаги и снова повернулся к своим колбам и пробиркам.

Я с удивлением воззрился на нелепые иероглифы, изображенные на бумаге.

– Холмс, но это же явно детские рисунки, – воскликнул я.

– Это вы так считаете.

– Что же еще это может быть?

– Как раз это мистер Хилтон Кьюбитт из Ридлинг-Торп-Мэнор в Норфолке очень хотел бы узнать. Эта головоломка пришла с первой почтой, сам он собирался приехать следующим поездом. Я слышу, в дверь звонят. Думаю, это как раз он.

На лестнице послышались тяжелые шаги, и в следующий миг в комнату вошел высокий чисто выбритый мужчина, ясные глаза и здоровый румянец которого указывали на то, что на туманной Бейкер-стрит он лишь гость. Вместе с его появлением в нашей гостиной как будто повеяло чистым и бодрящим восточным ветром. Пожав руки нам обоим, он уже хотел сесть, но тут его взгляд натолкнулся на лежащую на столе бумагу со странными значками, которую я только что рассматривал.

– Ну что, мистер Холмс, вы что-нибудь поняли? – воскликнул он. – Я слышал, что вы любите всякие необычные задачки, и, сдается мне, это как раз одна из таких. Я специально послал эту бумажку заранее, чтобы у вас было время изучить ее.

– Действительно, весьма любопытный документ, – кивнул Холмс. – С первого взгляда кажется, что это обычный детский рисунок. Нарисованные в ряд танцующие фигурки. Почему вы ему придаете такое значение?

– Это не я, мистер Холмс, это Илси, моя жена, придает. Бумажка эта напугала ее до полусмерти. Сама она ничего не говорит, но я же вижу, как она боится. Поэтому-то я и решил выяснить, что все это значит.

Холмс взял бумажку и поднял так, чтобы на нее падал солнечный свет. Это была вырванная из тетради страничка. На ней карандашом были нарисованы вот такие значки:

Какое-то время Холмс рассматривал эти фигурки, потом, аккуратно сложив листок, спрятал его в свою карманную записную книжку.

– Похоже, это очень интересное и необычное дело, – сказал он. – В письме вы сообщили кое-какие подробности, но я был бы вам очень признателен, если бы вы повторили все для моего друга доктора Ватсона.

– Ну, вообще-то рассказчик я так себе, – смущенно проговорил наш посетитель, то сжимая, то разжимая большие сильные руки. – Если вам что-нибудь будет непонятно, спрашивайте. Начать нужно с того, что в прошлом году я женился, но мне бы хотелось, чтобы вы знали, что, хоть я человек небогатый, мои предки прожили в Ридлинг-Торпе пять веков, и в графстве Норфолк мой род самый известный. В прошлом году я приехал в Лондон на праздники и решил остановиться в гостинице на Рассел-сквер, в которой жил Паркер, викарий нашего прихода. Там я повстречался с молодой американкой… Ее фамилия была Патрик… Илси Патрик. Мы подружились и, когда через месяц я должен был уезжать, понял, что влюбился в нее по уши. Надо сказать, она отвечала мне взаимностью, поэтому мы сыграли небольшую свадьбу, и в Норфолк я вернулся уже не один, а с женой. Вам, мистер Холмс, наверное, покажется странным, что представитель старинного рода может просто так взять и жениться на женщине, ничего не зная ни о ее прошлом, ни о ее семье, но, поверьте, если бы вы ее хоть раз увидели, вы бы меня поняли.

Она очень хотела этой свадьбы, моя Илси, но не настаивала на ней. «Я за свою жизнь была знакома с разными людьми, – говорила она. – Но я хочу забыть их всех. Мне не хочется вспоминать прошлое, потому что мне это больно. Нет-нет, Хилтон, я не из тех женщин, которым есть чего стыдиться, но, если вы возьмете меня в жены, вам придется довериться мне и позволить держать в тайне все, что было со мной до того, как я стану принадлежать вам. Если это условие кажется вам неприемлемым, что ж, тогда возвращайтесь в Норфолк, а я останусь здесь и буду дальше жить в одиночестве». Это было сказано за день до свадьбы. Я ответил, что готов взять ее на этих условиях, пообещал никогда не расспрашивать ее о прошлом и с тех пор ни разу не нарушил своего слова.

Вот уже год как мы женаты и все это время были счастливы. Но около месяца назад я заметил первые признаки надвигающейся беды. В один прекрасный день моя жена получила письмо из Америки. Я понял, что оно из Америки, потому что увидел на конверте американскую марку. Так вот, взяв в руки письмо, она страшно побледнела, а прочитав его, бросила в камин. После этого она ни разу не вспоминала его, и я тоже, ведь слово есть слово, да только с тех пор она утратила покой. Я постоянно вижу в ее глазах страх, как будто каждую секунду она ждет чего-то нехорошего. Ей было бы намного легче, если бы она доверилась мне, ведь я самый близкий ей человек… Но, пока она сама не заговорит об этом, мне остается молчать и ждать. Мистер Холмс, она очень хороший человек, я ей безгранично доверяю и уверен, что, если какая-то беда и случилась с ней в прошлом, то не по ее вине. Я всего лишь простой норфолкский сквайр, но во всей Англии не найти другого человека, который так бы дорожил честью своего рода, как я. Она это прекрасно знает и знала еще до того, как вышла за меня замуж. Она бы ни за что не бросила на нее тень… В этом я уверен.

Теперь я перейду к самой удивительной части моего рассказа. Где-то неделю назад… в прошлый вторник это было… на одном из подоконников я обнаружил нарисованных мелом пляшущих человечков, таких же, как на этой бумажке. Я подумал, что это дело рук мальчишки, который помогает нашему конюху, но он клянется, что не делал этого. Как бы то ни было, они появились там ночью. Я этих человечков стер и жене о них рассказал только потом. К мое му удивлению, она очень серьезно отнеслась к этому и попросила, если я еще увижу где-нибудь такие картинки, показать их ей. Неделю все было тихо, но вчера утром на солнечных часах в саду я обнаружил вот эту вот бумажку. Я показал ее Илси, но лучше бы я этого не делал, потому что, увидев эти каракули, она лишилась чувств и с тех пор ходит точно в воду опущенная. В ее глазах я все время вижу страх. Тогда-то я и послал вам, мистер Холмс, письмо с этими картинками. В полицию ведь с таким не сунешься, засмеют, но я надеюсь, что вы мне поможете. Я человек небогатый, но, если моей любимой жене грозит беда, я все отдам, лишь бы уберечь ее.

Хороший он был человек, этот истинный представитель старой доброй Англии, простой, открытый и благородный, с честными голубыми глазами и широким приветливым лицом. Любовь и преданность жене словно озаряли его черты внутренним светом. Очень внимательно выслушав его рассказ, Холмс на какое-то время задумался.

– Не кажется ли вам, мистер Кьюбитт, – наконец заговорил он, – что лучше всего вам было бы напрямик обратиться к своей супруге и все же попросить ее поделиться с вами своей тайной.

Хилтон Кьюбитт покачал своей большой головой.

– Нет, мистер Холмс. Как говорится, дал слово – держи. Если Илси захочет мне что-нибудь рассказать, расскажет сама, и я не стану у нее ничего выпытывать. Но я имею право попытаться самостоятельно во всем разобраться… И я это сделаю.

– Что ж, в таком случае я буду рад помочь вам. Во-первых, вы не слышали, чтобы где-нибудь в вашей округе появились незнакомые люди?

– Нет.

– Насколько я понимаю, вы живете в очень небольшой деревне, и любое новое лицо вызвало бы разговоры, верно?

– Конечно, если бы где-то рядом появился кто-то незнакомый, я бы об этом узнал, но неподалеку от нас есть пляжи и тамошние фермеры сдают жилье приезжим.

– В этих рисунках явно заключен какой-то смысл. Если это послание составлено на основе случайного подбора, может оказаться, что расшифровать его нам не удастся, если же они систематизированы, я не сомневаюсь, что мы доберемся до сути. Однако по такой короткой надписи я ничего не могу определить, и то, что вы нам рассказали, не дает никаких зацепок. Я считаю, вам лучше всего вернуться в Норфолк, быть настороже и, если появятся новые пляшущие человечки, скопировать их как можно более точно и прислать мне. Эх, как жаль, что мы не имеем репродукции того первого послания, которое было написано мелом на подоконнике! Осторожно расспросите соседей, не встречались ли им в ваших краях незнакомцы. Когда появятся новости, снова приезжайте ко мне. Вот и все, что я могу вам посоветовать, мистер Хилтон Кьюбитт. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, я сразу же сам приеду к вам в Норфолк.

Этот разговор произвел на Шерлока Холмса сильное впечатление. В течение нескольких последующих дней я не раз замечал, как он доставал из своей записной книжки этот листок и подолгу в задумчивости рассматривал изображенные на ней странные человеческие фигурки. Однако впервые он заговорил об этой истории лишь недели через две или около того. Я собирался уходить по каким-то своим делам, когда он остановил меня.

– Ватсон, не могли бы вы задержаться?

– Зачем?

– Сегодня утром я получил сообщение от Хилтона Кьюбитта… Вы помните Хилтона Кьюбитта с пляшущими человечками? Сегодня в час двадцать он должен прибыть на Ливерпуль-стрит{28}. С минуты на минуту он будет здесь. По его телеграмме я понял, что произошло что-то важное, о чем он хочет сообщить.

Долго нам ждать не пришлось, потому что наш норфолкский сквайр времени не тратил и прямо с вокзала на кебе приехал к нам. Выглядел он подавленным и взволнованным, под глазами были круги, лоб избороздили морщины.

– Меня эта история очень беспокоит, мистер Холмс, – сказал он, устало опускаясь в кресло. – Знать, что вокруг тебя крутятся какие-то непонятные люди, которые явно что-то замышляют, – чувство само по себе неприятное, но видеть, как это постепенно убивает жену и не иметь возможности вмешаться, – это просто невыносимо. Она просто тает… просто тает на глазах.

– Она по-прежнему молчит?

– Да, мистер Холмс. Хотя были минуты, когда она очень хотела мне все рассказать, я готов в этом поклясться, но бедная девочка так и не смогла решиться. Я пытался помочь ей, но, наверное, что-то не то сделал и только сбил ее. Она заводила разговор о моих предках, о том, как нас уважают в графстве, и о том, как мы должны гордиться, что ничем не запятнали свою честь. Я-то чувствовал, что все это неспроста, но как-то так получалось, что разговоры обрывались на середине.

– Но вы сами что-нибудь выяснили?

– Много чего, мистер Холмс. Во-первых, я привез вам несколько порций новых пляшущих человечков, но главное – я видел этого парня.

– Что, вы видели человека, который их рисует?

– Да, я видел, как он это делает. Но я расскажу все по порядку. Когда я вернулся домой после встречи с вами, первое, что я увидел на следующее утро, – это новых человечков. Они были нарисованы мелом на черной деревянной двери сарая, где я храню разные инструменты. Он стоит у газона прямехонько перед окнами на фасаде. Я тщательно перерисовал все. Вот, пожалуйста.

Он достал лист бумаги, развернул его и положил на стол. Вот что на нем было изображено:

– Превосходно! – воскликнул Холмс. – Превосходно! Продолжайте, прошу вас.

– Перерисовав все это на бумагу я значки стер, но через два дня утром снова увидел человечков. Вот копия.

Холмс довольно потер руки и усмехнулся.

– Материал накапливается, – сказал он.

– Через три дня на солнечных часах в саду я нашел записку, придавленную камнем. Вот она. Как видите, фигурки точно такие же, как на последней надписи мелом. После этого я решил устроить засаду. Достал свой револьвер и засел у себя в кабинете, окно которого выходит на газон и сад. Часа в два ночи, когда я сидел у окна в полной темноте, только луна светила за окном, я услышал у себя за спиной шаги. Я обернулся и увидел жену в накинутом халате. Она пришла спросить, почему я не ложусь. Ну, я ей честно признался, что хочу выяснить, кому это вздумалось так шутить с нами. Илси сказала, что это просто глупости, на которые мне не стоит обращать внимания.

«Если это тебя так раздражает, Хилтон, мы можем уехать куда-нибудь вдвоем. Забудем про все», – предложила она мне.

«Что ж, это значит, из-за чьих-то дурацких шуток убегать из дому? – сказал тогда я. – Да над нами же все графство смеяться будет».

«Ну хорошо, ложись спать, утром все обсудим», – ответила она.

И когда она произносила эти слова, я заметил, что ее лицо, казавшееся в лунном свете совсем белым, побледнело еще сильнее, а пальцы сжались у меня на плече. В тени сарая что-то двигалось. Я разглядел темную скрюченную фигуру, человек прокрался из-за угла к двери и присел на корточки. Схватив револьвер, я ринулся к выходу, но жена вдруг обхватила меня обеими руками, да так сильно, что я остановился. Я попытался ее от себя отцепить, но она только сильнее сжимала объятия. Когда мне наконец удалось освободиться и я вышел на двор, там уже никого не было. Но этот человек оставил очередное послание: на двери красовался точно такой же набор человечков, который я до этого видел уже два раза. Вот они, на этой бумажке. Больше никаких его следов я не нашел, хоть и облазил весь двор. Но самое удивительное то, что он наверняка все это время был где-то рядом, потому что, когда я утром снова осмотрел дверь, оказалось, что внизу под последней надписью он пририсовал еще один ряд.

– Вы его скопировали?

– Да. Он очень короткий, но я все срисовал на бумажку, вот она.

Он достал очередной лист, и вот какой танец был изображен на ней:

– Скажите, – по глазам Холмса было видно, что он очень взволнован, – эта надпись была больше похожа на приписку к предыдущей или выглядела как отдельная строка?

– Первый рисунок был на одной панели двери, а этот – на другой.

– Превосходно! Для нас этот рисунок самый важный. Это вселяет в меня надежду. Мистер Хилтон Кьюбитт, что же было дальше?

– Да в общем-то ничего, мистер Холмс. Я сильно рассердился на жену за то, что она не дала мне поймать этого трусливого негодяя. Она сказала, что испугалась за меня, но, знаете, мне на секунду подумалось, что на самом деле это она за него испугалась. Я не сомневаюсь, что Илси знает, кто этот человек и что означают эти странные рисунки. Но, мистер Холмс, у жены был такой взгляд и такой голос, что я все же решил, будто она и впрямь боялась, как бы чего не случилось со мной. Вот и все, теперь я очень жду от вас совета, что же мне делать дальше. Мне бы, честно говоря, больше всего хотелось взять с полдюжины своих парней, рассадить их в кустах и, когда этот малый опять к нам сунется, так его приветить, чтобы он навсегда забыл дорогу к моему дому.

– Боюсь, что не такое простое это дело, чтобы можно было решить его подобными действиями, – сказал Холмс. – Как долго вы можете пробыть в Лондоне?

– Я сегодня же должен вернуться домой. Ни за что не оставлю жену одну на ночь. Видите ли, когда я уезжал, она очень волновалась и умоляла меня вернуться.

– Да, конечно. Если бы вы могли задержаться на день-два, я, возможно, поехал бы вместе с вами. А так – оставьте мне эти бумаги, и я думаю, что в скором времени я вас навещу и мы сможем уладить ваше дело.

Пока наш посетитель не ушел, Шерлок Холмс сохранял профессиональное спокойствие, хотя я, прекрасно зная его, конечно же, видел, как сильно он взволнован, но, как только за широкой спиной Хилтона Кьюбитта закрылась дверь, Холмс тут же бросился к столу, разложил перед собой листы с пляшущими человечками и погрузился в сложнейшие вычисления. Работа продолжалась два часа, он исписывал страницу за страницей цифрами и буквами, рисовал человечков и был так поглощен этой кропотливой работой, что о моем присутствии даже не вспоминал. Иногда он, довольный результатом, начинал что-то напевать или насвистывать, иногда надолго погружался в тяжелые раздумья и в такие минуты сидел, уставившись невидящим взглядом в одну точку, сосредоточенно сдвинув брови. Наконец он, довольный результатом, вскочил со стула и принялся взволнованно расхаживать по комнате, потирая руки. Потом на телеграфном бланке написал длинную телеграмму.