Уддияна или путь искусства

— Но ведь этого достиг я сам, моими собственными усилиями! — горячо возражал я. — Допустим, ты помог мне, и я тебе очень благодарен, однако никто бы за меня не смог научиться «врастанию» или «гиперреальности». Это моя личная заслуга, и ею можно гордиться!

— Гордись-гордись, — хихикал Халид. В последнее время он перестал безжалостно наступать на мои больные мозоли, вернее, делал это мягче, человечнее. — Только ты смешиваешь гордость и уважение к себе. Гордиться достижениями на пути Искусства бесполезно по одной причине: их источник — не в тебе самом. И уж подавно, не во мне.

— Но ведь ты сам говорил, что нет сил вне нас.

— Так ведь вне нас этого источника тоже нет! Его нет нигде — или можно сказать, он везде. Я уже говорил: Искусство не принадлежит никому; в нем нет ни начала, ни конца. Если кто-то считает себя человеком Искусства — это его личное заблуждение.

— Как заблуждение? Ты мне все уши прожужжал о людях Искусства.

— А ты больше развешивай уши!

Подобные диалоги у нас случались не раз, и не два. Я привык, что Халид может противоречить себе через слово. Верить ему или нет? Этот вопрос преследовал меня постоянно. Разумеется, как и всякий мистически настроенный юноша, я мечтал найти своего гуру, однако всегда мне представлялся древний старик с бородой, изрекающий истины, не вызывающие сомнений. Воспринимать Халида как гуру? Нет, это уж слишком. Впрочем, этот человек притягивал и отталкивал меня с одинаковой силой. Сомнение и доверие чередовались день ото дня. Наконец, терпение лопнуло, и я решил не откладывая задать прямой вопрос. Я застал Халида в его комнате за ужином.

— Халид, нам надо поговорить.

— Может, ты дашь мне поесть?

— Ешь, пожалуйста. Но потом нам все равно надо поговорить.

— Интересно, о чем?

— Да ты ешь, ешь.

— Вот спасибо. Чует мое сердце, в тебя вселился бес. Сейчас он будет донимать меня расспросами.

— А то!

— Чудненько. Придется нам изгнать беса — пока не поздно.

— Что ты имеешь ввиду?

— Что имею, — как у вас говорят, — то и введу.

Ни с того ни с его я почувствовал урчание в желудке. Живот отчаянно скрутило, в кишечнике творилось нечто невообразимое. Туалет был страшно далеко — в конце коридора этажом выше.

— Я потом зайду, — пролепетал я и кинулся к двери.

— Ага, — с набитым ртом буркнул Халид.

Обиду на Халида я держал долго, хотя и понимал, что взял он меня совершенно колдовским способом. Это совершенно не могло быть простым расстройством желудка.

Любопытство подмывало разузнать поподробнее, и в итоге я сдался. Словно наблюдая за моими мыслями со стороны, Халид объявился сам.

— Ну и как твой бес? Надеюсь, вышел?

— Еще как, — я вспомнил непрекращающийся трехдневный понос.

— Понима-аю, — с деланным сочувствием нараспев изрек Халид. — Испугался?

— Скорее оторопел. А потом любопытство замучило.

— Ты наверное решил, что я колдун?

— Что-то вроде.

— Правильно решил.

Мы помолчали. Я все еще не находил слов, чтобы «подъехать» к Халиду с расспросами. Халид сделал это за меня:

— Не переживай. Все гораздо проще. Когда долго практикуешь то, что ты назвал «гиперреальностью», начинаешь хорошо чувствовать людей. Взять, например, тот случай. Ты шел ко мне со страхом — его можно было почуять за версту. Ждал от меня каких-то объяснений, а сам дрожал, как заяц. Уж если идешь на разборку — неважно, с наставником, начальником или с женой, — ты должен наполниться решимостью и силой, оставить все лишние мысли и эмоции. Ты должен быть готов сражаться и победить — или погибнуть. И в том, и в другом случае страх — плохой помощник.

— И что было дальше?

— Да ничего. Как известно, страх зачастую вызывает расстройство желудка. Я всего лишь чуть-чуть обострил этот страх.

— Каким образом?

— Да очень просто. Представь себе, что в таком состоянии ты идешь по ночным горам и сифонишь своим страхом направо и налево. Неподалеку рыщет леопард. Он не очень-то любит людей — у них встречается оружие. Однако страх — верный залог удачной охоты. Если жертва пугается, она цепенеет. И тогда леопард демонстрирует угрозу.

— Физически или как-то иначе?

— Не имеет значения. Ты чувствуешь опасность и пугаешься еще больше. Ум в панике, тело больше не слушается тебя. Возможно, ты обосрешься — за это время леопард успеет и пообедать, и поужинать.

— И все равно я не вполне тебя понимаю. Ты же не демонстрировал мне явной угрозы.

— Тебе — нет. Только твоему телу. Видишь ли, твое тело очень боится физического насилия. Не боли, а именно насилия, агрессии. Я намекнул телу, что могу его побить, и тело спасло тебя — как умело.

— Что же ты делал с моим телом? И зачем?

— Затем, что не люблю незванных гостей. Ты имел неосторожность вторгнуться в мое пространство со своими дурацкими намерениями да еще в такой важный момент, как поглощение пищи. Заметь: я очень вежливо и тактично выпроводил тебя. Вернее, сделал так, что ты ушел сам. Учись!

— Как этому можно научиться?

— Прямых подходов нет — только окольные. Прежде всего, людей надо перестать бояться.

— Я и так не боюсь.

— Неправда, — мягко заметил Халид. — Боишься, еще и как. Вернее, ты их не видишь. Люди для тебя — это тени, каждая из которых несет определенные качества. В основном, ты делишь эти тени на опасные и безопасные. Безопасные могут быть еще и полезными. С некоторыми можно договориться и создать совместное безопасное пространство — например, на работе или в любой иной группе.

Некоторых можно подчинить или очаровать — и то, и другое вещи временные, но приятные. Так люди ведут себя в семье. С опасными дело обстоит хуже. Лучше всего держаться от них подальше, но если не получается, приходиться играть в их игры

— то бишь подчиняться, сохраняя при этом для себя некую иллюзию независимости.

В подчинении можно зайти так далеко, что опасный клюнет на твою удочку и сделается зависимым от тебя. Тогда ты празднуешь победу — до следующего раза.

Я снова был в шоке. Халид бил жестоко и без промаха. Однако теперь возмущение сменила глубокая тоска.

— Эй! — окликнул меня Халид. — Опять наркоманишь?

— Отстань, — пробурчал я.

— Достойный ответ для ученика мага!

— Какой там ты маг…

— Здравая мысль. Только вот что я тебе скажу: какой бы ты эмоции не сдался, — это плен. Чувства приходят, и ты живешь с ними бок о бок — не борешься, но и не сдаешься. Депрессивные люди — наркоманы тоски и малодушия, оптимисты — наркоманы поверхностного взгляда на жизнь. И те, и другие достойны сожаления.

— Тебя послушать — нормальных людей в мире вообще нет.

— Совершенно верно! В мире вообще нет людей. Есть человек — конкретный, стоящий перед тобой здесь и сейчас. Им может быть кто угодно — друг, враг, незнакомец. Важно одно: нет скопища под названием «люди», есть конкретные живые существа, с которыми ты общаешься каждый день, по отношению к которым ты испытываешь различные чувства. У них есть имена, биографии. Они — живые, а не тени. Открой учебник психологии — там нет жизни, там некие законы, которые движут условными человеками. Я говорю тебе: нет законов! Каждый человек — это вселенная. И то, что нас вообще что-то объединяет — невыразимое чудо!

Этот монолог Халид произнес на одном дыхании — с жаром, который был ему обычно не свойствен. Он даже запыхался и тыльной стороной руки вытер пот со лба.

Похоже, разговор коснулся чего-то действительно важного.

— Предположим, — осторожно начал я, — что нас действительно окружают замечательные создания — вселенные, по твоим словам. Откуда же на Земле столько зла? Откуда Сталин, Гитлер, Чингисхан?

— Да не сказал я, что вселенная — это хорошо. Или плохо. Вселенная — это множественность, глубина, простор, изменчивость. Когда ты признаешь за человеком право быть вселенной, меняется отношение к нему.

— Да, кстати, ты мне преподнес замечательный урок. Но ведь твой поступок — чистый эгоизм! Может у меня действительно был важный разговор. Мало того, что ты прогнал меня — допустим, ты был не в духе, хотя и мог объясниться словами. Но применил удар ниже пояса. Это даже подло! По-твоему так надо относиться к вселенной?

— Подбери слюни, — равнодушно бросил Халид, — и прекрати это жалкое вяканье.

Я и не думал прогонять тебя — я показал свое нежелание тебя видеть в данный конкретный момент. Будь ты, допустим, воин, то настоял бы на разговоре, раз он для тебя действительно так важен. Но ты пошел на поводу у своего поноса, и раз ты выбрал понос, отнесись с достоинством к этому выбору. Силен — наступай, слаб

— отступай. Для воина ни в том, ни в другом нет поражения.

— Но этично ли вообще влиять на людей таким образом?

— Неэтично только одно — брать в руки меч, которым не сумеешь воспользоваться.

И то — это неэтично по отношению к мечу. Все остальное — разговоры. На твоем месте я бы просто молчал: до искусства влияния тебе еще очень далеко.

ГЛАВА 7. СТРАХ ОПОССУМА

На первое мая в общаге организовали дискотеку. По правде говоря, я не очень-то люблю местные танцульки: зал тесный, жара, дурацкий звук, а главное — все стараются по этому случаю как следует напиться. Потолкавшись с часок, я неожиданно разглядел в самой гуще танцующих Халида. Он бурно отплясывал лихую джигу в компании земляков. Присев у стеночки, я решил дождаться, пока он слегка угомонится. Я снова нарывался на душещипательную беседу.

С Халидом мы общались уже достаточно долго. По большей части, он философствовал; кроме «врастания» и «гиперреальности» новых практик фактически не было. Впрочем, учение, элементы которого пытался втолковать мне Халид, интересовало меня гораздо больше любых техник. Склоняясь по привычке к интеллектуальным размышлениям, я пытался связать его с известными мне направлениями: буддизмом, Кастанедой, Ошо, учением суфиев. Но Халид упорно сопротивлялся моим потугам.

Всякий раз, когда я обнаруживал в его рассуждениях сходство с различными учениями, он ловко противоречил себе и путал следы. Путь, который он называл Искусством, с большим трудом поддавался определениям. Пока я сформулировал для себя единственный доступный мне постулат: Искусство — это подход, универсальное мировосприятие, которое может быть применимо к любой сфере жизни и трансформирует ее в соответствии с задачами практикующего. Возможно, я и ошибался.

— Почему не танцуешь? — рядом со мной стоял потный, взъерошенный Халид.

— Да так. Не хочется.

— Как — не хочется?

— Очень просто. Ты еще долго намерен плясать?

— Не знаю, какая разница. Ты меня ждешь, что ли?

— Допустим.

— Ну уж нет. Сегодня — никаких разговоров. Ты мой должник. Пошли!

Халид ничтоже сумняшеся взял меня за руку и поволок в гущу танцующих. Я чувствовал себя крайне дискомфортно. Танцевать совершенно не хотелось, да я и не умел. Немалым усилием я заставлял тело двигаться в ритме — со стороны это, должно быть, выглядело весьма неприглядно. Халид и его друзья плясали как заведенные, периодически что-то выкрикивая на своем языке. То и дело они поглядывали на меня, переговаривались и хохотали. Мне стало противно. Едва дождавшись конца песни, я снова смылся под стенку. Халид нагнал меня.

— Что случилось? Почему ты такой скованный?

— Я же сказал — не хочу танцевать.

— Но почему?

— Нипочему. И какого черта твои приятели смеются надо мной?

Халид мягко хохотнул.

— Они не над тобой смеются, а надо мной. И потом — хороший урок для твоих амбиций.

— Почему это они над тобой смеются?

— Говорят, что мой ученик — самый бестолковый среди всех.

— У них тоже есть ученики?

— У кого есть, у кого нет. Это неважно. Еще они говорят, что ты ужасно напуганный.

— Я напуганный?

— Ну не я же! — Халид ехидно заулыбался. — Конечно ты. Вернее, твое тело напугано.

— Чем же оно напугано?

— Не знаю. Выясним. Значит, не идешь танцевать?

— Нет. Не надейся.

— Ладно. Тогда пойдем прогуляемся. Авось тебе получшает.

Мы вышли в палисадник и двинулись в сторону дальней посадки, сохраняя молчание.

Первым нарушил его я:

— Допустим, у меня действительно полно страхов. Но что делать — я такой.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Раз ты мой учитель — вот и помоги мне.

— В чем я должен тебе помочь?

— Избавиться от страхов.

— А сколько их у тебя?

Его вопрос слегка ошеломил меня. Я задумался, пытаясь заняться подсчетами. Халид тихонько посвистывал.

— Я не знаю. Трудно сказать.

— Давай предположим. Говори первое, что приходит на ум.

— Э-ээ… Штук семь.

— Угу. А какие они?

— В смысле?

— Например: маленькие или большие?

— По размеру?

— Ну да, по размеру. Ты сказал, у тебя имеется семь штук страхов. Предположим, они все разные и могут отличаться друг от друга по цвету, по размеру, по форме.

Подобный ход мысли никогда не приходил мне в голову. Страхи представились мне как семь темно-серых «хвостов» или щупалец, шевелящихся вертикально за спиной.

Зрелище было не из приятных. Наблюдая дальше, я заметил, что среди них выделялось два особенно темных и устрашающих. Эти щупальцы поднимались выше головы и зловеще извивались. Я описал картинку Халиду.

— Замечательно. Остальные пять, стало быть, неважные?

— Похоже на правду.

— Попробуй сказать им об этом.

— Сказать что?

— Что они для тебя не имеют значения и общаться ты намерен только с самыми важными.

— Как я должен это сказать?

— Да как хочешь. Например, словами. И еще — не забудь поблагодарить все свои страхи за то, что они существуют и помогают тебе.

— Интересно, как это они мне помогают? По-моему, только вредят. И у меня совершенно нет желания их благодарить.

— Нет — значит появится! Не надо много думать. Делай то, что я тебе сказал.

Преодолевая острое нежаление, я весьма коряво высказал про себя благодарность своим страхам. Наверное, по правилам Искусства, это следовало делать от души, но душа упорно сопротивлялась. Что-то абсурдное виделось мне во всем этом упражнении. Вслед за тем с гораздо большей охотой я высказал пятерым «хвостам», что не нуждаюсь в их услугах. Как ни странно, «хвосты» поблекли и словно бы увяли. Осталось два самых главных.

— Хорошо, — заметил Халид, выслушав мои результаты. — Теперь ты видишь — со страхами можно общаться. И договариваться.

— Зачем это нужно?

— На пути Искусства необходимо уметь общаться с миром. В том числе, и с внутренним. Я задал тебе саму возможность общения, контакта. Ты убедился, что твои страхи — это не нечто абстрактное. Они имеют форму, цвет, размер, они могут подчиняться твоей воле. Хотя воля здесь — далеко не самое главное.

— А что главное?

— Твоя благожелательность. В тебе, как и в любом человеке, обитает множество внутренних жителей или частей сознания — называй как хочешь. Они все разные, у каждого — свои интересы. Вот ты почему-то решил, что твои страхи враждебны тебе. Но что такое ты? Вероятно, они враждебны той части, которая их боится.

Другие части чувствуют все по-другому.

— Растолкуй, пожалуйста.

— Ради Бога. Природой в человеке заложен страх. Это совершенно нормальное чувство — такое же, как гнев, радость, уныние. При этом страх — очень древнее существо. Он — страж, который охраняет нас, равно как и другие живые формы, от опасности, от необдуманных поступков, наконец, от преждевременной гибели. Именно за это его и следует благодарить. Однако есть и другое чувство — боязнь страха.

Вдумайся, чего ты боишься больше — реального хулигана, который может напасть на тебя, или того, что ты испугаешься, не сможешь постоять за себя, будешь унижен и в результате станешь презирать себя. Вернее, твои амбиции, твоя гордыня не дадут тебе спать спокойно.

— В общем, ты прав. Но страх все равно остается. Например, когда я попадаю в ситуацию реальной агрессии, тело и ум как бы цепенеют, и я оказываюсь просто бессилен. Тогда я начинаю искать иные выходы. Например, пытаюсь договориться с человеком, который мне угрожает, вместо того, чтобы сопротивляться, драться.

— Что же в этом плохого?

— Ну как что? Нападающий имеет надо мной полную власть.

И я рассказал Халиду одну историю из детства. Мы с приятелем убегали от соседских мальчишек — они были из чужой компании, и отношения между нами были крайне воинственные. Как правило, я не принимал участия в потасовках, да и соперники были не из самых сильных, но страх все равно брал свое. Мы бежали к подъезду, где жил мой приятель — там была «зона безопасности». Преследователи приближались. Приятель уже вбегал в подъезд, а я был от него метрах в двадцати.

Неожиданно какая-то сила остановила меня, словно бы я впал в кому. Тело одеревенело. Я остановился и стал терпеливо дожидаться преследователей.

Удивленные, они догнали меня и «взяли в плен». Нельзя сказать, что «враги» издевались надо мной, но было очень гадко. Отношения с приятелем испортились навсегда — он счел меня трусом, и правильно сделал.

— Я ничего не мог с собой поделать, — так я закончил эту невеселую историю.

— И с тех пор ты считаешь себя трусом? — спросил Халид.

— Да нет, еще раньше — такое приключалось много раз.

— Чего бы ты хотел теперь?

— Избавиться от этой «комы», сопротивляться.

И я снова пустился в излияния. С детства я мечтал стать сильным, заниматься спортом — например, борьбой. Однако родители были против: мать считала, что борьба — опасная штука, можно покалечиться. Меня думали определить на фигурное катание, но я считал, что это занятие для девчонок, и фигурное катание заглохло.

Выросши, я многократно пытался заняться атлетической гимнастикой, но всегда происходило одно и то же: после полутора-двух месяцев я простужался, и дальше дело не шло. Мне казалось, что тело активно сопротивляется физическому развитию.

— Правильно казалось, — утвердительно закивал Халид. — Оно у тебя сковано страхом изнутри, и малейшие попытки что-либо изменить нарываются на отчаянное сопротивление. Между умом и телом есть негласный договор; я не совсем еще разобрался, в чем суть, но главное — тебя этот паритет устраивает.

— Да не устраивает! — вскипел я, и, чуть успокоившись, добавил: — Уже не устраивает.

— Допустим, уже не устраивает. Замечательно. Но что ты можешь предложить телу взамен твоей «комы»?

— Не понял.

— Попытаюсь объяснить. Оцепенение тела — древнейшая реакция живого организма на опасность. Так поступают многие животные, притворяясь падалью. Приведу пример в стиле твоего любимого Кастанеды. Есть такой зверь — опоссум. Это жирная и ленивая тварь. Он не умеет быстро бегать, и когда приближается опасность, опоссум падает на спину и цепенеет. Практически останавливается дыхание, тело делается твердым, как у мертвого. На свою беду, злейший враг опоссума — койот

— не есть падали, и потому, если игра удалась, уходит восвояси без ужина.

«Страх опоссума» — совершенно нормальная реакция твоего тела, она идет из клеточной памяти.

— Но мне совсем не нужен «страх опоссума»!

— Допустим, хотя это действенная мера. Я хочу, чтобы ты понял: ни одна из реакций твоего тела или ума не бесполезна. Они все имеют большое значение — именно за это ты должен благодарить свой страх. Поверь: тело знает лучше, другое дело — в какие условия оно поставлено твоим умом.

— Не надо убеждать меня в том, что мои страхи жутко полезны. Все равно не поверю. Лучше посоветуй, как от них избавиться.

— Опять ты за свое. Слишком торопишься. Вынь шило из задницы — тебе же легче станет. На пути Искусства главное — уметь выбирать. Ты смотришь со всех сторон на свой «страх опоссума» и все больше убеждаешься, что он перестает тебя устраивать. Отлично. Но не стоит от него отказываться, можно просто отложить в сторону. И найти адекватную замену.

— Какую замену?

— Живые существа пугаются по-разному. Возьми, например, крысу. Загнанная в угол, испуганная крыса — поистине страшное существо. Ее сила возрастает безмерно. Охваченная страхом, она готова сражаться с величайшей отвагой. Голыми руками ее не взять. Точно так же поступает и кошка — враг крысы, и койот.

«Страх койота» — это полная противоположность «страху опоссума»: он гораздо полезнее.

— Ты предлагаешь мне сменить «страх опоссума» на «страх койота»?

— Именно так! Сейчас ты спросишь меня, как это сделать.

— Конечно, спрошу.

— Вспомни признаки «страха опоссума»: тело становится неподатливым, словно уже не принадлежит тебе, руки и ноги холодеют, сердце бьется медленнее, ум как бы останавливается, замирает. Все это можно описать одним словом — холод. Признаки «страха койота» совершенно другие: тебя бросает в жар, тело наливается невесть откуда взявшейся энергией, реакции ускоряются, ты готов действовать мгновенно, не задумываясь. При этом собственно чувство страха остается прежним. В состоянии «страха койота» люди могут совершать вещи, которые в обычной жизни принято называть чудесами. Взять, например, встречу с компанией пьяных хулиганов. Ты можешь сбежать от них с такой скоростью, что они даже не заметят этого.

— Зачем же бежать? По идее, надо драться.

— Это все твои амбиции. Человек Искусства — свободный человек, и не связан дурацкими представлениями. Если он готов сражаться, то сражается, если убегать

— то убегает. И в том, и в другом он совершенен. Выбирая атаку или отступление, человек Искусства свободен от амбиций — его жизнь и здоровье являются для него основной ценностью. Если, конечно, он сделает именно такой выбор.

— Хорошо, оставим философию. Как же мне научиться «страху койота»?

— Спроси свое тело — готово ли оно сменить один тип страха на другой? Просто возьми и спроси. Не требуй скорого и однозначного ответа. Направь свой вопрос, как паровоз — в долгий тоннель. Через некоторое время он достигнет конечной точки и вернется обратно — возможно, во сне. Думаю, что ты почувствуешь это не умом, а как-нибудь иначе. Знаешь, от страха втягивается мошонка, — я полагаю, ты почувствуешь ответ своими яйцами.

Я рассмеялся, и от сердца как-то отлегло. Халид смотрел на меня ласково и доверительно. От его взгляда действительно теплело на душе.

ГЛАВА 8. ЧУДОВИЩА

К разговорам о страхе мы возвращались не раз. Моя жизнь была доверху полна ими.

Халид отказывался давать мне какие либо конкретные рекомендации или упражнения

— мы просто болтали, и я чаще слушал, чем говорил. Однажды разговор зашел о детстве.

— Для детей страх — обычная вещь, — заметил Халид. — Они не боятся страха.

Мир для них пока еще полон волшебства, и магические методы здесь вполне применимы.

— Например?

— Есть старая история — по-моему, у кого-то из классиков психологии.

— Но ты же не уважаешь европейскую психологию, — перебил я.

— Какой ты глупый, — просто сказал Халид. — Мне нет дела до психологии, но если речь заходит о конкретных случаях или приемах, я готов учиться у кого угодно, будь то даже эскимос с Аляски. Если позволишь, я продолжу. Один маленький мальчик верил, что у него в комнате живет чудовище. Оно появлялось только в темноте, и потому мальчик спал при свете. Разумеется, родители таскали его по разным психотерапевтам, но все было бесполезно. Наконец, отца мальчика осенило. Он выстрогал из дерева гладкую палочку, раскрасил ее в разные цвета, навязал ленточек, а затем объявил сыну, что побывал в магазине чудес и купил волшебную палочку. Эта палочка, сказал отец, имеет много чудесных свойств. Вот одно из них — она светится в темноте особым волшебным светом. Этот свет отпугивает всех чудовищ, даже самых опасных. Достаточно лишь перед сном осветить палочкой все закоулки в комнате, и можно спокойно ложиться спать, даже не включая свет. Мальчик так и поступил! — здесь Халид выдержал эффектную паузу.

— Эта палочка действительно светилась? — усомнился я.

— Конечно! Для него, для одного этого мальчика — она полыхала волшебным огнем.

По крайней мере, он видел этот огонь так же явно, как и свое чудовище.

— И что, мальчик излечился от своей фобии?

— Фобии? — Халид поморщился, словно услыхал бранное слово. — Любишь ты умно изъясняться. И при чем тут излечился? Он не был болен. Страх входил в его картину мира, пойми ты это, — и чудовище, порождавшее страх, тоже входило в нее. Таким был его мир, и мудрый отец всего лишь сместил в этом мире акценты.

Чудовище никуда не делось, но мальчик больше не был жертвой — он был героем, который побеждает чудовищ!

Я задумался. В моем детстве тоже существовало чудовище, оставившее в памяти неизгладимый след. Однажды мы с отцом отправились смотреть фильм по мотивам «Тысячи и одной ночи». Неважно, в чем там суть, но я запомнил только одну сцену.

Путешественники причаливают к неизвестному острову и обнаруживают пещеру. В результате каких-то манипуляций пещера содрогается от воя и наружу выбегает устрашающего вида циклоп. Это было чудовище песочного цвета, по-моему, с козлиными ногами, единственным глазом посреди лба и отвратительной мордой. Он ревело и металось в приступе ярости. Я плотно зажмурил глаза и полез под кресло.

Страх был настолько силен, что мы с отцом просто покинули кинотеатр. Слава Богу, думаю я сейчас, что в моем детстве не было Кинг-Конга или «Чужого»!

Достаточно долго циклоп не давал мне заснуть. Каждый раз, ложась в постель, я оказывался на этом острове, и чудовище, воя и оскалив клыки, выбегало прямо ко мне. Его единственный глаз — это было что-то!..

Однако самое интересное случилось потом. Испугавшее меня кино имело продолжение.

Увидев на афише кинотеатра похожее название, я снова потянул отца смотреть.

Бессознательно я чувствовал, что это не продолжение, а тот же самый фильм.

Что-то неудержимо влекло меня посмотреть на циклопа еще раз. В зале ситуация повторилась в точности: пока выл циклоп, я держал глаза плотно закрытыми, но затем, однако же, досмотрел фильм до конца. Циклоп и дальше продолжал сниться мне, но потом как-то забылся.

Халид очень внимательно выслушал историю о циклопе.

— Хорошо, что ты стал хоть немного рассказывать о себе. Я-то полагал, что кроме вопросов и умствований, от тебя ничего не дождешься. Обрати внимание на одно обстоятельство: ты знал, что снова увидишь циклопа, и все-таки отправился на встречу с ним. Выходит, ты рискованный молодой человек!

— Не издевайся.

— Я и не собирался издеваться. Ты хотел преодолеть страх — но ты переждал его с зажмуренными глазами. Перетерпел — и снова как ни в чем не бывало. Тебе не приходило в голову, что можно сражаться с циклопом вместе с героями фильма? Если мне не изменяет память, они соорудили здоровенный арбалет и пульнули чудовищу прямо в единственный глаз.

— Нет, я не думал об этом.

— Не страшно. Это уже в прошлом. А расскажи мне, пожалуйста, как тебя рожала твоя мама.

— Зачем еще?

— Неважно. Но не хочешь — не рассказывай.

— Знаешь, пока почему-то не хочется. Лучше я расскажу тебе историю, которая приключилась на днях.

— Валяй, рассказывай.

Поздно вечером я возвращался домой в удивительно спокойном расположении духа.

Давешний разговор с Халидом о страхе как-то подействовал на меня, по крайней мере, я чувствовал себя защищенным и даже сильным. Вокруг стояли молчаливые деревья, поднимая к звездному небу могучие ветви. Где-то цвели сады, и аромат волнами пролетал мимо. Стояла ясная луна, заливая все вокруг прохладным блеском.

Незаасфальтированная тропинка была отчетливо видна — камушки, мелкие пучки травы. Я шел медленно, наслаждаясь теплом и ароматами. Интересно, что бы могло меня сейчас испугать, пришло в голову.

В этот момент нечто с дьявольским воем бросилось мне под ноги — или из-под ног.

На миг я окаменел — демон или живое создание, оно было сгустком визга и ярости.

Еще мгновение — и тварь ринулась в кусты. Меня бросило в пот. Я отпрыгнул назад, и тело приняло очень странное положение — я бы назвал это боевой стойкой: колени слегка подогнуты, руки выброшены вперед, пальцы скрючены и напряжены. Так продолжалось всего одно мгновение — картина, залитая лунным сиянием, была до того призрачной, что разум отказывался ее принимать. Кстати, о разуме — в тот момент он полностью исчез, уступив место какой-то агрессивной пустоте. Охваченный страхом, я, тем не менее, был сама решимость.

Прошло две или три минуты, и я все понял. Похоже, я спугнул или даже наступил на обычную бродячую собаку, мирно притаившуюся на тропинке. Страх сменился истерическим смехом — я хохотал не менее получаса. Во всей этой истории я видел явный результат общения с Халидом. Он не имел ничего против:

— Твоему телу понравился «страх койота», оно приняло его. Не лишне было бы высказать ему за это благодарность — можно даже не на словах, а на деле.

— Как это на деле?

— Телу надо делать подарки. Например, вкусно кормить, покупать хорошие вещи.

Существуют и другие удовольствия — например, секс или танец. Ты вообще знаешь, что любит твое тело?

— Думаю, да.

— А я думаю, нет. Ты мало заботишься о его интересах, не думаешь о том, что ему нравится, а что — нет. Задай телу вопрос — и оно расскажет, чего бы ему хотелось.

— Мне кажется, оно хочет выкурить хорошую сигарету.

— Замечательно. Не будем откладывать. Пошли.

Мы отправились в ближайший ларек, где я видел как-то маленькие голландские сигары Cafe Creme. По дороге Халид продолжал философствовать.

— С телом надо общаться, искать общий язык. Оно как ребенок — простое и доверчивое. Вот сейчас ты намерен сделать ему подарок. Обрати внимание, в каком настроении ты делаешь это, запомни его. Что чувствует сейчас тело?

— По-моему, ему просто хорошо, спокойно.

— Прекрасно. Оно часто испытывает такие состояния?

— Не очень.

— Тем лучше. Цени! Кстати, мы уже пришли.

Я купил одну сигару себе и одну — Халиду, хотя он и не просил. Мы уселись на лавочку.