Судя по Алкиным рассказам, Лисичкина заветная баночка уже должна была переполниться, да и подельницы ее не бедствовали, так что у Марьяны имелся прямой резон обучиться фоторемеслу.

– Ну, еще, может, и случится перепихнуться когда-нибудь, хотя Лисичка обычно всю нагрузку на себя берет, – пояснила Алка. – Нравится ей это дело!

С трудом обретя власть над отвисшей челюстью и вытаращенными глазами, Марьяна отказалась от Алкиной любезности со всей возможной вежливостью.

– Наше дело предложить – ваше дело отказаться, – без обиды фыркнула Алка – и канула в ту же Лету, откуда ненадолго вынырнула, чтобы смутить Марьянину душу, и надолго смутить!

Перед новым, 1995 годом врачи единогласно уверяли, что январь Корсаков уж точно переживет, ну а там – сколько Бог даст. И это было так мало – и так бесконечно много! То есть еще целый месяц дозволялось ждать чуда. Тридцать дней надежды: всякое может случиться!..

Пока что случилось только одно: в Дивееве внезапно померла мать Ирины Сергеевны. Еще пятнадцать лет назад, после смерти мужа, поселилась она при монастыре – в ту пору пока не ставшем местом светского модного паломничества, а прозябавшем в забвении и бедности.

Деваться некуда: матушку в последний путь надо проводить, хотя бы одной Ирине Сергеевне. Корсаков, понятно, с места двинуться не мог, Марьяна осталась при нем, а Ирина Сергеевна отправилась в путь: отпевать рабу Божию Антонину должны были первого января, так что, хочешь не хочешь, Новый год Корсаковым выпадало встречать поврозь.

Марьяну, конечно, приглашал Борис или хоть в гости напрашивался, да какие уж тут гости…

Михаил Алексеевич, впрочем, храбрился. Потребовал чин чинарем накрыть стол возле его постели, поставить лучшую посуду, бокалы богемского хрусталя. Марьяна даже развеселилась от этого подобия праздника.

Но вот что выяснилось уже часу в десятом вечера: в доме нет шампанского! И хоть, конечно, Михаил Алексеевич вообще об алкоголе думать забыл, ему загорелось поднять в новогоднюю полночь бокал с шампанским. Вынь да положь!

Марьяна, ругая себя за недосмотр, поцеловала отца, сказала, что сейчас вернется, и собралась пробежаться по ближним коммерческим лавочкам. Oтец слабым, но строгим голосом окликнул ее уже от дверей, велел переодеться – вместо нарядного платья, на которое она накинула шубенку, – толстый свитер и шерстяные рейтузы, да накинуть шаль вместо тоненького шарфика, да теплые носки в сапоги.

Марьяна не предполагала, что выйдет такая задержка, но все же отца послушалась, а на прощание вошла в спальню: показаться. Корсаков обвел ее любящим взглядом – когда у него вот так лучились глаза, Марьяна начинала отчаянно надеяться, что все же свершится необыкновенное чудо жизни! – и сказал:

– Главное, ты его выпить не забудь потом! Бери полусладкое!

Затем он устало откинулся на подушки, а Марьяна выбежала за дверь. На лестнице ее как ознобом пробрало: к чему это сказано? – но размышлять было недосуг.

Метрах в ста от их дома, на площади Свободы, кучковались один к одному «комки», которые, невзирая на неурочный час, рьяно ковали деньги, однако, к огорчению Марьяны, шампанское нашлось только в одном: словно в насмешку, это оказался «Брют» – кислятина, которую Корсаковы терпеть не могли.

Марьяна взглянула на часы. Пол-одиннадцатого. Есть время катнуться до площади Минина, а уж коли там ничего не отыщется, сгодится и «Брют»: ведь главное, чтобы было чем выстрелить в потолок! На всякий случай она его купила, чтобы уж не возвращаться, если ничего не найдет.

Мимо полз почти пустой троллейбус, и Марьяна вскочила в него. «А может, обойдемся «Брютом»?» – мелькнуло в голове, когда проехали поворот на Ковалиху, но тут же вспомнились слова отца о полусладком, и она поплотнее уселась на холодном, скользком сиденье.

Троллейбус тащился, будто полудохлый червяк, но наконец-то добрался до площади. Народ двинулся на выход, но водитель открыл только переднюю дверь и провозгласил:

– Приготовьте билеты для проверки!

Марьяна привычно потянулась, чтобы снять с плеча ремешок, да так и ахнула. Выскочив из дому впопыхах, ненадолго, она прихватила только кошелек да целлофановый пакет, а сумку свою, где в косметичке лежал проездной, оставила дома.

Дойдя до водителя, протянула тысячу.

– Проснулась? – недружелюбно глянул он и отстранил Марьяну, пропуская в дверь старуху, которая демонстративно тыкала ему пенсионное удостоверение прямо в лицо:

– Нашел время проверяловку устраивать!

– Давай гуляй, бабка! А ты штраф готовь.

– Да ладно придираться. Я на прошлой остановке вошла, – попыталась схитрить Марьяна, но водитель грубо осадил ее:

– Не ври! Я видел, ты на Свободе влезла. Штраф, ну!

Марьяна, оглянувшись, увидела, что, кроме них двоих, в троллейбусе уже никого нет. Обреченно открыла кошелек:

– И сколько?

– Десятку.

– Что? Десять тысяч?! – Она ткнула пальцем в надпись на стекле: «За безбилетный проезд штраф 8 тыс. руб.». – Ты что же, неграмотный или забыл, что здесь написано?

– Это я трафарет не успел заменить, – бесстыже ухмыляясь, пояснил шофер. – Инфляция, ставки поднимаются! Гони червончик.

Унижаться перед плюгавеньким троллейбусным властелином не хотелось, и Марьяна промолвила с высокомерной откровенностью:

– Пожалуйста, возьми с меня сейчас только восемь тысяч, иначе на шампанское не хватит.

– Шампанское! – взвизгнул водитель. – На шампанское ей не хватит! Да я не могу бутылку пива на Новый год себе купить, а тут – на шампанское! Отдашь штраф или нет?

– Нет! – огрызнулась Марьяна. – Говорю же, возьми сейчас восемь, а остальные я тебе или кому-нибудь из твоих коллег здесь, на этой остановке, хоть завтра передам. Или, если не веришь, запиши мой телефон…

– Ах ты, блядешка! – протянул он почти миролюбиво. – Вот как, значит, мужиков заманиваешь, дешевка!

Он сунулся в кабину, чем-то там щелкнул, запер за собой дверь и, проскользнув сквозь передние створки, удалился прочь от троллейбуса.

Какое-то время Марьяна переваривала бессмысленное, но оттого не менее гнусное оскорбление и не сразу осознала пугающую реальность: водитель-то сбежал, а двери-то закрылись!

Она в этом троллейбусе заперта. Заперта!

Примерно через полчаса Марьяна окончательно оставила свои попытки выбраться на свободу: разжать двери ей было не под силу. В троллейбусе остро пахло шампанским: хотела разбить стекло бутылкой, да проклятая выскользнула из варежек и, ударившись о поручень, разлетелась вдребезги, обрызгав Марьяну с ног до головы. Этот злополучный «Брют»! И почему не дотумкала подарить его шоферу? Отпустил бы тогда наверняка!

Время близилось к полуночи, и Марьяна уже перестала верить, что водитель одумается, спохватится, вернется за нею. Сначала надеялась: ну должен же он отвести машину в парк. А потом предположила: вдруг он живет поблизости и ему прямо с утра на линию? Проще сразу из дому ехать. Троллейбусу за ночь ведь ничего не сделается, а на Марьяну ему явно плевать. То есть он все же появится, наверное… но никак не раньше пяти утра, в лучшем случае!

Марьяна сорвала голос, зовя на помощь, однако улица будто вымерла. Безжизненно темнели окна пединститута и закрытой на ремонт «научки». В Центре крови, конечно, свет горел, но ни там, ни в доме около остановки криков Марьяны услышать не могли: рядом орал-грохотал киоск звукозаписи, обитатели которого, судя по всему, намеревались встретить Новый год прямо на рабочем месте.

Люди смеялись, поздравляли друг друга, поднимали бокалы с шампанским, и никому на свете не было дела до Марьяны, которая замерзает в темном троллейбусе.

А отец? Как там отец?! Она до крови прикусила губу, зажмурилась… И, Господи, наверняка мама звонила из Дивеева, а он ведь подойти к телефону не может, так что мама теперь там с ума от волнения сходит, будто ей мало смерти бабушки!

Сердце так заболело от горя, от бессильной злобы, что Марьяна зарыдала в голос. Ее платочек уже превратился в ледяной колючий комок, не вытиравший, а больно царапавший щеки, и Марьяна яростно смахнула слезы ладонями, которые сразу застыли. Слава Богу, хватило ума послушаться отца, одеться теплее, не то уж точно отморозила бы себе все что можно!

Скорчилась на сиденье, натягивая на колени короткую шубку. Сейчас погреется, отдохнет немного – и опять начнет кричать, стучать… Да неужто отец не почует, что она в беде, неужто не подаст ей помощь?! Только как?..

И вдруг увидела его совсем рядом. Лицо у отца было такое изможденное, страдальческое, что Марьяна снова заплакала – тихонько, жалобно. И вдруг земля под ногами затряслась, словно они с отцом стояли на огромных качелях и эти качели то поднимались, то опускались, причем Марьянин край едва вздымался над землей, а Корсаков взлетал все выше, выше, так высоко, что почти касался голубой звезды, вспыхнувшей в небе ослепительно-внезапно, будто звезда эта наконец дождалась своего часа и теперь хотела, чтобы вся Вселенная ее увидела.

– О! О!.. Звезда! – вскричала Марьяна, рванулась к ней – и ощутила, что падает, падает… на пол троллейбуса.

Суматошно вскочив, огляделась.

Да ведь она заснула! Только во сне бывают светлые чудеса, а явь по-прежнему кошмарна: ночь, стужа, нечеловеческий голос ревет о братце Луи из музыкального ларька, а на часах… Господи, помилуй! На часах полночь!

Марьяна кинулась к двери и ударилась в нее с такой силой, что на мгновение застыла оглушенная. И не поверила себе, вдруг услышав:

– Эй? Тут кто-то есть?

Марьяна была так ошеломлена, что какое-то мгновение не могла вымолвить ни слова. Наконец собралась с силами:

– Помогите! Выпустите меня!

Собственный голос, слежавшийся в теплой глубине горла и пропитанный слезами, показался чужим, пугающим полубасом.

В ту же минуту в дверь просунулись две большие руки в черных кожаных перчатках, на которых тускло блеснул отсвет фонарей, и вцепились в створки. Потянули в стороны… двери простуженно заскрипели, а потом медленно, томительно медленно повернулись на шарнирах, образовав щель, вполне достаточную, чтобы в нее мог протиснуться человек.

Марьяна завороженно глядела на этот путь к свободе, не веря своему счастью, пока голос снаружи не окликнул ее с некоторой долей раздражения:

– Да ты там спишь, что ли, мужик? У меня ведь руки, а не домкрат!

Марьяна ринулась вперед и вылетела на улицу, как пробка из бутылки, едва не сбив с ног своего спасителя, который, поймав ее на лету, изумленно протянул:

– Батюшки! А я думал – там парень!

Потянул носом – от Марьяниной шубки остро несло шампанским:

– Гуляем помаленьку?

Глаза его весело поблескивали, и голос был добродушный, не обидный. Да и как можно обидеться на человека, который спас тебе жизнь?

– Это я хотела стекло высадить бутылкой, да уронила, – пояснила Марьяна, передергиваясь от еще не изжитого ужаса. – Вы мне, можно сказать, жизнь спасли! Дай вам Бог здоровья!

– Да кто тебя сюда посадил? – удивился спаситель.

Разговоры были некстати, но Марьяна чувствовала, что этот человек имеет право получить от нее какое-то объяснение. И, нетерпеливо приплясывая, она выложила всю свою печальную историю.

Не дослушав, спаситель выдернул из сугроба кейс и, открыв его на коленке, протянул Марьяне темную бутыль:

– Сейчас вы шампанское вряд ли где-нибудь найдете, так что держите. Вот.

Она отшатнулась, изумленная и подарком, и этим вежливым «вы», на которое спаситель вдруг перешел, но он чуть ли не силком сунул бутыль с золотой этикеткой ей в руки:

– Берите, берите! У меня еще две в кейсе, нам с друзьями вполне хватит. Это вам не кисленький «Брют», а кое-что поинтересней: «Губернатор». Не пробовали? Как раз полусладкое.

– Спасибо вам не знаю какое! – пробормотала Марьяна. – Я сейчас заплачу!

Он усмехнулся, вглядываясь в ее заплаканное, утомленное лицо:

– Представьте, что я Дед Мороз. А деньги лучше на очередной штраф приберегите. А может, вас вообще проводить, а то вы что-то качаетесь?

– Спасибо, не на…

Она не договорила, ибо почувствовала, что «качка» сейчас обернется катастрофой. Бедный, измерзшийся организм вконец взбунтовался, терпеть больше не было сил. Марьяна резко повернулась и кинулась в подворотню, в глухую тень забора, напрочь позабыв о том, что слово «неприлично» когда-то входило в ее лексикон.

Путаясь в одежках, с ужасом представила, что будет, если ее спаситель последует за ней, но он только рассмеялся, а потом снежный наст громко заскрипел под его шагами: он уходил, и, когда Марьяна выбралась из благословенных сугробов, улица была пуста.

Марьяна глянула на часы и увидела, что на них все еще ровно двенадцать. «Праздничную полночь можно и задержать», – вспомнились слова из любимого «Мастера и Маргариты». Нет, вряд ли. Просто часы остановились. Но все равно – надо спешить! И, прощально погрозив кулаком своей камере пыток, Марьяна кинулась бежать по Варварке, воображая, какая рожа будет у этого мерзейшего водителя, когда он вернется – а пленницы в троллейбусе нет! И там полно осколков! И несет шампанским!

И, главное, штраф-то она так и не заплатила.

К дому Марьяна долетела, словно на крыльях. Из всех окон бил свет, и деревья у стен, чудилось, ежились, исхлестанные этими жгучими лучами.

Привычным взглядом нашла свой балкон. Отцовское окошко тихонько мерцает, как бледный фонарь светляка: горит лампа над изголовьем.

Ворвалась в квартиру, лязгая ключами.

– Это я! Ты не спишь? Переволновался? Не представляешь, что со мной было! Называется, жадность фраера сгубила! – кричала Марьяна, расшвыривая сапоги, кидая на пол шубу с шапкой.

Схватив за горлышко неожиданный трофей и взлохматив смятые волосы, она ворвалась к отцу, но ноги ее подогнулись, и Марьяна села прямо у порога.

Постель была вся разорена, простыни сбиты, подушки, одеяла валялись на полу. Отец распростерся в странной, изломанной позе. И на его лице застыло то же самое измученное, страдальческое выражение, которое она видела в своем сне.

Марьяна спала и видела сон, а ее отец в эту минуту умирал. Эта смерть ей снилась! Да за что, за что же судьба так злобно с нею обошлась?

Она коротко, пронзительно вскрикнула – и зажала рот рукой. Господи, как тихо было, мертвенно тихо! Не сразу поняла, что остановился громко щелкавший будильник у изголовья кровати, да и не он один – все часы в доме, как оказалось, стояли. И все стрелки сошлись на полуночи.

Новогодняя полночь! Он умер в полночь, когда люди смеялись, поздравляли друг друга, мечтали о будущем, поднимали бокалы с шампанским!

Шампанское… Это слово прорвало оцепенение, овладевшее Марьяной.

Шампанское.

Она перевела взор на темно-зеленую тяжелую бутылку.

«Главное, ты его выпить не забудь потом…» – словно наяву произнес родной голос, и Марьяна вскрикнула:

– Ты знал? Ты знал, что так будет? Ты знал, ты меня нарочно отослал!..

Тишина. «И безответен неба житель!» Отец часто цитировал эти слова Пущина, но каким новым, каким странным смыслом они сейчас наполнились!..

Цепляясь за стенку, Марьяна медленно поднялась и приблизилась к отцу. С трудом закрыла ему глаза монетами; как могла, подвязала уже охолодевшую челюсть; а руки и ноги были так сведены предсмертной судорогой, что с ними она не справилась: просто накрыла тело новой простыней и ушла на кухню. Надо, наверное, позвонить… куда звонят в таких случаях? В больницу? В милицию? Но сначала – шампанское. Pаз он так хотел… полусладкое…

Неожиданно легко, без выстрела, без брызг, открыла красивую бутылку. И правда – называется «Губернатор». Придумают же!

Налила в бокал.

Горло сжималось, но Марьяна старательно проталкивала в него глоток за глотком, словно выполняла нелегкую, но необходимую работу. Вкуса она не чувствовала да и вряд ли осознавала, что, собственно, делает. Сейчас всем, что было для нее самым святым: жизнью матери и смертью отца… – она клялась, что найдет того парня, того водителя, того убийцу, – и отомстит ему. Отомстит! Она знала, что сделает это, даже если его придется искать всю жизнь!

* * *

– Позвольте представиться, – шаркнул расшлепанной сандалией юноша в пиратской косынке. – Князь Василий Шеметов.

Марьяна сняла очки и озадаченно уставилась на парня, но теперь и его лицо изумленно вытянулось, а потому Марьяна, осознав свою оплошность, вновь нацепила очки. Как во сне, протянула руку – юнец, ловко щелкнув сандалиями, поднес ее пальцы к губам.

– Лариса Я… Яценко… – неуверенно пробормотала Марьяна, понимая, что ему почему-то известно, что она врет, но теперь лицо странного паренька было воплощением любезности:

– Как вам будет угодно, мадам.

Итак, он оставлял за ней право называться, как она хочет. И на том спасибо. «Нет, но каковы претензии! Князь, главное дело! Что за бред, что за белогвардейщина опереточная!» – раздраженно подумала Марьяна, поудобнее перехватывая свою ношу, и тут князь Шеметов подался вперед:

– Позвольте вам помочь, сударыня.

– Благодарствуйте, – буркнула Марьяна, невольно впадая в его стилистику. – Право, не стоит беспокоиться, ваша светлость.

Она слегка попятилась, меньше всего желая вести здесь, в полутемном проулке, светскую беседу с каким-то психом, обуреваемым манией величия, как вдруг ожгла новая догадка: чумазый князь явно перестарался, избавляя ее от преследователей! Если Лариса и Санька все еще в опасности, значит, ей надо продолжать водить за собой погоню, а кого теперь водить, спрашивается?!

Как это частенько случается, на прямой вопрос судьба дала столь же прямой и недвусмысленный ответ. Из-за угла выскочил широкоплечий, кряжистый араб и, завидев Марьяну, победно закурлыкал, радостно осклабившись.

Китмир, мгновенно оценивший ситуацию, изготовился к прыжку, но араб выхватил пистолет, и Василий едва успел удержать храброго пса за загривок.

Держа их на прицеле, араб медленно потянулся левой рукой к Марьяне – она окаменела – и, кончиками пальцев подцепив край изара, сильно дернул…

В следующее мгновение лицо его исказилось гримасой ужаса, и с криком: «Жгучая чума!» – он воздел руки, как бы призывая Аллаха в свидетели свершившегося: вместо ребенка, за которого была назначена щедрая награда, его глазам предстала огромная игрушечная обезьяна в плотно нахлобученной каскетке и белых кроссовках!

Секундного замешательства противника хватило Китмиру, чтобы защелкнуть челюсти на его запястье. Пистолет вывалился, а князь Василий, с гортанным криком крутнувшись вокруг своей оси, влепил в лоб преследователя такой удар ногой, что сандалия свалилась в пыль. Рядом рухнул араб.

«Усиро-маваси-гири», – ни с того ни с сего вспомнила Марьяна, как Надежда называла этот прием карате-до. Надо же, запомнила!..

Тем временем князь торопливо обулся, сунул пистолет араба за пояс штанов, под майку, а потом подхватил бесчувственное тело под мышки и уволок в какой-то подвальчик, откуда отчетливо тянуло дурманным, сладковатым запахом.

Китмир поглядел на оторопевшую Марьяну, потом зубами поднял с мостовой скомканный изар и подал ей. Но у Марьяны не было сил даже рассмеяться, не то что пошевельнуться!

Появился Василий, торопливо потрепал по холке пса, снова укутал обезьяну шелком так, что опять ее стало не отличить от ребенка, и осторожно взял Марьяну под локоток:

– Позвольте сопровождать вас, сударыня. Вы несколько бледны…

– Где он? – с трудом разомкнула губы Марьяна.

– Не извольте беспокоиться, – усмехнулся князь Василий. – Я препроводил этого молодого человека в некое заведение, где хозяин пробавляется продажей банджа. Простите за арабизм, я хотел сказать, гашиша. Поверьте, очнувшись через трое суток, он не сразу вспомнит даже свое имя, ну а зрелище, коему стал сегодня свидетелем, и вовсе изгладится из его памяти!

«Похоже, – подумала Марьяна, с трудом прорываясь сквозь путы его медлительной, архаичной речи, – этот парень – истинная чума египетская! Он что, подрядился нарушать все наши тщательно разработанные планы?!»

– Премного благодарна за помощь, – процедила Марьяна, – однако смею надеяться, впредь я буду избавлена от неуместного заступничества!

Несколько секунд его светлость глядел на нее недоумевающими карими глазами, потом протянул:

– Я-асно. Значит, вы должны вести за собой погоню? Вы – как бы это выразиться поизящнее – подсадная утка?

– Не твое дело! – огрызнулась Марьяна, но князь сокрушенно покачал головой:

– Виноват. Я проявил непростительную недогадливость. Но я исправлю свою ошибку, клянусь.

Отдав короткое приказание Китмиру, который тут же встал рядом с Марьяной в позе неподкупного тюремщика, князь Василий вновь нырнул в подвальчик, откуда вскоре и появился, пыхтя от тяжести уже знакомого араба, которого он тащил за плечи, в то время как ноги его поддерживал лысый толстяк в синем халате, полы которого с трудом на нем сходились, так что смуглый живот нависал над короткими шароварами. Лысину его венчала маленькая белая шапочка.

Пес при виде этой процессии попятился, словно в удивлении, да и Марьяна взвизгнула, когда безвольное тело уложили под стенкой:

– Вы с ума сошли! Зачем?

– Когда его увидят сообщники, они поймут, что идут по верному следу, – пояснил князь Василий, поправляя свою пиратскую косынку так, чтобы узел приходился точно над левым ухом. Очевидно, в этом заключался особый шик.

Толстяк отер пот со лба, и Марьяна увидела на его ладони татуировку: крест и дата – 9.12.97.

Толстяк смотрел выжидательно. Князь Василий озабоченно пошарил по карманам, но вот лицо его озарилось, он выхватил из-за пояса пистолет араба и подал его толстяку. Тот выразил неописуемый восторг, благодарно закланялся, задом наперед спускаясь в свой подвальчик, но Марьяна глядела не на него: она вдруг заметила, что на руке Василия вытатуирован точно такой же крест и дата: 9.12.97!

Ее даже озноб пробрал. Неужели банда? Неужели она угодила к каким-то здешним мафикам? Этот князь… чепуха, вранье, конечно! Зачем он за ней следил? Зачем спасал? Может быть, самостоятельно охотился за Ларисой и Санькой, надеясь перебить «товар» у конкурентов, ну а когда обнаружил, что перед ним вовсе не те, – чего он хочет теперь? Что значит этот крест, эта цифра? Дата образования банды?..

Надо срочно уносить ноги!

Понять это – полдела; оторваться же от князя Василия и его веселого Китмира оказалось ох как непросто! Они шли нарочито неторопливо, куда глаза глядят, и Марьяна никак не могла понять, в самом ли деле погоня потеряла ее след, или преследователи просто держатся поодаль, не желая обнаруживать себя перед невесть откуда взявшимся юнцом и его отважным псом. «Ну а если бы они знали, что это не кто-нибудь, а русский князь…» – усмехнулась Марьяна.

Кстати, Василий, которого гораздо уместнее было бы называть просто Васькой, кажется, не врал. Во всяком случае, он уверял, что его прапрадедом действительно был князь Василий Шеметов, известный в начале века египтолог, который октябрь семнадцатого встретил на плато Гиза в составе этнографической экспедиции Британского музея, пытавшейся отыскать описанный Страбоном вход в пирамиду Хеопса.

Но и входа этого легендарного не сыскалось, и въезд в Россию был теперь заказан… У Шеметова, к счастью, имелся счет в Женеве: это и позволило ему выжить, ибо на гонорары за неудавшуюся экспедицию, как и на доходы с нижегородского имения, рассчитывать уже не приходилось.

До 1919 года Шеметов прожил в Каире один, устроившись на работу в Египетский музей, а потом появились и другие русские: в основном деникинские и врангелевские офицеры и десяток штатских, для которых жизнь на чужбине начиналась с английского лагеря в местечке Телль аль-Кериб, что лежало на полпути между Каиром и Исмиллией. Там Шеметов и нашел себе жену – Танечку Семенову, которая, похоронив расстрелянных родителей, бежала от революции из Одессы, зашив в подкладку жакетика мамины бриллианты, – и начисто забыла о них среди тягот бегства и жизни среди голой, песчаной, бесконечной равнины, в палаточном городке, окруженном колючей проволокой. Так что князь Шеметов не сомневался, что берет за себя робкую бесприданницу. Бриллианты обнаружились совершенно случайно: лет через десять подкладка ветхой жакетки вовсе истерлась до дыр – камушки и посыпались. Пришлись они весьма кстати, превратив скромное существование Шеметовых в безбедное.

Потомкам тоже кое-что досталось. Рождались все больше мальчики, старшего всегда называли Василием; женились только на своих, даже если за невестами приходилось ездить в Сирию или Турцию. На эту родовую ренту жила и мать нынешнего князя Василия Шеметова, а сам он учился в колледже, подрабатывая гидом у русских туристов или просто слоняясь по Каиру, который знал, как его прапрадед – свое приснопамятное имение.

Занимать даму беседой Васька считал своей непременной обязанностью; кроме того, он желал отрекомендоваться как можно лучше, и скоро Марьяна все узнала о нем, даже то, что имя своему псу он дал в честь того самого легендарного Китмира, о котором рассказывает Коран: этот пес принадлежал юношам, которые спасались в пещере от идолопоклонников. По воле Аллаха, они спали триста лет, а Китмир, охраняя их, научился говорить и фактически стал человеком.

Конечно, Марьяна вместе с Ларисой, по подсказке Виктора, прочла что возможно о Египте перед поездкой в Каир, даже занималась языком, но в Коран, к сожалению, заглянуть не удосужилась.

С князем Васькой было очень интересно, однако Марьяна, не забывая о подозрительной татуировке на его худой, оживленно жестикулирующей руке, продолжала измышлять способы отвязаться от ненужных более провожатых.

Между тем Васька, похоже, прочел ее мысли: умолк, держался отчужденно. Даже Китмир больше не ластился, не падал внезапно в пыль, выставляя ногу пистолетом и принимаясь яростно выгрызать зловредную блоху, не взлаивал от избытка чувств – шел поодаль, но Марьяна чувствовала себя так, будто он ее не охранял, а стерег…

– Быть может… – вдруг нерешительно нарушил молчание князь Васька, – быть может, мадемуазель скажет мне, куда ее сопроводить, чтобы я мог как можно скорее избавить ее от моего присутствия?

Ну, знаете! Это было уж прямо по-китайски, вежливо до тошноты!

– Да брось ты, – не нашла ничего лучшего в своем словаре Марьяна, – не выдумывай, я просто…

– Вы мне не доверяете, не так ли? Но почему? Pourquoi?

Бог весть зачем он заговорил по-французски, но отчего-то именно это слово оказалось последним доводом, заставившим Марьяну признаться.

Она взяла Ваську за руку и повернула ладонь тыльной стороной вверх:

– Из-за этого.

– Из-за этого? Но почему? Pourquoi?! – От изумления князь Васька сделался однообразен.

– Почему у вас одинаковые татуировки с тем содержателем опиекурильни и с мальчишкой, живущим на крыше? Вы принадлежите к одной шайке? И с чего это вы все так рьяно мне помогаете?

– Русские должны держаться друг друга, – веско заявил юный князь. – Так же, как и единоверцы, христиане, если они живут в стране, где господствует чужая религия. Разумеется, нас никто не притесняет, но братья по Творцу на чужбине почти то же, что соотечественники, понимаете? А человек, который помогал вам, – это копт, потомок коренных египтян. Он христианин, и я тоже православный христианин. Здесь так принято, – он простер руку, – после хождения в Иерусалим оставлять этот знак: крест и дату паломничества. Толстяка зовут Ани. Это древнее имя… Мы познакомились в декабре прошлого года, когда ходили с матушкой поклониться святым местам.

Марьяна шла молча, ничего не видя перед собой. Боже!.. Выставить себя такой дурой! Нет, у нее мания преследования, конечно. Типичная паранойя!

От стыда ее просто-таки колотило, но вот что-то теплое, пушистое, пыльное прильнуло к ее колену, и она увидела, что это голова Китмира. Bыходит, ее простили?..

– Вы с матушкой? – проронила Марьяна. – Ваша матушка живет в Каире?

– Разумеется. У нас домик в Гелиополисе, здешнем пригороде. Я давно желал вам сказать, – князь Васька взглянул на Марьяну темными серьезными глазами, – что самым лучшим было бы для вас переждать весь этот кошмар в нашем доме. Я не знаю, кто вас преследует: боевики из «Аль-Гамаа аль-исламия», «Баухид ва зилдра» или «Аль-Джихад аль-Джедид», а может, идет какая-то мафиозная разборка («Ого!» – мысленно отметила Марьяна), не ведаю, какие дела вершат ваши друзья, но я попытаюсь узнать все, что можно, об их судьбе, а вы пока поживите у нас в доме.

– Нет, – покачала головой Марьяна. – Нет, ну что вы…

– Соотечественники должны помогать друг другу, – настаивал Васька. – Моя матушка почтет за честь приютить вас!

– Нет! – вскинулась Марьяна. – У меня тоже есть понятие о чести, я не могу подвергать опасности ни в чем не повинных людей!

Васька взглянул на нее с восхищением. Уж эта речь была ему близка!

Так. Понятие о чести у Марьяны есть, это они выяснили. Осталась такая малость: выяснить, почему, рourquoi, в конце концов, загорелся весь этот сыр-бор, какие такие дела Хозяина навлекли на Марьяну все эти невероятные приключения?

* * *

После встречи с Витькой-Федор Иванычем жизнь Корсаковых резко переменилась. Нет, больше денег украдкой он Марьяне не совал, откупиться не пытался: держался так, словно встретился с давно потерянными, а теперь обретенными родственниками. Он сам отвез Марьяну из больницы домой, сам возил ее каждую неделю на процедуры, на рентген, а если не мог, присылал своего «сотрудника» – добродушного ловеласа Женьку, который, чудилось, камуфлю надевал просто для пижонства, так не шла она к его веселому лицу и общей белобрысости. Марьяна Женьке нравилась, и он делал ей весьма щедрые авансы, но выглядело это как-то очень весело, ни к чему не обязывающе. Вдобавок он рассказывал ей обо всех своих подружках, особенно часто – про Таню с Ирой, обе девицы имели глупость считать себя единственной владычицей игривого Женькиного сердца. Tатьяна вдобавок была замужем, это создавало массу дополнительных неудобств… впрочем, Марьяна очень скоро поняла, что именно неудобства Женька и любит пуще Татьяны, пуще самой любви. Глядя на Женьку, Марьяна не понимала, как можно воспринимать его иначе чем подружку? Ну какой из него возлюбленный? Но поболтать, посмеяться с ним было очень здорово. Женька скрашивал Марьяне часы ожидания в травмпункте, в очереди, где этой скользкой зимой было очень много народу.

Марьяна долгое время не знала, кем работает Женька у Виктора – при всем своем простодушии он очень ловко умел уворачиваться от ненужных вопросов. Ей еще предстояло сделать открытие, что Женька был водителем Хозяина и одним из его охранников. Не свались он с тяжелейшим гриппом, окажись сам за рулем в тот январский день, никакой беды на площади Свободы не случилось бы, и, наверное, Марьяна никогда больше не встретилась бы с Витькой-Федор Иванычем, а значит, жизнь ее пошла бы совершенно иным путем. Ну что ж, всегда случается только то, что должно случиться: иначе говоря, чему быть, того не миновать!