На тему, что город Владимир не столь далеко, не за тридевять земель, вполне можно вечерком незаметно появиться в родном селе, а потом – словечко потом было выделено особенным подленьким образом – успеть слинять обратно во Владимир. И быть уверенной, что алиби тебе вполне обеспечено. А вот если болезную Анютину тетку, у которой девушка остановилась, по-умному прижать, она вполне сможет расколоться и выболтать, была Анюта дома прошлой ночью ли нет. Спала в своей постели или играла в жизни бедолаги Коли Лукьянова самую что ни на есть роковую и смертельную роль.

Причем это предположение Бушуев слышал от людей, которым отлично известно было, во-первых, что покойный Лукьяныч в самом деле был образцовый муж и отец, а во-вторых, что эта самая Анюта Калинина – для оперативника Бушуева не совсем, как бы это поточнее выразиться, посторонний человек. Конечно, не стоит видеть в этих измышлениях злобы человеческой: эти советчики-подсказчики искренне хотели навести следствие на верный путь. Ведь и в самом деле – если кто-то из заманихинских женщин способен заставить мужика голову потерять, вплоть до того, что он на должностное преступление пойдет, так лишь только она, Анютка… Причем все в Заманихе, а то и в районе прекрасно знали, в какой непростой узел завязались отношения между черноволосой и черноглазой красоткой Анютой, оперативником Бушуевым и бывшим шофером милиции, а ныне турбазы Петром Манихиным. И, называя Анюту в качестве той женщины, из-за которой погиб бедолага Лукьяныч, они как бы намекали: а ведь его убийцей мог стать кто-то из тех двоих мужчин, которые люто соперничали из-за Анюты и друг с другом, и с каждым, кто готов был к ней хоть шаг шагнуть!

И про себя Бушуев совершенно точно знал: Лукьянова не убивал, сберкассу не грабил. А всякому, кто в этом усомнился бы, мог предъявить алиби: всю ночь ограбления он провел на выезде в Колодяжной Норе (так называлась деревня в десяти верстах от Заманихи). Там горела школа-интернат, и на ЧП были согнаны не только пожарные части и «Скорые» аж из райцентра, но и оперативная дежурная бригада милиции. То есть Бушуев был чист, аки агнец. Анюты, на счастье, тоже не было в Заманихе. Что касается Петра Манихина…

Что касается Петра Манихина, то оперативник Бушуев отдал бы десять лет жизни, лишь бы этот фрукт оказался замешан в ограблении! А по зрелом размышлении и пятнадцать отдал бы.

АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

Александр открыл глаза и тотчас опять зажмурился – так ударило светом. В памяти возник образ ярких ламп, горящих над операционным столом, и его обдало враз жаром и холодом: «Как? Почему я здесь? Попал в аварию? Когда?» В то же мгновение почему-то остро запахло смородиновым листом, и этот запах-воспоминание вернул память о случившемся: вот он дерется с Серегой, настигшим его под прикрытием этой самой смородины, вот подбегает еще кто-то, какая-то женщина, Александр ее и не разглядел, потому что она набежала сзади, но, наверное, пнул довольно сильно, так как она отлетела в сторону и уж больше не приставала; вот он отшвырнул и Серегу и ворвался наконец в дом, вот оказался лицом к лицу с бронзовой маской… и в этот миг его настигло осознание дикости и бесконечной детской глупости своего поступка.

Порыв неописуемой ярости, который понес его вслед за поганцем Серегой, явившимся со своими пошлыми угрозами, и пригнал его сюда. Александр не пожалел даже денег на такси до Зеленого Города, лишь бы поскорее дать выход своей ярости! Этот порыв помог справиться с неслабой защитой Сереги и прорваться-таки в дом, но там иссяк так же внезапно, как вспыхнул. То есть оскорбленное достоинство продолжало будоражить кровь, но теперь Александр понимал, что поступать надо было иначе. На утонченное оскорбление нужно было ответить столь же утонченным оскорблением, а вовсе не этой базарной выходкой. И он даже почувствовал, что в какой-то степени понимает человека, стоявшего сейчас напротив него и глядевшего странными синими глазами – слишком, небывало синими, особенно в сочетании с бронзово-лиловым отливом кожи. Не то призрак, не то инопланетянин… Еще неизвестно, как бы он сам, Александр Меншиков, вел себя с людьми, заклейми его жизнь таким лицом.

И это было его последней сознательной мыслью. Потому что вслед за тем он ощутил укол в спину, ощутил, как содрогнулось все его тело, словно тысячи недобрых рук вцепились в каждый нерв и принялись дергать и теребить их. Это была даже не боль, это было некое вселенское потрясение… а потом все исчезло – чтобы вернуться только сейчас: ударом света по глазам.

Он чувствовал себя совершенно обессиленным, беспомощным, как дитя. Противная дрожь в похолодевших руках и ногах, голова пустая… Типичные ощущения после поражения током, потому что, конечно же, свалил его с ног не вульгарный удар по макушке и не «романтический» выстрел в спину, а прикосновение электрошокера. Это содрогание нервных окончаний, которое испытал Александр, прежде чем кануть в беспамятство, – его ни с чем невозможно спутать.

Он приподнялся на локте, огляделся. Или люди, получившие удар шокера, обретают способность в бессознательном состоянии перемещаться в пространстве, или кто-то унес его из дома «бронзовой маски» и свалил в этом тихом местечке на берегу пруда. Неведомому «кому-то» можно только посочувствовать: ведь носить такого громилу – удовольствие маленькое… Скорее всего, его донесли до машины, может, до того самого «Круизера», который Александр видел ночью, – а уж потом увезли сюда. Да какая разница, впрочем? Теперь надо сообразить, где он находится, все еще в Зеленом Городе или вообще бог весть где.

Ну, для начала надо бы все-таки встать. Он кое-как переместился из положения полулежа в положение полусидя, а потом и на четвереньки. Подниматься на ноги пока не рисковал… полное впечатление, что вот-вот ветром сдует!

На лбу выступил пот. Забавно: самого колотит ознобом, а в то же время вспотел. Это от слабости, понятное дело. Александр встал на колени. Где-то был носовой платок, в каком-то кармане…

Стоп! А это что такое?!

Наверное, от удара током у него начало множиться в глазах. В данном случае размножились доллары. Было четыре сотенные бумажки, стало… Александр, не веря глазам, ощупывал каждую, рассматривал, снова и снова пересчитывал: было четыре сотенных, они на месте, но к ним прибавились двадцать пятидесятидолларовых купюр.

Александр стоял на коленях и тупо перебирал деньги, вспоминая люто блеснувшие ему навстречу неестественно-голубые глаза. И постепенно складывалась картина случившегося: доллары, конечно, не сами размножились – их сунул ему в карман этот, «бронзовая маска». В качестве компенсации за удар шокером – и в качестве оплаты молчания. Господи, или он не понимает, что, окажись на месте Александра другой человек, тот же Витек, шофер, его запросто можно было такими методами подвигнуть на самый вульгарный шантаж! Заставить «бронзовую маску» размножать свои баксы в геометрической прогрессии! Вроде бы человек не первой молодости, поживший уже, должен был чему-то научиться. А ведет себя как идиот.

Осторожно, чтобы не завалиться на бок, Александр повернулся и посмотрел налево, где возвышался трехэтажный, окруженный высоким забором дом. Поверху ограды шла колючая проволока – даже отсюда видно, как поблескивает она на солнце. Что характерно, ринувшись вслед за Серегой на штурм этой цитадели, Александр прихватил старую куртку, чтобы набросить на проволоку и форсировать таким образом забор. С курткой теперь можно проститься, факт.

Где-то там, за широкими окнами, наверняка стоит «бронзовая маска» и смотрит на поверженного докторишку, который копошится на берегу, перебирая деньги и глупо озираясь.

Даже злиться на этого больного сил нет. То есть их вообще просто нет, сил-то: Александр еще не вполне пришел в себя. И смех разбирает – какой-то кретинский смех. Да, уж Витек бы сейчас с этими долларами развернулся, расправился бы, обошелся бы с ними как надо! Чесанул бы в кусты – только его и видели, не дал бы полюбоваться своей растерянностью.

Полюбоваться? Ну, если «бронзовая маска» и впрямь стоит за каким-то из этих окон, пусть на здоровье любуется тем, что сейчас сделает «поверженный докторишка»!

Хотя нет, это не дело. Трава зеленая и бумажки зеленые. Надо перебраться вот сюда, на полоску желто-серого песка… И Александр пополз на коленях по берегу, раскладывая бумажки ровной цепочкой и придавливая их камушками, которые нащупывал в песке.

Краси-иво! Этакое бежево-зеленоватое абстрактное полотно в стиле кого-нибудь там… И сюжет вполне сюрреалистический. Деньги на песке…

Сюрреалистический сюжет был уже вполне завершен, когда чуть поодаль, в кустах, обступивших берег пруда, раздалось странное переливчатое завывание. В голове Александра, все еще слегка затуманенной вольтами, которые ему пришлось «принять на грудь», спонтанно возник образ родимой «Скорой помощи» с надписью «Интенсивная терапия» над ветровым стеклом. Потребовалось несколько секунд, прежде чем до него дошло, что это совсем рядом звонит сотовый телефон. Еще несколько секунд понадобилось, чтобы сообразить: сотовый не просто так в воздухе болтается или на земле валяется, а лежит в чьем-то кармане. И обладатель этого кармана находится совсем близко.

Кто он? «Бронзовая маска»? То есть он не из своего дома разглядывает дерзкого типа, а из-за кустов подсматривает за его барахтаньем в песке?

Вспышка ярости добавила адреналина в кровь, помогла окрепнуть мышцам. Александр довольно резво вскочил с колен и побежал к кустам. Правда, довольно трудно было назвать в полном смысле слова бегом его передвижение на еще неверных ногах, но добежал он до кустов довольно быстро – и столкнулся лицом к лицу с человеком, прижавшим к уху сотовый телефон.

И невольно отпрянул – это был не «бронзовая маска», а Серега.

– Опять ты! – воскликнул Александр, стиснув кулаки. – Что, еще баксов привез? Давай выкладывай, на песке места много!

Серега глянул на него с ненавистью, но и шагу вперед не сделал. Только выставил вперед свободную руку, останавливая порыв Александра, и сказал:

– Погоди. Тебя велено… – И тут же поправился, заметив вспышку ярости в его глазах: – Петр Федорович просит тебя приехать. И еще… это… – Видно было, что слово нейдет с его уст: – Он извиняется. Он просит тебя… помочь ему. Спасти его.

МАЙ 2000 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД

Багаж у Марины и в самом деле оказался не маленький: синтетический мешок из-под сахара, наполненный каким-то не то порошком, не то мукой, не то сахаром, огромная сумка с какими-то бренчащими предметами, другая сумка, набитая книгами, третья – мягкая, очевидно, с одеждой… Особенно тяжелым оказался мешок.

– Там глина, – с виноватой улыбкой пояснила Марина, когда Петр с видимым усилием взгромоздил мешок в багажник. – Очень хорошая каолиновая глина, которая идет на производство фарфора и фаянса. В порошке, понятное дело. Я ее развожу до нужной густоты и добавляю в нашу, из Дивеева, – получается отличный цвет, практически белый. Хорошо смотрится.

– Вы глину из Москвы везли? – ужаснулась Анна.

– Что вы, я с утра пораньше, сразу с московского поезда, успела на «Керамэл» при заводе «Орбита» смотаться, там иногда продают глину таким, как я, любителям, правда, только огромными мешками. Ладно, зато подольше хватит. Многие вообще пользуются одной этой глиной, а я люблю ее в другие породы добавлять. Я вообще люблю экспериментировать с материалами. Это ведь только кажется просто – взял глину, слепил. На самом деле тут такие тонкости есть… Скажем, в Китае мастера готовили глину по четверти века. Дед закладывал влажную фарфоровую массу в нарочно для этого вырытую яму, где она лежала годков двадцать пять. Тут уж он раскапывал эту яму, но не прежде, чем со своим внуком заложит новую. Наши русские гончары тоже имели такие глинные ямы, обшитые бревнами, – глинники. Минимум три месяца дозревала в них глина, а то и несколько лет.

– Но ее ведь надо потом обжигать, я так понимаю? – спросила Анна. – У вас есть особая печь?

– Ну да, муфельная. Хотя можно и в обыкновенной обжигать. Но в обычной печи трудно регулировать силу огня, можно запросто загубить изделие. Я раньше газовой духовкой пользовалась для мелкой пластики: фигурок типа дымковских, сувенирчиков каких-то, бусин крупных. Лучше всего обжигать в консервной банке, там хоть какой-то температурный баланс соблюдается. Но гончарные горны – вот самая лучшая штука! Если обживусь в Зеленом Городе, построю себе такой.

– Как построите?

– Да очень обыкновенно. Из глины, кирпичей или гранитных камней и решеток-колосников.

– Но это же трудно?! – недоверчиво воскликнула Анна.

– Совершенно нетрудно. Правда, сохнуть горн будет долго, недели две, а если погода влажная, еще дольше. А строить его, конечно, хлопотно, кропотливое это дело, но не трудное, мне уже приходилось этим заниматься. Муфельная печь удобна, ничего не скажешь, но она какая-то бездушная, что ли. А ведь гончарное ремесло – это как раз ремесло прежде всего обжига. Горн – печь, это вы знаете, как словесник. В старину говорили не «гончар», а «горнчар», но потом первое «р» редуцировалось для удобства произношения.

– Что-то я такое слышала, а может, и нет, – не очень уверенно отозвалась Анна. – Даром что словесник, а знаю далеко не все. Кстати, точного значения слова «керамика» не знаю. Это просто обожженные гончарные изделия или они должны быть глазурованными, чтобы так называться?

– «Керамос» по-гречески – глина. Всякие глиняные изделия, обожженные или нет, – это керамика. Неглазурованные поделки профессионалы называют черепок.

– Довольно непочтительно, – усмехнулась Анна. Она сидела уже вполоборота к Марине: интересно все-таки слушать эту фанатку гончарного ремесла!

– Зато точно. В том смысле, что необожженная поделка хрупкая, в любой момент рассыпаться может и обратиться в черепки. А вот обожженные изделия стоят по тысяче лет. Глиняные амфоры – постоянные находки археологов. В скифских курганах и в пирамидах в них по сию пору сохраняется зерно. Думаю, Диоген знал, что делал, когда поселился в глиняном сосуде!

– Как – в глиняном?! – изумилась Анна. – Он же вроде в бочке жил!

– Ну, это весьма вольное толкование исторической правды! – покачала головой Марина. – Никаких бочек не было в ту пору в Греции, бондарное ремесло рождалось в странах, изобиловавших лесом, а какие уж такие леса в Средиземноморье? И вина, и всяческий сыпучий товар там держали в амфорах, в лучшем случае делали соломенную оплетку.

– Анюта, водички не осталось? – перебил вдруг Петр. – Пиво кончилось, а у меня в горле пересохло.

Анна достала бутылку с остатками «Крем-соды», открыла, подала мужу и снова повернулась к Марине:

– Может быть, я чего-то не понимаю, но ведь занятие керамикой – не самое простое занятие. Оно требует времени, усилий. Вы думаете, отдыхающие успеют что-нибудь толковое сделать за те несколько часов, которые смогут оторвать от своего отдыха?

– Вы не представляете, сколько тайн в этом ремесле, как оно затягивает, – загадочно улыбнулась Марина. – Главное – не занудствовать сразу, обучая основам, а рассказать про всякие маленькие хитрости и тонкости. Ну, к примеру, что почти вся кухонная утварь сгодится будущему гончару. Скалкой раскатывают пласты глины, совершенно как тесто, формочками для печенья вырезают самые разные фигурки – их раскрасить и обжечь, – отличные получаются сувенирчики и даже украшения. Пуговицами, шурупами со звездчатыми шляпками, гаечками, болтиками, меленькими шестеренками, незаточенным граненым карандашом можно наносить на керамические изделия узоры. А какая красота получается, если прижать к влажной глине мешковину или марлю! У этих тканей очень интересная текстура. А через сито можно продавить комки мягкой глины, и получаются глиняные «волосы». Их как раз и используют для изображения волос, шерсти животных.

– А вам вообще уже приходилось такие кружки вести? С каких изделий вы обычно начинаете? – спросила Анна, не глядя принимая от мужа опустевшую бутылку и кладя ее под ноги.

Петр закашлялся и потер грудь. Анна хотела спросить, все ли в порядке, но Марина снова заговорила, и она обернулась к девушке.

– Знаете, самая беспроигрышная штука – наповал бьет! – это панно «Рука помощи», – оживленно сказала Марина. – Ком глины раскатывается скалкой в продолговатую лепешку, не очень тонкую, плотную такую, можно прокатать через ткань, чтобы лепешка выглядела аккуратно. Потом надо отпечатать на ней свою левую руку. Шилом проделываются две дырочки, за которые панно повесят на стену. По краю панно украшают звездочками, дырочками, ну, там, не знаю, полосочками, что ли. Все с помощью тех подручных домашних орудий, о которых я вам говорила. Рядом с изображением руки следует написать свое имя и число, когда панно сделано. Кажется, чепуха, безделка, а это амулет. Между прочим, в арабских странах такие амулеты очень популярны. Их вешают на окна и двери для отпугивания злых духов, которых в пустыне великое мно…

Она не договорила – автомобиль внезапно вильнул к обочине и резко остановился. Петр открыл дверцу, склонился наружу, но не удержался на сиденье, вывалился на землю – и Анна услышала, что его жестоко рвет.

Мгновение обе женщины смотрели друг на друга остановившимися глазами, потом схватились за ручки дверей. Анна выскочила первая и обежала автомобиль спереди, хотя, наверное, быстрее добралась бы до мужа, если бы просто передвинулась на сиденье.

Марина, с трудом выкарабкавшись из-под своего имущества, оказалась на обочине почти одновременно с ней.

Петр лежал лицом вниз, тяжело вздымая спину при каждом надрывном вдохе. Женщины перевернули его – лицо серое, губы побелели. Глаза закатились, тело ломали судороги.

Анна хотела окликнуть его, но не смогла – у нее вдруг тоже пресеклось дыхание.

Марина мгновение стояла неподвижно, потом вдруг кинулась вперед, упала на колени, уложила Петра ровно, прижала пальцы к его горлу – ловила пульс. Анна обратила внимание, что лицо у нее совершенно спокойное, деловитое, невозмутимое.

– У него с сердцем как? – спросила она негромко, и звучание ее голоса вместе с выражением лица отрезвили Анну.

– Здоровое. Никогда не жаловался… – выдавила она, заставив наконец себя стронуться с места и опуститься на колени рядом с мужем.

– А давление? Пониженное?

– Наоборот, у него гипер… – Она вдруг забыла самое простое, общеупотребительное слово. – Повышенное давление!

– Зачем же есть так много соленого?! – чуть не вскрикнула Марина, но тотчас снова склонилась над Петром, резко приподняла его, повернула на бок… Его снова начало рвать.

– Господи, да что ж это?! – в отчаянии выкрикнула Анна.

– Пусть рвет, это хорошо, вся гадость выйдет, – бросила Марина. – У вас мобильник есть?

– Что?! А, вы имеете в виду сотовый… Есть, конечно.

– Быстро наберите 03, «Скорую», и дайте телефон мне, – скомандовала Марина, снова переворачивая Петра и без малейшей брезгливости вытирая ему рот платком, который нашарила в кармане своего сарафанчика.

Анна сунулась в машину, достала из бардачка сотовый, набрала 03, потом с трудом вспомнила, что это городской телефон, значит, надо сперва нажать 8, потом 22…

– «Скорая», слушаю вас.

Анна быстро протянула телефон Марине.

– Алло? Мужчине плохо на дороге, срочно пришлите машину. Резкое падение давления, упадок сердечной деятельности. Нет, лучше токсикологическую бригаду. Думаю, не сердце, подозреваю отравление селитрой. Мы сейчас на выезде из города, как раз миновали Кузнечиху. Тут почти напротив какое-то придорожное кафе, названия не вижу, мы метрах в пятидесяти от него. Почему уверена насчет селитры? Значит, есть основания! Что? Сколько лет, как зовут? Погодите, я его жене трубку передам. У нас темно-серый «Пежо», да, будем ждать. Хотя нет, лучше давайте мы вашей машине навстречу поедем. Да, пусть гонят через Четвертый микрорайон в Кузнечиху, тут наверняка не потеряемся. Номер… Какой номер машины? – обернулась она к Анне. – Ладно, возьмите трубку, скажите им все, что они хотят знать, я пока попытаюсь его втащить в машину.

Анна в полубеспамятстве пробормотала в трубку имя, фамилию, возраст мужа, номер автомобиля, беспомощно глядя, как Марина вышвыривает на дорогу свой багаж: сумку с вещами, сумку с книгами, баул, освобождая заднее сиденье. Потом девушка схватила Петра под мышки, пытаясь заставить его встать, но голова его запрокинулась – он был без сознания. Тогда Марина потащила его к машине… При всей своей видимой хрупкости она оказалась неожиданно сильной: к тому времени как Анна закончила разговор, Петр уже был с грехом пополам уложен на заднем сиденье, дверцы захлопнуты, Марина сидела за рулем и нетерпеливо махала Анне.

Та, от потрясения двигаясь несобранно, неуклюже, снова обежала автомобиль, плюхнулась на свое место и не успела даже дверцу закрыть, как «Пежо» рванул в сторону, разворачиваясь.

– А ваши вещи?! – беспомощно вскрикнула она, хватаясь за дверцу.

– Да при чем тут вещи! – возмутилась Марина, развернувшись перед носом побитой «Газели», которая испуганно порскнула на обочину и замерла там, не то потеряв управление, не то не решаясь ехать дальше, пока на дороге буйствует темно-серый «Пежо». – Если не оказать помощь в течение часа, ваш муж может умереть!

Анна взялась за горло, откинулась на спинку сиденья, боясь обернуться, посмотреть на Петра, который мотался там, сзади, с серым, полумертвым лицом и закаченными глазами.

– Дверцу свою закройте как следует, – приказала Марина. – Еще не хватало выпасть! И позвоните снова в «Скорую», выехала ли бригада?

Анна тупо взглянула на ее, удивляясь, почему это голос Марины зазвучал тонко, тоньше комариного писка, а лицо вдруг стало стремительно отдаляться.

– Господи, да не время сейчас для обморока! – вскрикнула девушка, одной рукой перехватывая выпавший из ослабевших рук Анны телефон. Наверное, она говорила еще что-то, но Анна уже не слышала.

АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

– Вы что же, до меня к другим врачам не обращались? К специалистам? Я ведь врач широкого профиля, а здесь нужен узкий профессионал по теме, вы понимаете? – спросил Александр не без угрюмости – оттого, что чувствовал себя крайне по-дурацки – персонажем какого-то фильма.

Он сидел в мягком кожаном кресле, какие доселе видел только в витринах роскошных мебельных магазинов, в квартирах богатых людей (как известно, богатые тоже плачут, в смысле – болеют, а значит, и вызывают «Скорую помощь») или опять-таки в фильмах. В руке у него имел место быть толстостенный хрустальный бокал, в котором плескался джин «Бифитер» с тоником, а в этой пижонской смеси колыхались кусочки льда. Для полноты банальности на хватало только сигары – причем непременно взятой не из коробки, а из отдельного тубуса! Однако Александр не курил, поэтому обошлось и без сигары, и без сигарет.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.