Со стороны передвижение по ней напоминало култыханье каких-то калек, у которых ноги разной длины. Валентина могла об этом сказать с уверенностью, потому что не единожды наблюдала из окошка аналогичное култыханье. Вообще-то она была даже рада, что Люда Головина внезапно навязала ей свое общество. Вдвоем, сцепившись под ручку, преодолевать эту полосу препятствий было куда легче, чем в одиночку. И все равно они еле ползли – и это при том, что обе были в сапогах на низком каблуке. Иначе тут и впрямь калеками стать можно в два счета. Строго говоря, свои красивые итальянские сапожки Валентина перестала носить зимой именно в целях ногосбережения.

За все это время Люда не проронила ни слова. Возможно, оттого, что идти было тяжко и скользко, она просто сосредоточилась на пути, а может быть, ей нужно не столько поговорить, сколько просто помолчать рядом с кем-нибудь доброжелательным, а если и не слишком доброжелательным, то хотя бы не осуждающим.

Да ради бога! После пяти часов непрестанной говорильни Валентина молчала с наслаждением! Если б еще ноги не разъезжались каждую минуту, совсем славно было бы.

Но все на свете имеет конец, и тропа, конечно, тоже должна была когда-нибудь закончиться. Валентине и Люде осталось только преодолеть некий бруствер, еще месяца два назад собранный на обочине дороги бульдозером, расчищавшим проезжую часть после очередного снежного заноса, на которые так щедры нижегородские небеса. Городские власти, которые пешком, как известно, не ходят, о пешеходах практически не заботятся, бруствер никуда не убрали, и в нем было за это время протоптано несколько более или менее труднопроходимых тропинок.

Обычно здесь горел уличный фонарь, который несколько облегчал выбор пути, однако нынче, как нарочно, света не было. Должно быть, фонарь перегорел. Валентина только хотела выразиться на эту тему, как вдруг их просто-таки залило ярким светом. Зажглись фары автомобиля, стоявшего неподалеку.

Это было очень кстати, поскольку высветилась каждая выбоина в пресловутом бруствере, он перестал казаться таким уж неодолимым, а переход через него – опасным и пугающим. Валентина с прицепившейся к ней Людой взобрались на верх сугроба и только собрались сойти с него, как фары погасли и темнота от этого показалась словно бы в три раза гуще.

– Да что?! – возмущенно выдохнула Люда, но тут же ноги ее подогнулись, она качнулась, заваливаясь назад, и начала падать вниз, стаскивая заодно и Валентину, которая пыталась удержать ее. Не удалось: было слишком скользко, и они упали обе – упали тяжело, болезненно, так, что у Валентины даже дух перехватило от удара спиной, и она какое-то время не могла не только шевельнуться, но даже и голос подать. Она увидела, как снова вспыхнули фары, потом раздалось урчание мотора, и на краткий, но жуткий миг Валентине показалось, что автомобиль сейчас наедет на них с Людой, распластанных на оледенелом тротуаре, однако фары погасли, рокот мотора отдалился, и она поняла, что автомобиль уехал.

«Вот же мерзкая тварь, – подумала с усталой ненавистью. – Увидел, что две женщины упали, полюбовался этим, чертов садист, – и умотал, небось регоча от удовольствия. Вместо того чтобы помочь подняться».

Да уж, помогать что-то никто не спешил. Более того – Люда и сама как бы не собиралась подниматься. Валентина с усилием села, проворчав:

– Давай, девонька, вставай. Застудишься в два счета.

Люда не шевелилась.

– Людмила! Ты что? Что с тобой?!

Молчание.

«Ударилась головой! Потеряла сознание!» – в ужасе подумала Валентина, поворачиваясь к девушке и пытаясь приподнять ее.

Люда лежала навзничь, шапка слетела с головы, темные волосы, прежде закрученные на затылке, разметались. Валентине была видна только половина ее бледного лица – нижняя его часть с приоткрытым ртом. Лоб, глаза, щеки были залиты чем-то темным и жидким, и Валентине потребовалось немалое время, чтобы осознать: это не просто какая-то жидкость, а кровь, вытекающая из простреленного лба Людмилы.

Ее спутница была мертва. Убита наповал.

D-x-NV

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ПОЛУЯНОВА МИХАИЛА МАРКОВИЧА

Расшифровка видеозаписи.

– Вы видите эту фотографию? Вам известен человек, который изображен на ней?

– Кажется, да… Не уверен.

– Почему?

– Ну, он похож на одного мужика, которого я знал, однако я его видел живого, а этот… не пойму… Он что, мертвый?

– Прошу вас отвечать на мои вопросы. Итак, известен вам человек, фотографию которого вам только что показали?

– С уверенностью сказать не могу, однако он напоминает одного моего знакомого.

– Его имя, фамилия, отчество?

– Я их не знаю. Человек, который меня с ним познакомил, называл его Буса. Я не знаю, фамилия это или прозвище. Я подумал, что это, может быть, по-цыгански. Мне показалось, что Буса цыган.

– Расскажите, каким образом вы впервые встретились с человеком, которого видите на фотографии?

– Его привел один приятель, Роман Карташов.

– Это ваш близкий друг?

– Да нет, не очень. Мы с ним познакомились в тренажерном зале и иногда ходили вместе пиво попить. Ну и я ему как-то сказал, что настала непруха финансовая, в смысле, денег нет, охота заработать. И вот он однажды позвонил и предложил мне заработок, деньги хоть и небольшие, но и работа не пыльная. И мы договорились встретиться.

– У вас были какие-нибудь догадки касательно характера этой работы?

– Нет, я ничего не думал. Я хотел послушать, что мне скажут.

– У вас были основания предполагать, что вам могут предложить какие-то противоправные действия?

– Да нет, с чего вдруг? Я ничего такого не думал.

– Итак, вы остановились на том, что договорились встретиться с Романом Карташовым. Что было затем?

– Он попросил меня приехать к кинотеатру «Электрон» и остановиться около гаражей.

– На чем вы должны были приехать?

– На отцовской машине, на «Волге». У меня есть права и доверенность на управление. Ну, я приехал на условленное место. Как только я остановил машину, из припаркованного неподалеку автомобиля вышли двое.

– Назовите марку и номер автомобиля, опишите его, назовите этих людей.

– Темно-синий «Мерседес-Бенц Е-200», на номер я не обратил внимания. Это были мой приятель Роман и высокий цыган.

– Как он выглядел?

– Ну, обыкновенно. Одет в потертую кожаную куртку, плохо выбрит, в норковой шапке. Даже не скажешь, что такой ездит на «мерсе»!

– Откуда вы знали, что «Мерседес» принадлежит ему, а не Карташову?

– Да у Ромки кишка тонка. У него не было автомобиля. У его отца «Ауди», но он не разрешал Роману ее брать после того, как сынуля однажды поехал кататься не в можах и потерся этой «Ауди» о какого-то чайника.

– Карташов представил вам своего спутника?

– Да, он заявил, что это его друг Буса, а тому меня представил как приятеля и назвал мое имя. Потом мы пожали друг другу руки, и Роман мне сказал, что, если я испытываю нужду в деньгах, этот парень может помочь мне заработать. Я спросил как. Он ответил, что надо поехать к одному его знакомому (адрес он мне даст), забрать у него из гаража колесо и привезти в поселок Ольгино, неподалеку за Щербинками, если ехать в Богородск. Я спросил: а почему он не может съездить сам? Он сказал, кто хочет заработать, он или я? Я ответил, что я хочу, и согласился выполнить его просьбу.

– Какую сумму вы должны были получить?

– Сто баксов. Ну, сто долларов.

– Сто долларов за то, чтобы привезти колесо из одного района города в другой? Вам не показалось, что это чрезмерно большая сумма?

– Большая?! Нет, это мне не показалось. Больно надобензин жечь, ехать из дома в Сормово, потом в Ольгино. Я, наоборот, сказал, что сумма ерундовская. Буса заявил, если мне неохота, то могу и не ехать. Я согласился, потому что мне завтра надо было долг отдать приятелю, тысячу рублей, он меня уже достал. А тут всяко деньги, и у меня было свободное время сгонять и в Сормово, и в Ольгино.

– Расскажите, как дальше происходило дело.

– Ну, мы сговорились, Буса мне конкретно рассказал, куда ехать, у кого что забирать, куда везти, кому отдавать. Я поехал в Сормово. Там остановился напротив торгового центра «Сормовские зори», закрыл машину и прошел полквартала до книжного магазина. Зашел во двор и подошел к металлическому гаражу темно-коричневого цвета, с черной дверью, который мне описал Буса.

– Почему вы подошли, а не подъехали к гаражу на автомобиле?

– Нет, мне Буса велел, чтобы я сначала шел пешком.

– Что было потом?

– Гараж оказался заперт. Я посмотрел на часы. Буса сказал, что мне надо там появиться в двенадцать ровно, а было еще без двадцати. Я понял, что приехал рано, и зашел в «Книжный мир» – это магазин так называется. В отделе с видеокассетами купил программу для культуристов на видео – ну, там силовые упражнения на разные участки тела, на пресс мне надо было, и ровно в двенадцать снова подошел к гаражу. На этот раз дверь была приоткрыта, я стукнул, она открылась. Я туда заглянул. Машины там не было никакой, гараж пустой стоял, только лежали горкой несколько колес. Рядом на таком же колесе сидел мужик, он курил.

– Опишите этого человека.

– Да не, я его толком не разглядел, там темно было. Он такой плотный, среднего роста, такое впечатление, что давно не брился. Я сначала подумал, что это черный, ну, лицо кавказской национальности или тоже цыган, но он говорил без акцента, только сипло. Он спросил, что мне надо. Я объяснил, мол, меня Буса за колесом прислал. Тогда спросил, куда я его повезу. Я ответил: в Ольгино. Он сказал: иди за машиной. Мне неохота было время терять, я предложил: давай колесо укачу. Он усмехнулся и заявил: скажи Бусе, чтобы другой раз тебя не присылал. Я удивился: почему, дескать? Он говорит: потому что дурак. Я обиделся и ушел.

– Совсем?

– Нет, за машиной пошел.

– А почему вы совсем не ушли, если вас обидели?

– Ну… не хотел подводить Бусу. И денег стало жалко. Ста баксов… Работа-то никакая!

– И опять мы возвращаемся к тому же самому. Вы не подумали, что вам предложили чрезмерные деньги за «никакую работу»?

– Ну-у… я не знаю. Может, у них лишние деньги, откуда мне знать.

– Скажите, а у вас были основания предполагать, что после этой поездки сотрудничество с вами будет продолжено?

– Не понял. Чего сотрудничество?

– Я имею в виду, что Буса даст вам новые поручения, если вы привезете колесо в целости и сохранности?

– Ну, не знаю. Сам бы я не отказался гонять туда-сюда по сто баксов за рейс! Пожалуйста, хоть каждый день! Какие проблемы?

– Хорошо, что было дальше?

– Ну, подъехал я к гаражу, погрузил к себе колесо, которое дал мне тот мужик, и порулил в Ольгино.

* * *

«Так…» – думаю я. Потом какое-то время сижу, не ощущая шевеления ни единой мысли, и знай повторяю про себя: «Та-ак!»

Все. На большее я не способна.

Нет, правда, дотумкалась сделать кое-что более конкретное – посмотрела на часы. Время приближалось к двум. Вот-вот поезд подойдет к Владимиру. До Владимира от Нижнего ехать три часа с небольшим. Потом, после часовой стоянки на укромном боковом пути, еще три часа телепаться до Москвы. Фирменный поезд «Ярмарка» приходит на Казанский вокзал в шесть пятнадцать. Где-то в пять проводницы начинают активно поднимать народишко, стращая его тем, что вот-вот закроют туалеты. В СВ, я припоминаю, порядки не столь драконовские: тут подъем может начаться не раньше половины шестого, поскольку вагон полупустой. Таким образом, у меня остается примерно три с половиной часа до той поры, как откроется дверь, на пороге появится проводница и… ну, очевидно, судьба подарит мне еще минут пять-десять, прежде чем в вагоне нарисуется вызванный ею прапорщик или сержант милиции из поездной охранной бригады. А потом… а потом!..

Интересно, меня из вагона будут выводить в наручниках или просто подцепив железным захватом под локоток? Скорее всего, и в наручниках, и поддерживая под локотки с двух сторон – наверняка у них тут отыщется не один, а целых два мента, небось еще и московских на подмогу позовут. А проводница, заморенная усталостью пергидролевая блондинка с густыми потеками синих теней над и под глазами (помнится, увидав ее вчера вечером, я вспомнила жуткую песню, вернее, гнусавый ор, слышанный недавно в маршрутке: «Страшная, страшная, ну что ж ты страшная такая, ты и ненакрашенная страшная, и накрашенная!»), будет смотреть на меня со сладким ужасом и предвкушать, как она всем своим товаркам, знакомым, соседкам, пассажиркам, вообще всему свету поведает о знаменитой нижегородской писательнице, которая ночью напилась с незнакомым попутчиком до полного безобразия, перепихнулась с ним, а потом, неведомо зачем и почему, убила своего кратковременного собутыльника и случайного любовника, проломив ему голову пивной бутылкой, да еще и подушечкой для надежности сверху прикрыла…

Из всей это чуши правда только то, что я нижегородская писательница. Как выражался один мой знакомый адвокат, кропательница. В том смысле, что я зарабатываю себе на жизнь кропанием незамысловатых детективчиков. К числу властителей умов я не принадлежу, знает меня весьма ограниченное количество читающей публики – таковы, видать, мои детективы, что их не расхватывают с книжных лотков, как горячие пирожки. Но все же кое-какие умственные дамочки их читают и даже находят в этом удовольствие. Благодаря им моя зыбкая популярность еще существует.

Кстати сказать, может быть, моя профессия останется тайной для подружек и знакомых синевекой проводницы. Пишу-то я под псевдонимом Дмитриева, а в поезде еду под своей паспортной фамилией – Ярушкина. И зовут меня вообще-то Елена, а не Алена… Установить, что эти две личности на самом деле одна персона, мало кто сможет. По причине полного отсутствия у меня мирской славы как таковой. Меня безвестность не больно-то напрягает, поскольку я по сути своей неутомимый работоголик, мне сам процесс важнее результата. Но не важнее денег, поскольку их мне вечно не хватает; я за хороший гонорар продам эту самую мирскую славу еще скорей, чем Исав продал право первородства за чечевичную похлебку! А чего за нее держаться, за славу? Она, эта самая глориа мунди, как известно, транзит.^[1] С другой стороны, гонорары «транзит» у меня еще быстрее. Именно поэтому я то и дело срываюсь в Москву, делаю в любимом издательстве жалостную гримасу и умоляю уплатить мне как можно скорей хоть сколько-нибудь: не дать помереть с голоду и выронить из слабеющей ручонки перо (я, правда, пишу на компьютере, но это не суть важно, главное, чтобы ручонки не ослабели). Когда в издательстве есть свободные деньги – дают без разговоров. Вот вчера как раз забрезжило этими свободными денежками, именно поэтому я и сорвалась на первом же поезде, на какой нашлись билеты, пусть и непомерно дорогие. А впрочем, были билеты и в плацкартный вагон. Не на «Ярмарку» – на «Нижегородец». Между прочим, гораздо более удобный поезд. Приходит в столицу не в шесть утра, а аж в полвосьмого. Можно спокойно поспать лишний час. Но так ведь разве я поеду в плацкарте! Это ж такая досада для моего польского гонора!

Не думайте, нет у меня ни капли польской крови, да и ума, как я давно подозреваю, особенного нет. Выбросила чуть не тысячу за поездку в СВ, в комфортных условиях, приличествующих, так сказать, скромной труженице пера… вот и получи, фашист, гранату, за свои же деньги!

Я с усилием прекращаю это мыслительное словоблудие и возвращаюсь к действительности. У меня на самом деле есть дурацкая привычка беспрестанно ёрничать, но это не более чем защита от чрезмерно сурового и серьезного мира. Сейчас защита не срабатывает, как устаревшая антивирусная программа в моем компьютере против какого-нибудь нового «красного червя». Я пытаюсь призвать на помощь разум, логику, нестандартные решения – все, чем столь лихо владеют героини моих романчиков. Пытаюсь призвать на помощь магические слова «Значит, так», с которых, по моему убеждению, начинается любое расследование. Я пытаюсь думать… Но случившееся выворачивается из тех рамок, в которые я его стараюсь впихнуть, как непослушный сюжет, развить который я никак не могу!

Значит, так. Новый роман я отправила по электронной почте в Москву три дня назад, а вчера с утра узнала, что можно приехать за гонорарчиком. Вчера же в час дня, как только закончилась тренировка (я фанатка шейпинга, чтоб вы знали), села на трамвай номер один и поехала на Московский вокзал, где, постояв минут двадцать в очереди (угодила аккурат в обеденный перерыв, когда половина касс закрыта) и повыбирав между плацкартным и СВ, я купила билет на вечернюю «Ярмарку». В положенное время я вошла в восьмой вагон этой самой «Ярмарки» и отправилась на свое шестое место. В купе я оказалась одна и, когда поезд тронулся, а сосед (ка) не появился (лась), вздохнула с облегчением. Впрочем, проводница, которая пришла проверять билет, тут же и разрушила мою невинную радость, сообщив, что ко мне запросто могут подсесть и в Дзержинске (через пятьдесят минут), и в Ильине (через полтора часа).

При слове «Дзержинск» меня, как пишут в романах, охватили воспоминания, и не сказать, чтобы приятные. Была у меня в прошлом году история с неким жителем этого города… этакий, с позволения сказать, любовный триллер, нашедший отражение в одном из моих детективов под названием «Любимый грех». Признаюсь: мой личный любимый грех, а именно мелкое тщеславие, побуждает меня довольно щедро использовать в детективах перипетии собственной судьбины – очень гораздой на приключения! Так же я поступила и в истории с черноглазым красавцем – вывернулась, можно сказать, наизнанку что перед ним, что перед читателем. К счастью, к несчастью ли, наши пути с этим героем моего романа разошлись – такое ощущение, что надолго, а может, навсегда. Вообще, из персонажей того триллера с похищениями, выстрелами, прыжками с балкона, жутко эротичными сценами, разрушениями домов и прочими необходимыми атрибутами мало-мальски читаемого боевика в моей жизни задержался только один, проходящий под кодовым названием «бесподобный психолог». Бросивший меня муж, Михаил, надумал вернуться ко мне вновь в самый неподходящий момент: как раз когда я активно утешалась с этим самым психологом. После такого афронта господин Ярушкин ушел из моей жизни снова – и теперь уж навсегда. Не сказать, что я от этого сильно страдаю. Перегорело все еще в прошлый раз, а то ведь с собой кончать собиралась, было такое страшное дело! Но… все проходит, как сказано мудрыми людьми. Прошло и это, и еще многое другое. Теперь при упоминании о Дзержинске меня бьет куда меньший мандратий, чем прежде. И все же сознаюсь, когда наша «Ярмарка» остановилась у дзержинского вокзала, я не без опаски поглядывала на дверь купе. А вдруг?..

«Вдруг» не сбылось: в дверь, к счастью, никто не вошел. Я вполне успокоилась и легла спать, практически уверенная, что пребуду в одиночестве до самой Москвы. Но, судя по всему, мой сосед появился именно в Ильине.

Я спала без задних ног. В принципе сон у меня очень чуткий, в поезде тем более, а здесь я что-то вырубилась накрепко. Я не помню, как в мое купе вошел попутчик. Тем более не помню, чтобы…

В каком-то моем романе, уж и забыла, как он назывался, был некий персонаж, потерявший при аварии память. Но ведь со мной не произошло за истекшие три часа никакой аварии! Разве что с полки я упала… да и то вряд ли. Нет у меня такой привычки – падать с полки в купе. Да еще с нижней. Точно так же нет привычки пить что ни попадя и вступать с кем ни попадя в беспорядочные половые связи.

Ну ладно, насчет случайных связей я не стану бить себя в грудь: нет, ничего не было и никогда не будет. Однако всех своих любовников, как мимолетных, так и долгоиграющих, я помню отлично. И напиваться до отключки мне в жизни не приходилось! Я вообще не люблю алкоголь. Ну, разве что немножко кампари с апельсиновым соком или мартини – с манговым. Или самую капельку «Бейлиса» со льдом… Чуть-чуть, для придания жизни некоторой пикантности. Но не до потери же пульса! И уж всяко я не стала бы пить вино с названием, оскорбляющим творчество моего любимого писателя, – «Ночь нежна»!

Я отчетливо помню, что выпила только стакан минеральной воды под названием «Саровская». Вон из той бутылки… А кстати, где бутылка? Ее почему-то нет. Нету также пластиковой коробки с жутким продуктовым набором: сухим печеньем, йогуртом, пережившим срок своего хранения раза в три, заплесневелой булочкой в полиэтилене и такой жирной колбасой, что при одном взгляде на нее у меня обостряется хронический холецистит. Ничего этого я есть, конечно, не стала, выпила только воды… и что? И отключилась? До такой степени, что…

Я взглядываю на противоположную полку. То, что там лежит, я прикрыла простыней. Не столько потому, что это труп, сколько потому, что он голый, да еще украшенный изделием номер два. Бывала я в моргах, бывала на авариях, видела мертвых людей! Само по себе такое соседство меня не слишком напрягает. Видимо, оттого, что во мне сейчас какие-то нормальные реакции притуплены – от шока, да и туман в голове не рассеялся. Но стоит представить, что я с ним… а потом его… как меня начинает бить истерика. А истерики сейчас я себе позволить никак не могу. Поэтому и накинула простыночку на голого мужчину, на прощанье еще раз глянув на него и в очередной раз покачав головой: не могло этого быть. Не могло – и все тут!

Но если я не убивала голого мужика, значит, это сделал кто-то другой. А меня просто подставил… Очень ловко, умело и продуманно.

Но кто в это поверит?

Кто поверит в безумную инсценировку, созданную только ради того, чтобы подвести меня под статью? Для чего? Кому и когда я перешла дорогу? Я далеко не Моцарт, а еще пара-тройка детективщиц, живущих в Нижнем Новгороде, даже оптом не тянут на Сальери. Творческая зависть как мотив жуткого спектакля отпадает в полуфинале. Наследства от меня никто не ждет, да и не накопила я за жизнь никаких богатств, кроме весьма простенькой квартиры. При том, что «сталинки» теперь практически не котируются (слишком много «элиток» понастроили!), больших денег за нее не возьмешь. Да и кто будет брать? Михаил? Но мы с ним так и не были зарегистрированы. Когда меня посадят (с конфискацией имущества), квартира, скорей всего, отойдет в так называемый «выморочный фонд» – в распоряжение домоуправления. Но чтобы вообразить, что кто-то из работников нашего ЖЭКа способен убить и подставить меня ради квартиры, надо обладать слишком изощренным воображением. У детективщицы Дмитриевой такого нету.

Может быть, мне мстит Михаил? Мужики злопамятны, это правда. Но Михаил?.. Нет, не стану отрицать, что он способен на месть или на подлость. После того, как он меня бросил год назад, я открыла, что он способен на многое. Честно говоря, тогда я чуть не умерла с горя не столько потому, что он так поступил, а потому, что так поступил именно он. Думаю, он даже мог бы убить, к примеру, меня или своего смертельного врага. Конечно, можно допустить, что этот несчастный, которого я прикрыла простынкой, – смертельный враг Михаила. Вот мой бывший муж и прикончил его – буквально, а заодно меня – фигурально.

Чушь полная. Версий, подобных по глупости этой, я могу накидать сколько угодно – все же какая-никакая, а детективщица.

А ведь знаешь что, дорогая? Сейчас речь идет не столько о том, чтобы объяснить ситуацию, сколько о том, как из нее выпутаться.

Если ты твердо уверена, что не делала этого (уверена, уверена!), значит, остается – что? Уповать на бога и справедливость правосудия? Поднять вот прямо сейчас крик: «Не виноватая я, он сам пришел!» – и потребовать, чтобы вызвали бригаду ментов? Отдаться в руки правосудия?

Говорят, надо доверять первым побуждениям – они-де наиболее разумные. Но едва ли разумно вот это первое побуждение!

Прикинь – если ты попадешь в лапы милиции (прости меня, господи, за этот штамп, однако, подозреваю, он окажется очень точен – таково уж свойство штампов!), то вряд ли кто-то примет всерьез твои сбивчивые оправдания. Дверь-то заперта изнутри! Для милиции это значит, что никто другой не мог бы убить моего попутчика. А я считаю, что против меня играет кто-то из поездной бригады. Либо проводница, либо кто-то из ее коллег, без разницы – кто-то, у кого есть универсальный ключ от всех купе, открывающий даже закрытые на фиксатор двери. И – запирающий их вновь…

Может быть, этого человека убила проводница, а меня просто подставила?

Круто. Как сюжетный ход одного из дамских детективов – вполне допустимо, однако в это плохо верится. Слишком уж многое предусмотрено. Исчезла бутылка, из которой я пила воду. В нее – ясно как день! – заранее было впрыснуто снотворное, или эта штука, которой пользуются проститутки, чтобы усыпить клиентов, а потом ограбить… лекарство от давления, в каком-то моем романе оно тоже использовано… не могу вспомнить название – верный показатель того, в каком смятении я нахожусь. А может быть, свидетельство того, что у меня бывают стойкие провалы в памяти? Если я забыла, как называется это лекарство, то могла забыть и что этого человека я…

Не могла, не могла, не могла! И оставим эту тему.

Короче, в воду эта усыпляющая гадость определенно была добавлена заранее: бутылка уже стояла на столике, когда я вошла в купе!

Боже мой… Одно из двух: или у поездной бригады есть привычка травить всех пассажиров подряд, или… или все это было замыслено конкретно против меня… Хотя до вчерашнего утра я вообще не знала, что выберусь в Москву, а до двух часов дня у меня даже билета не было. И я никому не говорила, ни единой душе, что сегодня уезжаю, ну а на номер места посмотрела, лишь когда подошла к вагону!

С другой стороны, все мои данные попали в компьютер билетного кассира. И он, точнее, она, могла сообщить о них неизвестному злоумышленнику…

Могла, нет вопросов. Однако из этого следует, что против меня играет организация таких масштабов, представить которые, а также цели и задачи самой игры, у меня опять-таки просто не хватает фантазии.

Кстати, эта отрава называется клофелин. Наконец-то вспомнила! Значит, память у меня еще не совсем пропала!

Господи! Что это?

В двери раздается чуть слышный скрежет. Я вижу, как медленно, едва заметно начинает поворачиваться фиксатор…

D-x-NV

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА КУЛИКОВА НИКИТЫ СЕРГЕЕВИЧА

Расшифровка видеозаписи.

– Взгляните на эти фотографии. Вам знаком кто-нибудь из изображенных на них людей?

– Да. Я знаю одного человека.

– Покажите фотографию. Назовите этого человека.

– Вот этот снимок. Парня зовут Роман Карташов. Отчества его я не знаю.

– Посмотрите как можно внимательней. Вы абсолютно убеждены, что никогда не видели никого из других людей?

– Никого не видел и не знаю.

– Где вы познакомились с Карташовым?

– В тренажерном зале на стадионе «Динамо». Мы занимаемся у одного тренера, у Кости Меркулова, иногда вместе с Романом уходили домой. Иногда заходили в бар. Разговаривали.

– О чем?

– Роман расспрашивал, как я живу, как идут мои дела. Я немного говорил о своей жизни. Так, трепались.

– Когда состоялся разговор об агентстве?

– Это было примерно в мае прошлого года. Мы, как всегда, шли с тренажеров, Роман спросил, как жизнь. Я ответил, что хорошо, но скучно. Сказал, что мне все надоело, что я устал и хочу отдохнуть. Он стал рассказывать, как в прошлом году ездил в Марокко, классно отдохнул. Спросил, не хочу ли я туда поехать. Я говорю, что был в Марокко, был на Кипре, на Филиппинах, ездил по Европе. Но меня это уже не интересует. Потом он спросил, было ли хоть какое-то приятное ощущение, которое хочется вспомнить из этих поездок. Я подумал и ответил, что самое лучшее, это когда на базарной площади в Марракеше я подошел к укротителю змей. Он сказал мне на ломаном английском языке, что у его кобры вырваны ядовитые зубы и я могу ее потрогать. Мне обычно все по фигу, но змею я еще никогда не трогал, было противно. Но он меня подначил, типа слабо, я решил, ну, возьму и поглажу. Только протянул руку, как сзади налетел полицейский и оттолкнул меня так, что я упал с ящика, на котором сидел, прямо на землю. Я вскочил и начал орать на этого полицейского. А он ни бельмеса не понимал ни по-английски, ни по-русски. Пока мы с ним общались, дядька со змеей скрылся, будто его и не было. Тут прибежал наш гид, глаза на лбу, и полицейский ему рассказал, что исламисты нарочно провоцируют белых туристов трогать змей, говорят, будто у них зубы ядовитые вырваны, а это совсем не так, и такие случаи уже были в Марракеше, когда людей кусали гады, а арабы со своими змеями исчезали бесследно после этого. Ну, я такой кайф словил от этой истории! И рассказал о ней Роману. Сказал, что люблю риск, люблю острые ощущения. Он засмеялся и говорит: не только на площади в Марракеше, но и здесь тоже есть возможность испытать острые ощущения, да еще какие! Я спросил: на площади Горького, что ли, под маршрутку броситься? Или с Окского моста прыгнуть, не привязавшись за ногу? Он заявил, что есть другие способы, что знает ребят, которые умеют такие ощущения себе устраивать с помощью белого порошочка. Я сказал, что я не совсем дурак, чтобы подсесть на иглу и загубить свое здоровье. Он говорит: ну и правильно, я тоже держусь от этой дури подальше. На этом разговор закончился, и мы расстались.

– Заходила ли речь об агентстве?

– В тот раз мы о нем не говорили, но я потом понял, что Роман к такой беседе приготовился. Видимо, я ему показался подходящим человеком.

– Когда же состоялся разговор об агентстве?

– Уже после следующей тренировки. Мы опять пошли вместе по Покровке, и он сказал, что не понимает меня. Дескать, у меня отец богатый, да я и сам не без денег, так что мог бы найти себе сколько угодно интересных занятий. А если надоело быть приличным челом, так можно стать и неприличным. Главное, чтоб все было шито-крыто, чтоб никто ничего не узнал. Рассказал, что знает одного парня, который сделался наркокурьером – сам не кололся, а работал просто из любви к искусству. Знает, что это дикий риск: если попадется с грузом, то сядет, и сядет накрепко, но он уже без этого адреналина жить не может.