Секретным вопросом для Алены было: «Имя вашего любимого человека?» Забыть ответ на этот вопрос она не боялась... Затем требовалось указать какой-нибудь реальный, существующий e-mail для связи, чтобы на него, в случае чего, мог быть выслан забытый пароль. Понятно, что этот самый e-mail можно было указать какой угодно: к примеру, открыть последнюю страницу любой газеты и перекатать ее электронный адрес. Сугубым враньем могли быть ответы на все прочие вопросы регистрационной анкеты: ваше реальное имя, ваша фамилия, ваш пол, ваш возраст, частота пользования Интернетом, образование, сфера деятельности, ваш социальный статус... Потом требовалось ввести число, указанное внизу анкеты – и дело сделано, у тебя есть адрес в Rambler'е, вычислить тебя по которому невозможно. Отследить получателя нереально в принципе! Ведь лазить в почтовый ящик можно не с собственного компьютера (Алена с большой натяжкой допускала, что какой-то конкретный компьютер, слишком часто общающийся с конкретным почтовым ящиком, пусть даже этот ящик зарегистрирован во всемирной паутине, вычислить все же возможно... хотя не факт!), а из одного из многочисленных Интернет-кафе, которых теперь несчитано развелось по всем мало-мальски приличным городам. Так что Алена постаралась не обращать внимания на детективный зуд, который не давал ей покоя, отказалась от попытки подобраться поближе к своему работодателю и всецело предалась работе.

Не стоит, между прочим, думать, что эта работа совсем уж сказать – не бей лежачего. Да, на дискете была изложена подробная история Саблина, но это же такая занудная скукота! Все в тексте выглядело унылым и обтекаемым. Понятно, почему Саблину потребовался литературный обработчик: эту тоскливую газетную «передовицу» никто и никогда не стал бы читать. Алена, как могла, расцветила, оживила и обогатила ее что словесно, что психологически, в этом можно признаться без ложной скромности. Результатами труда своего писательница осталась довольна, хотя, честно сказать, она не слишком-то перетрудилась: возилась с первой частью жизни Саблина всего лишь каких-то два часа и немедленно перекинула материал на загадочный адрес своего работодателя: galka.n.om@rambler.ru.

Galka.n?! Шо це таке? Galka, в смысле, галка – птица вороньей породы. Но она вряд ли имеет отношение к адресу. Galka.n? А может быть, воспринимать это как одно слово – galkan?

По своей привычке докапываться «до самой сути» Алена немедленно сунулась в словари, но ни в немецком, ни в английском, ни во французском, ни в итальянском, ни в испанском языке не нашла перевода. Других лексиконов у нее не имелось. Или слово выбрано случайно, или имеет какой-то смысл, однако его Алене вовек не разгадать.

Но господь с ним, с этим galka.n'ом. Это еще не самая большая странность. Точнее, это просто странность. А вот в самом обработанном тексте были не только странности, но и страшности, вернее сказать, вещи еще не пугающие, но очень сильно настораживающие. Неизвестно, конечно, что окажется в новом отрывке, который ей придется обрабатывать, однако сейчас отчего-то мерещится, будто писательница Дмитриева, желая подзаработать, ввязалась в нечто криминальное. А то и в сущую уголовщину.

Конечно, деньги не пахнут, однако... Однако пахнет кровь. А уж как пахнут трупы!..

Ладно, ладно, зачем подпускать такие страсти-мордасти? Рассчитывай на худшее, но надейся на лучшее – вот в чем величайшая мудрость жизни. Поэтому надейся, писательница, что твой скорбный труд не пропадет, что тебе удастся не только невинность соблюсти, но и капитал приобрести, слупить с работодателей все обещанные семь тысяч евро, остаться при том при всем живехонькой-здоровехонькой, а затем, по установившейся традиции, написать об этом для любимого издательства запутанный и кровавый детектив, который можно назвать именно что «Заказной роман»! Ни в коем случае нельзя пренебрегать дарами судьбы, однако Алена забыла некую прописную истину, гласящую: «Timeo Danaos et dona ferentes!», что означает: бойся данайцев, дары приносящих. В роли этих самых данайцев выступала в данном случае именно судьба, а Алена уже не раз могла убедиться, что от этой щедрой на дары подружки всякого можно ждать...

Итак, короче говоря, она закончила обработку первой части будущего романа еще до полуночи. Перечитав текст, отправила его galka.n'у и пошла спать. Вообще-то, конечно, следовало и свою работу поработать, ведь сроки сдачи очередного романчика в издательство, как всегда, поджимали, однако две тысячи евро наличными, внезапно образовавшиеся в бюджете, невольно подвигли писательницу к небольшой расслабухе. Ничего смертельного не произойдет, если она сегодня ляжет спать в нормальное человеческое время, пусть даже пресловутое количество знаков останется не отщелканным. Нет, дело даже не в этих развращающих, расслабляющих, случайных, шальных деньгах, а в том, что Алена сегодня перенесла такие жуткие стрессы! Из-за них она даже Игорю позвонить забыла – сразу кинулась смотреть дискету, потом отрабатывать содержимое конверта. Все-таки от себя, от работоголика ненормального, не убежишь. Что же касается Игоря... Какой смысл ему звонить, если завтра вечером он будет сторожить «Барбарис» – тут-то влюбленная писательница и навестит его, тут-то и возьмет, как принято выражаться, тепленьким...

Лелея эту надежду, она и отправилась спать, ну и видела во сне, конечно, любимого мальчишку. И себя с ним. Они стояли обнявшись, и Алена утыкалась в это его чудное, обожаемое, горячее местечко между шеей и плечом, перечеркнутое тонкой цепочкой крестика, и пощипывала эту цепочку губами, и шептала:

– Игорь, Игорь, Игорь, я вас люблю... – Вот так, почему-то на «вы», как раньше, когда они еще только обменивались взглядами, исполненными затаенного желания, а больше ни на что не отваживались, потому что смертельно боялись друг друга.

Эта мимолетная мысль об их забавном, обоюдном, так до конца и не преодоленном страхе друг перед другом почему-то оказалась некоей, с позволения сказать, нитью Ариадны, которая привела в сон Алены воспоминание о страхе совсем другого свойства: о темноте, о промельке неонового света, источаемого дисплеем, о широкой костистой руке с фалангами, густо поросшими волосками. Алена рванулась во сне к Игорю, но его уже не было рядом, и ничьи руки ее не обнимали, и некому было ее обнять, а потом вдруг возникло его лицо: бледное, напряженное, злое, и сквозь длинные спутанные пряди, упавшие на лоб, Алена видела его глаза, один из которых был прекрасен, как всегда (черные солнца, называла их она, черные туманы!), а второй залит краснотой, заплыл кровавым пятном... Совершенно понятно, что влюбленная барышня зарыдала и проснулась в слезах, потом еще пометалась в постели, поняла, что уснуть не сможет, с облегчением обнаружила, что на часах не три утра, к примеру, а шесть, то есть налицо законные основания восстать с постели и сесть за компьютер, что она и сделала в скором времени, после некоторых необходимых косметических манипуляций.

Хотелось позвонить Игорю, хотелось, хотелось! Но звонить в седьмом часу утра любимому мужчине, который привык просыпаться к полудню, это... это нечто, определение чего просто не укладывается ни в какие слова и не лезет ни в какие ворота.

Поэтому Алена потащилась к письменному столу, хотя глаза были на мокром месте.

Первым делом она всегда проверяла электронную почту, и стоило ей открыть Outlook Express и включить модем, как в нижнем углу экрана выскочило изображение конвертика, что означало: мыло прилетело!

Или, говоря по-русски, читайте письма.

Писем оказалось два, причем первое было ответным с адреса galka.n.om@rambler.ru и гласило: «Отлично, Елена Дмитриевна! Вот это оперативность! Ну что ж, продолжим наше сотрудничество! Сегодня в вашем почтовом ящике вы найдете конверт с соответствующим содержимым. Новый файл для обработки прилагается к этому письму. Надеюсь, вас заинтересовал материал? Судя по вашей оперативности – да, чему я весьма рад. Желаю удачи, Саблин».

Несколько минут Алена сидела, снова и снова перечитывая письмо. Потом открыла прилагаемый файл.

Интересно... Судя по легкому, свободному стилю письма, Саблин не испытывает затруднений с подбором слов и умеет излагать свои мысли в эпистолярном жанре. Тон письма вполне светский! Одно только слово «весьма», которое употреблено вместо «очень», способно много сказать внимательному читателю. Однако кондовая стилистика текста, который прилагался для обработки, а также простонародный лексикон, звучавший в квартире Алены минувшим вечером, все эти «ладно-ка», «больно надо», «сплю и вижу»...

Не стыкуется!

«Речевые характеристики персонажей» – так называлась курсовая работа по стилистике, которую студентка Лена Володина – как в незапамятном прошлом звали Елену Ярушкину, Алену Дмитриеву тож, – писала на каком-то курсе своего филфака. Речевые характеристики персонажа по имени Иван Саблин оказались весьма загадочными. Такое ощущение, что он был един в двух лицах.

Разгадка может быть простейшей: например, у Саблина есть секретарь, а может, секретарша, которая и ведет от его имени электронную переписку, и секретарь этот – человек образованный и культурный.

Разгадка может быть детективной: Саблин – отличный актер, который не хочет, чтобы писательница просекла его истинную суть. Поэтому и придуривается как может, однако нечаянно выдал себя письмом.

А впрочем, писательница, не все ли тебе равно, какие мотивы движут заказчиком? Твое дело – отрабатывать полученный аванс. Вернее, авансы.

В течение дня, значит, ее наличный фонд увеличится до четырех тысяч евро. О, очень недурно. Все идет к тому, что где-нибудь в феврале, исполнив все договорные обязательства перед «Глобусом», писательница Алена Дмитриевна вполне сможет позволить себе небольшую расслабуху. Например, скатается в какой-нибудь зарубеж. И она даже знает, конкретно в какой...

Париж называется.

А пуркуа бы не па? Ее знакомая, хорошая девочка Марина, участница летних приключений, звала в гости, обещала приглашение прислать. Провести пару недель в Париже – ну что может быть лучше для восстановления душевного равновесия красивой женщины? Прошлым летом Алена восстановилась по полной программе: в таку-ую крутую детективщину ввязалась, таки-ие сердечные сотрясения пережила ^[5], что похудела на два килограмма и стала выглядеть лет на пять моложе. И без всяких, заметьте себе, посещений салонов красоты!

Но не кажи гоп, пока не перескочишь, деньги пока еще не заработаны. Вообще, довольно-таки рискованно: подбрасывать их в почтовый ящик. А вдруг кто-нибудь сунется туда прежде Алены? Кто-нибудь из досужих соседей?!

Может, написать Саблину и попросить придумать для выплаты гонорара что-нибудь пооригинальнее и понадежнее? Ага, а он поймет это как намек и опять завалится в гости таким же экстравагантным способом, как и в прошлый раз!

Нет, довольно с Алены вчерашних содроганий. Пусть будет как будет. Вся штука в том, чтобы почаще бегать сегодня к почтовому ящику. Только и всего. Может быть, повезет наткнуться и на «почтальона», а главное, проследить, откуда он появится. Вдруг да и в самом деле он окажется соседом Алены? А почему бы и нет? Оказался же бедолага, страдалец Костя Простилкин, которому догадливая писательница мимоходом спасла жизнь, здоровье и состояние, любовником ее соседки с первого этажа! ^[6] Мир тесен, это общеизвестно, но то, что он тесен просто до безобразия, Алена Дмитриева знает лучше других.

На всякий случай она немедленно спустилась к почтовому ящику, хотя это была сущая дурь, конечно: ожидать, что деньги окажутся там. Ну, пошла просто так, на всякий случай, чтоб не думалось!

Задуматься, однако, пришлось, потому что в ящике обнаружился-таки искомый сверток, завернутый в белый фирменный пакет продуктового отдела супермаркета «Этажи». Алена извлекла пакет дрожащими руками и собралась развернуть прямо на площадке, однако где-то наверху стукнула дверь, и Алена огромными прыжками понеслась через две и даже три ступеньки в свою квартиру. Не хватало еще предстать перед соседями в халате, шлепанцах, с вытаращенными от изумления (вдобавок ненакрашенными!) глазками... и пачкой евро в руках!

Однако подобная оперативность наводила на очень многие мысли. Неужели Саблин или кто-то из его подельников (а почему она употребляет именно это непрезентабельное слово? Ладно – кто-то из его соратников, клевретов, союзников, сателлитов, приятелей, друзей, близких людей, помощников, ассистентов, адептов... и так далее, и так далее!) и в самом деле обитает в этом доме, в этом подъезде? А может быть... Алена посмотрела на время получения электронной почты ее сервером и увидела, что письмо от Саблина пришло в два часа ночи. Ну, с тех-то пор была прорва времени приехать к ней хоть из центра Сормова, хоть из какого-нибудь, условно говоря, Афонина – и бросить в ее почтовый ящик ценную посылочку. И вообще, ну что за манера до всего докапываться, допытываться, доискиваться? Не проще ли принимать с благодарностью дары судьбы et dona ferentes?

Вот именно!

Она задумчиво повертела в руках пакетик. Магазин «Этажи» находится в двух кварталах от ее дома. Значит ли это, что Саблин живет где-то рядом? Или у него просто есть машина? Ведь в модный, популярный да и в самом деле отличный супермаркет «Этажи» народ повадился ездить со всех концов города, стоянка перед магазином забита автомобилями, пешему человеку шагу не шагнуть, можно только боком-боком пробраться. Нет, это никакой не след!

Алена подсела к компьютеру и, подавив желание немедленно начать отрабатывать очередную порцию гонорара, решила сначала посмотреть, какой сюрприз принесло ей еще одно утреннее письмо, явившееся с совершенно незнакомого адреса: pomme@express.khabarovsk.ru.

Незнакомого-то незнакомого, но слово khabarovsk... Вернее, Khabarovsk, вот так, с большой буквы! Это же Хабаровск, чудный город на Амуре, где Алене повезло побывать лет десять назад, когда она подрабатывала в одном из скороспелых нижегородских журналов, который посылал своих корреспондентов по разным городам и весям и на этом деле вдрызг разорился... Кое-кто из корреспондентов сподобился съездить на Кавказ или на Украину, кое-кто – в заманчивую зарубежчину, ну а Алена Дмитриева, которая любила Дальний Восток, побывала в Хабаровске. У нее там остались друзья, в том числе – задушевная подружка Маша. С ней Алена состояла в постоянной электронной переписке. Маша была известной в городе гадалкой и периодически осчастливливала подругу своими пророчествами, которые, как и свойственно пророчествам, то сбывались, то не сбывались, однако вносили в унылую жизнь нашей писательницы немалый таки оживляж.

Но это не Машин адрес, а какого-то pomme. Pomme по-французски яблоко. Что ж оно за яблоко такое? Забавно, однако. Гном... яблоко... что-то это напоминает Алене... А, ну да, понятно что. Сказку «Белоснежка и семь гномов». В этой сказке Белоснежку отравили яблоком. Гном – пусть один, а не семь – был вскользь упомянут в «заказном романе», яблоко – вот, выкатилось из гиперпространства, а кто сыграет роль бедненькой отравленной Белоснежки, которая из любопытства впустила в дом злодейскую старуху, из любопытства попробовала яблочко? Уж не любопытная ли писательница Алена Дмитриева уподобится ей?..

О-хо-хо! Не хотелось бы!

А кстати, как насчет любопытной Варвары, которой на базаре нос оторвали?

Может быть, пора угомониться, как поется в песенке?

Может быть, но любопытство угомониться не пожелало и заставило-таки Алену дрожащей ручонкой открыть в своем электронном почтовом ящике письмо от pomme.

Есть такая пьеса, ее в школе проходят, – «Горе от ума». Всем известная комедия, написанная еще в XIX веке Александром Сергеевичем Грибоедовым. Прочь из Москвы, сюда я больше не ездок... Что станет говорить княгиня Марья Алексевна? Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног! С корабля на бал... А судьи кто? Спешил, летел, дрожал, вот счастье, думал, близко... Он франкмасон и вольтерьянец!.. Ну и так далее, и тому подобное. У Грибоедова было «Горе от ума». А писательнице Алене Дмитриевой по жизни то и дело приходилось претерпевать горе от собственного буйного воображения. Как правило, прежде чем войти в какую-нибудь житейскую ситуацию, она накручивала, наворачивала вокруг этой ситуации бог знает что. То есть воображала ее себе во всех подробностях – все трудности и проблемы, которые в ходе этой ситуации могут встретиться, все чаемые дивиденды, все нечаемые убытки, охи-вздохи, горести-радости... Затем наступала встреча с реальной жизнью, которая, как правило, отличалась от воображаемой примерно так же, как всякая подделка отличается от реальности. Обычно получалось по пословице: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!» Но иногда получалось с точностью до наоборот: неуемное воображение Алены заставляло ее совершенно напрасно мандражировать от волнения и беспокойства. Совершенно так же вышло с этим несчастным pomme, с этим электронным яблоком!

Против ожидания, все оказалось элементарно просто. Электронный адрес принадлежал одной из хабаровских газет под названием «Зеленое яблоко» (!!!), а письмо было подписано какой-то Ниной Корпачевой, заместителем главного редактора этого самого «Яблока». Во первых строках своего письма Нина Корпачева сообщала, что адрес госпожи Дмитриевой получила от своей приятельницы Марии Шумковой, которая одновременно является и приятельницей вышеназванной госпожи. Далее Нина очень пылко уверяла, что число хабаровских поклонников творчества писательницы Алены Дмитриевой растет не по дням, а по часам и даже где-то по минутам, и все они страстно желают, можно сказать, жаждут как можно больше узнать о своем литературном кумире. Так почему бы госпоже Дмитриевой не пойти навстречу этому желанию и не дать «Зеленому яблоку» небольшое электронное интервью?

Польщенная госпожа Дмитриева только плечами пожала: дать интервью? Легко! Подобные электронные интервью были для нее не в новинку, поэтому она, почти не задумываясь, отщелкала ответы на задаваемые вопросы, которые были довольно банальны: когда начали писать (давно), почему работаете в жанре детектива (потому что люблю детективы), каковы ваши литературные пристрастия (Шекспир, Пушкин, Бунин, Булгаков, Катаев), кого из писательниц считаете своей самой серьезной соперницей (Дафну Дюморье! А вы думали, я кого назову?..), ваши творческие планы (писать – и никаких гвоздей, а что именно – не скажу, потому что я жутко суеверна, это раз, а во-вторых, живу одним днем, без особых планов) – ну и так далее, и тому подобное!

Отправив интервью, Алена заодно написала и подружке Маше – поблагодарила за протекцию, а потом попросила немножко погадать на удачу и любовь. Когда-нибудь, когда у Маши будет время...

Ну а теперь пришло время отрабатывать очередные тысячи евро и продолжать историю жизни Ивана Антоновича Саблина.

Долги наши, или История жизни Ивана Антоновича Саблина (продолжение)

Мне кажется, я уже столько тут нагородил эмоций, охов и вздохов, что только идиот не догадается: мой «папашка героический» был никакой не летчик, а мокрушник отъявленный. Молодой, красивый, прикинулся, как в сказках говорится, добрым молодцем, ну, матушка моя, которая только из своей муромской деревни приехала и была еще простая, как русская печь, в него влюбилась. А он переспал с ней – и исчез. Он ее так и так бросил бы, конечно, но тут его взяли на деле да посадили. Она и узнала из газет, с кем ночку коротала и от кого забеременела. Но она, что характерно, не испугалась и не шарахнулась от него: ездила в тюрьму, пыталась какие-то передачки передавать, письма писать... Сообщила, что беременная. Он, папаня, очень сильно удивился – не беременности, конечно, а такой верности и преданности. И пожалел девчонку – передал ей маляву, чтоб забыла, не связывалась с ним, потому что из тюрьмы ему если и выходить, то в нелегалку, а таким беглым не до семейной жизни! Пусть она аборт, дура, сделает, а потом живет, как живется.

С тех пор она ему больше нежных писем не писала, но аборт не сделала, а потом и меня родила. Маме повезло: родная тетка ее приютила в Нижнем, помогла выучиться. Со мной нянчилась, пока не умерла от сердца. Ну, дальше началась наша правдашняя жизнь, о которой маме нечего было рассказывать мне, о которой я и сам знал. Не знал только вот чего: иногда в нашем скудном бюджете бывали светлые, так сказать, моменты, откуда-то брались деньги и вообще – у мамы всегда были какие-то заначки. Она мне вкручивала: дескать, родственники деревенские помогают. Любого другого нормального парня, а не такого доверчивого лопуха, как я, это насторожило бы: как это так, родственники помогают, а почему ни мы к ним в гости не ездим, ни они к нам ни ногой? «Родственники» эти были, оказывается, папашкины кореша.

Антон Петрович Москвин (так его звали, отца моего, а Саблин я по матери, они ведь не были зарегистрированы, отчество она мне дать могла настоящее, но фамилию отца – нет) в самом деле умер на зоне через три года после моего рождения: подстрелили его при попытке к бегству. Но у него остался друг – вот этот самый, пухленький, на гнома похожий. А он оказался человеком непростым, очень непростым, он-то и исполнял последнюю волю отца: поддерживал его сына и эту глупую девчонку, мою маму, которая никого, никакого другого мужчину в жизни знать не хотела, только его одного, вора, убийцу, зэка, любила и ждала. А потом, когда узнала о его смерти, точно такой же безответной и беззаветной любовью полюбила Иисуса Христа. Бывают такие вот причуды природы...

Да, моя мама была и в самом деле причудой, вернее, чудом природы. Я привык к ней одной, а тут передо мной словно бы совсем новый человек возник. Другая женщина на ее месте рыдала бы слезами, исповедуясь перед сыном в грехах молодости, просила у него прощения за то, что врала ему всю жизнь, как-то на жалость била бы, пыталась оправдаться... А мама говорила со мной небывало сухо, холодно, будто с чужим человеком. С чужим человеком – о чужих ему людях, а не с сыном родным – и о нашей же семье. Она даже не слишком интересовалась тем, что я думаю, что чувствую, что со мной происходит от этих известий, которые всю душу мою перевернули и которые должны были перевернуть всю мою жизнь.

Теперь дело прошлое... Теперь все это очень далеко от меня ушло, я слишком много пережил за те шестнадцать лет, которые с той поры прошли, но тогда я был оглушен, ошеломлен, убит, можно сказать, и в конце концов впал в какое-то оцепенение, так что каждое новое известие (а им словно бы конца видно не было!) становилось для меня уже очередным ударом по онемевшей, бесчувственной, разбитой голове. Боли не чувствовал, короче.

Я уже говорил о том, что мама была очень религиозной. Однако этого мало: она собралась уходить в монастырь! И вскоре я проводил ее в Выксу, это такой городок на Нижегородчине. Раньше там находился огромный, на всю Россию знаменитый монастырь, стоял потрясающе красивый храм, но теперь от храма остались только изувеченные стены, а монастырские здания в основном отдали под коммуналки, но потом монашки себе что-то вытребовали, как-то обустроились. Вот там и поселилась моя мама.

Больше мы не виделись, потому что она отказывалась со мной встречаться. Я не обижался, я же говорю, что во мне как бы отмерли некоторые чувства. И когда я узнал о ее смерти, мне показалось, что уже ждал чего-то в этом роде. Оказывается, у нее был рак, она знала, что скоро умрет, и то ли меня хотела от излишних страданий избавить, то ли душу свою с Господом примирить.

Я не знаю, чего она хотела. На похоронах не был – я в это время учился в другом городе.

Сразу после того, как мы познакомились с другом моего папани (фамилия его была Гнатюк, звали Олег Михайлович), он крепко за меня взялся. Мама, уезжая в Выксу, ему меня всецело поручила, и он делал со мной что хотел. А хотел он мне только добра, как выяснилось. Ни в какую преступную шайку он меня заманивать не собирался, такой пошлости даже предполагать не стоит. Гнатюк забрал меня из школы, перевел в другую, самую лучшую в городе, а чтобы я в классе не отставал (это ведь уже были десятый-одиннадцатый классы, выпускные), нанял мне репетиторов. Честно скажу: я даже не предполагал, что могу учиться с таким удовольствием, что это окажется так интересно.

Во открытие сделал, да?

Самый лучший репетитор был у меня по биологии и химии, и вскоре я понял, что мне хочется биологом стать. Нет, конечно, не в школе про пестики-тычинки или, условно говоря, про цепочки ДНК рассказывать. Мне хотелось заниматься этим профессионально. И мои намерения совпали с намерениями Гнатюка, который, оказывается, собирался сделать меня врачом. Когда я закончил школу (не с золотой медалью, конечно, но экзамены почти все сдал на пятерки, и такой рывок, который я сделал от троечника к отличнику, для меня самого очень много значил, больше даже, чем медаль, которую, конечно, Гнатюк купил бы мне, если бы только захотел или если бы я его попросил), приемный отец увез меня из Нижнего. Мы уехали на Дальний Восток, в Хабаровск, и там я поступил в медицинский институт.

Конечно, я обалдел, когда узнал, что учиться мне придется в каком-то захолустье. Я же тогда дураком был и считал центром вселенной одну Москву, думал, что меня Гнатюк готовит для того, чтобы я учился в МГУ, самое малое! Но он объяснил мне, что, во-первых, центром вселенной человек сам себя должен ощущать, это сугубо от него зависит, никакая Москва в этом помочь не может, а во-вторых, и это главное, в то время в хабаровском меде была самая сильная в стране кафедра стоматологии и косметической хирургии, а Гнатюк хотел, чтобы я занимался именно этим.

Я сначала это принял в штыки. Хирургом быть – да, это по мне, но косметологом?! Кошмар! Это ж работа только для баб, думал я, в том смысле, что женские обвисшие мордашки подтягивать недостойно мужчины! Конечно, я тогда не знал, что «обвисшие мордашки» подтягивают не только женщины, это раз, во-вторых, что подтягивают не только мордашки, но и суровые мужские прессы, и статная фигура иной кинозвезды мужского пола – это результат не только качаний на тренажере, но и работы хирурга. Гнатюк мне все очень доходчиво объяснил, но главное, чем он меня убедил, это рассказом о развитии косметологии в Европе и Америке. Как раз девяностые годы начались, Россия, «задрав штаны», ринулась в цивилизованный мир и стала под него всяко гримироваться. Косметических клиник создано было – не счесть, но все равно осторожные жены внезапно разбогатевших «новых русских» и всякие там известные артистки ездили омолаживаться в Швейцарию и Париж. Правда, с тех пор, как в этой самой Швейцарии одну нашу знаменитую певицу чуть не уложили в могилу за ее же собственные несусветные деньги, наиболее разумные дамочки стали поглядывать и в сторону собственных врачей и наших институтов красоты. Я к тому времени доучивался в институте и уже потирал руки, ожидая, что вот завтра Гнатюк купит мне свой салон и я начну-у!..И вот вам здрасте: он вдруг звонит по телефону (он жил то в Нижнем, то в Хабаровске, но в основном руководил моей жизнью по прямому, так сказать, проводу) и сообщает, что мне надо срочно заняться оформлением заграничного паспорта и немедленно после получения диплома (кстати, его темой Гнатюк был жутко недоволен, но это уже дело десятое!) ехать в Сеул.

Для тех, кто сейчас вытаращил глаза в точности, как это сделал я в том апреле 1994 года: Сеул – это столица Южной Кореи. Нет, я это знал, конечно, однако не подозревал, что Южная Корея очень далеко обошла всех в мире по качеству пластической хирургии. Да, представьте! Не пижонистый Париж, не чинная Женева, ни крикливый Лос-Анджелес, не дешевые Афины (там даже самая сложная подтяжка стоит всего тысячу баксов), а тихий, вежливый Сеул впереди планеты всей в деле восстановления красоты и молодости.

Ну что ж, я послушался Гнатюка (я уже привык его слушаться беспрекословно) и отбыл в Сеул, порадовавшись, что у меня отличный английский (опять же – по настоянию моего приемного отца). Прожил я там четыре года, научился всему, чему следовало, причем мое увлечение биологией мне немало тут пригодилось, помогло усовершенствовать мое ремесло пластического хирурга, а потом я прямиком прилетел в Нижний, где Гнатюк обрисовал мне мое будущее – вернее, то, ради чего он вкладывал деньги в мое образование и мое обучение этому тонкому, ювелирному, этому живому ремеслу.

* * *

С утра позвонила Инна, и Алена едва узнала голос подруги – таким он был жалким, несчастным и больным.

– Привет! – прогундосила Инна. – Ты там как, жива?

– Я-то да, – сообщила писательница. – А ты?

– Местами, частично. У нас, Тюлениных, такой грипп образовался – причем откуда ни возьмись! Вроде бы и не общались ни с кем, а вчера утром у меня горло жуткое, у мужа нос распух, и температура, и озноб...

– То есть что, ветром надуло? – недоверчиво спросила Алена. – Если не общались ни с кем, откуда гриппу взяться? Он, сама знаешь, заразная болезнь. А вы, Тюленины, наверное, простудились просто-напросто. Небось Ленька ходил на речку, на льду лежать, сонных рыб смотреть, а ты гоняла на лыжах до седьмого пота?

Ничего не сказала Инна, лишь в ответ тяжело вздохнула. И это было доказательством того, что Алена очень хорошо знает своих ближайших друзей.

– Ну что ж, – сказала писательница Дмитриева ехидно. – С наступающим днем рождения тебя, дорогая подружка Инна! Таким образом, наш банкет откладывается до будущего года. Чувствуется, ананас придется съесть мне самой. И шарфик розовый я себе подарю. Себе, любимой, и себе, что характерно, здоровой!

– Это не по-товарищески, Ленка, – просипела Инна, и Алена поняла, что подруга смертельно обижена. Иначе бы ни за что не назвала ее этим ненавистным именем! – Мы, Тюленины, не виноваты, что такой морозяка был. Ну ладно, ананас ты съешь, так и быть, спишем это на форсмажорные обстоятельства, а шарфик не вздумай износить! Один раз разрешаю надеть на какую-нибудь чумовую свиданку, а больше – ни-ни! Кроме того, я ведь нас, Тюлениных, знаю. Через недельку мы уже будем вполне в норме, так что ты все-таки рассчитывай к нам приехать. Напразднуемся вволю! Это ведь заранее день рождения нельзя отмечать, а позднее – сколько угодно. Кстати, тут соседи хрюшку колоть собрались. Помнишь их кровяную колбаску? Грозились снова ее приготовить и нас угостить. Так что все, что ни делается, все к лучшему!

Алена содрогнулась. Нет ничего на свете вкуснее кровяной деревенской колбасы с гречневой кашей. И ничего нет страшнее для девичьей стройности... Причем удержаться от соблазна и не поесть этой колбаски совершенно невозможно. Но, может, повезет, и Инна с Ленькой проболеют дольше, чем неделю? И их отпуск кончится, и они будут вынуждены вернуться домой? И Алене не придется ехать в деревню, чтобы подвергнуться этому жуткому колбасному искушению?