Все правильно. Все именно так, как она говорит. Своя судьба, своя голова на плечах… Очень даже соображучая голова, кстати сказать! Первое, что брякнула Инга, узнав, что в центре «Ваш новый образ», где работает старшая сестра, начали делать операции по восстановлению девственной плевы, было:

– Ну наконец-то! А то тут один хахаль недавно брякнул, что всю жизнь мечтал переспать с девочкой, да их, говорит, теперь уже днем с огнем не сыщешь. Я ему уже хотела посоветовать к своей сестричке обратиться, но теперь, похоже, своими силами обойдусь. А запиши-ка ты меня на эту операцию, вот он вытаращит глаза, когда в следующий раз протолкаться в меня не сможет! А я ему так и скажу: я теперь девочка, если целку порвешь, в загс поведешь! Как ты думаешь, он сделает мне предложение? И, кстати, эту операцию небось не один раз проводить можно? Это какой же простор для аморалки!

И захохотала, повалившись на диван, высоко задрав ноги, чтобы сестра видела: трусиков Инга по-прежнему не носит. Для удобства употребления, как она выразилась однажды…

Алёна постояла перед аптечным шкафом, пока не рассеялись перед глазами эти желто-красные круги и она разглядела на верхней полке с десяток пузырьков с йодом. Черт бы их подрал! Черт бы подрал эту Фаину! Зачем она брякнула про Ингу? Нарочно, определенно нарочно – ведь прекрасно знает, как ранит Алёну, что похождения ее сестрички известны всем и каждому! Главное, все утро потратила на попытку успокоиться перед операцией, и ей это даже почти удалось, а теперь снова… Ого, как дрожат руки, удастся ли точно попасть в вену или, как в прошлый раз, истычет всю руку пациентки?

– Что-то ты долго, – холодновато сказала Фаина Павловна, когда Алёна вернулась в операционную. – Соберись, соберись!

– Может быть, позвать другую сестру? – послышался голос, и Алёна увидела не замеченную прежде Соню Колобанову, старшую медсестру, которую дернуло именно в этот момент заглянуть в операционную. – А что с тобой, Васнецова, какие-то проблемы?

– Со мной все в порядке, – холодно ответила Алёна и высоко подняла руку, показывая пузырек. – Просто ходила за йодом, только и всего.

– Об этом надо было позаботиться до операции, – буркнула Колобанова, но тут окончательно потерявшая терпение Фаина Павловна нетерпеливо махнула на нее рукой, и Соня захлопнула дверь с такой поспешностью, что едва не прищемила свой длинный и не в меру любопытный нос.

– Мы начнем когда-нибудь? – В голосе гинеколога звучали металлические нотки.

Алёна торопливо смазала злосчастную папиллому, аккуратно отломила горлышко ампулы и распечатала пакетик со шприцем. И тут же вспомнила, что забыла проверить вены пациентки. О господи, да что за напасть!.. Хоть лоботомию делай, чтобы не думать об этой поганке, которую судьба дала ей в сестрицы!

Спасибо, вены у Надежды оказались хорошие. Настолько худые руки, что каждая жилочка видна. И при этом сильные руки, вон какие загрубелые ладони!

Да, она еще кое-что забыла.

– У вас аллергические реакции есть какие-нибудь?

– Это в смысле на пенициллин? – взглянула на нее Надежда. – Нет, бог миловал.

– Пенициллин мы вам вводить не будем. На нейролептики, на самбревин? На обезболивающие, я имею в виду?

– Когда зуб рвали – кололи, все в порядке было.

– Аборты делали? Никаких осложнений?

Надя оглянулась на Фаину Павловну, потом опять робко воззрилась на Алёну:

– Нет… у меня первый выкидыш был, а потом я уж не беременела…

В глазах у нее мелькнуло извиняющееся выражение, и Алёне, непонятно почему, вдруг стало стыдно за свои профессионально холодные вопросы.

Она протерла место будущего укола ваткой со спиртом:

– Сейчас обезболивающий укол – и все. Спокойно лежите. Это совершенно не больно.

– Я не боюсь, не переживайте, – шепнула Надя, и Алёна взглянула ей в глаза, изумленная ноткой сочувствия, прозвучавшей в этом хриплом от волнения, срывающемся голосе.

Это надо же! Сама едва жива от страха и еще пытается кого-то утешать!

Ей вдруг стало стыдно собственного внутреннего хихиканья, с каким она встретила немолодую пациентку, решившую в полном смысле слова начать новую жизнь… в смысле, новую половую жизнь. Попыталась улыбнуться, но под маской Надежде все равно не было видно ее улыбки, и Алёна только шепнула – как могла ласково:

– Все будет хорошо. Все будет очень хорошо!

Надежда моргнула в знак согласия и пошевелилась, как бы устраиваясь поудобнее.

Алёна отошла положить шприц, Фаина приблизилась и встала над изголовьем пациентки.

Надежда лежала, чуть повернув голову, разглядывая столик с лекарствами.

«Интересно, о чем она сейчас думает? – Алёна отложила шприц и взяла пациентку за запястье. Пульс хороший, немножко неровный, но это от волнения. – Может, об этом своем… как его там? Фаина вроде бы говорила, что он младше ее. Надо же, какая любовь! А Надюше за сорок. Значит, это бывает в любом возрасте!»

И голос Инги, словно по какому-то дьявольскому приказу, вдруг зазвучал в памяти, – насмешливый, презрительный голос:

«Конечно, чем раньше, тем лучше, но, по-моему, в любом возрасте начинать не поздно. Ничего, мальчики у меня хорошие, с понятием, поймут, что такое чудо природы, как ты, требует бережного обращения. А если тебе не понравится, твоя Фаина тебя быстренько заштопает – и ты снова сможешь смотреть на меня с этой брезгливой мордой, по которой мне иногда так и хочется вдарить!»

– Она уснула, – сказала Фаина Павловна, становясь в изножье кресла и беря инструмент. – Алёна, а тебе спать вряд ли стоит. Подойди ко мне, смотри, учись, не век же тебе в медсестричках бегать.

Операция началась.

Когда Алёна смотрела на руки Фаины, то всегда забывала, какая же она, в сущности, противная и скандальная тетка. Пальцы ее двигались так точно, экономно, проворно! Иногда Алёна думала, что если бы эти операции не носили столь интимного характера, если бы обновленную девственную плеву можно было извлечь из женского лона и как следует разглядеть, то зрители залюбовались бы тщательностью и тонкостью наложения стежков, как любуются художественной вышивкой!

Трудно было отвести глаза от работы Фаины, однако вдруг Алёна заметила, что худой живот Надежды покрылся испариной. Взглянула на ее лицо…

Что такое? Глаза приоткрыты, видны белки, на лбу испарина.

– По-моему, ей нехорошо, – пробормотала она, берясь за пульс – и ахнула: пульс еле прощупывался.

Тоненькая ниточка слабела с каждым мгновением. Внезапно тело Надежды судорожно сжалось, вновь распрямилось…

– Да что там? – раздраженно прикрикнула Фаина. – Я же ее снова порву! В чем дело? Проверь давление!

Алёна суматошно огляделась в поисках тонометра. По идее, манжетка должна была быть надета на руку больной, но кто и когда это делал при таких незначительных операциях, как аборт или восстановление плевы, при получасовом рауш-наркозе, когда человек ненадолго вырубается и скоро опять приходит в себя? Давление отслеживали по пульсу… а пульс едва прощупывается. Значит, у Надежды давление катастрофически падает!

Что такое? Неужели все-таки аллергия на самбревин? Но первое применение аллергена не дает катастрофических результатов, только повторное, а ведь Надежда уверяла, что ни разу не делала аборта. И вообще это не картина аллергии, когда больной начинает задыхаться от отека гортани, хрипит, конвульсивно хватается руками за грудь, теряя сознание от удушья. Что с ней?..

– Господи! Пульса нет!

Фаина Павловна воздела руки в окровавленных перчатках, мгновение постояла, немо глядя на Алёну, потом вздохнула так глубоко, что маску втянуло в рот.

Раздраженно сорвала ее, принялась стягивать перчатки, неотрывно глядя на бледное, покрытое крупными пятнами пота лицо Надежды с закаченными глазами и бессильно приоткрывшимся ртом.

Схватила другую руку, отбросила, не найдя и признаков пульса:

– Адреналин! Массаж сердца! Вызывай реаниматора! Мы ее теряем!

Алёна Васнецова. Май 1999

– И что? – глухо спросил Юрий.

– Ну и… – Алёна помедлила с ответом. – Ну и все. Потеряли.

– Значит, она умерла? – уточнил он, как будто тут еще что-то требовалось уточнять.

Алёна кивнула, утыкаясь лицом в подушку. На какой-то миг стало жутко: а вдруг Юрий сейчас вскочит и убежит, наконец-то поняв и поверив, что ее истерические выкрики – не пустая болтовня, что за ними – судьба и смерть конкретного человека, случившаяся по Алёниной вине, из-за недосмотра, служебной, так сказать, халатности. Но рука Юрия на ее плече не дрогнула, и все так же тепло дышал он ей в затылок, и так же мерно вздымалась грудь, прижатая к ее спине.

Не сказать, что Алёна чувствовала его тело: все-таки их разделяли три одеяла, в которые она была укутана, как куколка в кокон. Но он, конечно, оказался прав: вдвоем теплее. Это ощущение дружественной, более духовной, чем физической, близости крепко прижавшихся друг к другу тел оказалось именно тем средством, которое помогло Алёне не только успокоиться, но почти прийти в себя. Как странно – испытывать такое доверие к человеку… к мужчине! Сколько раз, лежа распластанная под каким-нибудь смуглым телом, отчаянно трудясь над ним сверху или исступленно работая ртом, она спасала душу и рассудок только тем, что давала себе отчаянные клятвы: никогда, ни за что, ни с кем больше! Если это будет зависеть от нее, никогда ни один мужчина не коснется ее тела. Физической близости было за эти месяца столько, что хватит воистину на всю оставшуюся жизнь! То, чем раньше Инга пугала ее, чем могла заронить хоть зерно сомнения в ее девственную душу: судьба их двоюродной бабушки Варвары Васильевны Громовой, прожившей век в одиночестве, так и не нашедшей себе никого после гибели мужа, не нажившей ни семьи, ни детей и с возрастом совершенно одичавшей от своей неприкаянности, – теперь казалось Алёне самой завидной участью. Но все-таки в такой вот близости лежащих рядом людей что-то есть… что-то особенное.

Она так глубоко утонула в своих мыслях, что вздрогнула, услышав тихий голос Юрия:

– И все-таки я не понял… Если не было аллергических реакций, как ты говоришь, почему же Надя тем не менее умерла?

– Чего тут понимать? – буркнула Алёна, дернув плечом так, словно ей было совершенно необязательно, чтобы его рука продолжала лежать на этом плече. – Умерла она не от аллергии, а от переизбытка инсулина.

– То есть как? – удивленно выдохнул он, и ее стриженому затылку снова стало тепло от его дыхания.

– Молча! Я ей впрыснула инсулин, оказывается.

– А разве на ампуле…

– На ампуле не было никакой надписи, – перебила Алёна. – В том-то и штука, понимаешь? Такое сплошь и рядом бывает, что маркировка стирается. А поскольку я сама ее взяла из упаковки с самбревином, из ряда других точно таких же ампулок, причем там половина была с надписями, половина без, то у меня и сомнений никаких не могло возникнуть.

– Значит, это выяснилось при вскрытии, ну, что инсулин стал причиной?..

Алёна тяжело вздохнула.

– В том-то и дело, что инсулин при вскрытии найти невозможно! Это ведь гормон, который вырабатывается нашим организмом. При диабете его резкая нехватка, необходимо добавлять искусственно. А в нормальном, здоровом организме количество его строго дозировано. Есть, правда, такая болезнь – гиперинсулемия, это антипод диабета. Больной гиперинсулемией человек болезненно реагирует на все сладкое, для него даже лишнее яблоко съесть – уже значит вызвать приступ, потому что резко увеличивается количество инсулина в организме. А Наде я впрыснула целую ампулу…

– Нет, и все-таки, – упрямо сказал Юрий. – Каким же образом было установлено, что Надя погибла именно от инсулина? Ах да! Ну какой же я тупой! В ампуле что-то оставалось на дне, на стенках? Наверное, в милиции провели анализ этих остатков, и…

– Провели, – усмехнулась Алёна. – Только не в милиции. Понимаешь, когда мы поняли, что Надюша уплывает, такая началась суматоха! Мы реаниматоров вызвали, там куча народу как-то образовалась. И в этой сумятице ампула исчезла. Не сама по себе – вместе со всем содержимым кюветы, куда я складывала мусор: ватки использованные, осколки отломанного горлышка ампулы, ну, всякое такое. Почему-то исчезло абсолютно все. В этом пытались обвинить меня: я, мол, скрыла следы преступления, – но нашлись люди, которые подтвердили, что я оставалась все время на виду, никуда ничего не выбрасывала, не выносила. Да я вообще была в таком состоянии… Каждую минуту думала, что вот сейчас арестуют и поведут в тюрьму. Но никто меня не трогал, только допросы были, конечно. Но что я могла сказать? Ампулу я накануне операции взяла из фабричной упаковки, ввела больной то, что было в этой ампуле… Если это все-таки был самбревин, Надя могла погибнуть только от аллергии. Но картина не аллергическая – картина, типичная для передозировки инсулина. Однако это обнаружить невозможно. И ампула исчезла, неизвестно, был ли это инсулин или все-таки самбревин, на который Надя дала такую страшную реакцию. Замкнутый круг! Сказка про белого бычка! В конце концов эксперты дали такое заключение: смерть наступила от аллергической реакции на самбревин, ну, там как-то иначе написали, но суть такая. Короче говоря… короче говоря, меня оставили в покое, дисквалифицировав как медработника.