По мере удаления от водораздела горы становились выше. Километрах в восьми от перевала слева подошел еще такой же ручей. Тут мы и заночевали. На другой день километров через десять мы дошли до реки Чуина, которая течет здесь с юга на север. Теперь глинистые сланцы остались сзади, и сначала появился мелкозернистый песчаник, а затем какая-то кварцитовая метаморфизованная порода, относящаяся, по-видимому, к азоической сланцевой группе.
      Еще на реке Самарге от удэхейцев я слышал, что на реке Чуине есть дерево, которое выросло не на земле, а на другом живом дереве, стоящем на корню. Теперь наш проводник опять повторил то же. Я просил его показать мне это чудо и сам стал внимательно смотреть по сторонам. Долина Чуина покрыта хвойным лесом несравненно лучшим, чем на самом Сихотэ-Алине. Около реки в изобилии росли ольха довольно крупных размеров и тальники, имеющие вид строевых деревьев, но с мелкими ветвями почти от самого корня. Места повыше заняла лиственица, а ель и пихта отступили на самые вершины гор.
      Наконец-то я увидел то замечательное дерево, о котором так много говорили удэхейцы. Это был осокорь с большим наплывом с северной стороны, метрах в десяти над землей. Сверху в наплыве было естественное углубление, заполненное разным мусором и перегнившей листвою. Случайно в него попало семя, высыпавшееся из еловой шишки. В этом углублении и выросла стройная елочка в метр величиною.
      Река Чуин некоторое время (около 15 километров) течет параллельно Сихотэ-Алиню по продольной долине, а затем поворачивает на запад. В этом месте она проходит между двух скалистых сопок, образующих как бы ущелье. Дальше долина Чуина приобретает резко выраженный денудационный характер: широкие низины чередуются с отдельными сопками, которые в шахматном порядке подходят к реке то с одной, то с другой стороны. Образцы горных пород, собранных мной по пути следования от истоков к устью реки Чуина, располагаются в таком порядке: сначала идут филлитовый и кремнистый сланцы, потом песчаник, витрофир, друзы мелких кристаллов и роговообманковый порфирит.
      Последние пять километров река Чуин протекает по лесистой равнине и встречает большую реку Хор.
      Истоки реки Хора находятся далеко в горах. От Сихотэ-Алиня они отделяются особой горной складкой и верховьями реки Анюя. Хор течет по кривой от северо-востока на запад так, что выпуклая часть его дуги обращена к югу. Из притоков Уссури он занимает самый обширный бассейн, отделяемый от реки Бикина хребтом Синку. Течение его быстрое. Чистая прозрачная хорская вода с такой стремительностью входит в реку Уссури, что мутную воду последней прижимает к противоположному берегу. Устье Хора находится под 47° 49' северной широты и 134° 49' восточной долготы от Гринвича.
      Самым большим притоком Хора считается река Сук-пай. Она имеет в длину около 200 километров и течет на западо-северо-запад. По ней лежит путь через Сихотэ-Алинь на реку Кукчи, впадающую в Самаргу, о чем уже говорилось выше. Около устья Сукпай исстари живут удэхейцы. Это самое верхнее стойбище, имеющее почтенную давность. Иногда удэхейцы поднимаются по Хору выше и доходят до реки Сор, по которой лежит путь на реку Томпасу, приток Анюя, но долго там не задерживаются и всегда спешат снова вернуться на Сукпай. От устья последнего Хор течет на юго-запад. На этом участке правый берег его гористый. Здесь можно отметить только два ручья – Букгое и Кадаа, а с левой стороны – ручей Тынгтыма и рядом с ним сопку того же имени, затем ключик Танда и небольшую речку Чукку. Далее Хор делает небольшие изгибы. После юрт Чукку, расположенных недалеко от устья речки того же имени, с правой стороны описание местности идет в следующем порядке: небольшая речка Колами, затем долина сужается. Около ключика Чжуача Хор проходит в щеках. До ключика Актога правый берег нагорный и скалистый. Далее на протяжении 25 километров долина Хора значительно сужается и становится изломанной. То с одной, то с другой стороны реку подпирают скалистые сопки. После речки Актога справа впадает ручей Тулами, а в шести километрах от него Хор опять проходит в щеках и делает длинную узкую петлю. Здесь стояли юрты Чжоннига и рядом с ними ключ, носящий то же название. Вниз по течению с правой стороны – скалистая сопка Билли и ключ Кимми. Затем долина вновь расширяется, и река устремляется на юго-запад, принимая в себя еще два ключика – Бионко и Безымянный. Чтобы познакомиться с географией левого берега, читателю необходимо вновь совершить плавание по Хору, начиная от речки Чукка. Справа будут два ключа Сой и Чжульма Адани, затем в начале узкого места долины горный ручей Ясыга, а против реки Кимми – ключ Киколю. В пяти километрах от поворота Хора на юго-запад есть опасный перекат, а ниже – большой камень на самой середине реки. Весь левый край долины гористый, причем гребень хребта, окаймляющего долину с левой стороны, украшен скалами Яагу. Это место, где в Хор впадает река Капан, а против нее – ключик Бионко, о котором говорилось выше. Еще ниже, километрах в десяти, Хор принимает в себя большой приток Катэн. Последний при устье разбивается на два рукава, из которых западный, наиболее длинный, идет параллельно Хору и носит название протоки Хаде. Недалеко от этой протоки с юга подходит небольшая речка Оло. Как бы следуя указанному ею направлению, Хор делает поворот и тоже течет к северу на протяжении 10-12 километров. С крутых левобережных склонов сбегает ключик Пянг Кулукчи. Затем горы далеко отходят в сторону, и здесь правый берег делается гористым, а левый – низменным. Река Хор становится шире, глубже и разбивается на протоки. С правой стороны в Хор впадают ключик Чжоо и речка Дукчи Силини, затем речка Уфа, ключики Имага, Сикин, Самагда и Янгу. Тут же находится протока Юмгма, немного ниже ее – второй опасный порог, а еще ниже – речка Дунгу. Здесь когда-то стояла кумирня и был последний китайский поселок, состоявший из двух фанз. Высокие скалистые сопки Анбан прорезываются руслами ключиков Дальми, Унгуни, Дышьма, Сикчи и Кокуя. Здесь сопки кончаются, Хор выходит на равнину, имея направление течения к северу. Следуя принятому нами правилу, укажем сперва речки, ручьи и названия местностей с правой стороны, а потом – с левой стороны. У горы Анбан от Хора отделяется одна из самых больших проток. Вновь с рекой она соединяется ниже, километрах в двенадцати. Отсюда начинают часто встречаться столбы лесоустроителей с разными знаками и зимовья, сложенные из бревен. Миновав протоки Буо и Чжафкди, Хор делает крутой поворот на запад. Здесь в углу с правой же стороны широко раскинулись 60 корейских фанз, носящих название селения Александро-Михайловского. Здесь же находится и переволок (Табань, Табаньдо) на Кию, которым пользуются удэхейцы, направляющиеся в сторону Хабаровска. Судя по тому, что долина Кии изрезана множеством протоков, стариц, вообще судя по тем следам, которые оставила здесь вода, видно, что эта река еще в недавнем прошлом была руслом Хора.
      Читателю остается проследить, только левый край долины Хора от того места, где Хор вышел из гор на равнину. Сначала Хор разбивается на две протоки, причем левая называется Чжигдыма, ниже – еще две протоки Большая и Малая Були и юрта Могочжи близ устья реки Мутен. Здесь последний раз к Хору подходят одинокие сопки Нита, Фунеа ниже переволока, представляющие собой остатки более высоких гор, частью размытых, частью потопленных в толщах потретичных образований.
      После переволока Хор течет на запад, каковое направление и сохраняет до впадения своего в реку Уссури.
      С высоты птичьего полета бассейн реки Хора представляется лесистой горной окраиной. Наиболее ценной породой является кедр. Он занимает все возвышенные места по среднему течению до Чуина. По теневым склонам гор произрастают ель, пихта и каменная береза, а на солнцепеках – липа, дуб, клен и осокорь. Внизу около самой реки – поемные леса, состоящие из самых разнообразных хвойных и широколиственных пород с преобладанием ясеня, ильма, тополя, черемухи и тальника. Последние образуют густые заросли по галечниковым отмелям и островам.
      От устья реки Чуина мы пошли вверх по Хору и через какие-нибудь пять-шесть километров подошли к речке Сальму (Сниму), впадающей в него с правой стороны. В этих местах долина Хора неширока и окаймлена сопками, имеющими такое очертание, что сразу можно сказать, что слагаются они из пород, изверженных вулканами. Адресуясь к дневникам, я нашел в них под соответствующими номерами серый гранит.
      Дальнейший наш путь шел по речке Сальму. Она имеет длину около 35 километров, и ее истоки на перевале между реками Хор и Мухенем, впадающим в Амур. Первые пять километров она течет с севера на юг, потом километров на двадцать в широтном направлении, при этом становится очень извилистой и разбивается на мелкие проточки, совершенно недоступные даже для плоскодонных туземных лодок. Последние десять километров Сальму снова склоняется к югу и впадает в Хор двумя рукавами. Долина Сальму. непомерно широка. Гор за лесом не видно вовсе. Впрочем, раза два они подходят к реке пологими скатами.
      Лес березовый и лиственный. Ближе к перевалу стали попадаться заболоченные мари, покрытые сухостойной лиственицей.
      Дня через два мы подошли к перевалу. Речка, служившая нам путеводной нитью, сделалась совсем маленькой. Она завернула направо к северу, потом к северо-западу и стала подниматься. Подъем был все время равномерно пологий и только под самым гребнем сделался крутым. На перевале стояла небольшая кумирня, сложенная из тонких еловых бревен и украшенная красными тряпками с китайскими иероглифическими знаками. На вершине хребта лес был гораздо гуще. Красивый вид имеют густые ели, украшенные белоснежными капюшонами.
      Надо было немного передохнуть. Пока мои спутники курили, я произвел измерение абсолютной высоты перевала и определил ее в 604 метра.
      Спуск с водораздела в долину реки Садомабирани оказался гораздо круче, чем подъем с восточной стороны. Дорога, протоптанная соболевщиками и служившая нам нитью, была хорошо накатана, и это в значительно степени облегчило нам продвижение с грузовыми нартами.
      Для таких новичков, какими являлись стрелки, подъем на лыжах в гору был гораздо легче, чем спуск с нее. Для неопытного спортсмена даже небольшой уклон книзу всегда является причиной падения. Но перед нами был большой и крутой спуск, к тому же собаки имели нарты с грузом, которые напирали сзади и развивали все большую, и большую скорость. Стрелки были в затруднительном положении. Уссурийские казаки подтрунивали над ними и давали советы, как быть. Мои спутники выпрягли собак, сняли лыжи, пустили нарты вперед и, сдерживая их на веревках, стали легонько спускаться вниз. Так сделали все, за исключением Марунича. Он решил спускаться на лыжах, а чтобы собаки не тянули вперед, он привязал их сзади, рассчитывая, что они будут сдерживать нарту, упираясь лапами в снег. Но получилось наоборот. Я в это время находился внизу под перевалом, когда позади себя услышал все приближающийся шум. Я оглянулся и увидел Марунича. Стоя на лыжах и изо всей силы упираясь в дышло своей нарты, он стремглав несся книзу. Собаки, вместо того, чтобы следовать за нартой, обежали ее справа и слева и, напрягая все силы, врастяжку мчались вперед и тем еще более увеличивали скорость движения. Марунич несся вниз все быстрее и быстрее, что-то кричал, и нельзя было разобрать, кричал ли он от испуга, просил ли помощи или предупреждал, чтобы идущие впереди сторонились и давали ему дорогу.
      Едва я успел отскочить в сторону, как он вихрем пронесся мимо меня, и вслед за тем, точно от взрыва, кверху поднялось большое облако снежной пыли. Марунич с нартой врезался в мелкий ельник, собаки оторвались и побежали дальше. Такой спуск мог кончиться очень плачевно. Казаки бросили свои нарты и, ловко лавируя между деревьями, спешили к Маруничу на выручку. Когда я приблизился к месту катастрофы, то увидел нарту, лежавшую в снегу вверх полозьями, и вылезавшего из-под нее злополучного Марунича. Он весь был в снегу, лицо его выражало крайнее недоумение. Видно было, что он сам не понимал, как попал в такое положение. Он ощупывал свою голову, руки, как бы желая убедиться в их целости. В это время прибежали остальные люди и окружили его. С хохотом они сравнивали себя с товарными поездами, которые становились на запасные пути, чтобы дать дорогу курьерскому поезду. Марунич не отвечал им. Он обтирал рукавом мокрое лицо и пробовал вытащить нарту из снега. В это время собаки его вернулись назад. Считая их главными виновниками своего падения, Марунич схватил палку и бросился было за ними вдогонку, но запутался в постромках и опять упал в сугроб. Стрелки и казаки снова докатились с хохоту. Они помогли ему подняться на ноги, поймали собак и затем пошли за своими нартами, а я, гольд Косяков и Чжан-Бао пошли дальше.
      За перевалом река Садомабирани начинается маленьким ручейком, текущим в западном направлении на протяжении пяти километров. Тут она сливается с другой такой же горной речкой, бегущей с северо-востока. Как раз у места слияния их мы нашли юрту и около нее семью удэхейцев. Они укладывали нарту и, видимо, собирались куда-то перекочевать совсем. На вопрос, кто они и куда собираются, мужчина ответил, что он с реки Хора, зовут его Миону из рода Кимунку, что живет он на реке Хор и прибыл сюда на соболевание, но тигры потаскали у него почти всех собак. Поэтому он решил уступить им свое место и уйти обратно на реку Хор. Я сказал удэхейцу, что буду здесь ночевать, и просил его остаться с нами для того, чтобы завтра указать нам место, где чаще всего держатся полосатые звери, выжившие его с Садомабирани.
      Женщина, услышав, что муж ее согласился на мою просьбу, совершенно равнодушно и молча стала разбирать нарту и таскать имущество обратно в юрту. Когда подошли казаки, было как раз время для остановки на бивак. Все дружно взялись за работу: одни ставили палатку и налаживали печь с трубами, другие рубили дрова, третьи резали траву для постелей, Марунич готовил обед. Когда начало смеркаться, я велел всех собак забрать внутрь помещения и всю ночь поддерживать костры на биваке, а сам вместе с Косяковым пошел в юрту удэхейца. Миону был мужчина лет тридцати восьми, невысокого роста, бедно одетый. Обветренное и загорелое лицо его и заскорузлые руки говорили о том, каким тяжелым трудом он добывал себе средства к жизни. В глазах жены – покорность судьбе.
      Я стал его расспрашивать о реке, на которую мы вышли. Он сообщил мне, что все правые притоки верхнего Мухеня считаются хорошим охотничьим местом. Горы между Нефикцой и Мэка подвергались сильному разрушению, вследствие чего здесь образовалось много скал, имеющих причудливые формы. Это самое тигровое место в крае. Где бы они ни ходили, всегда туда возвращаются. Там они выводят и тигрят. Все охотники знают это, и потому никто не хочет соболевать около запрещенных скал. Тигр, который повадился у него таскать собак, пришел именно оттуда. Это очень дерзкий зверь. Сначала он посещал удэхейца ночью, а теперь повадился ходить и днем. Не позже, как сегодня утром, он унес еще одну собаку – пятую по счету. Когда удэхеец закричал на тигра, он ощетинился, показал зубы, заревел и стал бить себя хвостом по бокам. Из этого удэхеец заключил, что ему с семьей грозит смертельная опасность. Он решил уйти обратно на Хор, оставив щенка в распоряжение царственного зверя.
      Были сумерки, когда я вышел из юрты и направился к своему биваку.
      После ужина я снова вернулся в юрту удэхейца. Ребятишки его уже спали, жена его готовила ужин, а сам он исправлял ремни у лыж. Я подсел к огню и стал расспрашивать его о страшных утесах Мэка. Миону некоторое время молчал, и я думал, что он не хочет говорить на эту тему, полагая, что я хочу взять его в проводники.
      – Место совсем худое. Наши люди никогда туда ходи нету,- наконец ответил он.
      С этого начался разговор.
      Скалы Мэка считаются недосягаемыми. Это пристанище чорта Онку. Там всегда завывает ветер. Проходящие мимо люди постоянно слышат, как вверху кто-то свистит, иногда слышны голоса, шум лыж, удары топора. Вот почему скалы Мэка называются Онку Чжугдыни, что значит – жилище злого духа Онку, или Амба Чжугдыни, потому что там всегда держалось много тигров. Они в качестве собак служат Онку и исполняют его поручения. И долго еще говорил мне этот человек про лесные страхи, которые все больше и больше разжигали мое любопытство. После ужина жена его тоже легла спать, а мы все еще сидели у огня и вели дружескую беседу.
      Незаметно разговор перешел на другие темы: Миону спрашивал меня о том, как живут удэхейцы на берегу моря, и вспоминал кое-кого из своих старых знакомых.
      Затем мы как-то оба замолчали. Я перенесся мыслями в прошлое и вспомнил свое длинное путешествие через Сибирь, когда ехал на Дальний Восток. Миону тоже о чем-то задумался и молча смотрел на огонь.
      Вдруг он вздрогнул, на лице его выразился испуг. Я видел, как он побледнел и приложил дрожащую руку ко лбу.
      – Что случилось? – спросил я его в тревоге.
      – 
      – Куты-Мафа (тигр) близко ходи есть,- прошептал он чуть слышно.
      – 
      Я прислушался, но ухо мое не уловило ни малейшего шороха. Тогда я взял ружье и вышел из юрты.
      Была светлая ночь. Луна, более полная и яркая, чем накануне, только что скрылась за тучкой, нашедшей на нее с северо-запада. Порой она показывалась на мгновение, и тогда казалось, будто облако стоит на месте, а месяц бежит сквозь него в другом направлении. В кротком сиянии звезд на небе, в чистом морозном воздухе и в беззвучном движении воды в полынье – всюду царило невозмутимое спокойствие. Река казалась широкой белой аллеей, обсаженной по сторонам высокими старыми елями и уходящей в глубь леса. В нашей палатке было темно, из чего я заключил, что там уже все спали. От притухших костров кверху вздымались дымки тонкими струйками, пахло гарью.
      Я осмотрелся и прислушался, но кругом царило полное безмолвие. Такая тишина кажется подозрительной. По ту сторону реки стеной стоял безмолвный лес, озаренный луной. Как-то даже не верилось, что в природе может быть так тихо. Словно весь мир погрузился в глубокий сон.
      Я возвратился в юрту и сказал Миону, что не заметил ничего подозрительного. На это он мне ответил, что хотя я и не видел и ничего не слышал, но все-таки тигр был поблизости. Все люди знают, что если человек вдруг испугался без всякой видимой причины, значит страшный зверь подошел к его жилищу.
      Тогда я сказал, что можно один или два раза выстрелить в воздух или бросить несколько головешек в сторону леса. Он ответил, что это не поможет. Тигр отойдет на время, потом снова явится, и тогда будет еще хуже.
      На другой день я не хотел рано будить своих спутников, но, когда я стал одеваться, проснулся Глегола и пожелал итти со мною. Стараясь не шуметь, мы взяли свои ружья и тихонько вышли из палатки. День обещал быть солнечным и морозным. По бледному небу протянулись высокие серебристо-белые перистые облака. Казалось, будто от холода воздух уплотнился и приобрел неподвижность. В лесу звонко щелкали озябшие деревья. Дым от костров, точно туман, протянулся полосами и повис над землей.
      Миону был на ногах. Жена его готовила завтрак, сам он чистил ружье, а ребятишки играли костями рыси. Во время еды он сказал, что проводит нас только до того места, где обыкновенно держатся тигры, а затем вернется и, не дожидаясь нашего возвращения, пойдет на реку Хор. Я знал, что отговаривать его было напрасным трудом, и потому сказал ему, что хорошо помню свое обещание не задерживать его дольше полдня.
      Когда все было готово, мы надели лыжи и пошли вслед за нашим провожатым. Он направился по протоке вдоль обрывистого берега, поросшего вековым лесом. Во многих местах яр обвалился и обнажил корни деревьев. Одна ель упала. При падении своем она увлекла большой кусок земли. Здесь по снежному сугробу шла хорошо протоптанная тропа.
      – Ни одного человеческого следа нет – все тигровые,- сказал Миону, указывая на тропу.
      Видно было, что зверь ходил здесь очень часто. Тропа была хорошо утоптана, и тигровые следы блестели так, как будто они были проложены по мокрому снегу и затем замерзли.
      Стоило только насторожить здесь ружье или самострел, чтобы нанести зверю тяжелую рану, но удэхеец предпочитал уступить ему не только место, но и всех своих остальных собак.
      Отсюда мы начали подъем в гору. Снег в лесу не был достаточно глубок, и потому все валежины на земле отмечались тенями, которые то розовели, то синели в зависимости от того, как высоко поднялось солнце над горизонтом. Также синела и тигровая тропа, пока не разбилась на несколько следов. Один был совсем свежий. Удэхеец оказался прав: ночью тигр, действительно, подходил к жилищу. Я обратил внимание на то, что следы были неодинаковой величины. Очевидно, Миону навещал не один зверь, а два, так как следы шли вразброд и часто навстречу один другому, значит тигры охотились за собаками каждый сам по себе. Мы взяли свежий след и прошли по нему с версту. Он направился в гору и завел нас в непролазный бурелом, заросший молодым ельником. Там мы нашли совершенно свежую лежку. Тигр лежал на боку, закинув голову кверху. На снегу получился точный его позитив: голова с ушами, шея, корпус и вытянутые лапы. Лежа, он легонько помахивал хвостом и разбросал снег в стороны. Разбираясь в следах, мы установили, что он вдруг чего-то испугался и, вскочив на ноги, некоторое время стоял неподвижно, потом отбежал немного и опять остановился. Вероятно, мы были причиной его испуга. Как ни осторожно мы шли, но все же шум от лыж в тихом морозном воздухе должен был быть слышен на довольно большом расстоянии. Тут Миону остановился и заявил, что дальше он не пойдет, и посоветовал нам быть осторожными, так как тигр понял, что его выслеживают. После этого он повернул назад, а мы пошли дальше по следу. Тигр сделал большой круг в направлении к реке Садомабирани. Но вот след пересечен один раз, другой. Нам стало ясно, что тигр хочет обороняться и напасть на своих врагов из-за угла. Тогда я решил оставить опасную игру и итти прямо на бивак.
      Вскоре мы нашли лыжню, принадлежавшую Миону. Он почему-то бросил старую дорогу и пошел под гору целиною.
      На биваке я застал только одного Марунича. На вопрос, где остальные люди, он ответил, что все пошли на охоту вверх и вниз по реке.
      Около юрты удэхейцы торопливо укладывали нарту. Я подошел к Миону. Он был не в духе. Из расспросов выяснилось, что он едва не поплатился жизнью за то, что ходил с нами по тигровому следу. На обратном пути как-то вышло так, что "Куты-Мафа", т. е. тигр, путая следы, оказался недалеко от старой лыжни. Услышав приближение удэхейца, он пришел в ярость. Миону видел, как он залег на бурелом и ждал приближения двуногого врага. Тогда удэхеец круто свернул в сторону и очень быстро спустился с горы в долину Садомабирани. Я сказал, что он упустил удобный момент для выстрела, но, по мнению удэхейца, лучший способ отделаться от страшного зверя – это уступить ему дорогу.
      Когда нарта была уложена, Миону привязал щенка к дереву, запряг двух взрослых собак и пошел по нашей дороге вверх по реке Садомабирани. Жена его стала палкой подталкивать нарту сзади, а ребятишки на лыжах пошли стороной. Щенок, которого Миону отдавал тигру, навострил свои ушки и затем, повернувшись задом, изо всей силы стал тянуться на ремешке, стараясь высвободить голову из петли.
      Марунич подошел к щенку и, отвязав ремешок, на руках отнес в нашу палатку и накормил его кашей. Щенок как-то сразу освоился с новой обстановкой и через полчаса уже заигрывал с какой-то собакой, но той не нравилась фамильярность молокососа, она долго ворчала и скалила на него зубы.
      Незадолго до сумерек возвратились стрелки и казаки с охоты. Все они видели тигровые следы. Глегола подстрелил одну кабарожку. Это было как раз кстати, потому что каша нам надоела и всем хотелось мясного. К вечеру мороз усилился. В нашей палатке было очень уютно. Докрасна раскаленная печка распространяла кругом тепло. На ней шумел чайник. Казаки поправляли ремешки у лыж и делились свежими впечатлениями, смеялись, вспоминали спуск Марунича с перевала, а я делал записи в путевой дневник. Щенок пробрался в палатку, стрелки гладили его, тормошили за уши, а он шалил, валялся на спине и легонько кусал им руки.
      Так как место это было опасным, то мы решили установить очередь для окарауливания бивака. Один раз ночью собаки подняли большой шум. Мы забрали их всех в палатку и развели большой костер.
      Лишь только начало светать, Марунич разбудил меня. Я произвел метеорологические наблюдения и приготовил планшет для съемки, а когда утренний завтрак был готов, мы вдвоем стали будить разоспавшихся стрелков и казаков.
      Наши утренние сборы заняли времени не больше одного часа. Каждый знал, что ему надо делать: движенья каждого человека были согласованы, и потому уборка палатки и укладка походной печки, увязка нарт и запряжка собак делались всегда без лишней проволочки.
      Когда собаки были запряжены, курильщики, как всегда, побежали к костру, чтобы закурить на дорогу. Затем, надев на себя лямки и прикрикнув на собак, стрелки и казаки друг за другом гуськом тронулись в путь.
      Отойдя от бивака шагов полтораста, я оглянулся назад и увидел тонкую струйку дыма, поднимавшуюся от костра кверху.
      Начало съемки всегда отнимает несколько больше времени, чем производство ее в пути. Надо выверить шагомер, взять обратный азимут на последний отрезок вчерашнего пути, надо взять пеленги на видимые высоты и т. д. Когда я кончил проделывать все манипуляции, я вдруг вспомнил, что забыл на биваке барометр. Ничего не оставалось больше делать, как вернуться. Стрелки и казаки ушли уже порядочно вперед. Я не стал их окликать в надежде, что догоню на первом: же перевале.
      Когда я подходил к биваку, мне показалось, что что-то большое желтое быстро мелькнуло в кустах.
      Я остановился и прислушался, но так как ничего подозрительного не видел, то решил, что мне это показалось. Времени нельзя было тратить даром, я подошел к дереву, на котором висел барометр, снял его с дерева и стал надевать себе на шею, для чего снял шапку, но нечаянно выронил ее из рук. Нагибаясь к земле за шапкой, я увидел на снегу отпечатки больших тигровых лап. Сознание своего одиночества в присутствии такого страшного и дерзкого зверя наполнило мое сердце страхом. Я поспешно сунул барометр в боковой карман, надел шапку и, постоянно оглядываясь, пошел по нартовой дороге. Я не бежал, шел спокойно, держа указательный палец на спуске затвора своего ружья. Потом я прибавил шагу и через несколько минут достиг поворота реки.
      Долина расширялась. Вдали около второго поворота я увидел стрелков и казаков. Чувство страха оставило меня, и я спокойно приступил к съемке.
      Долина Садомабирани залегает между двух отрогов Хорского хребта, идущих в широтном направлении. В обнажениях виден все тот же гранит, и изредка встречается какой-то плотный песчаник. Долина Садомабирани, пока она течет в горах, покрыта великолепным лесом, состоящим, главным образом, из кедра с небольшой примесью других хвойных деревьев. В верхнем течении Садомабирани разбивается на столь мелкие протоки, что кажется, будто вода прямо идет по лесу и вовсе не имеет русла. Она просачивается между корнями деревьев, исчезает среди каменистых россыпей и потом вновь появляется на дневную поверхность.
      Как только река выходит из гор, хвойно-смешанные леса кончаются, и на сцену выступают широколиственные леса, состоящие из дуба, березы, осины и прочих пород. Здешняя осина имеет столь светлую кору, что я сначала принимал ее за березу и, только подойдя вплотную, заметил свою ошибку. Ближе к устью лес начинает редеть. Все чаще и чаще появляются заболоченные полянки, число и размеры их все увеличиваются и наконец становятся преобладающими.
      Самым верхним притоком Мухеня будет речка Алчи. Около устья ее есть выходы бурого угля на дневную поверхность. Алчи осталась у нас правее и сзади.
      Немного ниже Садомабирани в Мухень впадают с той же стороны (правой) еще две речки – Нефикца и Мэка, что значит "чорт". Последняя получила свое название от скал, находящихся в ее верховьях, служащих, якобы, местом обитания злых духов. Все перечисленные четыре речки заслуженно считаются зверовыми. В вершинах их живут лоси, ниже изюбры и кабаны.
      Леса в верховьях Мухеня довольно богато населены пернатыми. Я видел ворон, дятлов, поползней и снегирей. Они наполняли лес криками и ударами клювов по стволам сухостойных деревьев. Вороны и ронжи при нашем приближении улетали прочь, дятлы прятались за ветвями и только одним глазом поглядывали на проходящих людей. Только поползни и снегири держали себя независимо и свободно, даже в тех случаях, когда мы подходили к ним совсем близко.
      После принятия в себя Нефикцы Мухень становится чрезвычайно извилистым. Ничтожный склон долины, медленное течение – все это характеризует старческий возраст реки.
      С левой стороны против Мэка и Нефикцы расстилаются болота, покрытые сфагновым мхом и поросшие редкой лиственицей.
      Еще ниже Мухень принимает в себя с левой стороны приток Пунчи и два ключика Дай Холга и Нючь Холга с ржавою болотною водою. Может быть, это обстоятельство и является причиной того, что в Мухень идет мало кеты. Зато он богат частиковой рыбой всевозможных пород, начиная от максунов и кончая карасями.
      В нижней части Мухень пролегает среди обширных низменных пространств, кочковатых и заболоченных. Древесная растительность встречается только группами по рекам, потом исчезают и одиночные деревья, и на сцену выступают ольховники и тальники, имеющие вид высокоствольных кустарников, которые, как бордюрами, окаймляют берега реки, ее притоков, стариц, заводей и слепых рукавов.
      Пять дней мы шли по реке Мухеню, следуя всем ее изгибам, которые удлиняли наш путь по крайней мере в два или три раза. Во время пути мы кормили собак два раза в день: немного утром, перед выступлением в поход – сухой рыбой и затем вечером на биваке – жидкой гречневой или чумизной кашей, сваренной с юколой. Сначала они неохотно ели кашицу, и это вынуждало нас прятать от них на деревья наши лыжи, обтянутые кожей, ремни, обувь и прочее имущество, иначе все это было бы сразу съедено.
      На Мухене у нас пала одна собака. Я велел оттащить ее немного в сторону и бросить в кусты. Вскоре мы стали биваком.
      Вечером собаки вели себя неспокойно. Они грызлись друг с другом и рвались с привязи. На другой день утром обнаружилось исчезновение двух собак. Я думал, что они убежали совсем, но незадолго перед выступлением в поход обе беглянки вернулись. Они облизывались, и животы их были вздуты.