Первое дело Карозиных

      – Ни под каким видом.
      – Что? – растерялся Карозин.
      – Я сказала «ни под каким видом», – все так же твердо повторила Катенька.
      – Но позволь…
      – Никита Сергеевич, – вздохнула она. – Если ты дашь мне возможность высказаться, а себе труд внимательно меня выслушать, то поймешь мою правоту.
      – Ну хорошо, – сдался профессор. – Я тебя слушаю, только прикажи подать чаю.
      Катерина Дмитриевна ласково улыбнулась мужу, пряча за этой улыбкой победное выражение лица. Она знала, что коль скоро муж станет ее слушать, то убедить его ей не составит никакого труда.
      Вскорости чай был подан, и супруги уютно устроились в креслах возле камина. Никита Сергеевич обратил на жену вопрошающий взор, а она приступила к изложению своих соображений.
      – Перво-наперво, Никита Сергеевич, я должна напомнить тебе, что, отказавшись сейчас продолжить это дело, ты уронишь свою честь. Тем более что ты проглядел тот немаловажный факт, что наше расследование отнюдь не безнадежно. И потом, я решительно не вижу всех тех опасностей, о которых ты любишь говорить. Пока все те люди, с которыми мне довелось столкнуться, производили на меня впечатление вполне порядочных. Разве что с некоторыми странностями, но кто нынче без таковых?
      – Позволь, ангел мой, – прервал жену Карозин. – Я что-то пока не вижу, с чего тебе кажется, что это дело не безнадежно?
      – Никита Сергеевич! – укоризненно всплеснула руками Катенька. – Ну где твой хваленый логический подход? Это же ясно, как Божий день! Поручик Давыдов видел Дашу в театре Сниткина за кулисами, значит, этот самый Сниткин или кто-то из его труппы может знать ее. Это первое. А второе – это то, что тайное общество, в котором по словам того же самого поручика состояла Даша, дает нам ключ к тому человеку, который и стоит за похищением ожерелья. Мне остается только побывать в театре и расспросить актеров. Сегодня же и поеду. Дорогой я видела афишу, у Сниткина дают какой-то водевиль.
      Профессору было нечего возразить на все доводы жены, кроме все тех же самых утверждений об опасности, которые, как он уже успел убедиться, не производили на Катеньку решительно никакого впечатления. Никита Сергеевич все еще пребывал в задумчивости, пытаясь найти еще хоть что-нибудь, чтобы умерить следственный пыл супруги, как она снова заговорила:
      – Никитушка, мне подумалось, что ты снова должен приложить руку к нашему общему делу.
      – Каким образом, душа моя?
      – Самым прямым. Мне помнится, что ты какое-то время был накоротке знаком со Сниткиным. Так что сегодня ты меня ему представишь.
      – А для чего это тебе нужно?
      – То есть как для чего? Вообрази себе, Никита: одно дело если я самолично, никого не зная, зайду за кулисы и заведу расспросы, и совсем другое, если ты меня представишь директору! Я придумаю что-нибудь для продолжения знакомства с ним и ничего не значащими вопросами выведаю все, что мне нужно, и не вызову никаких подозрений.
      – Ох, Катенька-Катенька, ты себе вообразить не можешь, сколько раз я уже пожалел об этом пари и о своей несдержанности.
      – Отчего ты так говоришь, Никита Сергеевич?
      – Оттого, что ты увязла в этом во всем и с каждым днем увязаешь все глубже. А я, который все это затеял, вынужден стоять в стороне и изводить себя беспокойствами.
      – Пустое, Никитушка, пустое. Не стоит тебе так переживать. Всякая любящая жена должна разделять заботы своего мужа, а я ведь тебя очень и очень люблю.
      С этими словами Катенька поднялась со своего места, приблизилась к мужу и крепко его обняла. Растроганный словами жены, Карозин ласково погладил ее по волосам и поцеловал в лоб.
      – Все-таки ты, Катерина Дмитриевна, у меня большая умница и хитрюга! – высказался он, улыбаясь.
      – Отчего ты так меня назвал? – Катенька изобразила на своем личике непонимающе-невинное выражение.
      – От того, что ежели ты любящая жена, то должна тому же самому мужу повиноваться. Ведь говорится, что «жена да убоится мужа своего!» – Никита Сергеевич с притворно грозным выражением воздел палец к верху.
      Катенька засмеялась, скорчив уморительную гримаску:
      – Никита Сергеевич, ну какая тебе радость от того, что я тебя бояться стану?
      – Да никакой! Это я к слову о твоей хитрости.
      – Ну будет тебе уже, будет! Ступай лучше одеваться, поедем в театр! – с этими словами Катенька высвободилась из объятий мужа и, шурша юбками, покинула комнату.
      – Вот вам и все послушание! – Карозин комично развел руками. – Данилыч! Одеваться.
      Последние слова профессор уже адресовал слуге.
      Театр Ефима Аркадиевича Сниткина был весьма модным заведением, где имелся довольно разнообразный репертуар: драмы, комедии, трагедии, водевили. Катенька с мужем попали как раз на один из водевилей. Спектакль был, мягко говоря, не блестящим, а если уж быть совсем честным, то откровенной дрянью. Спасала положение только прима, блистательная Ариадна Любчинская. Ее имя, напечатанное крупными буквами на афише, и было той единственной приманкой, на которую клевала почтеннейшая публика. Госпожа Любчинская вытягивала своей замечательной игрой весь посредственный спектакль.
      Даже Карозин, мало что понимающий в театре да и вообще его не любивший, и тот проникся. А Катенька настолько увлеклась, что даже на некоторое время забыла о той цели, что привела ее в театр Сниткина. Игра Ариадны Любчинской, жгучей брюнетки с роскошными формами, была безупречна.
      В антракте Катенька напомнила себе и мужу, что им необходимо отыскать Сниткина. Карозин покинул ложу и через некоторое время вернулся с низеньким живым толстячком одетым с некоторой небрежностью, но с претензией на шик. Это и был Ефим Аркадиевич Сниткин, живые глаза которого на холеном пухлом лице, обрамленном седеющими бакенбардами, с неподдельным интересом уставились на Катеньку.
      – Ну, Никита, не ожидал! Жену-то какую себе отхватил, а? Красавица, богиня! Позвольте выразить вам искреннее восхищение! – Сниткин приложился к Катенькиной руке, всем своим видом демонстрируя искреннюю очарованность.
      – Знакомься, Катенька, это Ефим Аркадиевич Сниткин, мой старинный приятель и директор театра. А это моя супруга, Катерина Дмитриевна.
      – Право, Никита, ты свинтус! ну можно ли было скрывать столь прелестную женщину от света! Три года женат, а лучшие друзья не знают! Катерина Дмитриевна, вы впервые в нашем театре? И как вам спектакль?
      Сниткин говорил столь быстро и был так возбужден и многословен, что Катенька слегка потерялась, но решила, что это состояние ей сейчас только на руку – проще будет разыграть восторженную почитательницу театра. А Ефим Аркадиевич, не дожидаясь ответа, продолжал:
      – Не говорите, я сам знаю, что спектакль не хорош, но Любчинская!.. – он закатил глаза как бы в полном экстазе. – Богиня! На ней держится все, буквально все! Но капризна, своенравна! Одно слово, примадонна. А ты, Никита, все-таки свинтус! – Сниткин засмеялся каким-то кашляющим смехом, шутейно грозя Карозину пальцем.
      Катенька решилась вклиниться в бурный поток директорских словоизлияний, которой, кажется, ничего не заметив, пошел по второму кругу:
      – Ефим Аркадиевич, я выражаю вам искренне восхищение вашим театром и теперь непременно стану самой восторженной его поклонницей. Я, знаете ли, выросла в деревне, вдали от столичной жизни, но всегда обожала театр. Мы с сестрой все время устраивали домашние спектакли. Я и сейчас завела уже достаточно знакомств, чтобы возобновить это чудеснейшее времяпрепровождение.
      – Дражайшая Катерина Дмитриевна, я восхищен! Если вам требуется какая-либо помощь, то я весь в вашем распоряжении! – Сниткин поклонился.
      – Как мило с вашей стороны самому предложить мне помощь! – Катенька изобразила одну из своих самых обворожительных улыбок. – Ведь именно на это я надеялась, когда уговаривала Никиту представить меня вам. Я затеялась подготовить к Пасхе спектакль, но вышло так, что с костюмами меня, вероятно, постигнет полная катастрофа…
      – Ни слова более! – прервал ее Сниткин. – Ваши затруднения – это сущая ерунда! Гардероб моего театра полностью в вашем распоряжении. Сейчас уже заканчивается антракт, но после спектакля я представлю вас нашему гардеробмейстеру, он все исполнит в лучшем виде.
      – Не знаю, как мне вас благодарить, сударь, вы так любезны, – Катенька смущенно потупилась.
      – Не стоит благодарности, Катерина Дмитриевна! Право, мне чрезвычайно приятно сделать для вас такую малость!
      Сниткин еще раз поклонился и покинул ложу Карозиных. Катенька довольно улыбнулась и обратилась к мужу:
      – Какой забавный этот Сниткин, правда, Никита?
      – Ах, Катенька, он такой шумный, что я от него устаю. Прямо мельтешение какое-то перед глазами начинается, право!
      – Ну не будь таким суровым, Никита Сергеевич, тебе не к лицу, – Катенька погладила мужа по руке. – Не всем же быть серьезными, надо кому-нибудь и веселить людей.
      – Может быть, ты и права, ангел мой, – немного задумчиво протянул профессор. – Давай смотреть, кажется, второе действие начинается.
      По окончании спектакля Сниткин, как и обещал, привел с собой театрального гардеробмейстера. Это был худощавый человек среднего роста и возраста, с цепкими внимательными глазами, которой при всей добротности своей одежды производил впечатление какой-то потертости. Ефим Аркадиевич отрекомендовал его как Пыняева Якова Абрамовича. Пыняев сдержанно поклонился, а глаза его словно сняли мерку с новых знакомых.
      – Господа и вы, любезная Катерина Дмитриевна, а не поехать ли нам поужинать, чтобы отметить наше знакомство? – Сниткин, в предвкушении согласия уже довольно потирал руки.
      Однако Катенька сожалеюще улыбнулась и, разведя руки, проговорила:
      – Благодарим за приглашение, Ефим Аркадиевич, но Никите нездоровится, поэтому прошу покорно нас извинить.
      Несмотря на отказ, Сниткин нимало не огорчился:
      – Ну, нет так нет! Но в следующий раз непременно, обещайте мне!
      – Непременно, непременно, Ефим Аркадиевич! – Карозин пожал Сниткину руку, благодарно взглянув на жену, спасшую его от продолжения вечера в компании шумного приятеля.
      Когда Сниткин наконец-то распрощался, Катенька обратилась к гардеробмейстеру:
      – Уважаемый Яков Абрамыч, господин Сниткин вероятно высказал вам, в чем будет заключаться моя просьба? – получив утвердительный кивок Пыняева, Катенька продолжила. – Но сегодня я вас всем этим утруждать не буду, я пока сама еще не решила, что мне может понадобиться.
      – Как вам будет угодно, сударыня, – Пыняев снова поклонился.
      – А сейчас я хотела бы обратиться к вам с вопросом довольно деликатного свойства. Видите ли, я дальняя родственница Дарьи Ивановны Беретовой, которая, собственно, и посоветовала мне обратиться в ваш театр по поводу костюмов и реквизита. Поначалу она сама обещалась все уладить, ссылаясь на знакомства, но что-то у нее не заладилось. Обращалась ли она к вам?
      – Нет сударыня, дамы с таким именем среди моих знакомых нет, – Пыняев оставался все так же сух в своих ответах.
      – Странно, мне казалось, что с подобной просьбой она могла обратиться только к вам. Господин Сниткин тоже ее не знает. Я уверена, что три дня назад Дарья Ивановна была за кулисами вашего театра и обращалась к кому-то с этой просьбой.
      – Возможно, если вы опишете мне внешность этой дамы, то я смогу припомнить, с кем она виделась, – Яков Абрамович приосанился и продолжил. – По роду своих занятий я, видите ли, имею столь точный глаз, что без всяких примерок могу определить размеры любой особы и никогда их не забываю. Равно это касается и внешности особ. Так что когда вам понадобятся костюмы, вам стоит только разъяснить мне, что вы хотите получить, и представить особ, для которых вам потребны костюмы. Я тут же подберу нужные вещи.
      – Премного благодарна вам, господин Пыняев, – Катенька испытывала прямо противоположные чувства. С одной стороны, ее обрадовало известие о хорошей памяти гардеробмейстера, но, с другой стороны, она-то сама никогда не видела этой самой Дарьи Ивановны. Выход был только один.
      – Яков Абрамович, я, в отличие от вас, к сожалению, не обладаю такой хорошей памятью, да и описывать внешность не мастер, но если вас не затруднит, то завтра я навещу вас, имея при себе портрет Дарьи Ивановны, а вы мне скажете, видели ли вы ее.
      – Рад буду оказаться вам полезным, сударыня, – Пыняев снова поклонился. – Если вас устроит завтрашний полдень, то приезжайте в театр с портретом. Я сделаю все, что в моих силах.
      – Заранее благодарна вам и завтра буду непременно.
      Простившись с гардеробмейстером, чета Карозиных отправилась домой. А господин Пыняев задумчиво посмотрел вслед женщине, испытываю легкое беспокойство. Ему казалось странным все, что ему наговорила госпожа Карозина. Но, по здравому размышлению, Яков Абрамович решил не затруднять себя раздумьями на эту тему. Мало ли причуд у благородных господ и, тем более, у благородных дам!
      Всю дорогу до дома чета Карозиных провела в молчании. Никита Сергеевич чувствовал некоторое утомление после спектакля и бурного общения со Сниткиным, отличающимся взрывным темпераментом. Катенька же обдумывала, как ей себя завтра вести с бабушкой Дарьи Ивановны. Ведь было бы крайне жестоко сообщать старушке о том, что ее внучка давно запуталась в сетях лжи и обмана. Однако необходимо было придумать благовидный предлог для того, чтобы заполучить Дашин портрет. В конце концов Катенька решила положиться на импровизацию, которая всегда была ее сильной стороной.
      На следующий день сразу после завтрака Катенька проводила мужа в университет, а сама отправилась к Пульхерии Андреевне. Старая женщина встретила Катеньку с такой страстной надеждой в глазах, что той стало неловко. Однако дело не терпело отлагательств и, справившись с собой, Катенька заговорила:
      – Пульхерия Андреевна, сожалею, что пока не могу ничем вас порадовать, но мне необходима ваша помощь.
      – Располагайте мною по своему усмотрения, ведь я искренне заинтересована в том, чтобы моя внучка нашлась как можно быстрее. Хотя я не совсем понимаю, чем еще могу помочь.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.