ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Поглядев на себя в зеркало, я не сразу поняла, что случилось с моими волосами — они стояли дыбом, как у ведьмы. Когда я попыталась их пригладить и привести в божеский вид, они затрещали от моего прикосновения, непослушные и перенасыщенные электричеством.

— Господи, на кого я похожа, — улыбнулась я своему спасителю, пытаясь вспомнить обстоятельства нашего знакомства.

— Вот уж не ожидал с вами свидеться, Екатерина Алексеевна, да еще в таком месте… Вы меня, должно быть, и не помните?

Пожав плечами, я покачала головой, подтверждая его слова.

— Вы с Александром Христофорычем ко мне в лазарет приходили. Когда меня подранили, вспомнили?

— Ну, конечно же, — искренне обрадовалась я, — то-то я вижу — знакомое лицо.

Теперь я вспомнила этого человека. Несколько лет назад он — совсем еще молоденький и необстрелянный — в одиночку пытался усмирить толпу перепившихся грузчиков в порту и получил бутылкой по голове. Александр отнесся к его поступку с большой симпатией и не отказал мне в просьбе познакомить с юным героем.

Тогда-то мы и навестили его в больнице. Он произвел на меня весьма приятное впечатление, и я несколько раз посылала ему корзинки с провизией.

С тех пор он возмужал и окреп, но по большому счету — совсем не изменился. А когда улыбнулся, — казалось, снова превратился в того мальчишку, каким оставался в моей памяти все эти годы.

— Да-да, — улыбнулась я своему воспоминанию, — как голова, не беспокоит?

— Как новая, — расплылся он уже в широчайшей улыбке, обнажившей широкие прокуренные зубы, — а вы к Всеволоду Ивановичу? Они должны были вернуться с минуты на минуту, да боюсь дождик их задержал.

«Дождик» между тем превратился в настоящий ураган. От мощных шквалов сотрясало стены, а из-под под двери к моим ногам уже пробежала по полу тоненькая струйка.

— А далеко ли он отправился? — спросила я своего старого знакомого.

— Да… перекусить, — смутился он. — Они с доктором тут почитай с утра, так что проголодались, а меня вот оставили за сторожа…

— Я слышала — тут произошло что-то ужасное? — спросила я, стараясь выглядеть максимально непринужденно.

— Да пока непонятно… — пожал плечами моментально посерьезневший молодой человек.

— Неужто убийство? — сделала я большие глаза.

— Не исключено, — покашлял он в кулак, напомнив мне в эту минуту размышлявшего о высоких материях крестьянина, и неожиданно предложил:

— Если интересуетесь — могу показать…

— А что — кроме тебя в доме никого нет?

— Был еще слуга господина Лобанова, смешной такой старичок, но после допроса ему стало нехорошо, и он ушел к соседям.

— Так это он сообщил о случившемся в полицию?

— Извините, я этого не знаю, но кому же еще? Должно быть он…

Мне положительно повезло с этим молодым человеком.

— А Всеволод Иванович не будет ругаться? — осторожно спросила я, задержавшись на первой ступеньке лестницы.

— А мы ему ничего не скажем, — подмигнул мне мой знакомый, и в этот момент я вспомнила его имя.

— Тебя ведь, кажется, Дмитрием зовут?

— Так точно-с, Екатерина Алексеевна, — обрадовался он.

— Думаю, Всеволод Иванович вряд ли решится вернуться до окончания этого светопреставления, — кивнула я в сторону входной двери, и словно в подтверждение моих слов, дождь забарабанил в дверь с утроенной силой, — так что мы ничем не рискуем. А если и вернется, то, думаю, простит меня по старой дружбе.

Каюсь, я немного преувеличила степень своего знакомства с новым главным следователем, но грех было не воспользоваться такой удобной ситуацией.

Если у Дмитрия и оставались какие-то сомнения, то мои слова окончательно усыпили его бдительность. И он тут же повел меня на второй этаж, где судя по всему и произошло убийство.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда мы оказались в кабинете — это огромное количество икон по стенам.

«Настоящий иконостас, — с удивлением подумала я. — Не знала, что Костя был до такой степени религиозен. Просто монашеская келья, а не кабинет».

По простоте душевной Дмитрий не только все мне показал, но и пересказал все версии, что прозвучали в его присутствии. А так как все это время он неотлучно находился при Всеволоде Ивановиче и обладал прекрасной памятью, то передал мне все их с доктором разговоры почти дословно, и к концу его рассказа у меня создалось впечатление, что я сама присутствовала при этом.

Таким образом мне стало известно предварительное заключение профессионалов, а они склонны были считать, что в доме произошло самое настоящее убийство, несмотря на то, что способ умерщвления вызывал у них серьезные споры. Всеволод Иванович подозревал отравление, доктор с ним упорно не соглашался, но своей версии выдвигать не спешил.

Смерть наступила вчера вечером или ночью, но никак не позже полуночи. Тело Константина до сих пор было в доме и после некоторого сомнения Дмитрий показал мне и его. Накрытое белой простыней, оно лежало на обеденном столе гостиной и выглядело, как живое.

— Что-то мне нехорошо, Дмитрий, — симулировала я предобморочное состояние и присела подальше от покойного на мягкий диван.

— Это бывает с непривычки, — усмехнулся Дмитрий, — на что я привычный человек, и то…

— Будь добр, принеси мне водички, — совершенно обнаглев, попросила я его.

И он оставил меня наедине с телом минут на десять. Не меньше. Так что я не просто осмотрела, а досконально изучила каждый волосок на одежде покойного. И убедилась, что если он и убит, то совершенно непонятным способом. Выражение спокойствия на его лице лишь усугубляло это впечатление. Ни следов борьбы, ни синяков, ни кровоподтеков. Словно лег отдохнуть и… отдал Богу душу. Но такое вряд ли могло произойти, учитывая возраст и внешний вид этого молодого и абсолютно здорового на вид человека.

В комнате тоже был абсолютный порядок. А если что и лежало не на своем месте, так скорее всего — это уже явилось результатом полицейского обыска.

В какой-то момент мне показалось, что покойник тяжело вздохнул, и от неожиданности я вздрогнула всем телом и едва на самом деле не лишилась чувств.

«Что с тобой, Катенька? — мысленно спросила я себя. — Нервишки шалят? Он безусловно мертв, и смерть его засвидетельствована несколькими свидетелями…»

Но чтобы убедить себя в этом, мне пришлось приложить ухо к его груди и в течение нескольких мгновений прислушиваться к каждому шороху. Меня настолько поглотило это занятие, что я едва не проворонила возвращение Дмитрия и отскочила от стола, едва заслышав его шаги за своей спиной.

— Вот, пожалуйста, — протянул он мне высокий чистый стакан с водой, зайдя в комнату и обнаружив меня на том же месте, то есть сидящей на диване с испуганным лицом.

Я сделала несколько глотков и поспешила на выход. Теперь мне уже не хотелось встречаться с Всеволодом Ивановичем, тем более, что в этом случае мне пришлось бы объяснять ему причину своего визита. А мне это было ни к чему.

— Знаешь, — сказала я Дмитрию, когда мы спустились с ним на первый этаж, — пожалуй, не надо говорить Всеволоду Ивановичу о том, что я была тут…

Цель моя была достигнута. Я узнала и увидела все, включая и такие подробности, на которые не могла и надеяться, если бы застала в доме Всеволода Ивановича. Единственное, в чем у него было передо мной преимущество, это в том, что он в спокойной обстановке имел возможность произвести тщательный досмотр помещения, иначе говоря — обыск. И по свидетельству Дмитрия — занимался этим большую часть сегодняшнего дня. Правда, без особых успехов.

Так или иначе, я решила поскорее покинуть этот дом.

— Он обидится, что я его не дождалась, а мне уже пора домой. Видимо, такие зрелища все-таки не для женских глаз… Пусть это останется нашей с тобой маленькой тайной, — снова подмигнула я Дмитрию, и он в ответ прищурился с хитрым видом.

«Господи, — подумала я, — как ты был мальчишкой, так и остался». И совсем было собралась выйти под дождь, но в этот момент меня посетила еще одна, как мне показалось в тот момент, очень удачная мысль.

— Чем бы мне накрыться? — жалостно произнесла я и посмотрела на Дмитрия несчастными глазами. — Зонт, к сожалению, я оставила в карете…

И он тут же побежал выполнять мою просьбу. И отсутствовал минут пять, на что я и надеялась, хотя уже через несколько мгновений то дело, ради которого все это затеяла, было сделано.

Я немного отодвинула засов черного хода. И теперь при необходимости могла вернуться в этот дом в любое время. Достаточно было слегка потрясти тяжелую дверь, и она бы открылась, но со стороны это было совершенно не заметно.

Когда Дмитрий выскочил из коридора с большой темной шалью в руках, я уже стояла со скучающим выходом у порога как ни в чем ни бывало.

— Зонта не нашел, может быть, это сгодится? — протянул он мне тяжелую шаль.

— Мне бы только до кареты добежать, — успокоила я его , — а у кого вы ее достали?

— Да на кухне лежала, может слуги… — замялся Дмитрий.

— Ну, это вряд ли, — рассмеялась я. — Постараюсь при случае побыстрее вернуть ее хозяину, кем бы он ни был. А то еще подаст на меня в суд за воровство…

Дмитрий добродушно заржал, а я, накинув на голову и плечи старую, но еще плотную материю, вышла на улицу.

Несмотря на это, с меня лило в три ручья, когда я, наконец, вернулась в карету.

— Ну, как? — спросил меня Петр, едва я пришла в себя после холодного душа. — Я уже начал волноваться.

— И, чтобы успокоиться, приняли немало успокоительного, — погрозила я ему пальцем, почувствовав устойчивый запах коньяку.

— Так это я еще у вас… с кофе, — немного смутился Петр.

— Я вас ни в чем не упрекаю, — великодушно произнесла я, потеплее закуталась в мокрую шаль и приказала Степану возвращаться.

За время моего отсутствия колеса на четверть погрузились в мокрую землю, и лошадям пришлось поднатужиться, чтобы стронуть карету с места.

По дороге я успела сообщить Петру все, что мне удалось узнать за этот час. Он внимательно слушал меня и перебил всего пару раз, чтобы задать тот или иной вопрос.

Когда мы подъехали к моему дому, дождь почти прекратился, причем так же неожиданно, как и начался.

— Как же это я забыла? — сокрушалась я, вылезая из кареты.

— О чем? — спросил не пропускавший ни единого моего слова Петр Анатольевич.

— Дмитрий не хотел меня пускать, приняв за кого-то другого, — объяснила я ему. — И у меня создалось впечатление, что этот кто-то очень хотел туда попасть. Кто и зачем? Вот что меня интересует. Хоть поворачивай назад оглобли, ведь собиралась же спросить…

— Это будет выглядеть странно. Даже для такого лопуха, как ваш Дмитрий, — улыбнулся Петр.

— Более, чем странно, — согласилась я. — Придется узнавать все самой. Хорошо, что на этот случай я оставила себе лазейку.

— О чем это вы, Катенька? — подозрительно прищурился Петр Анатольевич. — Интуиция подсказывает мне, что кое-что вы мне не рассказали. И это кое-что — если не ошибаюсь — едва ли не самое главное…

— Не знаю, — задумалась я, — может быть, вы и правы…

— Так что же это?

— Какие у вас планы на сегодняшний вечер, вернее, на сегодняшнюю ночь?

— Вы меня пугаете, — сделал страшные глаза Петр Анатольевич. — Вы хотите назначить мне свидание?

— Да, причем в полночь и разумеется на кладбище… — пошутила я. — Да нет, Петр Анатольевич, все гораздо проще, просто я хочу вернуть покойному его шаль… или кому она там принадлежит?

— Вы собираетесь проникнуть в дом? Ночью? Каким же образом?

— У меня такое впечатление, Петр Анатольевич, что вас сегодня подменили, с каких это пор вас стали волновать такие мелочи? Благоразумие никогда не было вашим коньком — уж не начинаете ли вы стареть?

— Ни в коем случае, моя старость, как у Кащея бессмертного — на кончике иглы, а игла та в яйце…

— Вы собираетесь рассказывать мне сказки?

— Нет. Но кое-что рассказать, видимо, придется.

— Да? И что же это такое?

— Похоже, я могу вам сказать, кто кроме вас сегодня пытался попасть в гости к покойному…

— Если вы с помощью этой наглой лжи надеетесь выманить у меня еще бутылку коньку, то у вас этот номер не пройдет.

— А если это не ложь?..

— Тогда… разрешите пригласить вас на чашечку кофе.

Разговор мы продолжили за столом. И коньяком мне все-таки пришлось пожертвовать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

— Там происходило что-то странное, — загадочным голосом начал Петр Анатольевич, когда мы перекусили, и наступил черед кофе и разговоров.

— Нельзя ли поконкретнее? — попросила я, зная манеру Петра Анатольевича начинать издалека. Чем значительнее для собеседника была информация, тем дороже он всегда стремился ее продать.

— Можно, — неожиданно легко согласился он. Видимо, рюмка старого коньяку, которую он выпил за минуту до этого, сделала свое дело, а может быть, просто решил ради разнообразия изменить любимой привычке.

— Не успел я проводить вас глазами и устроиться поудобнее в карете, как мое внимание привлекло какое-то движение перед домом. Предположив, что это вы по какой-то причине отказались от своих намерений и возвращаетесь в карету, я едва не выскочил под дождь, но в этот момент понял свою ошибку.

— Это была не я?

— Это были не вы. И даже не человек…

— О, Господи, корова что ли? — с подозрением спросила я. От Петра Анатольевича можно иной раз ожидать чего угодно. Даже подобной шутки. С него станется.

— Я не совсем правильно выразился. Но те фигуры, что я увидел возле дома, были слишком маленькими для взрослого человека.

— Так это были дети? — предположила я.

— Я тоже так подумал сначала, тем более, что и вели они себя соответственно. Мне сначала показалось, что они играют в горелки, но, приглядевшись, я понял, что снова ошибся. Это были карлики.

От неожиданности у меня мороз пошел по коже.

— Что вы такое говорите, — нахмурилась я, — какие еще карлики?

— Во всяком случае — ростом они мне едва ли выше пояса, — на полном серьезе продолжил Петр.

— Бред какой-то…

— Подсаживая друг друга, они пытались заглянуть в окно, или даже влезть в него. Это действительно было похоже на страшный сон, и я до сих пор не могу придумать этому объяснения.

— Вы думаете, это они пытались пытались проникнуть в дом передо мной?

— Не знаю… — неуверенно произнес Петр Анатольевич. — Но самое странное, что услышав ржанье ваших лошадей, они тут же перепугались и убежали.

— Ничего не понимаю, — честно призналась я.

Мой приятель понимал не больше моего, поэтому разговор у нас получился довольно странный. Походив вокруг да около этой темы еще с полчаса, мы расстались с ним, чтобы встретиться поздно вечером.

Я твердо решила побывать в доме Лобанова сегодня ночью, и никакие карлики не могли заставить меня передумать.

Тело Константина, судя по словам Дмитрия, к тому времени уже должно было перекочевать в морг, и кроме полусумасшедшего старика-слуги в доме никого уже не могло быть. Так что при определенной осторожности я спокойно могла произвести собственный досмотр в кабинете покойного. А меня не оставляла уверенность, что я смогу обнаружить там что-то такое, что прольет свет на причину его неожиданной гибели.

Проводив своего гостя, я собиралась прилечь на часок-другой, чтобы ночью быть в хорошей форме, но в это время услышала Шурочкин голос.

Она, как выяснилось через несколько минут, тоже проводила собственное «расследование», если предпринятые ею шаги можно назвать этим серьезным словом.

— Катенька, дружочек, я за тобой, — еле переведя дыхание, выпалила она, войдя ко мне в комнату.

Она была уже во всем черном, и мне это сразу не понравилось. Хотя я понимаю, что такое первая любовь, и постаралась не показать виду, что мне это не по вкусу.

— Ты отдыхаешь — извини, но без твоей помощи мне не обойтись, — еле слышно проговорила она и присела на краешек моей кровати.

— Еще что-нибудь стряслось? — настороженно спросила я. Честно говоря, после всей этой истории с карликами у меня на душе остался неприятный осадок. И реальность приобрела какие-то искаженные и даже уродливые черты.

— Нет, — поспешила успокоить меня Шурочка, — больше ничего не случилось. Но… даже не знаю, как тебе сказать… Ты будешь смеяться.

— Смеяться я сегодня точно не буду, — заверила я ее, — так что рассказывай смело.

— Ты не очень веришь в подобные вещи, но я тебя умоляю. Ты же знаешь, чем для меня был Костя…

Я не стала с ней спорить по поводу последнего заявления, а только еще раз спросила:

— Так чего же ты от меня хочешь?

Шурочка собралась с духом и произнесла решительно и крайне напористо, заранее рассчитывая на продолжительную борьбу:

— Тут недалеко живет одна женщина…

— Гадалка что ли? — предположила я и оказалась недалека от истины.

— Не гадалка, к ней половина города за советом ходит… Она… ясновидящая.

— Шурочка, ты с ума сошла.

У нее в ответ на эти слова слезы навернулись на глаза, и она прошептала голосом несчастного ребенка:

— Она может нам сказать, почему умер Костя…

Спорить с ней в таком состоянии не имело смысла, и я со вздохом стала готовиться в дорогу.

Не то, чтобы я совсем не верила в подобные вещи, но за свою короткую жизнь я успела повидать слишком много шарлатанов. Тем более, что к этой «ворожее» по словам Шурочки ходило половина Саратова. Время от времени у нас в городе появлялись подобные субъекты, и на какое-то время превращались в объект массового паломничества.

Особенно мне запомнился один юродивый, который называл себя странным именем Алексей-С-Гор-Вода и круглый год ходил босиком. Он произносил в моменты «прозрений» нечто нечленораздельное, и его почитатели тщетно пытались проникнуть потом в смысл этой абракадабры. В основном это был абсолютно бессмысленный набор слов и звуков, но количество его приверженцев росло с каждым днем. Не знаю, чем бы это закончилось, но в один прекрасный день он украл у очередного своего прихожанина бумажник и — недолго думая — отнес в ближайший кабак. На этом его карьера закончилась, и бывшие почитатели постарались вычеркнуть из памяти свои к нему визиты, во всяком случае, прилюдно о них не поминали.

Но эта история, как и многие ей подобные, ничему не научила моих доверчивых земляков. Уже через полгода в городе появилась «Блаженная Матрена», и мало-помалу к ней потянулся народ…

Так что пошла я к этой ведьме только из уважения к переживаниям своей подруги. И не ожидала от этого визита ничего хорошего. Более того, я не воспользовалась своим экипажем, а послала за извозчиком. Мои лошади слишком известны в городе, чтобы появляться на них в сомнительных местах. И одеться постаралась как можно незаметнее…

— Заходите, чего стали? — произнес неожиданно певучий голос из полумрака низкой прихожей. Огня в доме не зажигали, хотя на улице уже смеркалось.

— Заходи, — тихо, как в церкви, шепнула мне Шурочка, и подтолкнула меня вперед.

Дом, в котором снимала квартиру ворожея, находился недалеко от центра города, но и до сих пор в Саратове остались странные места, которые внешним видом и отдаленно не напоминают городских улиц. В двух шагах от них светят фонари и ездят автомобили, а тут и по сей день пахнет навозом, по улице ходят коровы и овцы, петухи заливаются во все горло, и невозможно поверить, что на дворе конец девятнадцатого столетия. А в те времена и подавно.

И вновь я не удержусь и вставлю пару слов, хотя на этот раз и стараюсь не нарушать авторского повествования. Но на дворе уже даже не двадцатый, а двадцать первый век, а ваш покорный слуга, будучи недавно проездом в столице и гуляя по малознакомому району, нос к носу столкнулся с коровой. Она как ни в чем ни бывало паслась посреди улицы, привязанная старой обгаженной веревкой к вбитому в землю колышку. Вот такое у нас государство — традиции в нем неискоренимы… Прошу прощения за может быть неуместное замечание.

— Темно у вас, — пожаловалась я, едва не споткнувшись о какое-то ведро на полу.

— Да ладно тебе, — одернула меня Шурочка, и в душе у меня стала нарастать волна раздражения, которую я так старательно запрятала в глубину своего сознания. Но что поделаешь, если я все больше чувствовала себя участницей какой-то нелепой комедии. Или фарса.

— Можно огонь зажечь? — спросила я с откровенным раздражением.

— Отчего же нельзя, если просят, — ласково ответил тот же голос, и в ту же секунду в комнату вошла маленькая русоволосая девочка со свечой в руках. Она поставила ее на стол, и теперь я смогла рассмотреть внутреннее убранство и хозяйку этого помещения.

«Женщина как женщина, — подумала я, рассматривая ее уложенные на затылке волосы и довольно аккуратное платье, — и не подумаешь, что ворожит в свободное время».

— Я вас слушаю, — прервала она мои размышления тем же ровным голосом.

— Говори, — обернулась я к Шурочке, поскольку она так и стояла у меня за спиной. Присутствовать я согласилась, но задавать какие-то нелепые вопросы не собиралась.

— Присядьте, — предложила нам хозяйка и указала на лавку рядом с большим, покрытым белой скатеркой столом.

Я пропустила Шурочку вперед, таким образом оказавшись на краю лавки, в тени. Свечка была маленькая, хотя и горела довольно ярким ровным пламенем. А Шурочка оказалась как раз напротив хозяйки; взволнованная и нерешительная, она оглядывалась на меня, вздыхала и качала головой.

Я демонстративно отвернулась, предоставив ее самой себе, тем самым вынудив ее взять инициативу на себя.

— Нам… я хотела бы узнать… отчего умер один мой знакомый…

Шурочка, такая решительная и смелая, сейчас напомнила мне крестьянскую девочку, которая стесняется и робеет при виде незнакомых людей, и готова расплакаться по любому поводу.

А дальше произошло что-то странное. И до сих пор я не могу понять, что это было. То ли оттого, что я пристально смотрела на свечу, то ли по другой причине, но у меня все поплыло перед глазами. И я стала воспринимать все окружающее как во сне. Или в раннем, младенческом детстве, что почти одно и то же, во всяком случае — для меня.

— Дай мне твою руку, — произнесла хозяйка, не отрывая взгляда от Шурочкиного лица и та послушно протянула ей ладонь.

— Зачем же ты живого хоронишь? — строго спросила хозяйка, а дальше я почти ничего не помню. Честное слово. Помню каждый шаг по дороге туда, помню, как возвращались. А вот середина… словно корова языком слизнула, если подобное выражение уместно в подобных обстоятельствах.

Какие-то обрывки фраз, отдельные моменты, но до сих пор затрудняюсь точно сказать, сколько времени мы провели в этой комнате. Пять минут… или час? Помню, что Шурочка в какой-то момент потеряла сознание. Возможно, когда услышала первую фразу, хотя, может быть, и ошибаюсь. Потом мы пили какой-то напиток, похожий на чай, только очень вкусный и ароматный, а женщина что-то говорила мне… Именно мне, и не по поводу Константина, а про меня и про мою жизнь. И я слушала ее, как завороженная, и мне казалось, что каждое ее слово проникает мне в самое сердце, открывая неведомые для меня собой глубины души… О чем-то подобном я читала потом, но самой ни с чем подобным сталкиваться больше не приходилось.

Это на самом деле была непростая женщина… И очень скоро я смогла убедиться в справедливости ее слов… Но не буду забегать вперед. Потому что в тот вечер я еще ничего не понимала, и всю дорогу до Шурочкиного дома, куда я взялась ее проводить, и некоторое время спустя была сама не своя…

Прийдя домой, я почувствовала, что у меня раскалывается голова, и еле добралась до кровати, чтобы заснуть на несколько часов. Разбудила меня Алена.

— Барыня, тут Петр Анатольевич пришли, прикажете пустить — уже ночь на дворе? — несколько раз повторила она совершенно заспанным голосом.

И, открыв глаза, я увидела, что она уже в ночной рубашке с накинутым на плечи платком, то есть скорее всего уже давно спала.

— Да-да, — ответила я ей, — пусть проходит, я сейчас выйду.

Голова моя уже не болела, но соображала я с трудом и окончательно пришла в себя, когда мы уже ехали по ночному городу.

— …но вас не было дома, — услышала я слова Петра Анатольевича. И поняла, что он давно мне что-то говорит.

— Да, мы ходили с Шурочкой… — начала было я, но сама себя перебила неожиданным вопросом:

— Петр Анатольевич, а вы уверены, что Лобанов умер?

— Час от часу не легче. Катенька, чем вы занимались в мое отсутствие? Может быть, нам лучше вернуться? Что-то мне не нравится ваше состояние.

— Нет-нет, — постаралась я произнести как можно убедительнее. — Просто я еще не проснулась.

— Странные у вас вопросы…

Неожиданно мне стало смешно, и по какой-то странной прихоти я произнесла специально «странным» голосом:

— А карликов вы больше не видели?

И не столько этим вопросом, сколько видом своим и интонацией, — так перепугала Петра, что удивляюсь, как это он не выскочил в тот момент из кареты. Во всяком случае взгляд у него был весьма выразительный. Словно я на его глазах достала из-за пазухи ядовитую змею. Странный у меня в ту ночь прорезался юмор…

ГЛАВА ПЯТАЯ

И шутка моя плохо закончилась. Не успела я успокоить своего спутника и кое-как объяснить ему свое поведение, как наше внимание привлекли странные в ночное время звуки. Звон колоколов, крики…

Почувствовав недоброе, я крикнула Степану, чтобы подстегнул лошадей. Повторять приказов ему не требуется. Мы полетели, как ветер и через несколько минут были в нужном месте.

Но еще издали заметили огромное в полнеба зарево от страшного пожара — горел дом Лобанова. И потушить его было невозможно. Люди с топорами и ведрами возникали из темноты и снова в ней исчезали. Какая-то крестьянского вида женщина причитала и рыдала на всю улицу.

Мы вылезли из коляски и стояли посреди улицы, не зная, что предпринять. Вскоре огонь перенесся на деревья над нашими головами, по небу летели уже крупные головешки и, если бы не прошедший за несколько часов до того ливень, то могли бы сгореть все близлежащие дома, а то и весь район. Каменных домов в Саратове было еще немного. А высохшее за лето дерево вспыхивало, как порох, от первой же искры.

Мы отошли на безопасное расстояние, но и там временами приходилось закрывать лицо от жара, когда ветер сносил огонь в нашу сторону.

Прошло еще совсем немного времени и с грохотом рухнула крыша. Искры поднялись высоко в небо, отличаясь от звезд только цветом и невероятной для тех подвижностью.

— Спасибо тебе, Господи, покарал злыдней, — произнес из темноты чей-то сдавленный голос.

Я попыталась отыскать глазами его хозяина или хозяйку, потому что даже не поняла, мужчине он принадлежал или женщине. Одно могу сказать наверняка: говоривший ненавидел хозяина дома лютой ненавистью, и не мог скрыть радости по поводу случившегося.

Петр Анатольевич дернул меня за руку и указал рукой на группу из нескольких человек, стоявшую особняком.

— Что? — спросила я его, не поняв, на что именно он пытается обратить мое внимание.

— Карлики, — выдохнул он мне прямо в ухо. И в тот же момент я увидела их.

Нет, карликами, или лилипутами, как говорят в цирке, они не были. Просто встречаются иногда очень маленькие, до уродства коротенькие люди. Я не знаю, как называется это заболевание, но верхняя часть их туловища не отличается своими размерами от туловища обычного человека. А вот ноги… Ноги у них обычно коротенькие и кривые. В результате чего они и выглядят так странно. При том, что лицо может быть совершенно нормальным, без всяких признаков патологии.

Двое в той группе, на которую указал мне Петр, обладали всеми признаками подобного уродства. Они стояли без движения и смотрели в одну точку. Без каких-либо эмоций. И лишь однажды мне показалось, что на одном из этих лиц возникла улыбка… Когда коротышка оглянулся на стоявшую рядом с ним крупную седую женщину с каменным лицом.

А потом они куда-то исчезли. И карлики и все остальные. Вся эта группа.

Я на секунду отвлеклась, а когда вновь посмотрела в ту сторону, то уже никого не увидела. Впрочем, к тому времени пожар уже потерял свою силу, огонь уже почти не освещал окрестностей, а до рассвета было еще далеко. Поэтому скоро все вокруг погрузилось в темноту, и разглядеть что-то было уже трудно. И лишь потрескивающие на пепелище угли да тяжелый угарный запах свидетельствовали о недавно бушевавшем здесь страшном празднике огня.

До кареты мы с Петром Анатольевичем добирались на ощупь, спотыкаясь на колдобинах и поддерживая друг друга. За все это время мы не обменялись и парой слов. Говорить было не о чем, вернее, не хотелось…

По пути к моему дому, Петр Анатольевич попросил Степана остановить лошадей и, не попрощавшись, ушел в темноту.

И я не стала его удерживать.

Но самую страшную вещь я узнала лишь на следующий день. Дрожки, на которых должны были перевезти тело Константина в городской морг, почему-то не приехали. И оно осталось лежать на том самом месте, где и лежало — на обеденном столе.

Эту новость принесла мне моя знакомая, приехавшая в город из деревни, но уже успевшая узнать все городские новости. Слух об этом странном пожаре уже обсуждался по всему городу. В том числе и о том, что убитый за день до этого молодой человек по роковому стечению обстоятельств еще и сгорел во время пожара.