«Ну, — думаю, — хватит, пора ехать домой. Одно дело сделано».
      Решил напоследок зайти в свою парадную. Дверь открыл — и у меня вспыхнуло перед глазами! Три белых кружка! Я чуть дверцу ящика не оторвал.
      «Сане Скачкову».
      А в конверте листок в клеточку и на нём печатными буквами строчка: «Скачков, одна девочка хочет с тобой дружить!!!»
      Ну, напугала… У меня даже в глазах потемнело. «Вот погоди, — думаю, — выйди, я тебе покажу, как людей пугать!»
      А самому весело! Не уйду ещё. Посижу на своём прекрасном диване.
      Эх, хорошо мне сидеть! Захочу — покачаюсь! Пружины скрипят изо всех сил. Скрипите, скрипите, пружины! А ну-ка и я вскочу на него ногами. Мне всегда запрещали, а теперь кто мне запретит? Мой диван! Только мой! Эх, как подкидывает! И-эх!.. И-эх!!!
      Идёт Палён через проходные дворы. Спрашивает:
      — Ты прыгаешь?
      — Прыгаю!
      — А ну-ка и я попрыгаю!
      Стали мы вдвоём прыгать. Палён вдруг как заведёт:
      — Опа, опа, Азия — Европа!..
      Я говорю:
      — Палён, ну как не стыдно!..
      Он перестал.
      Я говорю:
      — Давай лучше поиграем в крепость.
      — А как это?
      — А вот я тебя столкну, значит, моя крепость, а потом ты заскакивай и меня толкай. Кто дольше крепость удержит.
      Эх, хорошо я придумал! Палён как сумасшедший вокруг дивана бегает, тут сунется, там сунется, всё ищет у меня слабое место. Но в моей обороне не так легко слабое место найти.
      Наконец запрыгнул Палён, как толкнёт меня, и я полетел вниз. Ничего себе — болезненный! А ещё от физкультуры освобождён.
      «Ну, — думаю, — сейчас я тебя атакую!» Но Палёна не просто было атаковать. Я запрыгнул несколько раз, но не удержался. Но и Палён не удержался, полетели мы с ним вдвоём кубарем.
      Не заметили даже, как Файзула подошёл. Костюм на нём чёрный, рубашка белая и жёлтые полуботинки. Одеколоном от него несёт. Что такое, не Файзула, а оперный артист какой-то!
      Он кричит:
      — Ай, как нехорошо! Зачем такие игры играете? Садитесь шахматы играйте. Или нарды. Или кости. Тихо надо играть.
      — Почему тихо-то, Файзула? Можно и не тихо.
      Это я у него спрашиваю.
      — А ты совсем уходи, — Файзула говорит. — Ты мне один показатель испортил? Испортил. Ты мне другой показатель испортил? Испортил.
      — Не портил я тебе никаких показателей.
      — А кто ребёнка у магазина воровал? Ты воровал. Файзула всё знает. От Файзула не скроешь. Ты домой лучше иди. Сейчас корреспондент придёт, будет про меня газету писать. Фотографировать будет.
      То-то, я смотрю, Файзула так вырядился. Вот что с человеком слава делает. Совсем испортился у нас дворник. Раньше Файзула тихий, скромный был. В нарды учил нас играть, песни узбекские пел, качели нам построил.
      — Зачем тебе газета-то, Файзула?
      — Надо газета. Почёт надо. Кишлак буду посылать.
      Ну, что ты с ним сделаешь. Ведь пропадёт совсем. У него и взгляд стал другой — глаза блестят. Он и у ворот теперь по-другому стоит — как статуя. Может, он думает, что к нашему дому мраморную дощечку прибьют: здесь жил и работал дворник Файзула. Но ведь этого не будет. Жаль мне его стало. Не замечает человек, как портится.
      Я говорю:
      — Дощечку-то всё равно не прибьют, Файзула.
      — Какую дощечку?
      — Ладно, это я так подумал.
      — Нехороший ты человек, Скачков. Зачем ребёнка у матери воровал?
      — Да я, Файзула…
      А, да чего с ним разговаривать! У него одни показатели в голове. Показатели и указатели.
      — Пойдём, Палён.
      Палён говорит:
      — Конечно пойдём. Тебе куда? Мне в парикмахерскую.
      Я говорю:
      — Совпадение. Мне тоже в парикмахерскую.
      А что, постригусь. Почему не постричься? Всё-таки знакомые парикмахеры. Например, Артур Жанович. Он мою голову знает.

      В парикмахерской только и разговоров что про матч «Спартака» с «Шахтёром». Все галдят, руками размахивают.
      Кухарев забьёт и Скворцов забьёт!
      — Ни черта твой Скворцов не забьёт. Кухарев ещё куда ни шло, а Скворцов — нет, не забьёт.
      — Да что вы говорите, в матче с «Араратом» Кухарев еле ногами двигал, вот-вот упадёт.
      — Это когда, в третьем тайме?
      — В третьем тайме.
      — Ну, значит, и Кухарев не забьёт. Я больше всех рассчитываю на Степанова.
      — Успокойтесь, граждане, — сказал Артур Жанович, — так же невозможно работать. Шум, гам — в ушах уже какие-то галлюцинации начинаются. Если хотите знать, забьёт вовсе не Кухарев. И совсем не Скворцов. И уж конечно, не этот пенсионер Степанов. Неужели у вас не дрожит сердце, неужели у вас не трепещет душа, когда на поле выходит Савушкин? Ведь это же бомбардир от бога!
      — Савушкин — да!..
      — Савушкин — ничего не скажешь.
      — А? Да?.. Какая скорость, какой удар! Мне худо сделалось, когда они играли с тбилисским «Динамо», вы помните этот проход Савушкина на двадцать второй минуте первого тайма? Без валидола этот матч невозможно было смотреть.
      — Да-а…
      — Кто ж не помнит!..
      — А? Да?.. Метеор! Ракета! Мои надежды на Савушкина растут от матча к матчу. Это перспективный игрок, блистательный, умопомрачительный! И сегодня он вам это докажет.
      — Не-ет, Кухарева вы недооцениваете…
      — Да что Кухарев, заладил: Кухарев, Кухарев! Если на то пошло — Степанов!
      — Не Степанов, а Скворцов, Скворцов!
      — А я говорю — Кухарев!
      — А я говорю — Степанов!
      — Скворцо-ов!..
      — Граждане, граждане, пощадите, — взмолился Артур Жанович. — Ведь мы ж на работе. Просто голова идёт кругом! За целый день наслушаешься столько всякой ерунды!.. Кухарев — игрок с нераскрывшимися возможностями. Скворцов после травмы. Степанов, я вам ещё раз повторяю, немолод, к тому же он курит. Зато Савушкин — какой блеск, какой восхитительный игрок!..
      — Савушкин — да.
      — Савушкин — ничего не скажешь.
      — Кто же против Савушкина?..
      Такой у них шёл разговор. Другие парикмахерши на них — ноль внимания, стригут, бреют. «Хоть бы, — думаю, — к Артуру Жановичу не попасть, у него насидишься. Он то и дело — ножницы в сторону, глаза в потолок: Савушкин, Савушкин!..»

      — А, постриглись, — говорит Файзула. — Это хорошо. Сейчас он придёт. Уже звонил ЖЭК. Садитесь, шахматы играйте. Шумно не играйте.
      Совсем помешался на этом корреспонденте. Сидит в чёрном костюме посреди своего скверика. На столе перед ним фарфоровый чайник и две пиалы. Файзула чай пьёт. Чай он пьёт только зелёный. Я однажды попробовал — это просто горечь. В нём ни крошки сахара. Файзула пьёт эту гадость по десять раз в день.
      Голуби вокруг него разгуливают, воробьи на ветках чирикают. Он сидит в сквере, как в родном кишлаке, никто ему не мешает. Пьёт чай и обдумывает повышенные обязательства. Файзула говорит так: «Чай не пьёшь — откуда силы берёшь?»
      Спортом надо заниматься, вот откуда силы.
      Вдруг и в самом деле во двор входит человек в очках и светлом пиджаке. За ним почему-то идёт Тентелев.
      — Эй, пожалуйста, — кричит Файзула. — Сюда проходите! Здравствуйте! Салям алейкум! — Файзула берёт его руку двумя руками.
      Корреспондент садится за столик вместе с нами.
      — Это я и есть Файзула Абдурахманов, — говорит Файзула. — Пейте зелёный чай. Вкусный, свежий. Только что заварил. У нас обычай такой: сначала чай пьём, потом разговариваем. Как ваше здоровье? Как здоровье жены?..
      — Да я, собственно… — говорит корреспондент, но Файзула его не слушает.
      — Как здоровье детей? Папы, мамы?..
      — Вкусный чай, — говорит корреспондент.
      — Очень вкусный, — говорит Файзула. — Очень полезный!
      — Хорошо у вас во дворе, много зелени.
      — Очень хорошо! — говорит Файзула. — Много работаем. По всем показателям. Пятый показатель — зелень.
      — Пятый? А первый какой?
      — Первый — квартплата.
      Корреспондент чай выпил и говорит:
      — Я к вам знаете по какому вопросу?
      Файзула кивает:
      — Знаем, знаем! ЖЭК предупредил.
      А в это время другие ребята подходят: Семёнов, Дубарев, Куркина. Что корреспондент должен прийти — все слышали.
      — Я вам все данные приготовил, — говорит Файзула и вынимает из кармана пачку листков. — Вот макулатура. Вот зелень. Вот пищевые отходы. Вот работа с детьми. Я с ними очень много работаю, они скажут.
      — Да мне не это надо, — говорит корреспондент. — Я не по этому пришёл. Мне нужен Саша Скачков.
      Все повернулись ко мне. А Файзула говорит:
      — Вот этот Скачков. Но мы за него не отвечаем.
      — Который Скачков? — спрашивает корреспондент.
      «Ну, — думаю, — это насчёт грудняка». Я говорю:
      — Ну, а чего я такого сделал? Прокатил немного его, так я ж только до угла… Ну, чего особенного?..
      Корреспондент говорит:
      — Какой — этот? Это не Скачков.
      — Как не Скачков? — удивляется Файзула.
      Ну вот, я уже и не Скачков.
      Я говорю:
      — Кто, я не Скачков? А кто же я, по-вашему?
      Все кричат:
      — Скачков! Это Саня Скачков! Мы его все знаем!
      Корреспондент даже очки снял.
      — Странно, а он совсем по-другому выглядел.
      — Он постригся, — сказал Файзула.
      Корреспондент снова надел очки и кого-то поискал глазами. Взгляд его упёрся на Тентелева.
      — А ты мне голову не морочишь? Ты же говорил, что вы очень просите прийти к вам во двор из-за Скачкова. А его здесь нет.
      — Правда, правда, — говорит Файзула, — его здесь нет. Он больше здесь не живёт. ЖЭК за него не отвечает.
      — Ничего не понимаю! — сердится корреспондент. — А кому же мне отдать письмо? Вот тут у меня письмо есть для этого вашего Скачкова.
      — Какое письмо? — кричу. — Где вы его взяли?
      И уже хочу схватить моё письмо, это ведь моё письмо, и я уже всё понимаю: и как оно попало к нему, и кто этот человек, всё понимаю.
      — Э, нет, — говорит человек, — давайте сначала разберёмся. Я работаю директором лодочной станции…
      Файзула восклицает:
      — Так вы не корреспондент?..
      — Нет. Пять дней назад этот ваш неуловимый Саня Скачков похитил чужую лодку и утерял весло. Ну, мы вашего Саню, конечно, скоро взяли на буксир и на берег доставили. Стали удостоверять личность. Документа у него, конечно, никакого не оказалось, а было в кармане вот это письмо.
      — Да отдайте же вы мне его, отдайте! — закричал я. — Моё это письмо!..
      «Да что он не отдаёт-то! Вот же оно! Я так себе его и представлял».
      — А как же оно оказалось в чужом кармане?
      Тут мы услышали какие-то крики в стороне. Это Тентелев хотел привести к нам Михеева, а тот упирался.
      — Не пойду!.. Не пойду!.. — выкрикивал весь красный Михеев.
      Тогда его Дубарев под другую руку поддел.
      — Да он ведь мне сам поручал, — хныкал Михеев, — Саня, ты ведь мне поручал смотреть в ящике?..
      Я кивнул. Мне хотелось хоть чем-то помочь Михееву.
      — Ну, вот видите… Я нашёл там письмо и хотел отвезти его Сане, честное слово, я хотел отвезти!.. А они отобрали… Вы же отобрали…
      Я не мог больше тут находиться. Я вырвал письмо у директора лодочной станции, оно у него выскользнуло из рук, он даже внимания не обратил, потому что во все глаза смотрел на Михеева.
      А я побежал!..

      И он побежал. Ах, как он побежал! Бежать-то, может быть, и не надо было, а в трамвай, в трамвай вскочить, притулиться где-нибудь на задней площадке и читать письмо, глотать строчку за строчкой.
      Да разве ж он и так не знал, что в нём написано? Ведь он его насквозь видел, письмо-то это. Ведь отец едет, едет, может, он уже в дороге!..
      А сзади его догоняли и Тентелев, и Дубарев, и Палён, и Семёнов, и Куркина. «Саня, Саня, — кричали они ему, — ты приезжай к нам, ты всё равно приезжай! И мы к тебе приедем!..»
      Но уже за его спиной оставалась старая улица, со всеми своими домами, витринами, деревьями, проводами, люками, светофорами…
      Жёлтые листья летели косо над ним, как маленькие самолётики.
      Прощай, старый дом!