Он напряг все тело. Кровь стеклянными колокольчиками вызванивала в висках Жерара, гулким эхом разносясь по всей голове. Такая дохлятина, но до чего же он тяжел, скотина! И все-таки он справился. Вот она, эта куча трепещущей от боли плоти, на полу кабины. Втащить его на сиденье у Жерара не хватило мужества. Ничего, хорош будет и так…

Когда грузовик тронулся, солнце уже завершило свой путь над равниной. Спускались сумерки, которые длятся здесь не более четверти часа. Они победили! — жаре не удалось взорвать их груз. Знай Жерар об этом заранее, он мог бы спокойно проспать весь день. И тут же до него дошло, что на это у него все равно не было бы времени.

Победили… Казалось, целая вечность лежала перед ними, когда они выезжали из Лас Пьедраса. И лишь теперь будущее, прежде затянутое дымовой завесой от пылающей вышки, это будущее вновь замаячило впереди. Но едва сердце Жерара начало входить в новый радостный ритм от этой мысли, как настала ночь, поглотившая облако, которое заслоняло ту часть горизонта, к которой они стремились. Купол неба над их головами окутала непроглядная чернота. И казалось чистой случайностью, что впереди, над влекущей их целью, не сияет ни одна звезда.

В принципе они победили. Но только в принципе. Пожалуй, все-таки рановато было отдаваться течению радости, мечтаний, надежд. Ехать еще предстояло целую ночь. Конечно, можно было считать, что все трудности позади. Теперь надо только без спешки вести машину, избегая малейшего риска. При средней скорости семь километров в час часов за двенадцать они вполне успеют добраться до места. Кроме того, у них в запасе будет еще два часа после восхода солнца, пока жара не так опасна. В любом случае, даже если попадется ровный участок дороги, незачем гнать. Пока в этом нет никакой нужды, газовать было бы безумием. К тому же Жерар был не в форме. Единственное, на что он еще был способен, — это аккуратненько, потихоньку вести грузовик посередине дороги все прямо да прямо…

Со Штурмером творилось что-то неладное. Временами он чувствовал себя отлично и заранее смаковал каждую крупицу счастья в случае удачного исхода поездки. Мысленно он уже останавливал грузовик в ста метрах от буровой и спрыгивал на землю, оставив дверцу широко раскрытой. Скрывая поспешность, он отходил подальше, а к машине бежали те, кто должен был теперь заботиться о смертоносном грузе. Санитары забирали Джонни. Внезапно — как щелчок в голове, — и он опять на земле и опять ведет грузовик, начиненный мгновенной смертью. Значит, он уже не контролирует себя…

Грузовик заглатывает дорогу потихоньку, с неизменным ровным аппетитом. Уже хорошо виден пожар. Высокие светлые языки пламени вздымаются от самой земли, но это случайные вспышки, изредка прорывающиеся сквозь клубы дыма. А постоянно перед глазами дрожит лишь необычно красное зарево; и его отблески играют в черных складках траурных кулис — пожар нарочито расставил их, чтобы скрыть дверь в глубине сцены, дверь, через которую войдет герой.

Нет, решительно в голове Жерара не все в порядке. Все походило на сон с предчувствием катастрофы: пока еще ничего не случилось, но скоро и неотвратимо… Виски Жерара стали влажными, он искал, искал и не находил. Щелчок, второй, третий — на обочине дороги последовательно, один за другим, возникают реальные предметы, выхваченные из темноты светом фар. Значит, грузовик еще движется, значит, еще не все кончено, не все пройдено, не все преодолено? Значит, они еще не победили?

От усталости путаются мысли, мельтешит в глазах. Сон и бред избрали личность Штурмера, чтобы выяснить отношения, чтобы объясниться. Им не скажешь — уйдите! Они не поймут.

Рефлексы шофера, приобретенные за долгие годы вождения в самых трудных условиях, подменяют сознание водителя. Он в полусне, но продолжает путь. Скорость минимальная — после теплового удара быстрее вести он не может. Лучше бы он свалился без сознания. И его ноги соскользнули бы с педалей газа, и машина остановилась бы… Но он не имеет права остановиться: утром он должен быть на месте. Утром или никогда.

Грузовик тащится по неровной дороге. Гофрированное железо подставляет ему свои канавки, он погружает в них огромные колеса, втискивает черную, твердую и эластичную резину шин, вылезает и катит дальше мерной слоновьей поступью. Так это представляется в сознании Штурмера.

Между человеком и машиной образуется неразрывная связь, общность ощущения. Если шофер на повороте срывается в кювет и гробится, значит он потерял это чувство. Впрочем, в наши дни у людей не осталось ни чувств, ни чуткости. Распускать нюни — вот это они умеют. Но чувствовать? На это у них не хватает мужества.

— Черт, я же отключаюсь!..

В термосах — ни капли кофе. Коньяк тебе не поможет — только сильнее захочется спать. Ты, брат, совсем один против всесильного сна и всех его чар. Защищайся. Не поддавайся. Сон постарается нарисовать тебе на стене тьмы придуманный мир — не верь его фокусам. Борись! Борись! Вцепись в рычаги и борись. Эта женщина, рожденная из вихрей пожара и идущая тебе навстречу, мутноглазая, влекущая, непристойная и восхитительная, — ее нет, все это выдумка, все — ложь. А если она существует, это — смерть, знай это. Как только ты поставишь ее на место, как только поймешь, что она — мираж, привидение, бессильный, бесплотный, а следовательно, бездушный призрак, ничего не бойся. Лишь бы руки твердо держали руль, была врублена первая скорость и педаль газа утоплена наполовину.

Не поддавайся мрачным увещеваниям сна, Жерар, иначе ты пропал. Нахмурь брови, зажмурься, открой глаза, встряхнись, откажись от мыслей о сне, гони их, гони прочь…

Но женщина сильнее. Она не открывала дверцу кабины, и все же она здесь, сидит рядом со Штурмером, поставив обе ноги на тело Джонни, по-прежнему распростертое на полу. У нее нет лица, но она очень красива; когда она затягивается сигаретой, губы ее хищно изгибаются, как от предвкушаемого наслаждения А ведь рта у нее тоже нет. Он отсылает ее обратно в пламя пожарища, откуда бы ей лучше было не выходить. Он давит на тормоз — слишком резко — осторожно, Жерар, осторожно! Грузовик замирает, заметно вздрогнув. Штурмер трет глаза, пожимает плечами. Ощупью ищет на сиденье сигареты и натыкается на руку Джонни, судорожно сжимающую пачку. Как он в нее вцепился, скотина! Не вырвать! Да ладно, в сетке над головой есть другая.

Женщина вернулась. У нее по-прежнему нет лица, но ведет она себя все более вызывающе.

— Ты, убери свои ноги с моего приятеля!

Даже эта совершенно нелепая фраза, произнесенная вслух громким голосом, не разбудила Жерара. Нет, на самом деле он вовсе не спит. Просто сейчас на его месте сидят два человека.

Один осторожно, осмотрительно, почти шагом, ведет красный грузовик, ему страшно, и сознание его ясно. Пусть он не гений, но он честно делает то, что нужно. Он видит дорогу, монотонную равнину и там, в глубине ночи, клубы дыма, вздымающиеся до небес и низвергающиеся волнами на объятую пламенем буровую.

И тут же другой, который ничего не знает и не видит: он бредет сквозь ночь, как слепец, и двое мертвых сопровождают его. Первый когда-то очень давно, больше часа назад, был его другом, но вот уже сто лет, как ушел из жизни; а вторая — женщина, упорно не желающая обрести лицо, но прекрасная, несмотря ни на что, — может быть, сама смерть.

— Меня зовут Анна, — говорит она. — Я хочу тебя.

Теперь становится страшно не тому Жерару, который бодрствует и ведет машину. Становится страшно другому.

Отражаясь в завесе дыма, цепляясь за собственное отражение, зарево разливается по всему небу, освещая землю. Его красные отблески безмерно удлиняют тени. Все новые призраки возникают перед колесами. Но больше ни один не успевает ожить — капот заглатывает их, и они умирают, раздавленные.

Женщина положила руку на бедро Жерара. Ладонь очень нежная, он ее чувствует сквозь брюки. Мотор мурлыкает бесконечную песенку. И Жерар различает слова: эти запретные таинственные слова, те самые, что так волновали его, когда он был маленьким.

Жерар-шофер хорошо справляется со своим делом. Стрелка спидометра дошла до цифры «десять километров» и не шевелится. Колеса равномерно подминают под себя дорогу, не скользят, не буксуют, даже не поднимают пыли: при такой скорости кажется, что не едешь, а плывешь.

Другой Жерар окружен химерами.

…И сейчас он больше всего боится проснуться. Он снова превратился в маленького мальчика, для которого подобные сны всегда заканчивались разочарованием — откуда ему было знать, что должно было присниться дальше? Но в эту ночь он обязательно узнает. Это случится!

Оба Жерара не сводят глаз с дороги, сливаются в одно. Это, наверное, от усталости, — решают они. И конечно, от страха.

Штурмер берет еще одну сигарету из сетки над головой. Пока догорает спичка, он успевает заметить, что Джонни, скорчившийся на дне кабины, не дышит. Умирающие всегда стараются за что-нибудь уцепиться. Джонни вцепился в пачку «Лаки». По-английски «лаки» — счастливчик.

Ночь неторопливо, безжалостно отсчитывала секунды — по одной, по одной… Она не щадила Жерара. Сон изнутри вонзал когти в его веки и рвал их, рвал. Но кровь не текла. Может быть, после всего этого у него совсем не осталось крови? А тут еще изволь вези эту падаль, от которой и при жизни разило гангреной…

Все коварней и коварней пляска теней, пляска сполохов перед колесами. Хорошо хоть, женщина не вернулась. Он был совсем один, наедине с Джонни. Совсем один.

Свет впереди стал ярким, резким, ослепляющим. Каждую секунду ему казалось, что уже конец, и Жерар пристально вглядывался в темноту. Нет, пока нет. И грузовик сонно катился дальше. Голоса тех, кто должен был его встретить, звучали у него в ушах, но Жерар знал, что это ему только кажется. Пламя пожара, вот уже несколько часов слепившее ему глаза, начало бледнеть, а потом и вовсе исчезло. Еще более непроницаемая тьма окружила его со всех сторон, и он не сразу понял, что уже начало светать и что темное облако, сквозь которое он пробирался, было клубами дыма, застилавшего всю равнину вокруг буровой. Потом дым разогнало ветром, и в просвете он увидел людей, бегущих навстречу. Они отчаянно размахивали руками, чтобы он не ехал дальше. Но он им не поверил. Наконец один из них вскочил на подножку и схватил его за покоть…

— Молодец, парень! Добрался! А где остальные?

Спать! Спать, как животное, задушить сном все мысли, весь мир, всю свою жизнь! На долгие часы — в тяжелый сон, без сновидений, без движений, в сон, подобный смерти. Руки и ноги налиты свинцом, наполнены мраком. Тяжесть усталости наваливается на тело спящего, вдавливая его в постель. Лишь время от времени губы чуть вздрагивают и вырывается короткий вздох. Но он опять спешит погрузиться в небытие, смакует его, наслаждается им, тонет в нем.

Палатка была поставлена в трех километрах от того места, где рабочие компании «Круд» наспех сколотили нечто вроде сарая для хранения взрывчатки. Вертикальные лучи солнца пронизывали полотно, охрой окрашивая его изнутри. В палатке царила удушающая жара. Серебристые лопасти вентилятора месили горячий воздух. Струйки пота медленно стекали по телу спящего.

Пока бригада рабочих разгружала грузовик, три местных пеона лениво рыли могилу для Михалеску.

— Два метра глубины! — проворчал высокий негр, опуская кирку, чтобы утереть пот со лба. — Когда хоронят кого-нибудь из наших, хватает и горсти песка.

Джонни был тут же, рядом. Еще не уложенный как следует, валялся кусок мяса под брезентом цвета хаки, предоставленным ему вместо савана. Всю ночь вариться в собственном соку, в собственной грязи, в собственной шкуре на раскаленном дне кабины…

— Ну прямо как из котла! — припечатал, увидев труп, повар бригады, китаец, который, подобно большинству своих соотечественников, работал когда-то в прачечной.

Наконец после общих усилий могила достигла нужной глубины. Судьба Джонни Михалеску была решена: его невыносимо смердящее тело достанется не замурам, крылатым могильщикам, а червям, как это принято на его родине.

Солнце должно было вот-вот исчезнуть за горизонтом. А в палатке, избавленный, наконец, от смертоносного соседства с нитроглицерином, по-прежнему спал Жерар. Он не будет присутствовать при погребении того, кого он убил.

Похороны были назначены на девять часов. Начальник участка нервничал, потому что никак не мог отыскать свою библию. Ее не было ни на столе, ни под грязными носками в металлическом шкафчике. Куда ж она запропастилась, черт ее побери? Стой, таких слов не стоило бы произносить, дело касалось священного писания. Ага! Вот она, наконец, в аптечке за коробками с лекарствами. Оставив двустворчатую дверь хлопать за своей спиной, Джеральд Мак-Джоуэн быстрым шагом направился к месту погребения.

Еще раз пожар сменил солнце на небосклоне. Он снова стал хозяином равнины и всего видимого мира на целую ночь. Его могучее, неиссякаемое шипение изгнало тишину, заглушив голоса людей.

Два здоровенных янки старались распрямить тело Джонни, чтобы уложить его в мало-мальски пристойной позе. Они пытались преодолеть окоченение, не забывая о том, что пораженные гангреной ткани расползаются под руками, — работенка не из приятных! Из последних сил они сдерживали самые страшные проклятия. Время от времени оба отворачивались, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Повернувшись спиной к разъяренному огню, штурмующему небо, Мак-Джоуэн принялся неуверенно бормотать псалмы. Позади него соломенные, обмакнутые в нефть факелы отбрасывали зыбкие отблески.

Ветра не было, но иногда без всякой причины клубы дыма накатывались на людей, заставляя их задыхаться от кашля.

— «Адонай, глава рода Израилева, явившийся Моисею среди красных языков пламени, сжалься над рабом твоим, господи, мы взываем к тебе…»

Здесь собрались все нефтяники, кроме тех, кто должен был следить за пожаром. В конце каждой фразы индейцы-католики торопливо крестились и бормотали: «Аминь».

— «Поспеши на помощь ко мне, о господи, в тебе мое спасение. Я погряз с головой в прегрешениях моих. О господи, не гневайся на меня».

Один факел замигал и погас. В полутьме кто-то выбрался из общего круга и, надрывно кашляя, исчез в темноте.

— «О господи, наставь неправедного на путь праведный. Укажи мне пути твои, господи, и научи меня мудрости своей…»

Начальник участка закрыл библию. Двое пеонов воткнули свои факелы в землю и начали сбрасывать в яму песок полными лопатами. Но привычного зловещего стука земли о дерево не было: Джонни похоронили без гроба, завернув голое тело в брезент.

Мак-Джоуэн приблизился к краю могилы и пробормотал короткую молитву собственного сочинения.

— Господи, ты сказал: и у лис есть свои норы, а сыну человеческому негде даже преклонить голову. Господи, когда ты был среди нас, ты часто спал в тени палатки или дерева. Прими же создание твое в круг твоих избранных! Мы тебя просим. Может быть, Джонни жил во грехе и скверне, но он умер, выполняя свой долг, и сделал он это наверняка не из гордыни. Прими же его, господи, в доме своем!

— Прими его в доме своем! — подхватили янки.

— Значит, вы не успели вовремя затормозить?

— Он стоял сбоку, я не видел, как он поскользнулся. И потом я так устал…

— Понимаю.

В бараке начальника участка перед тремя стаканами виски сидели Мак-Джоуэн, специалист из Далласа по взрывным работам, и Штурмер. Умытый, выбритый, Жерар великолепно чувствовал себя в свежей одежде, за которой сходил к разгруженному и отныне безобидному грузовику; он был настолько бодр, что и сам удивлялся.

Виски было не простым «бурбоном», а настоящим шотландским. «Уайт Хорс» — для Жерара, во всяком случае, это было в самый раз, а янки пили свое кентуккское — видно, им нравился вкус бриллиантина.

— Я напишу отчет, — продолжал инженер. — Тем более что никаких вопросов не возникает. Его рана сама по себе была неопасной. Умер он от заражения крови… и вы здесь совершенно ни при чем, так я и объясню. Намучились вы с ним, наверное, а?

Жерар окончательно поверил в удачу только тогда, когда инженер вручил ему расписку за доставленные двести килограммов груза.

— Поберегите эту бумажку: она стоит две тысячи долларов, я присоединил сюда и долю вашего напарника. Мой отчет они получат только через неделю. Поэтому хорошенько запомните следующее: Джонни Михалеску умер здесь, по приезде. Перед смертью он просил, чтобы его часть вознаграждения передали вам. Я уже договорился об этом с моими помощниками, они не возражают. Компания достаточно богата…

— Спасибо, большое спасибо, — произнес Жерар.

Две тысячи долларов! Как раз то, что требовалось. Он закрыл глаза. Перед ним замелькали обрывки воспоминаний. Хватит: больше ни одного рейса! Конец этой пытке, конец безумию, страху…

— Когда вы намерены ехать обратно? Если хотите, обратно вас отвезут. У нас есть люди, которые хорошо водят и будут радешеньки провести уикэнд в Лас Пьедрасе. Это даст вам возможность отдохнуть перед следующим рейсом…

Ни в какой новый рейс Штурмер не собирался, но он не видел необходимости сообщать об этом американцу. Тот сразу раскаялся бы в своей щедрости.

— Я поведу грузовик сам. Вот допью и поеду.

Было рано, солнце еще не набрало силы. Шестьдесят часов назад красные грузовики, покинув побережье, отправились в далекий путь. Трое погибли — Бимба, Луиджи, Джонни, — да и священник из Лос Тотумоса, наверное, отправился за ними следом. Но мысли Штурмера не задержались на столь печальном итоге.

Он удобно умостился на подушках сиденья, хлопнул дверцей и резко сорвался с места, со скрежетом переключая скорости, не глядя под колеса, и сразу выскочил на дорогу. Лихо махнул рукой остающимся. Этот прощальный жест показался ему самому нелепым, насмешливым. В зеркальце он увидел, что начальник участка тоже помахал ему вслед. И вот Жерар остался один, наедине со своими планами, с предвкушением ожидающих его радостей. Он ринулся навстречу своему будущему, которое стояло на якоре в тихой бухте, покачиваясь на ласковых волнах Карибского моря.

Жерар что-то выкрикивал, и мотор ревел вовсю, подтягивая своему хозяину. Победная песня так и рвалась из сердца Жерара. Возвращение превращалось в гонку. Кто всю жизнь просидел за баранкой, умеет выражать радость лишь одним способом — скоростью. Особенно после того, как пришлось весь долгий рейс притормаживать, одергивать себя…

Собственная лихость и ловкость возбуждают Жерара. Он сидит, не прикасаясь к спинке, подпрыгивает на ухабах и ведет машину точными скупыми движениями. Стрелка спидометра ползет вверх. При восьмидесяти километрах толчки становятся неощутимыми, грузовик уже не едет — летит. Два быстрых и резких поворота руля налево—направо: пока все в порядке — машина хорошо держит дорогу. Девяносто. Сто. Мотор работает на полную мощность, тембр его не меняется, он воет на ровной высокой ноте. Так он пройдет весь путь часов за десять: пятьсот километров — не успеешь оглянуться. И Штурмер втягивается в бешеный темп гонки. Все более четкие мысли и образы возникают в его голове. Дел по приезде хватит. Надо привести в порядок шхуну. Уладить вопрос с тем самым священником, не заплатив полиции ни гроша. Выправить у местных властей диплом капитана дальнего плавания. Но все по порядку… Жерар заранее предвкушает подробности своего возвращения. Что касается оставшегося пути, он вполне полагается на грузовик. Дорога прямая. Руководствуясь особым шоферским чутьем, он ведет машину автоматически, и это не мешает ему мечтать, мечтать.

Здорово будет, когда, вернувшись в Лас Пьедрас, он проедет мимо «Корсарио»!

Все высыплют из дверей, и среди них — Линда.

Смутный образ мелькнул в его памяти, образ женщины из прошлой ночи. Но теперь ему было наплевать на обольстительные миражи. Между измученным бродягой той ночи и сегодняшним победителем почти не осталось общего.

Да, так он и сделает. Остановится на минутку перед входом в «Корсарио» и скажет…

А что скажет, трудно представить. Вот он вернется в лагерь «Круд», вылезет из кабины перед конторой этого кабана О’Брайена.

— Здорово, парень! Рад тебя видеть.

И тут ничего дальше не придумаешь. Может быть, потому, что он привык ничего не загадывать наперед… Так или иначе, теперь ему приходится бороться со скукой и нетерпением. А единственное развлечение — дорога. Нежирно.

Равнина плоская как стол. Пылающая буровая осталась за спиной, и теперь даже клубы дыма не радуют глаз. На горизонте плато резко обрывается, врезаясь в небо. Эта четкая мерцающая линия означает, что дальше, за плато, лежит море.

Ни деревца. Скудная растительность уже в нескольких метрах неотличимо сливается с почвой. Ни одного кудрявого кустика. Лишь две черные трубы нефтепровода мчатся рядом по обеим сторонам грузовика.

— Особенно не гоните, — сказал ему Мак-Джоуэн на прощание.

Успокойся, Мак, Штурмер мчится, стелясь над землей, не ради выгод компании. Он спешит ради себя самого. И точка.

Как и тогда, на рассвете, после гибели Луиджи и Бимбы, над дорогой пролетела стая попугаев, продолжая в небе свой крикливый разговор.

«Надо одного такого взять на шхуну, пусть сидит на грот-мачте, — подумал он. — Только не пестрого и не ара — они глупы. Одного из таких вот».

Если их приручить, они милы и забавны. Умны и преданны, как собаки. Штурмер цепляется за все, что бы могло его развлечь.

Ну что ж, теперь он богатый человек. Может позволить себе все, что пожелает. Может хлестать по щекам мэра, осквернять святые дары — никто ничего не посмеет сказать.

— Черт, есть хочется!

Он останавливается, шарит в сумке, которую приготовил для него повар. Насовал туда столько, что хватит на банкет для целого американского легиона: консервированные омары, цыпленок, лососина, пиво в банках, виски — тоже в банках, но паршивое, жевательная резинка, шоколад, овощное ассорти, нечто вроде рагу из неизвестно каких овощей. Трогательное внимание: повар, восторженный поклонник истинного мужества присовокупил на десерт блюдо собственного сочинения: вырезка из игуаны (здесь полно этих ящериц), завяленная на солнце, засахаренная, политая каким-то зеленовато-красным соусом и утыканная заплесневелыми карамельками, блюдо — увы — такое же неудобоваримое и несъедобное, как и его описание! Но разве в этом дело? Главное — благие намерения налицо.

Гудение мотора снова начинает его убаюкивать. Хорошо еще, что Жерар закусил скромно и ничего не пил. Впрочем, после того, что он пережил прошлой ночью, сонливость ему нипочем — теперь он с ней расправится запросто!

Как это ни странно, самой характерной особенностью пейзажа становится тишина. Тишина весомая, плотная, ощутимая. Тишина, поглотившая все. Когда на горизонте появляется силуэт насосной установки, похожей на семафор, ее ритмичное движение не прерывает безмолвия. Мерное посапывание насоса не воспринимается как звук, оно сливается с окружающей тишиной, лишь подчеркивая ее. Грузовик надвигается на подстанцию, минует ее. Десять оборотов колес, и она перестает существовать. Впереди — снова равнина.

«До Лас Пьедраса шестнадцать километров». Здесь начинается последний спуск. Вираж за виражом, головокружительный серпантин. Тормоз, сцепление, крути баранку. Тяжелый грузовик кренится на повороте, по инерции вылетает к внешнему краю дороги, отрывается от земли, снова оседлывает полотно колесами и вылетает из виража. Быстрей, черт возьми! Быстрей! Играть так играть. Еще быстрей — на следующий поворот, еще быстрей и резче! Ведь это игра, всего лишь игра. Смерть разжала челюсти и выпустила его там, у пылающей буровой, где остался дьявольский груз. И машина теперь — всего лишь послушное и точное оружие в руках победителя — вроде карабина или автомата, которым он расстреливает дорогу, убивая один поворот за другим.

Головокружительный серпантин — вираж за виражом; ноги танцуют на педалях: тормоз, сцепление, полный газ, скорость, сцепление. Ладонью, кулаком по рычагу скоростей — пусть врубается до конца, летает из паза в паз! Шины, дифференциал стонут, жалуются, плачут, вопят. Сто, двести лошадиных сил ревут в унисон. В судорожно сжатых пальцах Жерара руль кажется одушевленным, послушным, живым.

Дорожный знак — крутой поворот как раз на середине спуска. Это уже серьезно. Такой поворот играючи не пройдешь! Тормоз! Тормоз, в господа бога!.. Педаль не пружинит, не слушается, проваливается в пустоту…

Он хватает рукоятку ручного тормоза. Конечно, этого недостаточно. Но, может быть, он еще успеет притормозить мотором, перейдя на низшие передачи? Перестав накачивать ножной тормоз, Штурмер выключает пятую скорость и отчаянным, яростным ударом по газу заставляет мотор взреветь. Включена четвертая, и стрелка спидометра сразу падает до цифры «шестьдесят». Шасси, рессоры, даже кузов стонут, и к этому воплю присоединяется пронзительный визг шины, которая трется о дерево или железо, оторвавшееся от кузова. Осталось всего тридцать метров, а скорость надо сбросить хотя бы наполовину!

Еще удар по педали газа, еще один вопль ошалелого мотора. Врублена третья скорость. Теперь ограждающий барьер совсем близко.

Жерар поджимает ногу над педалью сцепления. Еще один толчок. Но толчок совсем слабый, приглушенный, мягкий, — и сразу же отчетливый треск прорезает гул колес: карданный вал лопнул! Машина неуправляема.

Ну, что ж, цепляйся за баранку, Штурмер! Что ж, не бросай ее, держись до конца! Попробуй еще упрямо прижаться к дверце, чтобы притормозить. Ничего уже не выйдет: разве что спасешь нефтепровод. Да, ты, ты выиграл, только банкомет оказался жуликом!

У самой скалы — кювет для стока воды. Одно колесо влетает в него. Скорость снижена, но она все еще слишком велика! Грузовик разворачивается, как волчок, вокруг переднего моста, подскакивает и — задом, задом вперед, сбивая барьер, валится в пропасть. Он переворачивается и распадается на части на лету, и когда он разбивается о скалы, на него сыплется град железных обломков. А Штурмер, Жерар, так и остается за рулем — жертва своей мечты, яростной мечты — жить!..