— Для вас работы нет. Зайдите в другой раз…

Еще два дня спустя, превозмогая стыд, Жерар явился в бюро для иммигрантов, расположенное в огромном железобетонном здании. Дверь была с бронзовыми накладками; от сырости они позеленели и покрылись пятнами. На внутреннем открытом дворе сразу бросалась в глаза доска, на которой бронзовыми же буквами были начертаны права и обязанности иммигрантов. Особенно запоминалась заключительная часть: «Тот, кто прибывает на территорию Гватемалы с открытым сердцем и желанием трудиться, проникнутый настойчивостью и энтузиазмом, имеет право есть каждый день».

Сколько раз в день и что именно, в тексте не указывалось.

За конторским столом в холле сидел служащий в форме, то есть в габардиновых брюках цвета хаки, в белой рубашке, с распущенным черным галстуком и с зеленым козырьком над глазами. Не успел Штурмер открыть рот, как служащий жестом дал ему понять, что в работе ему отказано. «Но послушай, приятель!» — закричал Жерар с такой улыбкой, будто встретил друга детства после пяти лет разлуки. Удивленный чиновник поднял го Пригляделся к посетителю, и его землистое лицо тоже тронула гримаса, которая в этих широтах могла бы сойти за улыбку.

Искусство рассказчика было вознаграждено: после сильно приукрашенного, точнее — насквозь лживого, повествования о своем прошлом Жерар получил формуляр, в котором значилось: «Жерар Штурмер, тридцати шести лет, уроженец Парижа, судимостей не имел, профессия — управляющий». Но только на улице он увидел, что принят на работу… докером!

Он решил поступиться самолюбием. «Можно поторговаться даже с господом богом», — сказал он себе. Можно век проработать докером, ни разу не прикоснуться к мешкам или ящикам и тем не менее раз в неделю исправно получать свои денежки… И он отправился в порт.

Мешки с цементом лежали штабелем перпендикулярно к молу в двадцати метрах от причала. Штабель был огромный: сто метров в длину, тридцать в ширину, пять в высоту. Десятка два грузчиков под началом индейца-надсмотрщика, вооруженного свистком и дубинкой, взваливали мешки на головы и относили на другой конец мола, где складывали их параллельно причалу в такой же штабель: сто метров длиной, тридцать шириной и пять высотой. Со стороны могло показаться, что, когда эта работа будет завершена, все начнется сначала, уже в обратном порядке.

Жерар подошел к работающим. По их телам струился пот, смешивался с цементом и засыхал твердыми потеками, под которыми лопалась кожа и начинала сочиться кровь. У всех были глубоко запавшие щеки и тусклые, остановившиеся глаза. Когда они тяжело переводили дыхание, казалось, что у них разрываются внутренности. Иногда один из них останавливался и кашлял, сплевывая серую слизь и цемент. Если надсмотрщику чудилось, будто кто-то чересчур замешкался, раздавались два предупредительных свистка. После третьего следовал удар дубинкой.

Штурмер подошел к надсмотрщику, сунул ему бумагу, полученную в иммиграционном бюро, и спросил:

— На какую работу поставишь?

Толстый индеец, похожий на палача, заговорщицки протянул ему свои «орудия труда».

— Будешь работать со мной на пару, друг.

Жерар испытующе взглянул на него. Видно, этот болван и впрямь счел его себе подобным.

— Лучше я отсижу свой срок в Карсель Модело за то, что тебя укокошу, чем стану на твое место. Катись подальше, сволочь!

Надсмотрщик непонимающе уставился на Жерара. Штурмер пожал плечами и отправился обедать в «Корсарио», окончательно отказавшись от мысли зарабатывать деньги честным путем: с этого и надо было начинать.

Потом дело запахло контрабандой. Два богатых городских торговца: плоскостопый негр-аптекарь в золотых очках и индеец по имени Альварес Кордо, владелец единственного в Лас Пьедрасе универмага, — наперебой уламывали Штурмера, суля ему несметные барыши. Жерар живо смекнул, что, если бы у него был хоть какой-нибудь начальный капитал, оба гватемальца могли бы ему очень пригодиться. Будь у него своя лодка, они наверняка пошли бы на риск, оплатив первые расходы. Они даже намекнули, что на таких условиях готовы одолжить ему десять тысяч долларов.

С другой стороны, у хозяина прибрежного ресторанчика имелась шхуна, на ремонт которой требовалось не больше двух тысяч долларов. Тому, кто взялся бы ее отремонтировать, хозяин наверняка продал бы шхуну в кредит. Это была добротная двадцатидвухметровая посудина из тикового дерева с медной обшивкой. Дельце было выгодное: после ремонта такая шхуна стоила бы не меньше пятнадцати тысяч долларов. Но у Жерара не было необходимых двух тысяч, и добыть их ему было так же трудно, как и сумму, в десять раз большую.

Дело это тянулось уже одиннадцать месяцев. Два раза в неделю француз навещал своих возможных кредиторов, желая дать им понять, что мысли о сотрудничестве с ними он не оставил. Иногда спускался к морю и окидывал шхуну взглядом хозяина. Все остальное время он проводил с Линдой. Или просто бездельничал.

Но не только Штурмер так постыдно застрял в этом мертвом городе. Он познакомился здесь с Гансом Смерловым, литовцем, поляком, немцем или русским — в зависимости от того, с кем Ганс говорил, и от того, что писали в газетах о политике. Раньше он служил начальником полиции в Гондурасе, потом вынужден был бежать, чтобы его прежние приятели не упрятали его за решетку.

— Ну что, Ганс, недолго длилось твое генеральство, вытурили, а?

— Сукины дети, — отвечал Смерлов, пожимая плечами. — Дерьмо собачье!

Когда Ганса спрашивали о планах на будущее, лицо его делалось суровым и непроницаемым.

— Планы? Соберу из голодранцев армию убийц, и мы камня на камне не оставим от Тегусигальпы, когда я туда вернусь!

Смысл розыгрыша состоял в том, чтобы заставить его признаться, что у него не было и нет ни гроша для закупки необходимого оружия. Шутники вволю веселились, глядя на его жалкую физиономию.

Заглядывал в «Корсарио» и Джонни. Настоящее его имя было иным. Он был румыном и скрывался в Лас Пьедрасе с тех пор, как во время попойки ударом ножа убил своего лучшего друга. Джонни, как и Ганс, прибыл сюда из Тегусигальпы. Идиотская история; поножовщины между друзьями всегда нелепы. Но теперь, когда в лице Жерара Джонни нашел нового лучшего друга, он уже реже сожалел об убитом.

Были и другие: необычайно респектабельный с виду англичанин Льюис, большой поклонник красоты негров, Хуан Бимба, воевавший когда-то в Испании против Франко, пятнадцатилетний итальянец Бернардо Сальвини, похожий на слегка свихнувшегося исполнителя эстрадных песенок, Педро — американец, мулат Земляной Орех, Делофр, бывший посланник Франции в Каракасе, Стив из Боготы… Словом, человек двадцать, готовых на все, лишь бы уехать отсюда…

У ворот лагеря компании «Круд» висело объявление о найме: «Набираем опытных шоферов на грузовики. Работа опасная. Плата высокая. Обращаться в контору».

Утром в бунгало О’Брайена состоялось совещание, на котором, кроме него, присутствовал специалист по тушению пожаров, прибывший из Далласа на самолете компании, начальник транспортной службы и ответственный за материальную часть.

— Счастье еще, что у нас есть этот склад нитроглицерина, — ворчал О’Брайен. Погасив сигару о подоконник, на котором сидел, он смачно сплюнул за окно и обратился к инженерам: — Просто счастье! Но с персоналом разбирайтесь сами, мне на это плевать. Мне ясно одно: нельзя, чтобы скважина горела без конца. Если мы будем медлить, нам ничего не удастся сделать, пока ветер не переменит направление.

— Что сообщает метеослужба? — спросил инженер из Далласа. — Когда переменится ветер?

О’Брайен пожал плечами и выругался. Метеослужба! Что она может? Никто ему в этой проклятой стране не предсказывал погоду хотя бы на неделю вперед, не то что на месяц.

Начальник транспортной службы отхлебнул виски:

— Похоже, мы снова начинаем обсуждать уже принятое решение. Объявление о найме висит у ворот с утра.

Говорил он резко, будучи не прочь продемонстрировать представителю центра, как этот О’Брайен обращается с подчиненными.

— Именно потому, что вы его повесили, затея кажется мне лишенной всякого смысла, — отрезал О’Брайен. — Подведем итоги: привозить из Штатов бригаду шоферов-специалистов бессмысленно. Особенно учитывая, какие машины мы можем им предложить — развалины, да и только. Не так ли, Хэмфри?

Услышав обращение по имени, начальник транспортной службы даже подпрыгнул на месте. «Старый верблюд отбрыкивается!» — одновременно подумали снабженец и специалист по пожарам.

— В смысле безопасности они действительно оставляют желать лучшего, — пробормотал Хэмфри. — Но если бы меня послушали раньше…

— Сейчас слушать будете вы! Если мы вызовем сюда шоферов из Штатов, произойдет одно из двух: либо они согласятся, либо откажутся везти нитроглицерин на абсолютно для этого не приспособленных машинах. Если они откажутся, мы будем вынуждены доставить сюда специальные грузовики из Далласа. Это обойдется дорого и займет много времени. А если мы отправим парней обратно и наймем шоферов на месте, профсоюз завопит так, что мы не обрадуемся.

— В любом случае, — продолжал О’Брайен резко, — нам придется расхлебывать кашу. Учитывая состояние и профиль дороги, минимум половина машин взлетит на воздух. Парни повезут не кружева на платья новобрачным, а ни-тро-гли-це-рин!

Он произнес это слово, отчеканив каждый слог, и оно тяжелой глыбой повисло в комнате.

— Как вы собираетесь распределить груз? — поинтересовался О’Брайен. — По скольку фунтов и на сколько грузовиков?

— Рейсов за пять—шесть надо перевезти полторы тонны. Разложим груз с учетом риска. На складе у нас всего две тонны. Если мы не довезем до места необходимого количества, а растеряем все по дороге, у нас ничего не выйдет.

— Специальные грузовики стоят слишком дорого, — сказал О’Брайен. Он пытался говорить спокойно и терпеливо, словно объясняя своей кухарке рецепт любимого блюда.

— Но, поймите же, наконец, о чем я толкую. Кто придет наниматься? Прежде всего куча черномазых. Но они нам не подходя.

— Почему? — наивно спросил начальник снабжения, до этого молча ковырявший в зубах. — Мне кажется…

— Вам кажется!.. Разве не достаточно они нам надоедают из-за тринадцати погибших? И если по нашей вине еще двое или трое гватемальских граждан расстанутся со своими свидетельствами о рождении, как вы думаете, будут у нас хлопоты?

— Я об этом не подумал, — признал свою ошибку снабженец.

— Кто, кроме местных, явится к нам? — объяснял О’Брайен. — Только бродяги. В этом мертвом городе, где одни мы даем постоянную работу и вознаграждение за трудные условия, есть люди, которые возьмутся за любое дело, только бы выбраться отсюда. Они согласятся сесть за руль того, что вы, Хэмфри, называете грузовиком. Держу пари, любой из них за хорошие деньги согласится даже проскакать весь путь на одной ноге с грузом на спине. Ни у одного из них нет здесь ни родственников, ни наследников. И ни один профсоюз не сможет к нам придраться.

— Кроме того, им можно платить по какой угодно ставке, — заметил Хэмфри.

О’Брайен подскочил. Он часто бывал груб, но таким, как сейчас, его еще не видели. Схватив Хэмфри левой рукой, он приподнял его со стула. На лбу О’Брайена вздулась вена, глаза налились кровью.

— Гнида паршивая, — процедил он сквозь зубы и грязно выругался. Потом выпустил Хэмфри, который мешком рухнул на стул. — Паршивая гнида, — снова повторил О’Брайен. Ему хотелось кричать.

Бросить в лицо этим тупицам, что он, ирландец О’Брайен, начальник зонального управления, высоко ценимый компанией «Круд», тоже когда-то таскался из одного порта в другой в поисках работы. Он тоже был бродягой. Он-то имеет право быть жестоким, но не этот вонючий слизняк Хэмфри! Этот сынок богатых родителей, всего три года назад окончивший Йельский университет… С детских голодных лет О’Брайен питал ненависть к парням такого сорта…

Утихомирился он не скоро. Почувствовав, что может снова говорить спокойно, добавил только:

— Самое меньшее, что мы можем для них сделать, — это хорошо заплатить. Этим я займусь лично. И сам буду их нанимать.

Все поднялись. Далласец первым подошел к ирландцу и крепко пожал ему руку.

— Отлично, босс, — сказал он.

О’Брайен не ошибся. Иностранцы приехали вместе, все двадцать человек. Они не стали стоять в очереди. Оттеснив группу индейцев, сидевших здесь с шести часов утра, они протиснулись к двери. Даже заступничество полицейского из местной охраны не помогло индейцам. Когда дверь, наконец, распахнулась, бродяги оказались первыми. Здесь — Жерар, Ганс, Луиджи, Хуан Бимба, Джонни, Педро, Делофр и даже Бернардо. Один за другим они вошли в барак, где помещалось бюро по найму. Некоторое время спустя их принял секретарь О’Брайена.

Писарь записал их фамилии, имена, национальность, адрес и т.д. Позднее Джонни заметил, что эти «точные» сведения не пригодятся даже для некролога. Заполнив анкету на четырех страницах, они получили приглашение явиться после обеда.

Многие из них жили в этом захолустье уже долгое время. Поэтому они легко уловили связь между пожаром на шестнадцатой буровой и их наймом. Все они догадывались, какой именно груз придется им перевозить. Над воздушными замками, которые они начали строить, нависла страшная тень нитроглицерина.

В зале «Корсарио» собрались те из иностранцев, кто решил войти в долю с Жераром, чтобы купить шхуну. Все ее хорошо знали, почти каждому Жерар хоть раз показывал посудину. Сидя за столиками, они обсуждают условия покупки, возможные прибыли, ссорятся и шумят. А Жак, на которого как всегда никто не обращает внимания, вдруг вскакивает и поднимает крик:

— Безумцы! Все вы с ума посходили! Вы думаете, что все поплывете под парусом? Ты будешь капитаном, Жерар? А ты, Ганс, помощником? Боцманом Джонни? Матросы — Боско, Луиджи, Хуан Бимба, Стив, Делофр, Бернардо?

Жак указывает пальцем на каждого из них, и они вжимают головы в плечи. Все в ярости. А Жак тычет в них пальцем и кричит:

— Мертв! Погиб! Все, все погибли!

— Он совсем спятил!

— Может, и спятил, зато я знаю, что говорю. Мне-то эта работа известна. Половина грузовиков взрывается. Это вам понятно? Каждый второй погибает. А вы тут строите планы на будущее! — Жак со слезами на глазах заламывает руки, губы его дрожат.

Остальные насупились, как дети, которых брюзгливый папаша предупредил, что они плоха кончат.

— Посмотрите на меня! Вы думаете, что я свихнулся от старости? А знаете, сколько мне лет? Тридцать восемь! Вот что сделала со мной опасная, но хорошо оплачиваемая работа на компанию «Круд». Так-то! Каждый второй умрет, а остальные останутся такими же несчастными. Те, кто не выдержит, кого, будто оспой, поразит страх, до конца дней не смогут от него избавиться.

Все были поражены и смущены. Никто не осмеливается посмотреть ему в глаза.

— Он в одном прав, мы сейчас, как дети, спорим неизвестно о чем, — сказал Жерар. — Это бессмысленно.

— Если ему это не по душе, не обязательно портить настроение остальным, — проворчал Ганс.

Какого все-таки цвета страх? Далеко не всегда зеленого. Белого? Серого? Пурпурного, розового или синего?

Страх — это жидкость без цвета, без запаха и вкуса.

После обеда их принял сам О’Брайен. С некоторым беспокойством следил он, как они входили, и вздохнул с облегчением лишь тогда, когда они остановились перед его столом: все были моложе его, другое поколение, и никого из них он не знал.

О’Брайен стоял за светлым столом, покуривая черную сигару местного производства. По правую руку от него на столе стояла стеклянная колбочка, примерно на треть заполненная маслянистой жидкостью.

— Здорово, ребята! — начал ирландец. — Я думаю, все вы знаете английский…

Вошедшие переглянулись. Гватемальцев среди них не было.

— Похоже, на сей раз предстоит охота в заповеднике, — прошептал Жерар, наклоняясь к Джонни. — Что ж, я не прочь!..

Ирландец, глубоко затянувшись, продолжал:

— Чтобы не возникло никаких недоразумений, я решил поговорить с вами лично. Мне нужны четыре шофера, чтобы на двух грузовиках подвезти к шестнадцатой буровой нитроглицерин. Грузовики обычные, без дополнительных амортизаторов и предохранительных устройств, просто новенькие грузовики.

Его слушали без особого внимания, заметно скучая. Все эти янки на один манер: им бы только произносить речи, словно при вручении премий.

— Вот нитроглицерин, — добавил О’Брайен. — Смотрите!

Двадцать голов, как по команде, придвинулись к нему.

О’Брайен наклонил колбу. На дощатый пол упало несколько тяжелых капель, тут же раздался сухой треск, и в воздух взлетел столбик пыли.

— Вот это да! — сказал кто-то с восхищением.

— Здесь это не страшно, — говорил О’Брайен, — но если у вас в кузове взорвется двести—триста килограммов этой штуки, я гарантирую одно: смерть будет безболезненной.

Все засмеялись. Обычно такое массовое веселье служит признаком раболепия. Но сейчас это был смех жестоких людей, довольных, что нашелся человек, который их стоил.

— Вот так, — продолжал О’Брайен. — Единственное, что можно сделать, — это наполнить канистры до краев, чтобы жидкость не плескалась. И ехать потихоньку, будто везете новобрачных, осматривать каждую пядь земли, по которой пройдут колеса, следить за температурой груза, и тогда, если вам повезет, вы доставите груз на место.

Докурив сигару, он не торопясь закурил следующую, стараясь не смотреть на бродяг. Многие думали, что О’Брайен еще не закончил свою речь, но шестеро уже распрощались с надеждами на заработок и покинули комнату. Среди них был и Стив, который только что в «Корсарио» распинался больше всех, когда обсуждались планы покупки шхуны.

— Не плавать тебе под моим началом, мыльный пузырь, — насмешливо бросил ему Жерар.

— Лучше посидеть на мели, чем отправиться в последнее плаванье, — ответил тот, пожимая плечами.

— Разумеется, всем придется пройти испытания, — снова заговорил О’Брайен. — У нас только четыре места, и мы обязаны взять самых лучших, настоящих шоферов. И последнее: вам хорошо заплатят, по тысяче долларов за пятьсот километров пути. Обратно вы вернетесь порожняком за 12 часов. Но оплата говорит о том, что повезете вы далеко не сахар.

Пройдя мимо кандидатов на ускоренное путешествие на тот свет, он толкнул дверь. Остальные последовали за ним. У ворот стоял грузовик с обычными бортами, но точно на таких грузовиках предстояло везти взрывчатку.

— Полезайте все в кузов, и едем! — крикнул ирландец.

Он сам сел за руль. Когда они проезжали мимо здания полиции, удивленный солдат-часовой выбежал на дорогу и поднял руки. Сейчас он удивительно походил на стервятника-замуро.

О’Брайен затормозил.

— Куда вы их везете? — спросил часовой, отдавая честь.

— Куда пожелаю, — с улыбкой ответствовал О’Брайен.

Машина тронулась. Часовой хотел было протестовать, но его голос потонул в криках и ругательствах бродяг.

Выехав из города, босс свернул на пустырь и остановился. Достал из кармана список, положил за ухо карандаш, вызвал первого:

— Пилот!

Названный перелез через борт.

— Это я.

— Садись за руль, старина. Поезжай до того вон крольчатника, у шлагбаума развернешься и подъедешь сюда.

Пилот сел за руль, устроился поудобнее, покачал ручку скоростей, чтобы убедиться, что она стоит в нейтральном положении, потом на всякий случай выжал сцепление и нажал на стартер. О’Брайен вытащил изо рта сигару и бросил:

— Представь, что ты прогуливаешься с какой-то штукой на горбу, которая может взорваться от первого же толчка. Поехали!

Нога отпускает левую педаль. Шофер прибавляет обороты постепенно, чтобы только-только не заглох мотор. Грузовик скользит по земле, словно по маслу. Люди в кузове ждут неверного движения, ошибки, которая устранит конкурента. Вдруг Джонни осеняет мысль, и он хлопает ладонью по крыше кабины. Этот сигнал известен во всей Латинской Америке: так шофера просят остановиться. Хитрость удалась. Пилот нажимает на тормоз, двухтонный грузовик резко останавливается, и пассажиры валятся на кабину. Слышится голос ирландца:

— Отлично, Пилот. Если бы ты вез настоящий груз, ты был бы уже на том свете. Можешь выходить.

Пилот хлопает дверцей и быстрым шагом возвращается в город. Вот гады, вот сволочи! Он оборачивается и кричит:

— Все вы сволочи!

— А пошел ты! — отвечают ему с грузовика.

На то, чтобы проверить всех, уходит больше двух часов. Те, кто провалился, уходят один за другим. Некоторые, правда, остаются подождать приятеля: никому не хочется возвращаться в одиночку пешком. Но никто не остается до конца, лишь те, кто как будто выдержал, сбились в тесную кучку и с тревогой ждут. Хуже всего, что О’Брайен не говорит ни слова. Надежду на успех сохраняют семеро: Жерар, Луиджи, Льюис, Джонни, Хуан Бимба, Ганс и — по причинам, одному ему известным, — Бернардо. Хуже всего — это каверзы своих же приятелей. Выходка Джонни имела успех. Земляной Орех тоже затормозил — и очень резко, — когда прямо перед его глазами на капот упала белая куртка. Он этого не ожидал. А О’Брайен не вмешивался: все эти гнусные проделки облегчали его задачу, помогали определить, кто подходит, а кто нет.

Джонни и Жерар договорились помогать друг другу. Когда за рулем был один, другой не позволял остальным выкинуть какой-нибудь трюк. Один только Ганс не принимал участия в подлостях конкурентов. Как, впрочем, и Жерар, предоставивший Джонни право действовать за двоих, хотя в глубине души считал это низостью. А может быть, он был просто уверен в себе.

О’Брайен был не дурак. Он прекрасно понимал, что самое трудное начнется, когда он объявит результаты, и решил это сделать по возвращении в лагерь. На обратном пути все помрачнели. Нервы были натянуты до предела. И если бы часовому снова пришло в голову остановить их, это могло бы для него плохо кончиться.

В глубине лагеря, рядом с ремонтными мастерскими, рабочие возились у двух грузовиков, отобранных утром О’Брайеном.

В кузовах укрепили носилки длиной в полтора и шириной в полметра. В носилках имелись гнезда для бочонков. Жесткое крепление должно было обеспечить их неподвижность, а кучи тряпья — амортизировать. Кроме того, в кузова плотным слоем набили массу хлопка-сырца. В каждый грузовик решили поместить по два бочонка для первой ездки и приготовили еще по одному для второй — если к тому времени еще останется две машины. Бочонки должны были заполнить на складе перед самой погрузкой.

Сейчас слесари регулировали давление жидкости в гидравлических амортизаторах, только что установленных в дополнение к рессорам. Это было сложной задачей: только швейцарские манжеты могли обеспечить полную изоляцию кузова от мостов, но где их взять?

Прежде чем объявить список отобранных кандидатов, О’Брайен еще раз обошел лагерь.

«Виски на столе, пять минут они могут подождать», — подумал он.

— Как там с грузом? — спросил он старшего механика.

Тот копался под грузовиком, но, услышав вопрос, выполз из-под машины.

— Это-то меня и беспокоит, босс. Идеальная нагрузка для машины две тонны. Больше — мотор не потянет, меньше — будет трясти на каждой выбоине.

— Погрузите балласт.

— Долго. Да и кузов уже загружен.

— Не страшно. Возьмите побольше людей. Когда отправите грузовики, вам за все заплатят. Но погрузку закончить к семи тридцати. Эти ребята вправе требовать от нас всего, что мы можем дать.

В директорском домике время тянулось медленно. Ганс, Жерар и Луиджи сидели, остальные расхаживали по комнате. Бутылки виски хватило ненадолго. А О’Брайен, эта старая лиса, велел, кроме фруктового сока, ничего больше не давать. Сейчас ему придется жестоко разочаровать двоих или троих, и будет лучше, если они услышат это в трезвом виде…

Наконец О’Брайен вернулся в свой кабинет: его встретили семь пар глаз. Он вдруг вспомнил свою молодость. Быстро сел за стол, достал из кармана пачку листков и зашелестел ими, выбирая нужный.

— Тебе это ничего не напоминает, Джонни? — не выдержал Жерар.

— А что именно?

— Например, твой первый смертный приговор… Джонни пожал плечами. О’Брайен откашлялся.

— Кто из вас Хуан Бимба?

Испанец вздрогнул: с полминуты он смотрел на стол из светлого дерева, бормоча что-то невразумительное. Потом, наконец, почти закричал:

— Это я… А что?!

Он кричал, словно от злости. Или от страха. Как знать, кого эта лиса вызывает сначала — принятых или нет?

— Вы приняты. Луиджи Сторнатори?

Луиджи спокойно поднялся. Он-то уже знал, что вызывают принятых.

— Джонни Михалеску!

Еще один узнал свою судьбу. Оставалось четверо: Жерар, Ганс, Льюис и Бернардо. Из них трое получат отказ. Они переглянулись. Ненависть, звериная ненависть отразилась на их бандитских рожах.

— Жерар Штурмер! — провозгласил О’Брайен.

Так. Все кончено. Лицо Ганса осталось бесстрастным, как железная маска. Льюис выругался на своем невообразимом оксфордском жаргоне.

— А я? — закричал Бернардо, всхлипывая. — Вы забыли меня, мсье? Я принят, скажите? Принят? Я ведь хорошо вожу, вы знаете. Вы просто не успели разобраться как следует… У меня виза в Штаты, мсье…

— Заткнись! — проворчал О’Брайен. — Есть еще место запасного, на случай… на случай… возможной катастрофы. Ганс Смерлов. Это вы… Если понадобится, вы сядете за руль без повторного экзамена. Вот так. Остальные свободны. Кого я назвал, останьтесь. Мы пойдем к грузовикам. Отправитесь сегодня ночью. Пойдемте с нами, Смерлов.

У мастерских они осмотрели грузовики, и О’Брайен сопровождал их, словно своих родных сыновей, которые только что получили в школе высшие награды.

— Кто с кем поедет? — спросил он.

Джонни и Жерар понимающе переглянулись.

— Мы поедем вместе, — сказал Штурмер, указывая на приятеля.

— О’кэй.

Луиджи поморщился. Он предпочел бы иметь своим сменщиком Джонни, а не Хуана Бимбу. Ну, что же…

Грузовики скоро будут готовы. Свежая красная краска уже подсыхала и начинала сверкать. По верху бортов протянулись ряды габаритных лампочек. Рабочие погрузили балласт, две тонны, как велел О’Брайен. Сейчас грузовики выглядели вполне надежно на своих могучих шести колесах. Они внушали доверие. Жерар, Джонни, Хуан и Луиджи один за другим осмотрели их снизу. Больше всего их интересовала, конечно, подвеска. Но и остальные узлы тоже.

— Вы испытаете машины на ходу, — вмешался О’Брайен. — Только сначала надо их разыграть. Бросьте жребий — это будет справедливо.

— А нельзя ли для начала пропустить стаканчик? — прервал Джонни с присущей ему наглостью. — Это тоже будет справедливо.

Ирландец расхохотался. Хладнокровие Джонни пришлось ему по душе. Положив на плечо шоферу свою руку, силе которой позавидовал бы любой полицейский, он воскликнул:

— Справедливо, дружище, справедливо! Пошли!

Клуб находился в третьем бараке. Они вошли туда все вместе под предводительством ирландца. Только Ганс не последовал за ними.

— Виски для всех — загремел О’Брайен. — Я плачу.

Если не сказать заранее, что Ганс — сволочь, каких свет не видал, трудно объяснить, как он оказался способным на то, чем занялся сейчас, когда О’Брайен с водителями сидят в баре. Этот человек еще ни разу не полагался на слепую волю случая. Он решил любой ценой вырваться из мертвого города, в котором прозябал чересчур уж долго. Так не может больше продолжаться, черт возьми, не может! Пусть Бернардо утешается слезами. А у Ганса Смерлова недаром за плечами такое прошлое.

Он подходит к левому переднему колесу второго грузовика: отсюда ему удобно следить за механиком, его самого не видно. Ганс делает шаг к верстаку, берет плоскогубцы, пустую банку из-под болтов и возвращается к грузовику. Янки по-прежнему болтает со своим приятелем. Теперь они отошли еще дальше. Ганс нагибается, изо всех сил сжимает плоскогубцами болт, поворачивает его. Из амортизатора вытекает бесцветная пахучая жидкость. Проходит минута. Ганс аккуратно собирает жидкость в банку, продолжая наблюдать за механиком. Он предусмотрительный парень, этот Ганс. Когда все вытекло, он тщательно вытирает и до отказа закручивает болт. Потом теми же плоскогубцами выдергивает из крепления рессоры шплинт. Механик возвращается, но Ганс успевает положить плоскогубцы на место. Пустой амортизатор с расшплинтованной рессорой, и больше ничего не надо: километрах в ста от города машина взлетит на воздух. И тогда освободится место запасного шофера. Конечно, О’Брайен и не предполагал ничего подобного, когда назвал Смерлова пятым.

Ганс входит в клуб и присоединяется к остальным. Вошел незаметно и так же незаметно улизнул, чтобы не присутствовать при жеребьевке. Ловкая бестия!

В зале «Корсарио Негро» неимоверный шум. Со всех концов города собрались зеваки, чтобы угостить тех, от кого скоро, наверное, не останется и воспоминаний. Такое не каждый день случается! Герои дня всеми силами противятся соблазну. Один Хуан Бимба согласился было выпить, но и то не успел: напарник не позволил.

Жерар завязал разговор со Смерловым:

— Будут у тебя деньги или нет, я возьму тебя с собой, поплаваем вместе.

Ганс с улыбкой пожал плечами.

— Спасибо тебе. Но я боюсь воды, а еще больше — морской болезни. К тому же в ближайшие дни и у меня будет работа.

Теперь плечами пожал Жерар.

— Очень может быть, дорога скверная.

— Постарайся хотя бы, чтобы я заменил не тебя, — проговорил Ганс, ухмыляясь.

Жерар встретился с Джонни у входа в лагерь. В дорогу Штурмер надел нечто вроде серого нейлонового комбинезона: брюки в обтяжку, куртку с широко открытым воротом и короткими рукавами. Серебряная цепочка на левой руке и кожаные плетеные сандалии дополняли его костюм.

От удивления Джонни даже протер глаза. Ему казалось, что он видит сон: Жерар был одет точно так же — до мельчайшей детали, — как дружок Джонни из Тегусигальпы в тот день, когда Джонни его зарезал. Даже брелок на цепочке — отвратительно смеющийся кривой божок ацтеков, — даже брелок был в точности таким же.

Джонни почувствовал, как его душой овладевает неведомый раньше страх.

Оба шофера первого грузовика долго махали из окошек, пока их машина не скрылась за поворотом. Оставшиеся дружно принялись обмениваться замечаниями, лишь бы не молчать. Небольшая группа, проводившая машину по главной улице до выезда из города, медленно вернулась в лагерь.